Жизнь из последних сил. 2011–2022 годы

2012 год – 79/80 лет

 
Вот вам Гегель – полистайте,
Вот вам Брейгель – и посмотрите…
 

Из песни какого-то барда

Забегая вперед, следует отметить, что 2012 год выдался особенным: 80-летний юбилей – интервью и вечера, пребывание в больнице, и в течение года каждый месяц публикации из подготовленной рукописи «Погода и слово» (увы, книга так и не вышла). И начну не с дневниковой хроники, а с дебютной публикации в «Московской правде» – 14 января – «ПОГОДА И СЛОВО».

ПОГОДА И СЛОВО

Погода и слово взаимосвязаны. Хорошая – мы вслух восхищаемся: «Какая благодать!» Плохая – бурчим, мрачнеем и порой чертыхаемся: «Какая мерзкая погода!» Но правильно ли такое отношение? «Не надо обвинять природу, – говорил английский поэт XVIII века Джон Мильтон, – она сделала свое дело, делайте теперь свое». Но мы постоянно отвлекаемся от дел, ибо прочно связаны с погодой, особенно метеозависимые и метеочувствительные люди в возрасте (молодым, конечно, и море по колено!).

Как утверждал Лион Фейхтвангер: «Чувствительная душа – это роковой дар небес. Тот, кто наделен ею, становится игрушкой стихии: солнце или туман определяют его бытие, направление ветра решает, счастлив он или несчастлив».

Погода, климат – это сфера науки, наблюдение и анализ. Но погода – это еще и компонента, определяющая историю и психологию народа. Как утверждал Александр Пушкин: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии» (из статьи «О народности в литературе»). Можно даже сказать, что явления погоды – это катализатор творческого процесса. Сколько картин нарисовано – от «Весны» Боттичелли до саврасовских грачей, которые прилетели. Сколько песен сложено («Ой, мороз, мороз!»), не говоря уже об описании погодных явлений в художественной литературе, а также в дневниках и письмах.

«Когда вступает в спор природа и словарь», как говорил Арсений Тарковский, – тогда на свет появляются прекрасные слова и тексты, вплоть до парадоксальных: «Я живу – который год – в ожидании погод» (Николай Глазков). Вечное ожидание – это уже наша русская ментальность: мы все время чего-то ждем.

Я давно собираю материалы о климате и погоде, и особенно стихотворные строки. Собирал-собирал, и набралось материала на целую книгу, перефразируя Юрия Олешу: «Ни дня без погоды». Осталось только найти издателя. Надеюсь, что будущая книга заинтересует многих. А пока публикация в газете:

 
Я вышел. Медленно сходили
На землю сумерки зимы.
Минувших дней младые были
Пришли доверчиво из тьмы…
 

Это – Александр Блок. Вот этих «младых былей» мною собрано великое множество. Будущая книга – это сплав фенологии, поэзии и мемуаристики. Предлагаю испить хотя бы небольшой глоток из этого коктейля «Погода и слово». Он шипуч и обжигающ.

Итак, Январь.

Январь – начало года, зиме середина. И как писал Булат Окуджава:

 
Неистов и упрям –
Гори, огонь, гори!
На смену декабрям
Приходят январи.
 

Как правило, в январе по сравнению с декабрем (речь идет о средней полосе России) – глубже снег, толще лед, морознее воздух. Как говорили в старину: глухозимье.

 
Ночь темна, на небе тучи,
Белый снег кругом,
И разлит мороз трескучий
В воздухе ночном.
 

(Николай Огарев)

А еще январь из-за больших каникул называют Пьянварем: много нерабочих дней и обилие алкогольных возлияний, для отдыха, расслабления и согрева. «Выпьем, что ли? Где же кружка?»

Погода в январе… Но тут следует вспомнить, что существительное «погода» женского рода. Стало быть, погода, как женщина, переменчива, капризна и взбалмошна. Помните, как пел герцог в опере «Риголетто»: «Сердце красавицы склонно к измене и перемене, как ветер мая…» Но и в январе частенько встречаются погодные колебания и шатания то в сторону сильных морозов, то в сторону неожиданной оттепели. Вот на выдержку три дня из разных лет – из моих дневниковых записей. Это по Москве.

1 января. 1989 год – с утра за окном (а это район Сокола) – минус 16. Много снега, который приятно скрипит под ногами… 1991 год – в 12 часов дня 0 градусов. Ясно, солнечно, снег и рядом лужи. Слякотно и противно… 1995 год – вечером за окном +3, с крыш капает и льет, во дворе остатки грязного снега, и в воздухе густо разлит пасмур.

12 января. 1986 – ясно и снежно, –10. 1990 – оттепель сменилась морозом, с утра минус 10, а к вечеру уже –21… 1993 – в 14 часов термометр за окном показывал +4 – новый погодный рекорд? По улицам можно передвигаться только ползком, под ногами лед, лужи и грязь. Свет тусклый и навевает уныние. 1999 – полуясно, полупасмурно, лег снег, минус 10.

27 января. 1985 – мороз, –10. 1987 – снова мороз, –15. 1990 – с утра +2, лед, лужи, грязь. 1995 – с утра +4, капель, по улице ходить затруднительно – сплошной каток.

Так что в январе бывало по-разному. «Стоял январь, не то февраль, какой-то чертовый зимарь», – восклицал Андрей Вознесенский. Этот «чертовый зимарь» приключился 12 января 2009 года, когда жители и гости Москвы обнаружили, что по улицам просто невозможно идти, скользко до невероятия. Медики зафиксировали, что такого массового поступления в травмопункты по причине гололеда не было с 1981 года: ломались все – от 10 до 80 лет. Газеты переполошились, что ждать от погоды дальше? Все надежды были на «спасительный снежок». А в середине января 2010 года Европа ушла под воду. Уровень Рейна поднялся до 8 метров. Германию стали называть новой Атлантидой. Вот такие погодные сюрпризы, и с каждым годом их становится все больше. Сюрпризы уже не сюрпризы, а некая данность.

Конечно, лучше, чтобы был в природе раз и навсегда установивший порядок: зима – так зима, чтобы поэты могли спокойно живописать, как это делал поэт Серебряного века Георгий Иванов:

 
Благословенные морозы
Крещенские, настали вы.
На сводах – ледяные розы
И крепче стали – лед Невы…
 

Ну, добавим строки Сергея Клычкова: «И дух такой морозно-синий, / что даже расширяет грудь…», «Крещенская крепчает стужа» – это уже Ирина Одоевцева. Ну, и строки из «Январского сонета» (1925) Глеба Струве: «Морозный день, чуть-чуть туманный, / Щекочет ноздри холодком…» Какая благость! Но не всегда. Иногда восприятие зимы бывает совершенно иным, как у Анатолия Жигулина:

 
Холод ползет, как каратель,
В небе месяц бельмом…
 

Эти строки Жигулин написал в лагере, отсюда и мрачное восприятие природы. А вот – в другие времена, давние, – у поэта-губернатора Гавриила Державина в стихах играл явный восторг:

«В убранстве козырбацком, / Со ямщиком-нахалом, / На иноходце хватском, / Под белым покрывалом – / Бореева кума, / Катит в санях Зима…»

Так теперь никто не напишет. Если брать поэзию Константина Случевского, то он нам поближе, и его меланхолическое ощущение зимы нам знакомо:

«Мало свету в нашу зиму! / Воздух темен и не чист; / Не подняться даже дыму – / Так он грузен и слоист… Мгла по лесу, по болоту… / Да, задача нелегка – / Пересиливать дремоту / Чуть заметного денька!»

У Осипа Мандельштама никаких дремотных настроений, он весь в мучительном ожидании чего-то неприятного и непоправимого:

 
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок.
От замкнутых я, что ли, пьян дверей?
И хочется мычать от всех замков и скрепок…
 

Эти строки написаны в 1937 году, в ссылке, в Воронеже. А вот отрывок из стихотворения Бориса Пастернака «Январь 1919 года»:

 
Тот год! Как часто у окна
Нашептывал мне, старый: «Выкинься».
А этот, новый, все прогнал
Рождественскою сказкой Диккенса…
 

Выкинься – Диккенса! Какая рифма!.. Но кто-то скажет: то классики! А что пишут обычные, рядовые поэты? Какое у них восприятие и какие ассоциации вызывает погода? «Зима, дороги, одинокий путь, от ревматизма вновь свело колени…» – строки Марины Вирты (журнал «Аврора», 1990).

Но, пожалуй, хватит стихов – в них можно утонуть. Перейдем к прозе. Одна из записей в дневнике императора Николая II. 31 января 1895 года: «Мороз дошел до 14 градусов, но было тихо. Гуляли по обыкновению около получаса…» Последний русский император обычно фиксировал в своих записях температурные отметки, но при этом описывал погоду весьма сжато и скупо (увы, не художественная натура).

Другое дело – Михаил Пришвин, писатель-натуралист: «Какой у снега в этот утренний час бывает аромат! Да, если дома тепло и можно быть сытым, и есть хорошая лампа, то зима куда интереснее лета… Сколько зла, сколько злобы в зиме, столь красивой для тех, кто живет в тепле, и столь ужасной для застигнутого врасплох в поле путника…»

21 января 1917 года. Из дневника писательницы Рашели Хин-Голдовской: «Боже, какие холода! сердце стынет. С Крещенья – непрерывные морозы, 22 градуса, а потом 25 и 27!.. Дома топишь, топишь – и все холодно. Дрова страшно дороги – 450–60 рублей сажень… Только и слышно со всех сторон: “Неужели этой проклятой войне конца не будет?”…»

Следует добавить, что тут же подоспела революция и война – гражданская. Бедные люди, жившие в те страшные годы! Мороз, голод и революция – тот еще набор!

Но вот другие времена. 24 января 1937 года Константин Паустовский пишет из Ялты своему знакомому Генриху Эйлеру:

«Мне очень жаль, что Вас нет в Ялте, у моря – на днях выпал густой снег, стоит мягкая приморская зима, много серебра, солнца, блеска и тишины. Перевалы закрыты, мы почти отрезаны от мира. На море – зеленый веселый шторм, из моей комнаты слышно, как ревет прибой и на маяке все время звонит колокол, – над морем мгла. В воздухе пахнет весной… Очевидно, надо переверстать жизнь, вышвырнуть из нее все мелочи, отдохнуть среди друзей, опереться на людей, действительно родных, любящих и чистых. Нужны настоящее содружество, настоящая работа, милые женские сердца и, наконец, природа. Без нее нельзя прожить ни одного дня, и я, главным образом, за то и не люблю Москву, что там вместо природы – слизь, пропитанная трамвайным бешенством…»

Прыжок во времени. 18 января 1940 года Лидия Бердяева, жена философа Николая Бердяева, живущая в эмиграции во Франции, записала: «Вот уже две недели стоят сильные холода с ветром. Около 10 градусов мороза. У нас испортилось отопление, заперли часть дома и мерзнем… Но когда думаешь о фронте, то стыдно делается думать о своих невзгодах, вокруг жизнь будто бы тоже замерзла».

Из дневника Корнея Чуковского. 1 января 1957 года: «Вышел в 5.30 утра на балкон, звезды, как апельсины. Морозно. Снег – как декорация».

У Корнея Ивановича восторг, а Валерий Брюсов в 1909 году испытывал другие чувства и ощущения:

 
Гуляет, волен и беспутен,
Январский ветер ледяной.
 

«Загадочная русская зима» – так назвал одну из своих статей в газете «МК» немецкий журналист, корреспондент газеты «Зюдвест» в Москве Штефан Штолль:

«Каждый год одно и то же. С середины января русские ноют о зиме: “Сколько можно?” “Достало”. “Мерзкий холод”. “Авитаминоз”. “Надоела зима”. На такой запрос в Яндексе получишь восемь миллионов ответов. Предлагаются: недвижимость в Испании, секс-туризм в Таиланде, любительские стихи:

 
Холода! Надоело! Довольно зимы!
И снегов, что покрыли собою весь мир.
Ругань, мрак, нищета коммунальных квартир
И ночей бесконечных мерцание тьмы.
 

А дальше немецкий журналист рассуждает о том, что русские всё же зиму терпят, а вот немцам русская зима – смерть. «В Германии уже много лет говорят об “исчезновении времен года”. Дождливые серые зимы, дождливое серое лето. Из-за капризов всемирного потепления в последние годы в Германию возвратились морозы и сугробы древних времен. Но в основном лишь на сутки…»

Однако оставим Германию. Мы в России. У нас особый путь. У нас особая зима. Что же касается холода, то, как писал поэт Николай Глазков, мастер парадоксов: «Шебуршит колючий снег. / В стужу и во мраке / Мерзнет белый человек – / Лучший друг собаки».

Ну, и отчаянное стихотворение Дины Терещенко (1915–2008):

 
Застекли мои окна, стекольщик,
чтоб январские ветры не дули,
чтоб февральские ветры не дули.
Застекли мои окна, стекольщик.
Я сегодня в простуде, в простуде,
я сегодня простудой больна.
Застекли мои окна, стекольщик.
Я в тревоге, и я не вольна
изменить в своем доме печальном
ничегошеньки, ничего…
 

Зима, январь, ветер, снег. Вроде бы, как сказал классик, «январь-волшебник». Но постоянно от поэтов слышишь жалобы и какие-то звучат претензии, мол, «январчик сопливый / сморкается громко» (Арсений Миронов) и вообще, «В начале января истаяли снега, / Московская зима пообветшала, / А помню, некогда она иной бывала, / И было правильно – морозы и вьюга» (Семен Гринберг, из книги «Самиздат века»).

К сказанному подверстаем еще строки современного поэта Александра Щербакова:

 
Ах, какая зима на дворе:
Снег не снег, а «поэма экстаза».
Жаль, теперь не один, не два «рэ»
Стоит пропуск на лыжную базу.
 

Все смешалось в нашей жизни: погода, цены, слова и даже футбол.

Перед переходом на систему «осень-весна» наши футбольные руководители советовались с президентом УЕФА Мишелем Платини, а тот ответил: «Это ваши проблемы. Играйте, как хотите. В чемпионате Франции то делались зимние перерывы, то нет. Когда перерывы были, погода стояла как раз теплая, и все спрашивали: вы чего не играете-то? А когда мы не делали перерыва, шли дожди, поля покрывались льдом, и все спрашивали: кто придумал играть в такую погоду? В этом споре будет прав тот, кто договорился с погодой».

С погодой не договоришься. Но есть такая профессия – синоптики, метеорологи, они-то, наверное, знают (или должны знать), какая будет погода? Об этих предсказателях погоды существует много анекдотов. Вот один из них:

В одном государстве решили синоптиков расстрелять за то, что ни один из их прогнозов не сбылся. Привели бедолаг. Поставили к стенке. Прицелились. Вдруг истошный крик: «Постойте! Не надо их расстреливать. Они еще могут принести людям пользу!» Главный обвинитель поинтересовался: «Какую еще пользу? Что вы предлагаете?» – «Предлагаю их повесить. Пусть хоть направление ветра показывают».

Н-да… Черный юмор.

Ну вот, с синоптиками разобрались: они играют в угадайку и не угадывают. Пора подводить черту под январской фенолого-филологической сюитой. А право последнего аккорда отдадим Иосифу Бродскому:

 
Зимой глобус мысленно сплющивается. Широты
наползают, особенно в сумерках, друг на друга.
Альпы им не препятствуют. Пахнет оледененьем.
Пахнет, я бы добавил, неолитом и палеолитом.
В просторечии – будущим…
 

А каково оно, будущее? Никто не знает – ни синоптики, ни политологи, ни колдуны с ворожеями. Никто, если не считать, конечно, Господа Бога.

 
Непроницаемым туманом
Покрыта истина для нас, –
 

когда-то изрек Николай Карамзин. Истина – как будущее, ну, и как погода.

«Будущее укрыто даже от тех, кто его делает», – сказал Анатоль Франс, и с ним нельзя не согласиться. Точно одно: за январем придет февраль.

Сокращенные записи из дневника

1 января – не печатал, отдыхал, смотрел по ТВ концерт Венского филармонического оркестра. Полька «Трик-трак», «Голубой Дунай», Марш Радецкого, показывали картинки Вены – благодать. Мы там были, и приятно вспомнить.

4 января – в гостях у Стрижева. Квартира писателя Сергеева-Ценского, набитая раритетами и старыми книгами. Легкая зависть: ничего подобного у меня нет.

6 января – сел за машинку. Думал заняться Лео Бакстом, потом переключился на Александра I, а в итоге занялся Виктором Гюго. И кто-то на ухо: что-то, батенька, вас так шибко шарахает от одного к другому… А по «Эху» чихвостят председателя счетной комиссии Чурова – «бесстыжий, наглый, мерзкий». И от Чурова к власти…

10 января – набросился на вышедшие после новогодних каникул газеты. И снова уходы-уходы: художник Михаил Ромадин, постановщик ТВ-бенефисов Евгений Гинзбург на 88-м. Моя ровесница актриса Светлана Харитонова, отец Лии Ахеджаковой – Меджид из Адыгеи, 97 лет. Грандиозная катастрофа с пассажирским кораблем-гигантом «Конкордия» – повторение гибели «Титаника», спустя 100 лет. Правда, жертв меньше. А еще Гена Сперский (1937) из моей бывшей Латиноамериканской редакции. Что можно сказать? Только глубоко вздохнуть.

13 января – ездил в музей Мих. Булгакова и отдал свой дневник о лихих 90-х для вручения Мариэтты Чудаковой. Насиловал телефон, ведя переговоры о своих юбилейных вечерах. Если не организуешь сам, то ничего не будет. «Ручная работа» (точнее, телефонная), как говорил Володя Вишневский.

18 января – жалобы в дневнике на самочувствие. Донимают зубы, проблемы с жеванием. Ощущение развалин Помпеи. Да и Ще не лучше. И можно перефразировать фразу Буркова из «Иронии судьбы»: «Мы оба плохо себя чувствуем». И отсюда отношение к личным записям: кажется, что эра дневников закончилась. И не хватает позитива: отвергнут «Коктейль» в «Рипол», никак не проявится «Летний сад», по поводу книги о погоде Вайсман утешает: «Ребята работают!» Должны сойтись звезды, а они – никак…

21 января – в «МП» вышла 1-я часть Лили Брик и Веры Набоковой. По «Эху» развлекаются Быков-Ефремов по поводу сбежавшего с «Конкордии» капитана Франческо Скелетино – песня о нем и о нашем капитане: «В Ленинграде его воспитали…», «И уж лучше такая скотина, чем отеческая наша путина» и призыв: «Капитан, уходи с корабля!»

23 января – встреча в МГУ с деканом факультета журналистики Засурским (1929) на предмет выступления перед студентами. Начало «высоких переговоров», но, увы, выступление не состоялось: сначала на факультет приехал Путин, потом – Медведев, и при таких именах мое имя потускнело.

24 января – в «МП» почти на полосу вышел «Генсек литературы» – Александр Фадеев. Серьезный материал. А какая серьезная и трагическая жизнь. Любимец Сталина, защищал литературу от недругов и внутренней оппозиции. А потом вождь умер, и Фадеев остался наедине со своей совестью. Лег на диван, обложился подушками и застрелился. В конце материала я высказался так:

«Я полагаю, что это нас, литмладенцев, предупреждал Фадеев тем выстрелом: не живите, как я, не живите! Не проматывайте свои таланты в речах, на заседаниях, в болтовне и пьянстве, не крутитесь, не суесловьтесь, не лижите сапоги вождей, как бы ни были они велики, а сидите за столом, работайте, чтоб не было такого движения, как у меня: от “Разгрома” – честной и долговечной книги, до слащаво-жалких беспомощных главок о “рабочем классе” в “Черной металлургии”, которые лизоблюды тут же начали возносить чуть ли не до масштабов “Войны и мира”».

Фадеевский выстрел прогремел, а большинство его даже не услышали.

Фадеев – не мой писатель, у меня компания другая и многочисленная, от Пушкина к Достоевскому, от Бунина к Набокову, от Бабеля к Вознесенскому и т. д. Ну и, конечно, Байрон, Пруст, Стефан Цвейг, Андре Моруа, Умберто Эко и т. д. А Иосиф Бродский, который в 20 лет писал о том, что «Теперь все чаще чувствую усталость». Какого?

28 января – в «МП» – 2-я часть Лили и Веры. Погода: холод, мерзлятина. В библиотеке на Песчаной прошли первые литературные посиделки (и последние). Все слушали, разинув рты. Только один «товарищ» (очевидно, пенсионер из органов) все пытался перевести стрелки на Сталина и евреев. Пришлось резко его осадить.

29 января – занимался Александром Гладковым – 100 лет! – такой же, как я, бумажно-книжный человек. Горячий поклонник Мейерхольда. Считал себя «протоколистом времени» и вел подробный дневник (опубликована лишь часть). В биографическом словаре приведена одна запись Гладкова от 8 августа 1937 года, где он сравнивал время с эпидемией чумы: «Наша “чума” – это наглое вранье одних, лицемерие других, нежелание заглядывать в пропасть третьих; это страх, смешанный с надеждой “авось пронесет”; это тревога, маскирующаяся беспечностью, это бессонница до рассвета». Александр Константинович Гладков (30 марта 1912 – 11 января 1976) много читал, писал быстро. Да еще все время сомневался. Словом, много совпадающих черт…

31 января – можно сказать, день настоящего газетчика. Позвонил в отдел культуры «Российской газеты» заведующей Ядвиге и предложил дать отповедь Тамаре Катаевой за ее книгу «Анти-Ахматова» с нападками на Анну Андреевну. Ядвига тотчас соединила меня со стенографисткой, и я продиктовал текст. И он был опубликован 7 февраля под заголовком «Геростраты и геростратчицы». Вот если бы все так оперативно происходило, но нет, чаще процесс печатания тягучий и нудный.

4 февраля – два митинга в один день: в 20-градусный мороз нормальные люди вышли на Якиманку и Болотную площадь, «обманутые и оскорбленные», а на Поклонную – сторонники Пу, которых привезли туда автобусами. На Болотной: «Не замерзнем. Не пропустим». А на Поклонной брызгал слюной Кургинян. Административный ресурс брошен на победу Путина в первом туре.

7 февраля – в МЕОЦе вечер журнала «Алеф», полный зал. Я в героях журнала, по экрану крутили мои фотографии. Выступал, среди прочего рассказал шутку про Бастилию. В школе учительница: «Вовочка, кто взял Бастилию?» – «Марь Ивановна, я не брал!» Родители: «Да, он такой: возьмет и никогда не признается». С блеском выступал солист еврейского ансамбля Евгений Валевич, подарил мне свой компакт-диск. «Сукно в Европу, сукно в Европу!» А потом был банкет.

По ТВ в программе «Русские сенсации» рассказывали о дружной тройке: Балбес, Трус и Бывалый, как Моргунову и Вицину трудно пришлось в лихие 90-е. Особенно ревновал и завидовал преуспевающему Никулину Моргунов. И я пережил такое со стороны некоторых своих друзей, которым мой творческий успех стал костью в горле.

Радио сообщило о погоде в Москве: –24, на градуснике за балконом: –21. Надоело. Зима тянется и тянется, как не выходят книги. Хоть тресни! Неожиданно умерла Уитни Хьюстон, певица и актриса, шоколадная красавица (фильм «Телохранитель», 1993 г.). Жалко…

К диску Валевича: «Сегодня мы танцуем, немножечко шикуем» добавлю: и много печалюсь.

15 февраля – позвонил в МГУ, Засурскому, итог отразил в строчках:

 
Я спросил у Ясеня, когда же будет лекция?
Ясень мне ответил, что думают пока.
Старая история. Чисто ретроспекция:
Думают-решают, валяют дурака…
 

Еще один звонок Вайсману. «Держу в руках вашу книгу». И далее: надо быстро ее продать, вернуть деньги. Делали книгу полтора года, а теперь продать в один миг?

20 февраля – раскрыл «МП», а там – мой Юрий Левитанский. «Жизнь моя кинематограф, черно-белое кино». Нет, иногда и в цвете. А потом Вайсман приехал и привез 40 штук только что изданной книги: «Серебряные трели судьбы. Звезды ретроэстрады Америки, Франции и России». Изд. «Летний сад», тираж 300 экз. А 40 книг в качестве гонорара. И еще передал мне письмо своего старого харьковского друга Рыбальченко, в котором он написал, что книгу «Золотые перья» рассматривает как «своеобразную энциклопедию-путешествие по стране ПОЭЗИЯ». И в конце письма: «Я искал на книжном рынке другие сочинения Ю.Н., но тщетно…» Разрушена система распространения книг.

22 февраля – одна книга вышла, а другая в виде верстки: «Опасная профессия: писатель» – 586 наборных страниц. Прочитал со спринтерской скоростью. Увы, много ошибок и марашек. А до верстки еще умудрился пролистать три сборника Светланы Комраковой:

 
Не претендую на шедевр,
Не возношу себя поэтом,
Без выкрутасов и манер,
Пишу… еще легко при этом.
 

Хорошо, что пишет и откровенничает: «У нас, у дамочек, бывает же так, / так эдак всякий раз, / Когда рассудок уплывает / И все вокруг тревожит нас…»

Но вернусь к своей книге. 31-я по счету. И вспоминаю оператора Грачика, который снимал «Академию любви»: «Слющай, харошо!»

2 марта – 80 лет! И неожиданный «подарочек» в ночь на 27 февраля: что-то прихватило в районе желудка. Будить Ще не стал и тихо думал: кажется, помру. И что будет потом? Обязательно крематорий, сожжение и урна в колумбарий Ваганьковского кладбища. Или развеять пепел. Не хочу истлевать в гробу. Об этом думал, корчась от боли. Под утро боль утихла и снова захотелось жить и сражаться. Ходить, дышать, печатать, встречаться с читателями, выслушивать мнения. А утром в «МП» вышел мой февраль «Сказки и были февраля». И неприятность: письмо из налоговой инспекции, прийти к ним 1 марта, хорошо, что не 2-го. Пришлось ехать во Дворец Налогов на Тульскую: оказалось, всего лишь небольшой штраф за что-то.

И 1 марта в «Московской правде» вышло интервью Юлии Никольской «Юрий Безелянский: Феномен Успеха». На вопрос, в чем успех, «секрет феноменального успеха»? – ответил: в удаче и кропотливой работе, в сделанном «в стол» Календаре мировой истории. И вспомнил, как на улицах в 90-е годы на стендах висели газеты, и люди припадали к ним, читая с упоением, в том числе и мои публикации. По поводу книг я сказал, что, к сожалению, эпоха Гуттенберга закончилась, началась эпоха визуальная.

Поздравил журнал «Алеф»: «Юрий Безелянский forever!» Позднее, 24 марта: проснулась суперпопулярная «МК» и поместила краткий текст с фотоснимком – «Ловец информационного жемчуга». Интервью брала по телефону Вера Копылова.

Короче, собрал целый словесный букет. В «Алефе» написали, что я для журнала – «наша самая яркая звезда». На стенде в ЦДЛ поместили фото нескольких юбиляров-писателей, в первом ряду – я. Библиотекарша Людмила Федоровна: «Чистый Голливуд». Очень смешно и чуточку щекочет…

3 марта – дома с Ще объявили День тишины, отключили телефон, чтоб не трезвонил. Сидели дома, погуляли немного по роще. Обед с французским коньяком и по ТВ старый фильм «Последний раз, когда я видел Париж» (1954) с молодой Элизабет Тейлор. / И дополнение к дневнику: никогда не знаешь, что будет впереди, а в октябре мы с Ще поехали снова в Париж, и этот парижский тур действительно окажется последним в силу лет и нездоровья – и не только в Париж, а вообще на Запад (23 марта 2020 г.).

6 марта – в воскресенье 4-го были выборы президента: победил, а точнее, проломил Путин. До выборов на Поклонной был в ярости и призывал победить врага у ворот Москвы, враг – это оппозиция. И сбивчиво читал лермонтовское «Бородино», призвал умереть за Россию, но имея в виду, конечно, себя. Провинциальный чтец-декламатор. В газетах высказывали утверждение, что можно провести выборы, но нельзя провести народ. Эволюция подполковника П. в сторону полковника Каддафи с военно-полицейским бюджетом и ядерной дубиной. О, если бы ВВП прочитал все это сам, но ему подсовывают в папочках совсем иное: хвалебный елей, курят фимиам, от которого кружится голова. Впрочем, что это я разошелся? Он правит, я пишу книги, у каждого свой выбор.

Возвращаясь к 6-му. Ходили в Хрустальный переулок, где ныне находится галерея «Дрезден», там выставка картин Варламовой. Выступил и поддержал. А когда-то в этом комплексе располагалась центральная контора Мосхлебторга, где в общей комнате я сидел среди прочих бухгалтеров магазинов Центра. Проверял бухгалтерские отчеты и читал чужие художественные книги, чтобы потом, спустя 30 лет, прийти сюда же, в Хрустальный, в качестве популярного журналиста и писателя. Неисповедимы пути Господни…

12 марта – побывал на пресс-конференции для журналистов в преддверии книжной ярмарки, ничего особенного, один поток слов. Рядом редакция «Нового мира». Поддался искушению и зашел. Показал главному редактору Андрею Василевскому свой дневник, он полистал и сказал, что, увы, есть сертификационный номер и издать не могут, только рукописи. Но все равно было приятно пообщаться с главным, хотя он, увы, не Твардовский. Василевский с 1955-го, окончил Литинститут, работал в «Новом мире» курьером, а в 1998-м стал главным редактором. У каждого своя «кредитная история». «Новый мир» для меня так и остался непокоренной вершиной (мой Эверест!), но какие-то достижения есть. В Российской парламентской газете в рубрике «Взгляд. Готова ли Россия к демократии?» поместили два интервью – историка, академика Юрия Пивоварова и самодеятельного историка и не академика, человека без степеней, Ю.Б. Выпячиваю грудь…

15 марта – очередная публикация в «МП»: «Великий австриец Гайдн». Великий в музыке, а в жизни 29 лет был подневольным капельмейстером у князей Эстерхази. И зависел от княжеских милостей, вот вам и великий Йозеф Гайдн!

16 марта – чествование с 80-летним юбилеем в галерее «Творчество» у Гинзбурга с большим фуршетом («наливайко», по определению Григория Николаевича). Пришло 30 гостей (рассчитывали на большее). Выступал, по мнению О.Ю., как Жванецкий – весело, с юмором, тем более что «текст» прожитой жизни позволял. Многие захотели высказаться и наговорили кучу определений: единичный, штучный человек-энциклопедист, человек из прошлого с огромным запасом знаний, тонкий и рафинированный эстет и прочее, как говорится, дели на 10. Были юбилейные стихи, конфеты, бутылки вина и шампанского, более 60 роз, два тома воспоминаний Анастасии Цветаевой и т. д. Ну, а мы с Ще выложили 15 тыс. на фуршет, и все остались довольны. И процитирую Игоря Северянина:

 
Дни, лепестковые как розы!
Вдыхали счастья впопыхах.
 

Анна Николаевна (Тютчевская библиотека) преподнесла листки с выдержками из интернета из раздела «Книгоеды» – я даже не подозревал, что есть такое (ну, стреляйте меня, – не интернетовский человек!). Некая Галина пишет:

«Недавно приобрела книги Юрия Безелянского “99 имен Серебряного века” и “55 портретов знаменитых писателей Запада”, открыла – и зачиталась. Думала, пригодится для работы, а вот уже неделю оторваться не могу. Потрясающий, образный, свободный, живописный русский язык, много интересных и малоизвестных фактов, полный охват материала. В общем, замечательные издания!»

А тем временем в «Москвиче» вышла фитюлечка обо мне, под заголовком «Московский календарист». Упомянули – уже хорошо. Но более привлекательной оказалась заметка рядом о какой-то Ольге Тумайкиной: «Я такая в юбочке барышня…» Вот что главное: юбочка, коленочки. А я при чем тут со своими серьезными культурологическими книгами. Вникать в них – какая скука! А что касается «девочек» моей юности, то многие из них ушли за горизонт. Теперь новые со свежими коленочками.

18 марта – приходил в себя после юбилейных зверств. Дома слушал старые романсы: «Мне бесконечно жаль моих несбывшихся мечтаний…» И вспоминал смешную сценку, как в «Галерею» случайно забрели Половик с Петей. Неожиданно увидели меня и предложили: «Давай выпьем – у нас с собой бутылка». Видение из советских времен: украдкой, от безнадеги, с горя. А у меня – вечер, восторги, фуршет, совсем иная жизнь. И на 2 марта Светлана написала стихи, вот начало:

Юрию Безелянскому

 
«Новые книги из книг получаются» –
Эти слова у Вольтера встречаются.
Но, чтобы книга явилась на свет,
Нужен писатель, прозаик, поэт.
Именно он нам откроет заветное,
Все объяснит про любовь безответную.
Именно автор – вот книги творец,
Мудрый создатель, владыка сердец.
 

И пожелание:

 
Радости жизни и радости творчества!
Делать всегда только то, что захочется.
С легкостью тонко изящно шутить.
И с удовольствием радостно жить!
 

20 марта – заключил договор на издание дневника «Наедине со временем», или «Дневник интеллигента в очках». Лихие 90-е годы. Обратно помог слепой девушке (она – композитор) дойти до метро «Баррикадная». Была такая пьеса или книга «Спешите делать добро!». (И опять же в скобках: через 8 лет сам буду плохо видеть и нащупывать ногой ступеньки… – 25 марта 2020 г.)