Воспитание жениха

Часть 2

Есть люди везучие, которым удача способствует во всём. А вот у меня, в этом отношении, всё как-то – серединка на половинку. Везло мне в рыбалке, это да, а провидение во всю жизнь старалось мне навредить!

С погодой всегда что-то случалось и дождь преследовал меня, начиная с молодости. Именно когда я затевал какое-либо мероприятие на природе – случался дождь. В моей молодости так получилось, что из-за этого дождя я не смог жениться. Романтическая любовь моя, в юности, могла предложить яркие впечатления (как я думал) от похода на мою любимую рыбалку: когда теплым летним днем мы бы сидели у костра с любимой девушкой и провели бы ночь в палатке…. Поэтому я пригласил свою девушку в поход, и она с радостью согласилась, потому что романтики природы не была лишена.

Поехали мы на поезде с рюкзаками, потом шли через лес, перед рекой восхищались берёзовым лесом и сбором земляники – дело было в июне месяце и погода была солнечная. Всё было прекрасно! Но к вечеру небо затянуло чёрной тучей и подул холодный ветер и начался дождь. Так что, чтобы согреться я придумал развести на прибережном песке большой костер, нагревая песок, потом перетащил костёр в сторону а палатку перенес на теплое, горячее место. Но никакой романтики уже не было: была возня под дождём, – собирали мокрые дрова в лесу, потом палатку перетаскивали и во влажной одежде сидели в палатке…. Девушка моя совсем не была в восторге, ещё и от того, что я бегал к берегу, к своим колокольчикам: рыба клевала в дождь и попадалась в крупных экземплярах, от чего я отказаться не мог. Рыбачил я до самой темноты, оставляя девушку грустить в палатке, прибегая мокрый от дождя целоваться…. В общем, поход был неудачный. Но это не всё. Мы тогда повздорили, но в последствии помирились.

И вновь по моему предложению, решили поехать в другое место. Опять была хорошая погода, и синоптики не предвещали дождей и поселок был большой рядом. Днем мы гуляли по посёлку, а вещи оставили в лесу у речки спрятав в ямке под деревом. Все было хорошо, я даже рыбалку забросил днем, но к вечеру решил-таки половить рыбки на уху, и началось…. Рыба снова клевала и снова с рыбалкой мне везло, а небо снова затянула откуда не возьмись взявшаяся туча, и как после этого верить синоптикам…. Опять повторилось всё как и в первом случае с моим походом. И была снова ссора с моей девушкой. Эта вторая ссора, от моей рыболовной страсти (я думаю), ведь я снова рыбалку под дождём предпочёл любовной лирике «целования»: я бегал на речку к своим звонкам, на своих закидушках-донках, оставляя девушку одну в палатке… – и эта ситуация окончательно нас разлучила. Так я не женился. Но я принимал участие в соревнованиях рыболовов-спортсменов, и на очередных соревнованиях вошёл в десятку лучших в своей области, занял шестое место среди 50 участников. Для меня это было престижнее.

____________________

Вот так случилось и на этот раз с нашей встречей одноклассников: к вечеру пошёл дождь. Мои рыбаки на лодке, учитель Пенкин и Профессор, вернулись на берег. Нам ничего не оставалось, как возвратиться в свою деревню.

К тёмному позднему вечеру дождь затих и почти прекратился. Ночь выдалась беспокойная, дождик с черных туч перешёл в грозу, сверкающую молниями над вздрагивающим горизонтом. Казалось, будто тучи подсвечивались багровыми прожекторами. Порывистый ветер швырял в лицо уже мелкие струи дождя и сорванные листья. – Я шёл к дому учителя Пенкина на край деревни, в котором остановился на ночлег-побывку Профессор., меня приглашали на ужин. Свой дом они, Профессорская семья, давно продали и переехали в город насовсем.

Гроза удалялась и ветер стихал – грозы вообще быстро проходят.

В защищённом от ветра дворе, на крыльце сидел сын учителя Петька, в куртке, без шапки с откинутым капюшоном. И не один, а с девчонкой, моей соседкой Любашей. Им было по 17 лет. Они в этом году окончили школу. Любаша уже работала на ферме, а Петька ещё не определился – то ли ехать в город, поступать в институт или оставаться в деревне помогать отцу по хозяйству, а работать в колхозе на тракторе и комбайне механизатором. Колхоз посылал на курсы в недалёкий райцентр, в местное ПТУ, в районном поселке.

Я поздоровался с ними.

– Здравствуйте, вас ждут. А мы погулять собрались, да вот… – и он мотнул головой в сторону сверкнувшей вдалеке над лесом молнии.

Не успел он договорить, как в это время в открытую дверь послышался громкий разговор – спорили два друга.

– Тебе нужен его заработок, – чуть не кричал хрипловатый голос Профессора, – а я хочу из него человека сделать. —

– А ты что думаешь? – отозвался гудящий бас учителя Пенкина, – я из него собаку делаю? —

Петька кивнул на окно, освещающее крыльцо со стороны дома:

– Из-за меня воюют Профессор с отцом. Подождите минуточку. – Он явно хотел послушать, как там в доме спорят, поэтому и дверь в сени оставил открытой.

– Тёмный ты человек, Паша Пенкин, даром что учитель, да ещё член правления колхоза. Тебе бы, конечно, – цель известная: удержать молодёжь в колхозе, – хриплый голос прокашлялся.

– Известно! Из всей деревенской округи – ты один у нас «учёный». А Петьку я всё равно с тобой не отпущу. Как он там, в городе будет жить? – отозвался иронично отец.

– Ну, что ты «тормозишь»? Парень учился лучше всех и чуть не на золотую медаль, – в аттестате одни пятёрки. И беседовал я, по уму – ему учёным быть. А я устрою его при нашей заводской лаборатории, – будет он и работать на заводе и учиться в институте… – обещал Профессор.

– На учёбу и тут дорога ему «не заказана». Сейчас уже он самостоятельно трактор водит, а зимой курсы механизаторов. Повзрослеет, и потом сам решит! – отец считал, что сын ещё не возмужал как следует.

– А сколько он зря времени растеряет? Ты остынь, подумай. Давай спокойно посчитаем моё время и твоё время. Сам увидишь. Значит так… —

В доме исчезли видные в окно силуэты, наверное, люди присели за стол, и разговаривать стали тихо. Разобрать можно было только отдельные слова. Петька не без гордости сказал:

– Вот, схлестнулись «одноклассники», который хриплый – Профессор.

– Я знаю. А сам-то ты на чьей стороне? —

Петька почесал затылок и слегка усмехнулся.

– Трудное дело. Они меня из дома выгнали за то, что я ни нашим, ни вашим, – сказал он. – Их обоих надо понять. Профессор, он давно городской, он рассуждает по-городскому. А отец мой, другое дело, – для него это главная болячка какая-то? Людей в колхозе маловато, особенно мужиков мало. Но он правду про меня говорит. На тракторе нас в школе учили, вместо уроков труда и на курсы пошлют от колхоза. И с отцом спорить сложно: он крепкий как кремень, на своём стоит. Он и дальше будет меня толкать, в механики. И он за колхоз стоит, потому что у нас дела в гору пошли, новый комплекс построили и силосные ямы там большие и коров 300 голов закупили. Ну, а Профессор, – он городской и «учёный»… —

– Разве плохо, учёным быть? – спросил я.

– Почему обязательно плохо? Нет! У Профессора свои принципы и им нужны молодые наверное.

В это время Любаша, подергивая Петьку за локоть, за рубашку, обратила наше внимание на погоду. Тучи незаметно для нас покинули небо и открылись на темном с голубизной фоне яркие звезды. Затих и ветер и по-летнему тепло стало и птицы защебетали в ночной тишине.

– Петька, что ты? – обиженно спросила Любаша.

– Сейчас… – неторопливым голосом сказал Петька и снова прислушался к разговору в доме – Люб! Погоди! Послушаем. —

В это время в доме опять разговор перешел в громкие тона

– Ты, как поп, знаешь только свой приход! – говорил хриплый Профессор. – Заладил, попугайски – колхоз, колхоз. А науку тоже надо поднимать и продвигать и умная молодежь в науке тоже нужна…

Там в доме замолчали.

Петька осторожно тронул меня за плечо и сказал негромко, чуть ли не шепотком:

– Ну, ладно, мы пойдем с Любой прогуляемся, до фермы и обратно. – А это значило пройти всю деревню к другому её концу.

Любаша не спешила идти, когда Петька быстро сбежал с трех ступенек крыльца к калитке. И я успел спросить-сказать:

– Уедет твой Петька? —

Девчонка посмотрела на меня:

– Ну и пускай. Не привязанный же он верёвками. – Помолчала и добавила: – А только никуда он не уедет… – и умиротворенно засмеялась и сбежала с крыльца поспевая за своим любимым.

А в доме опять раздавался громкий разговор.

Войдя в дом, я поздоровался с хозяйкой, которая суетилась в соседней комнатке за перегородкой и вышла мне на встречу услышав, что я закрыл входную дверь с хлопком (от порыва ветра в сени воздух подтолкнул дверь, которую я только легонько направил). Хозяйка вышла в красивом переднике с цветами поверх обычного платья.

– Кваску свежего для запивки, – сказала она, – с изюмом настоян, на чистом сахаре. —

Тут заметался и бросился к ней муж Пенкин.

– Сядь, не егози, – сама поставлю, – строго сказала она ему и водрузила жбан на стол, уже собранный к ужину будто праздничный.

(Как же, – гости из города, да ещё и Профессор, учёный, о котором знали все взрослые и которым гордились: «из их деревни вышел академик» – говорили).

Наверное, ни в одном ресторане на всей планете не увидишь такой еды, какая живописно заполнила этот стол. Маленькие, пупырчатые, янтарного цвета огурчики в пузатой стеклянной банке были похожи на золотых рыбок, затаившихся в укропе, как в водорослях. Тут же квашенная капуста, украшенная морковкой и красными бусами клюквы, пронзительная кислость её ощущалась на расстоянии. Свет лампочки из абажура над столом играл в слезах растительного масла. И в центре стояла кастрюля с ухой из нашей свежевыловленной рыбы. Рыба была и в жаренном виде рядом с открытой большой посуды с отварной картошкой.

А запивать было что: «первак что спирт, по градусам» – как сказал Профессор., когда мы стали ужинать, рассевшись вокруг стола.

– Вам бы всё только пьянствовать – подала начало разговора Хозяйка. И мы с Профессором продолжили.

– Что за зелье пьем? Чаем пахнет – спросил я Пенкина.

Профессор почему-то отвернулся переводить дух.

– Вино, наверное, так изготовляют?! – с деланным юмором сказа Профессор.

– Чем бы не пахло, лишь бы душу жгло. – выразился Пенкин.

– Уж конечно, – фыркнула хозяйка. – Ты уже и так наскрось горючий. —

Так мы узнали, что учитель Пенкин часто пьет, каждые выходные. Как пояснила хозяйка. Я принялся как мог расхваливать еду и этим несколько смягчил сердце хозяйки. Обстановка за столом немного полегчала. Пенкин налил по второй, как обычно – пили за здоровье.

Сказали о борьбе с пьянством, о запрете на продажу спиртного, который и до деревни дошёл: продавали только после 10 часов дня, по указу.

– Для тех, кто хочет выпить, никакими указами не остановишь, – сказал я.

– Ну-у-у, не скажи, – Пенкин покрутил головой. – указ он действует. А только ведь совсем не «закон природы», что каждый, кто хочет выпить, обязательно пьяница-алкоголик. Вот уж нет, так нет. В другой раз просто душа просит для легкости дыхания….

– Ну что вы говорите? – вынес своё мнение умный Профессор, хотя сам выпивал с нами, но был противник всякого пьянства, и он сказал так, примерно:

– Вы же не вчера родились и не первый раз выпиваете. Вот это самая обычная самогонка из хитрости чаем подкрашенная. Начата борьба с самогонщиками, аппараты конфискуют людей штрафуют. И «пьянству бой» объявлен по всей стране. —

Тут последовала целая лекция, Профессор любил произносить длинные речи. И мы почувствовали, что он прав, а не мы с учителем Пенкиным.

Когда ужин закончился, я встал из-за стола, поблагодарил хозяйку и вышел во двор. Мне казалось, что в светлеющем фиолетовом небе и яркие, отмытые дождём звезды осуждающе пучат на меня свои глаза.

Бывал я во многих деревнях и районах, и в последнее время во всех почти мужики пили, пьянствовали. Сколько пьяных на пути моём вихлялось по дорогам. Настроение у меня от всего увиденного всё хуже и хуже – будто и я виноват в том, что столько пьяных людей в стране.

Конец.

Фраза

Один из уголков (родную деревню, например) можно на всю жизнь полюбить, или, наоборот, возненавидеть на всю жизнь. И так уж повелось – кто любит это место, зовёт его ласкательными суффиксами и окончаниями смягчая-изменяя слова. А другие, не любящие, – сухо и официально именовали, даже с грубостью в голосе, а эта грубость искажала сам смысл, придавая зловещесть месту.

Урбанизация

Ежегодно жить становится тяжелее в городе, где ждет напряженный ритм и высокая плотность населения. Развитая инфраструктура, торговые комплексы означают немало, но чрезмерная интенсивность в жизни города имеет определенные негативные следствия.

Во времена перестройки появились попытки застройки жильем обширных площадей, находящиеся в городской черте, возле нее. За минимальный срок на пустырях построили многоэтажные районы. Но после вселения в новые апартаменты жильцы столкнулись с приличными трудностями. Реально, новоселы вынуждены проходить целый комплекс преград перед ними. Подача воды сопровождается перебоями, лифты не подключены, минимум торговых точек и транспортная проблема.

Движение автобусов рейсовых – нерегулярное. На маршруте малое их количество, что утренние часы превращает в битву среди жителей новостроев. Часто жители оказываются цивилизационно отрезанными. Даже просторное жилье в экологически чистом рейсе автобусов не могут компенсировать появившиеся нужды. В первые годы отдаленные микрорайоны являлись неполноценными, заброшенными.

Сейчас ситуация совершенно иная. Транспортная развязка, торговые предприятия, хорошая экология обеспечивают подобные районы престижем. Сейчас недвижимость здесь имеет очень высокий спрос и является самой приоритетной.

Корпорации строительные сейчас проектируют целые жилые комплексы в полосе пригорода, благодаря чему города постоянно расширяют собственные границы. У владельцев собственного автотранспорта довольно долго нет проблемы с передвижением. Теперь постоянно практикуется возведение жилых многоэтажных строений в пригородной полосе и широко ведется строительство коттеджей для индивидуальных заказчиков.

Конец.

Неприязнь

Часть 1

…Но при всём нашем знании и протекающей ежедневно информации, льющейся из всех современных гаджетов, – окружающую нас действительность мы видим в своём воображении поверхностно, стереотипно:

Капитализм – это такой толстый пузатый «тип-человек», который своими пальцами-сосисками копошится в куче золотых монет, сложенных в его кладовке в подвале на полу пирамидой.

Рабочий класс – это такой красивый спортивный могучий парень, с накаченными мышцами, в блузе с закатанными рукавами, с молотом в руках.

Деревня же – составляет три типа. Это прежде всего худощавый босой в рваных штанах – «бедняк». А есть в сёлах и деревнях средний класс – «мужик-пахарь», – это чуть получше упитанный и обутый в лапти «работяга-тракторист». И есть в сёлах – «кулаки-мироеды-фермеры», которые в жилетках поверх рубахи, в картузах и лаковых сапогах нанимают «бедняков» и «мужиков», а прибыль тратят на себя, строя двухэтажные имения-особняки, обнесённые трёхметровыми заборами.

Это всё вызывает неприязнь к капиталистам и кулакам-фермерам. «Старорежимный, держиморда»!

Власть предержащие совершают много ошибок-преступлений против людей (человечества), против народа. Нужно сказать без церемоний всю правду.

Ошибок много, но, собственно, главная из них – это общий дух, который царит во всех их проявлениях, во всей их «деятельности». То есть, главное – отсутствие любви, отвращение к людям, какое чувствуется во всём. На этом отвращении от властей построена вся система жизни общества.

Отвращение к человеческому голосу (к гласу народа), к лицам, к затылкам, шагам… одним словом ко всему, что составляет человека. Поэтому у всех дверей стоят сытые, грубые полицаи, чтобы не пускать к начальству неприлично одетых людей. Гордость и преобладание царит во всём.

Власти смотрят на всех людей по-наполеоновски, как на мясо для пушек. Но у Наполеона была хоть какая-нибудь идея, а у нас, кроме отвращения, ничего!

Все что есть, десятки миллионов рабочих, здоровых и сильных и красивых людей – служат богатеющим государственным управителям. Разница между их жизнями огромна, в тех же прибылях, например, и зарплатах: у всякого у власти стоящего – миллионы, а у простого народа зарплаты – копейки, и прибылей – ноль!

Поэтому, молодые люди, вступающие в большую взрослую жизнь, все стремятся хоть и к маленькой, но власти над другими, а ради этого готовы на любую уже подлость….

Иной молодой человек не прослужит и трех лет, как становится лицемером, подлипалой, ябедником…, всё ради повышения по чину. И в угоду богатому начальству, такие мало-мальски управленцы пытаются содрать «с одного вола три шкуры» – для себя и для других, (себя же нельзя обойти). Так построена система – на самоедстве. Простой народ не считается людьми-личностями. Да и тех же «князей», «графов», едва они оступятся, такие же карьеристы готовы заклевать, как хищники птицы заклёвывают и выгоняют больных из своей стаи.

И что больше всего возмущает, – что имея миллионные состояния прибылей властями – ничего не делается для людей, которым они, якобы, служат; только словами говорится о добре, а добро всё делается «на показуху», для обмана народа. Обманывают сами себя и обманывают вышестоящих нижние чины власть предержащих.

Благотворительность, которую богатые, якобы, творят, – они считают чем-то серьёзным и полезным, а не «кукольной комедией». На самом-то деле, всякая благотворительность – это игра в «любовь к ближнему», самая откровенная игра. Потому что «акции благотворительности» проводятся одноразово и в отдельных единичных местах. А в остальной повседневности по-прежнему продолжает твориться серая действительность. Вот, к примеру, «дома престарелых» посещают благотворители, богатые «графы и графини» – подарили они чистые новые одеяла и простыни из «голландского полотна». После отъезда благотворителей и одеяла, и простыни исчезают: низшие «приютские чины» растаскивают «подарки» благотворителей. Это только в одном учреждении, куда соизволят ехать благотворители, а в сотнях других «Домах престарелых» всё остаётся по-прежнему: и штукатурка с потолков сыпется и кормят старух и стариков «овсянкой» – овсом как лошадей, животных, фрукты бывают разве что по праздникам. Пока не сгорит «Дом престарелых» вместе со стариками – проблемы таких учреждений никто и не видит….

_______________________

В остальной жизни по регионам во всём такая действительность – показательные акции во всём! Центральные дороги чистят к приезду высоких чинов, даже фасады домов красят к приезду начальства из Столицы. А во дворах спальных районов всё остается по-старому – дорог нет, они все в ямах и рытвинах, дома без ремонта стоят по 50 лет и так далее.

Часть 2. Про доктора

Однажды я был на берегу озера Байкал, останавливался на пути в посёлок, куда направлялся по работе. И встретилась мне девушка-бурятка, из местных жителей, коренных, в рубахе и в штанах из кожи, одетая в привычную свою одежду. Я спросил у неё дорогу к селению, и пока мы говорили, она с презрением смотрела на моё чужое лицо, совсем не круглое, как у всех бурятов, на мою одежду «тряпичную», европейскую на мою шапку-фуражку, – и в одну минуту ей надоело говорить со мной, всё презрение выразилось на её сморщившемся выражении лица. Она быстро развернулась и ушла прочь. В разных народах своё разное представление о красоте и лица и одежды, и поведения. Внешним образом, человек старается не выражать своего нерасположения к «чужим», но можно почувствовать неприязнь, почувствовать то раздражение, которое переполняет людей.

_____________________

(Как было или как должно было быть, но что-то у нас не так все-таки.)

Случилось несчастье в маленьком городке, где жители, почти все знали друг друга, а многие дома в окраинных районах составляли так называемый «частный сектор».

В одной из школ жила мама с сыном в подвальном помещении, – из «понаехавших» или гастарбайтер, с азиатским круглым и плоским как луна лицом – то ли узбечка, то ли казашка, плохо говорящая на русском языке.

Однажды вечером, мальчик сторожихи-дворнички «спрыгнул с постели и наступил на острый топор и повредил ногу» – так она говорила. На самом деле, мальчишка 8 лет игрался в сторожке или колол дрова, или что-то ещё, только ударил он себя по ноге и случилась глубокая рана и он потерял много крови. Когда это случилось никого дома не было, и школа уже не работала. Мальчишка ревел и ждал мать. А когда она пришла, он был уже без сознания, лежал в луже крови. Мама сразу же побежала к ближайшему дому, где жил врач. Его дом в двадцати шагах от школы и все в районе знали о нем, поэтому мать мальчика прежде всего бросилась к нему.

Но каков тип, Николай Петрович! Вот что было, – стучалась она стучалась, чуть окно не выбила. Наконец он подошел и через закрытую дверь порекомендовал отнести мальчика в больницу. Мать через весь город на руках понесла мальчика в больницу, а ведь у врача стояла в гараже машина. Из больницы позвонили учителям, телефон дала дворничка. Учительница, завуч школы, тоже помогла. Мальчику требовалась кровь особой группы, и тогда нашлась медсестра, которая отдала свою кровь, и учительница прибежала, у которой была нужная группа крови. Люди приняли участие в судьбе мальчика.

В больнице оказался корреспондент местной газеты и написал статью, которая вышла на другой же день. Статья была написана хорошо – немногословно и в то же время взволнованно и напряженно, в репортаже была живая тревога за мальчика. «И только один человек, – можно было прочитать в статье в самом конце, – в эту ночь показал себя не так, как от него ждали». Так начиналась часть репортажа про Николая Петровича. Врач мог оказать первую помощь – наложить жгут и так далее.

История развивалась более и более.

С корреспондентом газеты я был знаком и предложил ему вместе пойти к этому Николаю Петровичу и поговорить с ним. Мне и самому это было интересно: почему он так поступил – не помог мальчику, больному?

– Я не смогу спокойно разговаривать с этой сволочью, – угрюмо сказал мне Володя (корреспондент).

– Хорошо, разговаривать буду я. Но надо же выслушать его объяснения, мало ли что? а вдруг он сам заболел или что-нибудь ещё?..

И вот мы с Володей поднимаемся на резное крыльцо нового добротного дома, сложенного из яркого фасадного кирпича. В трёх окнах, выходящих на улицу, пылают шапки герани.

– В этом дворце он живет вдвоем с женой, – сказал мне Володя, уже сразу проявляя свою неприязнь.

Дверь оказалась открытой, и мы вошли в застеклённую галерею над двором, под которой стояла машина сбоку от дорожки к дверям дома.

– А-а, печать собственной персоной! – весело воскликнул Николай Петрович, увидев Володю, он возился во дворе со своей машиной. – Что-нибудь случилось? —

– Не со мной, – пробормотал Володя, отвернувшись в сторону.

Я представился доктору и сказал, что нам очень нужно поговорить с ним. Он настороженно посмотрел на меня, на Володю и начал снимать кожанный фартук.

– Прошу вас в дом. —

Он провел нас в кабинет, в котором стоял огромный стол, три кожаных кресла, заслонённая ширмой кушетка и вертящаяся этажерка с книгами. Над столом висел портрет знаменитого русского хирурга Пирогова. В этом кабинете доктор принимал больных. Он вел частные приемы на дому, в основном богатых клиентов и запись к врачу была по длинной очереди.

– Нас интересует, доктор, почему вы не помогли матери ребёнка ночью? – спросил я.

Доктор долго обдумывал свой ответ, и за это время выражение его лица изменялось несколько раз. Сначала на нем появилось выражение снисходительной иронии, потом промелькнула тень тревоги, потом – раздражение, и, наконец, на нём застыло выражение спокойной задумчивости. Но я видел, что он нервничает. Выдавала лежавшая на столе рука, она всё время шевелилась и вздрагивала.

– Ну что ж, извольте, я отвечу, – сказал он после паузы. – Бывают медицинские случаи, когда помощь может оказать только больница со всем её оборудованием и персоналом. —

– Но вы даже не поинтересовались, что с мальчиком! – воскликнул Володя.

– Мне и не нужно было интересоваться, женщина сама сказала, что мальчик порезался, наступил на топор. В конце концов, если по поводу всех порезов городских мальчишек будить ночью врачей… —

Доктор говорил с нами неискренне, он на ходу подыскивал оправдание своему поступку.

Однако события на этом не закончились. После выхода статьи в газете, где Володя где-то добыл фотографию доктора, под которой написал фразу: «Этот человек отказал в помощи», изменилось отношение местных жителей к доктору. Город узнал всё, что произошло, и вынес Николаю Петровичу свой приговор. Он шёл теперь по улицам словно невидимый. С ним никто не здоровался (а раньше все его приветствовали, и шагу не ступить). В больнице, где он работал, врачи не разговаривали с ним – объявили негласный бойкот. Он пытался объясниться с главным врачом больницы, но главный врач сказал ему:

– Вы, Николай Петрович, так мало работали в больнице и так много занимались частной практикой, что я не знаю, о какой работе вы сейчас говорите. —

Он, Николай Петрович, отправился и в Райздравотдел, но там его не приняли, сказали, что заведующий всю неделю будет очень занят.

В первые дни он ещё на что-то надеялся, пытался предпринять какие-то меры…, но затем он понял, что произошла катастрофа.

Самый популярный в городе человек в одну ночь стал для всех презренным ничтожеством. Это к вопросу, так сказать, о прочности популярности. Впрочем, популярность провинциальных врачей очень часто бывает незаслуженной. Привычка к человеку становится слепой верой в него. Это бывает не только с врачами.

Врач, этот выставил свой дом на продажу и уехал. Куда он уехал никто не знает….

Конец.