По отношению к анонимному фабло конца XII или начала XIII в. Aubere нам придется вести наше рассуждение иным путем, чем по отношению к Lai d'Aristote, – дело в том, что на Востоке мы не знаем пока соответствующего отдельного рассказа, но несколько версий его входят в разные восточные переводы «Книги о семи мудрецах». Нам необходимо поэтому сказать несколько слов об этом знаменитом восточном сборнике рассказав. Его индийское происхождение несомненно, но так как индийский оригинал до сих пор не найден, то мы не можем с полной уверенностью сказать, что в Индии уже существовал и сам сборник, а не только входящие в его состав рассказы. Пехлевийская, т. е. персидская, его форма времени Сасанидов до нас не дошла, но дошли до нас сведения об арабских переводах IX в. и сирийский перевод, может быть, даже еще более ранний; есть сведения и о новоперсидском переводе X в., и, наконец, даже сохранился новоперсидский перевод XII в. Греческий перевод относится к XI, испанский и еврейский – к XII в.

Если исключить греческий и испанский переводы-переделки, то оказывается, что восточная обработка не перешла на Запад, но вместо нее возникла своя «Книга о семи мудрецах» с той же основной канвой, что и восточная книга, – о царе, его преступной жене, полюбившей целомудренного царевича, которого защищают семь мудрецов от несправедливого подозрения и гнева его отца-царя, настроенного против него отвергнутой юношей царицей, – знакомый мотив Федры и Ипполита в классическом мире. В западной книге о семи мудрецах при общей основе канвы с восточной мы имеем другие вставные рассказы. Обстоятельство это заставляет предполагать влияние устной передачи, притом весьма, по-видимому, ранней, так как имеется западная форма уже XII в. Большое количество переводов общих форм западной и восточной, особенно большое количество рукописей западной формы, указывает на чрезвычайную популярность нашей книги, любопытно в этом отношении привести справку из XVI в., насколько еще тогда была популярна эта книга: в сохранившихся до наших дней записях книгопродавца, продававшего книги на франкфуртской ярмарке в 1569 г., значится, что он продал 233 экземпляра «Книги о семи мудрецах», значительно больше, чем целого ряда других книг повествовательного характера.

Мы остановились на популярности «Книги о семи мудрецах», потому что именно такая популярность делает возможным предположить широкое распространение путем устной передачи отдельных рассказов из сборника, а коренная разница в составлении сборников западной и восточной групп (к последней из западных должны быть причислены греческие и испанские) показывает, что здесь нет речи о заимствовании путем письменной передачи. Именно греческий и испанский переводы-переделки доказывают, что при письменной передаче, даже при значительных отступлениях, разница не может быть столь коренной, чтобы оставить только общую схему рамки основного рассказа, заменив вставные рассказы новыми. Но общая схема рамки основного рассказа настолько сложна и настолько близка и в западной, и в восточной группе, что невозможно предположить, с другой стороны, и независимое друг от друга возникновение обеих групп. Вопрос о западном происхождении исключается, так как мы не знаем никакого старого западного сборника этой формы, а наличность одного только мотива Федры и Ипполита на Западе не дает нам права говорить о наличности сложного сюжета основного рассказа «Книги о семи мудрецах» на Западе.

Мы здесь еще раз хотели бы предостеречь от смешения, которое часто делается в вопросе о заимствовании между мотивом и сюжетом, который есть определенное сочетание ряда отдельных мотивов, объединенных общей основной мыслью, связанных для составления именно одного данного рассказа. Если всегда есть возможность предположить независимое возникновение в разной среде и в разное время отдельных, даже совершенно одинаковых мотивов, так как человек все-таки всюду человек, и как бы велика ни была разница между отдельными людьми, сходство между ними будет несравненно больше, то независимое возникновение целых сюжетов в высокой мере невероятно. И чем сложнее и своеобразнее сюжет, тем менее вероятно заимствование, ибо здесь мы имеем уже дело с той печатью личности, с тем личным элементом, который в своей необыкновенной индивидуальной сложности так же не повторяется, как и знаменитые сплетения черт на большом пальце каждого человека, о неповторяемости которых говорит не только судебная практика, но и бесконечные криминальные романы.

Итак, установим определенно нашу исходную точку. В восточной группе редакций сборника «О семи мудрецах» есть рассказ, как мы покажем далее, чрезвычайно близкий к фабло Lai d'Aristote. Восточная группа нашей книги, с одной стороны, является источником западной группы ее редакций, с другой – дала на Западе в XI в. греческую редакцию, в XIII в. испанскую и еврейскую; к еще более раннему времени относятся редакции сирийская, арабская и персидская, с которыми, особенно в период крестовых походов, могли знакомиться западные люди и заимствовать из них наиболее интересовавшие их рассказы. Некоторым указанием на последнее обстоятельство мы считаем тот факт, что из группы фабло, которую мы разбираем, кроме Lai d'Aristote, еще три фабло встречаются в восточной группе нашей книги; мы выражаемся столь осторожно и употребляем выражение «некоторым указанием», так как считаем, что, пока мы не доказали большую вероятность восточного происхождения и этих фабло, мы еще не вправе говорить определеннее.

Такое положение дела заставляет нас, мне кажется, рассмотреть подробнее отношение нашего фабло конца XII или начала XIII в. к восточному рассказу, чтобы выяснить, есть ли с обеих сторон та общность сюжета, которая позволила бы нам внешнюю возможность заимствования сюжета фабло с Востока превратить во внутреннюю значительную вероятность. Переходим к содержанию фабло.

«В городе Компьене жил богатый человек, у которого был сын, прекрасный собой и не жалевший отцовских денег. Он влюбился в дочь одного бедного соседа, но молодая красавица соглашалась услышать его, только если он на ней женится. Юноша стал просить у отца разрешения, но тот и слышать об этом не хотел.

Тем временем за девушку посватался житель того же города, незадолго перед тем овдовевший, и женился на ней. Выход замуж его возлюбленной приводит в отчаяние юношу. Однажды он выходит из дому и при виде дома возлюбленной страдает еще более. Вскоре он встречает известную сводню, портниху Обэрэ, которой он обещает 40 ливров, если она поможет ему. Она берет деньги и спрашивает еще его плащ (sorcot), с этим плащом она идет в дом молодой женщины, зная, что мужа ее нет дома, так как это – рыночный день. Обэрэ говорит молодой женщине, что она знала хорошо покойницу, первую жену ее мужа, и как муж ее любил. Под предлогом, что хочет посмотреть, так же ли заботится муж о второй жене, как о первой, она идет смотреть ее постель. Молодая показывает ей все, между прочим, и платья, и Обэрэ, улучив минуту, прячет плащ под одеяло на постели, в плаще находится игла и наперсток. Обэрэ просит для больной дочери белого вина и булку и, получив просимое, уходит.

Возвращается муж; чувствуя себя нездоровым, ложится на постель и замечает присутствие плаща. Вытащив его, он начинает подозревать жену в неверности; мучимый ревностью, он прячет его в шкаф. Вечером муж без всяких объяснений выталкивает жену на улицу. На улице ее встречает с удивленным видом Обэрэ. Молодая женщина рассказывает происшедшее и говорит, что не понимает причину гнева мужа. Она просит Обэрэ проводить ее к родителям. Обэрэ отговаривает ее от этого намерения, объясняя, что могут ее заподозрить в неверности мужу, зовет ее к себе, обещая гостеприимство до тех пор, пока муж не одумается. Молодая женщина принимает предложение, и Обэрэ помещает ее в отдельную комнату. Затем она спешит к юноше, находящемуся в мучительном ожидании. Он является и объясняется в любви молодой женщине. На следующий день оба остаются вместе, и только к вечеру Обэрэ заявляет о своем намерении примирить молодую женщину с мужем, что немало огорчает юношу. Обэрэ успокаивает его обещанием будущих свиданий. Затем она идет с молодой женщиной в монастырь St. Cornille, велит ей здесь лечь крестом перед алтарем и поставить свечи в головах, ногах и с боков. Затем бежит, несмотря на неподходящий час, к мужу и осыпает его упреками, что он заставляет жену так рано ходить в церковь, где Обэрэ ее увидела, придя в церковь после тяжкого сновидения. Этими словами она несколько рассеивает дурные мысли мужа, который идет с Обэрэ в монастырь, видит жену, подымает ее, шепнув, что прогнал ее под влиянием опьянения, и возвращается с ней домой.

Утром муж выходит и встречает Обэрэ, которая все кричит о 30 су. Он спрашивает ее, в чем дело; она объясняет, что третьего дня один юноша отдал ей в починку плащ, с которым она вышла и потеряла его; в плаще была иголка и наперсток. Она в большом смущении, так как юноша требует за утерянный плащ 30 су, которые она уплатить не может. Муж спрашивает Обэрэ, не была ли она в его доме. Она отвечает, что действительно третьего дня приходила к нему в дом за едой для больной дочери и заснула на кровати. Может быть, что она оставила там плащ. Обрадованный таким оборотом дела, муж идет к себе и находит действительно в плаще иголку и наперсток. Он возвращает Обэрэ плащ, уверенный теперь в невинности своей жены».

Изложив подробно содержание фабло, мы ограничимся подробным пересказом одной из восточных версий, так как древнейшие из них настолько друг к другу близки, что было бы бесцельно утомлять вас повторением одного и того же, а новейшие персидские и арабские, более отличающиеся и от старых восточных версий и от Aubere, не представляют интереса для нашей цели, так как нам важен только материал, существенный для выяснения вопроса о возможном заимствовании с Востока сюжета фабло, а не тот, который нужен для его истории вообще, так как мы в настоящее время этою историею не занимаемся. Для пересказа мы выбираем персидскую прозаическую версию XII в., повторяя, что могли бы ее свободно заменить одною из других старых версий.

«В городе Забуле жил прекрасный юноша; он влюбился в красавицу, которую случайно увидел. Чтобы получить к ней доступ, он обратился к старухе, которая сказала ему, что красавица – жена торговца материями, и велела поступить так: пойти на следующий день в лавку мужа той женщины, спросить кусок атласа и купить самого дорогого, говоря: «Я покупаю для друга». Затем передать ей, которая будет у лавки, со словами: «Отнеси это платье моему другу».

На следующий день юноша пошел в лавку, купил кусок дорогого атласа и отдал старухе. Та пошла в дом купца, зашла к его жене, незаметно подсунула платье под подушку и ушла после угощения. Вечером вернулся купец и нашел под подушкой платье; он вспомнил про утреннюю покупку и решил, что юноша купил атлас для его жены, взял палку и избил ее. Она ушла и отправилась к родителям. Старуха отправилась туда и расспросила ее, как это все случилось. Молодая женщина ответила, что решительно ничего не понимает. Старуха сказала, что знает мудреца, который может разгадывать всякие тайны; молодая женщина пожелала его видеть. Старуха обещает разыскать мудреца и предупреждает юношу, затем ведет к нему молодую женщину и оставляет их одних. Юноша соблазняет ее, и до вечера она остается у него. Вечером молодая женщина идет домой, а юноша просит старуху сделать так, «чтобы огонь любви между этой женщиной и ее мужем возгорелся опять». Старуха велит ему на другой день прийти в лавку купца материями и спросить ее, когда она будет проходить мимо, что она сделала с платьем, которое он велел ей отнести к другу. Юноша так и сделал, и спросил, что она сделала с платьем, чтобы в случае, если его другу оно не понравилось, он мог отдать его купцу. Старуха ответила, что другу его платье не понравилось, и что он отдал его, и что она отнесла его в дом купца, но купца не было дома, а платье она оставила у него. Купец обрадовался, отдал деньги, поспешил в дом матери жены, просил прощения у жены и привел ее назад».