Конституционный запрет цензуры в России. Монография

В целом политика власти по отношению к печати в данном случае носила противоречивый характер. От предварительной цензуры освобождались только столичные периодические издания и книги большого объема, то есть большого количества изданий цензурная реформа 1860-х годов не коснулась.

Кроме того, власть не хотела выпускать из своих рук рычаги управления печатью. Эта проблема решалась двумя путями. Во-первых, издавалось большое количество циркуляров, распоряжений, секретных инструкций, которые вводили дополнительные запреты, продиктованные политической конъюнктурой. Во-вторых, вместо применения заложенного во Временных правилах потенциала судебной ответственности использовалась система административных предостережений, приостановок и запретов изданий, а также различные меры экономического характера: введение большого денежного залога для неподцензурной печати, наложение запрета на печатание частных объявлений и рекламы для неугодных печатных органов, субсидирование проправительственных изданий.

«При системе административного произвола печать лишена была четко установленных законом границ своей деятельности», – делает вывод Р. И. Бурлакова¹⁵⁰. К такому же выводу приходит и Т. Л. Полусмак: «Фактически русской печати не было дано право жить по закону. Никогда цензурные уставы не оставались буквой закона, так как со дня их введения в действие они дополнялись всякого рода инструкциями и циркулярами, нередко нарушающими и даже отменяющими основной цензурный закон»¹⁵¹.

Непоследовательность политики по отношению к цензуре приводила к тому, что на протяжении XVIII–XIX веков «периоды усиленного политического контроля и цензурного террора сменялись периодами временного ослабления цензурных тисков»¹⁵², цензурные реформы сменялись контрреформами, введение судебной ответственности с возможностью оправдательных приговоров порождало косвенные способы давления на прессу.

В то же время нельзя отрицать, что в рамках цензурного законодательства были выработаны разнообразные виды и формы осуществления цензуры, нацеленные на охрану основ государства, его институтов, ограничение свободы слова и доступа к различного рода информации. В этом смысле цензура в ее нормативном проявлении (охрана государственной, военной тайн, тайны личной жизни) стала важным элементом управленческой функции государства. Основным направлением здесь оставалась борьба с инакомыслием в печати, для чего власть использовала, главным образом, административные и уголовно-правовые методы.

Наверное, один из главных вопросов, который нельзя обойти при исследовании цензурной политики Российской империи, – это вопрос об эффективности деятельности цензуры.

Большинство исследователей российской цензуры XVIII–XIX веков, которые задаются этим вопросом, приходят к выводу о том, что тщательно разработанный цензурный механизм не смог выполнить свои функции.

Например, изучавший историю цензуры в первой трети XIX в. Ю. Г. Оксман писал о провале цензурной политики в России на основании того, что запреты на приобретение и распространение запрещенных сочинений не были достаточно эффективными и повсеместно нарушались¹⁵³.

Подобную точку зрения о том, что «литература, разжигавшая нежелательные настроения, проникала в страну вопреки всем препонам», мы встречаем и в книге зарубежной исследовательницы М. Тэкс Чолдин, посвятившей свою книгу изучению деятельности комитета иностранной цензуры. Она ссылается на слова барона Корфа, игравшего главную роль в развитии цензурного аппарата, начиная со времен Николая I вплоть до окончания периода реформ: «Всякому известно, что при постоянном у нас существовании иностранной цензуры нет и не было запрещенной книги, которой нельзя было достать … когда мы более всего озабочиваемся ограждением нашей молодежи от доктрин материализма и социализма, трудно указать студента или даже ученика старших классов гимназий, который бы не прочел какого-нибудь сочинения…»¹⁵⁴. По мнению М. Тэкс Чолдин, к концу XIX в. власть уже понимала бесполезность своих усилий, но не могла отказаться от «иллюзии контроля» за периодикой и книгоизданием.

На официальное признание неэффективности мер цензурного контроля ссылается В. Ф. Блохин, приводя подготовительные материалы Совета министров Российской империи к проекту Закона о печати 1905 г, где говорилось, что «существовавшая с 1865 г. система цензуры и административных взысканий за проступки печати оказалась несостоятельною, поскольку она не предупредила в печати идей, против которых была направлена, зато вызывала постоянное недовольство как печати, так и всего общества»¹⁵⁵. Главную причину такого результата современники видели в том, что преследование «так называемого вредного направления, возложенное на цензуру, при невозможности точного определения в законе этого понятия, привело к тому, что учреждения и лица, осуществлявшие надзор за печатью … руководствовались изменчивыми указаниями подлежащих властей, а нередко и личным их усмотрением». И делался вывод: «Для обеспечения действительной свободы печати таковая должна получить закономерное положение. То, что, по мнению правительства, не может быть допускаемо к обсуждению в печати, что признается преступлением или проступком, должно быть точно и определительно установлено в законе. Наказаниям орган повременной печати может быть подвергаем лишь при нарушении им такового запрета и только по приговорам судебных учреждений»¹⁵⁶.

Исследование такого специфического цензурного ведомства, как придворная цензура, приводит С. И. Григорьева к выводу о том, что «институт придворной цензуры достиг к началу ХХ века своего наивысшего развития во всех отношениях – организационном, бюрократическом, кадровом. И тем не менее, история показала, что в конечном счете он оказался все-таки неэффективен»¹⁵⁷.

На наш взгляд, важной причиной неэффективности цензурной политики России XVIII–XIX в. является запрет самой возможности общественного обсуждения проблем государственного управления. Этот запрет представлен в Цензурных уставах первой половины XIX в, Временных правилах, многочисленных циркулярах и других официальных документах второй половины XIX в.

Например, норма Устава 1826 г. запрещала к печатанию любые «предположения частных людей … о преобразовании каких-либо частей Государственного управления» (§ 169). Устав 1828 г. содержал такое же положение: «Рассуждения о потребностях и средствах к улучшению какой-либо отрасли государственного хозяйства в империи, когда под средствами понимаются меры, зависящие от правительства, и вообще суждения о современных правительственных мерах не пропускаются в печать» (п. 12). Временными правилами 1862 г. не допускалось в рассуждениях о недостатках и злоупотреблениях администрации указывать имена лиц, название мест, наименование государственных учреждений (IV), что лишало обсуждение какой-либо практической значимости. Мнением Государственного совета 1873 г. устанавливалась норма о «неоглашении того или иного вопроса государственной важности … когда по высшим правительственным соображениям это представляется необходимым».

Подобные нормы в условиях отсутствия парламентаризма порождали противостояние между самодержавием и просвещенным обществом (основным создателем и потребителем печатного слова в этот период). Господство охранительной тенденции, стандартность традиционного мышления, косность идеологических норм не позволяли власти проводить гибкую информационную политику.

Цензура, главным инструментом которой были запреты, явные или завуалированные, превратилась в один из основных институтов, препятствующих выражению общественной реакции на действия власти, развитию какого бы то ни было общественного диалога.

Таким образом, историческая миссия цензуры к началу ХХ в. была выполнена, логика политико-правового развития страны неумолимо выдвигала на повестку дня обсуждение законов о печати, в которых устанавливались бы ограничения свободы слова и использовались иные, более современные механизмы государственного контроля печатной продукции.

2.2. Политическая цензура как инструмент идеологического контроля в СССР (1917–1990 гг.)

Следующий этап развития цензуры начинается сразу после Октябрьской революции. Одним из первых декретов новой власти стал Декрет СНК РСФСР «О печати», принятый 27 октября (9 ноября) 1917 г. (то есть на третий день после захвата власти). В нем «свобода печати» объявлялась «либеральной ширмой», указывалось на необходимость принятия «временных экстренных мер» по отношению к прессе, устанавливалось, что «закрытию подлежат органы прессы: 1) призывающие к открытому сопротивлению и неповиновению Рабочему и Крестьянскому правительству; 2) сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов; 3) призывающие к деяниям явно преступного, то есть уголовно наказуемого характера»¹⁵⁸. Запрещение деятельности органов прессы проводилось во внесудебном порядке – по постановлению Совета народных комиссаров. Отдельно оговаривалось, что указанное положение имеет временный характер и будет отменено особым указом при наступлении «нормальных условий общественной жизни», и тогда «всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону»¹⁵⁹.

Вскоре был создан специальный орган – Революционный трибунал печати, который должен был определять наказания за преступления и проступки, совершаемые путем использования печати¹⁶⁰. При Трибунале организовывалась Следственная комиссия, наделенная полномочиями проводить аресты, обыски, выемки в ходе следственных действий. В Петрограде был введен дополнительный орган – Комиссариат по делам печати, который имел еще более широкие полномочия, включающие в себя: предварительное закрытие и конфискацию печатных произведений, арест состава редакции и издательства, опечатывание типографии¹⁶¹.

Полученные таким образом материалы передавались в Трибунал печати – квазисудебную инстанцию по делам прессы. Декрет «О революционном трибунале печати» предусматривал целую систему наказаний: штраф, временную или постоянную приостановку издания, конфискацию типографий, лишение свободы, политических прав, «удаление из столицы или пределов Российской республики».

Из документа в документ повторяется формула о том, что закрытию подлежат органы прессы, «призывающие к открытому сопротивлению и неповиновению Рабочему и Крестьянскому правительству» и «сеющие смуту путем клеветнического извращения фактов». Формально основания цензурного вмешательства сужаются, поскольку их остается всего два, на самом деле запрету подлежат все издания, не согласные с политикой новой власти. Цензура носит исключительно политический и репрессивный характер, обусловленный экстраординарностью момента.

Приказом Реввоенсовета республики от 23 декабря 1918 г. было утверждено Положение о военной цензуре. Оно обязывало все редакции и издательства «предварительно до выхода в свет представлять материалы, в коих сообщаются сведения военного характера» в органы военно-революционной цензуры. Этот документ является первой юридически обозначенной попыткой введения предварительной цензуры в Советской республике, поскольку, хотя в приказе говорилось только о материалах, содержащих сведения военного характера, но на практике все периодические издания независимо от тематики должны были получать разрешительный гриф «РВЦ» – «Разрешено военной цензурой»¹⁶².

Кроме того, например, в Петрограде со ссылкой на бумажный кризис и изношенность типографий вводится «ограничение печатания книг, брошюр и плакатов, не вызываемых непосредственно потребностью данного момента», для выпуска требуется каждый раз получать разрешение Отдела печати Петроградского совета. Подобные постановления выходили и в других крупных городах. Фактически вводился разрешительный порядок издания литературных произведений и периодики, опирающийся на крайне неопределенную формулировку об обусловленности выпуска изданий «потребностью момента».

В мае 1919 г. создается Госиздат, которому предоставляются права контроля над всем издательским процессом, фактически он становится главным органом цензуры в стране. Декретом Совнаркома от 6 июня 1922 г. учреждается новый орган – Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит). В Положении о Главлите указывалось, что он создается «в целях объединения всех видов цензуры печатных произведений»¹⁶³, а также перечислялись его основные функции:

– предварительный просмотр всех предназначенных к опубликованию произведений – периодических, нот, карт и т. д.,

– составление списков произведений печати, запрещенных к обращению,

– надзор за типографиями,

– борьба с провозом из-за границы неразрешенной к обращению литературы.

Списки, составленные Главлитом, были обязательны для исполнения органов ГПУ. Заведующие типографиями под страхом уголовной ответственности должны были следить за тем, чтобы печатаемые в их типографиях произведения имели разрешительную визу Главлита.

Этим же Положением устанавливался перечень видов запрещенной информации: «Главлит воспрещает издание и распространение произведений печати:

а) содержащих агитацию против Советской власти,

б) разглашающих военные тайны Республики,

в) возбуждающих общественное мнение,

г) возбуждающих национальный и религиозный фанатизм,

д) имеющих порнографический характер»¹⁶⁴.

Если сравнить этот перечень с подобными же перечнями произведений, которые запрещались Цензурными уставами Российской империи, то можно сделать следующие выводы:

1) цензура прежде всего должна была препятствовать циркуляции информации, направленной против власти: в Цензурных уставах запрещенные произведения обозначались как «нарушающие неприкосновенность Верховной самодержавной власти… и что-либо противное коренным государственным постановлениям», в Положении о Главлите – как «содержащие агитацию против Советской власти»;

2) цензура по-прежнему заботилась об общественной нравственности: Цензурными уставами не допускались издания, «в коих оскорбляются добрые нравы и благопристойность», Положением о Главлите – провозглашается недопущение произведений, «имеющих порнографический характер»;

3) одним из главных направлений деятельности царской цензуры было пресечение преступлений печати против веры, в связи с чем запрещались произведения, склоняющие «к поколебанию учения Православной… Церкви», после революции, напротив, религиозная литература подпадала под запрет;

4) важным отличием здесь является запрет произведений, «разглашающих военные тайны Республики». Этот вид вредной информации никогда не упоминался в Цензурных уставах. Долгое время военная цензура была одной из ведомственных цензур и выполняла ограниченное количество функций. Включение военной тайны в перечень информации, запрещенной к распространению, объективно было обусловлено тем, что Советская Россия в это время находилась во враждебном окружении. Кроме борьбы с внешними врагами укрепление нового политического режима требовало активной борьбы с политическими противниками внутри страны. Однако контроль реализации запрета на распространение информации под предлогом защиты военной (а позже государственной) тайны и в дальнейшем оставался одной из важнейших функций Главлита.

В 1920-е годы формируется нормативная база цензуры в различных сферах производства и распространения информации. Здесь можно выделить несколько направлений.

1. Недопущение к печати книг, не удовлетворяющих требованиям цензуры. Осуществление предварительной цензуры – одна из постоянных функций Главлита, закрепленная во многих нормативных документах. Так, в Бюллетене официальных распоряжений Наркомпроса была напечатана инструкция «Права и функции Главлита и его местных органов», где, в частности, указывалось, что Главлит и его местные органы осуществляют все виды цензуры (военную, политическую, идеологическую и т. д.). Этим документом устанавливалось, что «все издательства обязаны представлять на предварительный просмотр все произведения печати»¹⁶⁵.

В дальнейшем требования, которым должна была соответствовать книжная и иная печатная продукция, уточнялись инструкциями самого Главлита своим местным органам и руководящими письмами Отдела агитации и пропаганды ЦК РКП (б). Все эти документы, как правило, сопровождались грифами «Секретно» и «Совершенно секретно».

Согласно письму Агитпропа ЦК 1925 г. «О мерах воздействия на книжный рынок» предварительная цензура не должна разрешать в печать «литературу, направленную против советского строительства», «литературу по вопросам философии и социологии ярко идеалистического направления», «литературу по естествознанию явно не материалистического направления», «из детской и юношеской литературы разрешать к изданию только литературу, способствующую коммунистическому воспитанию»¹⁶⁶ и т. д.

Позже функции Главлита по организации и осуществлению цензуры были закреплены и Положением о Народном комиссариате просвещения РСФСР (Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 5 октября 1925 г.). В этом документе вместо понятия «цензура» использовалось словосочетание «политическо-идеологический просмотр произведений». В частности, в ст. 20 устанавливалось, что Главлит «объединяет все виды политически-идеологического просмотра печатных произведений и зрелищ» и руководит:

«а) выдачей разрешений на право открытия издательств, издание органов печати, периодических и непериодических, а также издание отдельных произведений с целью их публичного исполнения;

б) предварительным просмотром всех предназначаемых к опубликованию, распространению и к публичному исполнению произведений, как рукописных, так и печатных (издание периодических снимков, рисунков, нот, фильмов, карт и т. п.), издаваемых в Р.С.Ф.С.Р. и ввозимых из-за границы;

в) составлением списков произведений печати, запрещенных к продаже, распространению и публичному исполнению;

г) изданием правил, распоряжений и инструкций по делам печати и репертуара, обязательных для всех органов печати, издательств, мест публичных зрелищ, типографий, библиотек, книжных магазинов и складов»¹⁶⁷.

Принципы, которыми должны были руководствоваться цензоры, раскрывались в циркулярах Главлита. В одном из них в частности указывалось: «Бе- зусловно не допускать к печати произведений, пытающихся в художественной форме исказить лицо нашей революционной общественности, носящих мелкобуржуазный характер, направленных против советского строительства, проводящих чуждую и враждебную пролетариату идеологию»¹⁶⁸.

Местные органы Главлита отчитывались перед вышестоящим органом о своей работе, центральный аппарат Главлита отчитывался перед ЦК партии. В настоящее время опубликовано достаточное количество подобных документов, что позволяет оценить основные направления и масштабы деятельности, о которой идет речь. Например, в отчете Главлита от 3 марта 1940 г. указывалось, что в 1939 г. «предварительной цензурой было проконтролировано 330.101 авторский лист книжно-журнальной продукции». Далее в отчете указывается: «Органами цензуры было произведено по Союзу 66.126 вычерков сведений, не подлежащих оглашению в открытой печати и материалах радиовещаний, из них: сведений об РККА и ВМФ 5.794; по военной промышленности и оборонному строительству 2.249, по другим объектам оборонного характера 10.537; сведений экономического характера 2.781; искажений цитат из классиков марксизма-ленинизма и правительственных документов 2.278; политически неправильных формулировок 11.722; переносов, искажающих смысл текста, 2.271; опечаток 18.025 и других 10.469»¹⁶⁹.

Основную часть ошибок, как отмечается в отчете, занимают «искажения решений партии и правительства … в комментариях, неправильное освещение отдельных фактов из истории народов СССР и советской действительности, вульгаризация и упрощенчество марксистско-ленинской теории, политически вредные формулировки в виде опечаток» и т. д.

Причем, это только первая ступень предварительной цензуры, далее, как отмечается в отчете, «аппаратом последующего контроля местных органов Главлита были своевременно обнаружены ошибки, допущенные, с одной стороны, типографиями в процессе печатания и с другой – предварительным контролем цензуры. В результате этого были задержаны и перепечатаны 423 газеты, общим тиражом 2.248.366 экземпляров, а также 36 названий брошюр и книг, общим тиражом 288.282 экземпляра»¹⁷⁰.

Приведенные выше данные свидетельствуют о том, что основной функцией предварительной цензуры была идеологическая переработка непрерывного потока общественно-политического и литературно-художественного текста, формирование приемлемого для власти (диктуемого нормативными документами Главлита) образа советской жизни и единого осмысления основных положений марксизма-ленинизма.

2. Ликвидация негосударственных издательств. В начале 1920-х годов в России действовали сотни кооперативных и частных издательств, начавших свою деятельность до революции или возникших в период НЭПа. Их деятельность регулировалась Декретом СНК «О частных издательствах» от 12 декабря 1921 г., где устанавливалось два главных требования к такого рода издательствам: получение разрешения Госиздата (затем Главлита) на открытие издательства и получение разрешения на каждую рукопись органов предварительной цензуры (того же Госиздата – Главлита) до сдачи ее в набор. Тем самым осуществлялся контроль как за деятельностью издательства в целом, так и за выпускаемой им информационной продукцией.

С 1926 г. начинается политика свертывания частных и кооперативных издательств. В связи с этим усложняется процесс их регистрации. Во многих случаях заявления о регистрации отклонялись под различными благовидными предлогами – под таким, например, что планируемое издательство будет дублировать уже существующее.

В одном из циркуляров, разосланном Главлитом своим местным органам в 1927 г. указывалось: «В целях борьбы с наводнением книжного рынка идеологически вредной и недоброкачественной художественной литературой в тех случаях, когда нет достаточных оснований для запрещения книги, Главлит предлагает 1) сократить тираж книг до 1000 (и менее) экземпляров; не допускать повторных изданий беллетристических книг с тиражом 2000 (и менее) экземпляров…»

Формулировка «когда нет достаточных оснований для запрещения книги» указывает на то, что перечень нежелательных изданий мог пониматься как угодно широко и полностью зависел от политической конъюнктуры.

Показательна и другая инструкция Главлита, в которой он рекомендует своему местному отделению – Ленгублиту «путем экономического воздействия заставить издательство «Книга» самоликвидироваться», для этого предлагается удлинять до возможных пределов сроки просмотра рукописей, усилить требования, предъявляемые к отдельным изданиям, урезать производственный план издательства, «выкидывая все книги, рассчитанные на массового читателя»¹⁷¹.

В итоге «сумма усилившихся репрессий, как экономических, так и политических, привела к тому, что 1928–1930 годы оказались для частных издательств роковыми. Если принять их продукцию в 1927 г. за 100 %, то в 1928 г. по числу названий она сократилась до 61,9 %, в 1929 – до 49,6 %, в 1930 – до 14 %, в 1931 – до 2,4 %»¹⁷².

Постановлением ЦК ВКП(б) «О работе Госиздата РСФСР и объединении издательского дела» от 25 июля 1930 г. создавалось ОГИЗ (объединение государственных книжно-журнальных издательств РСФСР) – огромное государственное учреждение, обладавшее монополией на выпуск практически всей печатной продукции в стране. По замечанию А. В. Блюма, этим постановлением книгоиздательское дело было возвращено «на полтора века назад – к периоду, предшествовавшему появлению указа Екатерины II «О вольных типографиях» 1783 г.¹⁷³

В результате реализации указанного постановления ЦК ВКП(б) произошло полное огосударствление издательского дела, альтернативные возможности издания произведения внутри страны сводились к нулю.

3. Изъятие (конфискация) печатных произведений. Одним из масштабных направлений деятельности органов советской власти стало осуществление последующей цензуры, которое проявлялось в периодически проводимой ревизии книжного фонда страны.

Руководящим документом служила Инструкция Главлита о порядке конфискации и распределения изъятой литературы от 1923 г., в которой устанавливалось: конфискация проводится «во всех местах публичного распространения», исключая государственные библиотеки общероссийского значения (где создавались спецхраны)¹⁷⁴. Согласно инструкции Главполитпросвета (которым руководила Н. К. Крупская), вышедшей в том же году, «усиление политико-просветительской работы не может быть выполнено, если не освободить от конрреволюционной и вредной литературы книжный состав библиотек». В связи с этим в инструкции содержалось требование изымать «книги в духе, враждебном социализму и диалектическому материализму», и всю религиозную литературу¹⁷⁵.

Документ заканчивался списком из 1200 наименований произведений русских эмигрантов, дореволюционных исторических романов, зарубежной приключенческой литературы, подлежавших изъятию.

Эта инструкция положила начало, в терминологии того времени, «массовой чистке» общественных библиотек. В результате развернутой кампании в течение десятилетия по некоторым данным было изъято и уничтожено более половины книжных фондов областных и городских библиотек.

В дальнейшем последовали вторая (1926) и третья (1929) волны «очистки» публичных библиотек, в ходе которых регулярно составлялись дополнительные списки «книг, запрещенных к изданию и распространению», они носили секретный характер и направлялись в Политконтроль ГПУ, сотрудники которого и осуществляли конфискацию.

Наиболее масштабное уничтожение книжных фондов было спровоцировано Инструктивным письмом Главполитпросвета 1929 г., в котором указывалось, что необходимо изымать не только «вредную и устаревшую дореволюционную литературу», но также и изданную после революции, при этом не отвечающую идеологической повестке дня. Например, в связи с объявленным курсом на коллективизацию изымались изданные всего несколько лет назад книги о сельхозкооперации. Кроме того, приказывалось «изымать все без исключения книги религиозного содержания», произведения, «проникнутые реакционными тенденциями», отражающие «настроение социального пессимизма», «неактуальные», «получившие отрицательные отзывы в авторитетных органах печати: «Книга и революция», «Красный библиотекарь», «Правда» и др.»¹⁷⁶. Поскольку в инструкции указывалось, что «указанный перечень авторов является примерным, и по типу их произведений библиотекарь может судить, каких именно дореволюционных авторов следует изъять», то большое количество произведений российской классики изымалось по аналогии.

Уничтожение громадного, не поддающегося строгому учету, количества книг привело к появлению термина «библиоцид», созданного по аналогии с «геноцид», и отражающего политику советской власти в отношении библиотечных фондов.

В 1930-е годы конфискация и уничтожение книг продолжалось, но касалось уже книг, изданных после революции, и было обусловлено развернувшимися политическими репрессиями.

Например, Циркуляр ЦК ВКП(б) обкомам, крайкомам и ЦК союзных республик «Об изъятии троцкистско-зиновьевской литературы» от 15 февраля 1935 г. содержал список из 40 авторов – политических деятелей, подвергшихся репрессиям, произведения которых необходимо изъять¹⁷⁷.

Правовая неопределенность понятия «контрреволюционная литература», большое количество циркуляров Главлита, атмосфера страха, существовавшая в стране, приводили к тому, что работники библиотек и книготорговых организаций самостоятельно стали изымать книги из общественных библиотек и книжных магазинов – на том основании, что вводные статьи были написаны арестованными или осужденными лицами, либо таковые лица упоминались в книгах. Подобная практика массового изъятия книг Решением ЦК ВКП(б) от 9 декабря 1937 г. была объявлена «вредительством», рекомендовано было пересмотреть списки контрреволюционной литературы, ранее разосланные руководством Главлита. Формально решение ЦК было направлено против массового изъятия книг, но на самом деле оно порождало новую волну «чистки» библиотечных фондов от произведений авторов – бывших крупных политиков, руководителей партии и правительства и военачальников, объявленных позже «врагами народа».

Правовые проблемы реализации этого решения отражены в Письме заместителя начальника Главлита в Отдел печати и издательств ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по выполнению решения ЦК ВКП(б) “О вредительской практике изъятия литературы из библиотек”» от 28 января 1938 г. В нем сообщается, что в «ближайшее время на утверждение ЦК будет представлен «список литературы, портретов, диапозитивов и пр. лиц, осужденных по политическим процессам или арестованных, но еще не осужденных, занимающих ответственные посты в советском государстве». Для этого один из руководителей Главлита просит уточнить, следует ли изымать книги, в которых «не содержится никакой враждебной нам идеологии и, если эти книги представляют известную научную ценность … по одному только признаку, что автор арестован», нужно ли конфисковывать книгу, если на одной из страниц упоминается «фамилия вчера арестованного человека или соредактор произведения оказался арестованным»¹⁷⁸.

Этот документ свидетельствует о полной утрате критериев, которыми должна была руководствоваться цензура. В приводившихся выше Положении о Главлите, Инструкциях Главлита и Главполитпросвета 1920-х годов к контрреволюционной литературе относились издания, направленные против советской власти, реакционные, религиозные и т. д. Подобные определения, хотя и не обладали правовой определенностью, но давали примерное понимание нежелательной для Советской власти информации. В середине же 1930-х основным поводом, по которому может быть запрещено издание, становится правовой статус его автора (переводчика, составителя, упоминаемого лица).

Для решения ситуации приказом Главлита № 241 от 27 марта 1938 г. был утвержден список из 36 авторов, «книги и брошюры которых подлежат изъятию из книготорговой сети и библиотек общественного пользования»¹⁷⁹.

Однако проблема правовой неопределенности понятия литература, подлежащая изъятию продолжала существовать. Об этом, например, свидетельствует проект Циркуляра ЦК ВКП(б) «О перегибах в книготорговых организациях и библиотеках» от 11 декабря 1939 г., где приводится целый ряд случаев, когда читателям отказывали в выдаче сочинений И. Г. Песталоцци, Н. А. Добролюбова, книг В. И. Ленина, К. Е. Ворошилова, С. М. Буденного, комплектов журналов «Коммунистический интернационал», «Большевик», «Под знаменем марксизма», стенограмм партийных съездов и конференций¹⁸⁰.