Дом Гуччи. Сенсационная история убийства, безумия, гламура и жадности

– Мальчик не очень способный, он плохо учится в школе, – сказала Сильвана, и Энцо отправили в школу-интернат.

Патриция, которая пришла в восторг от нового отца и от семейной жизни, покорила сердце Фернандо. Он бессовестно баловал дочку – та с обожанием называла его Papino. Когда девочке исполнилось пятнадцать, отец подарил ей белую норковую шубу, которой она тут же похвасталась перед одноклассниками по «Колледжио делле Фанкуилле» – частной школе для девочек в восточной части Милана, рядом с городской консерваторией. На восемнадцатый день рождения Патриция обнаружила перед домом спорткар «Лянча-Фульвиа Загато», перевязанный огромной красной лентой. Девочка дразнила отца, донимала его неловкими вопросами о религии.

– Papino, а если Христос вечен, то зачем нужны его деревянные фигурки? – спрашивала она, и отец ворчал что-то в ответ. – Papino, а тот деревянный Христос, которого ты целовал на Пасху, когда-то был деревом!

И, пока Реджани пыхтел от гнева, дочка бросалась ему на шею:

– Papino, в воскресенье я пойду с тобой в церковь!

Реджани баловал Патрицию, а Сильвана – воспитывала. Сильвана перевезла дочь из Модены в Милан, от самой же Патриции зависел следующий шаг: в гостиные лучших семейств города. Патриция стала живым воплощением амбиций своей матери. Но машины, меха и другие символы статуса только вызывали волну слухов среди одноклассников Патриции: те громко шептались о простом происхождении ее матери и смеялись над ее вычурным стилем. Вечерами Патриция плакала матери в плечо.

– Что у них есть, чего нет у меня? – тоскливо спрашивала она. Сильвана отчитывала дочь и напоминала ей, что они оставили позади совсем другую жизнь – в маленькой квартирке на Виа Тозелли.

– Слезами ничего не добьешься, – учила она. – Жизнь – это бой, и нужно сражаться. Важна только самая суть; не слушай злые языки, они ведь тебя не знают.

Окончив школу, Патриция поступила на курсы переводчиков. Она была умна и обучаема, но ее больше всего интересовали развлечения. Одногруппники вспоминали, как она вваливалась в аудиторию в восемь утра, скидывала с плеч очередную нарочито пышную шубу и демонстрировала откровенное коктейльное платье в стразах, которое не снимала с прошлой ночи.

– Она развлекалась где-то каждый вечер, – рассказывала Сильвана, качая головой. – Выходила в гостиную попрощаться, прижимая шубу к груди, и говорила: «Papà, я ушла гулять». Фернандо смотрел на часы и отвечал ей: «Хорошо, но в четверть первого я запираю двери; если к этому времени не будешь дома – ночуй хоть на лестнице!» Когда дочь уходила, он смотрел на меня и говорил: «Вы меня держите за идиота, но я знаю, почему она так прячется за своей шубой. Тебе не следует отпускать дочь гулять в таком виде!» В этом всегда была виновата я!

И хотя Патрицию мало волновала учеба, она без труда освоила английский и французский в дополнение к итальянскому, радуя своего papino Реджани хорошими оценками. В то же время в Милане заговорили о ней и ее скандальном поведении.

– Впервые я встретила Патрицию на свадьбе своей подруги, – вспоминала ее бывшая знакомая. – Она была в чудесном вуалевом платье лавандового цвета – а под платьем ничего. По тем временам это было непристойно!

Маурицио был воспитан отцом в строгих правилах, тогда как все парни в компании знали, что за девица эта Патриция. Поговаривали даже, что знали слишком хорошо, но Маурицио отказывался слушать. Он был от нее без ума.

Родольфо был потрясен, когда Маурицио заявил ему о своей любви к Патриции.

– В твои-то годы?! – прогремел он. – Ты еще молод, ты даже не доучился и не начал стажироваться в семейном деле.

Маурицио слушал молча. Родольфо хотел выучить его и однажды передать ему компанию «Гуччи». Он видел, что ни один из сыновей Альдо с задачей не справится – и Альдо знал это ничуть не хуже.

– И кто же твоя счастливица? – недовольно спросил Родольфо. Маурицио ответил – имя ничего не сказало отцу: он надеялся, что вся эта история пройдет сама и сыну надоест его пассия.

Пожалуй, в глазах Родольфо ни одна женщина не была достойна Маурицио. Какое-то время он надеялся, что сын женится на подруге детства Марине Пальма – та потом вышла за Ставроса Ниархоса; ее родители жили в Санкт-Морице, недалеко от Родольфо. Марина и Маурицио играли вместе еще в раннем детстве.

– Только в ней Родольфо видел достойную партию своему сыну, – вспоминала Лилиана Коломбо, сначала работница Родольфо, а после – верная секретарша Маурицио. – Родольфо мечтал, что Маурицио женится на Марине, потому что та была из хорошей семьи и он знал ее отца. Насчет Патриции Родольфо не мог быть уверен.

Примерно через полтора месяца после начала отношений Маурицио и Патриции произошло то, что заставило скопившееся напряжение выплеснуться открыто. Патриция пригласила Маурицио на выходные в Санта-Маргерита, где у ее отца была небольшая двухэтажная вилла с утопавшей в цветах террасой и видом на воду. В этом доме, обставленном изящной венецианской мебелью, Патриция встречалась с друзьями.

– Этот дом напоминал портовый город, – вспоминала Сильвана. – Нандо приносил домой фокаччу, я делала целые подносы маленьких сэндвичей – и через пару часов не оставалось ни крошки!

Но в те выходные Патриции было все равно, сколько народа соберется в доме, ведь ее волновал лишь один человек: тот, кто не пришел. Она позвонила Маурицио домой и спросила, не случилось ли что-нибудь. К ее удивлению, он сам подошел к телефону.

– Я сказал отцу, что хочу приехать к тебе, и он меня не отпустил, – робко сказал Маурицио.

Патрицию изумила и возмутила эта покорность:

– Ты же взрослый мужчина! Тебе на все нужно спрашивать разрешения? Мы ведь любим друг друга, а тебе вдруг запрещено приехать ко мне искупаться? Может, просто приедешь на один день?

В воскресенье Маурицио, наконец, приехал. Он пообещал отцу, что вернется к вечеру, но за ужином Патриция уговорила его остаться на ночь. Когда Родольфо понял, что сын не собирается домой, он позвонил сам. Трубку взяла Сильвана, и Родольфо обрушился на нее, требуя позвать к телефону отца Патриции. Когда Фернандо Реджани подошел к телефону, отец Маурицио прорычал:

– Я не в восторге от того, что происходит между моим сыном и вашей дочерью. Она отвлекает Маурицио от учебы.

Реджани попытался успокоить Родольфо, но тот перебил его.

– Basta! Скажите своей дочери, что ей нельзя больше видеться с моим сыном. Я-то знаю, что она хочет от него только денег – и она никогда их не получит. Никогда! Слышали?!

Фернандо Реджани был не тем, кто способен проглотить обиду, а обвинение Родольфо глубоко его задело.

– Вы слишком грубы! Будто вы не знаете, что не у вас одного в мире есть деньги, – возразил он. – Моя дочь может видеться с кем пожелает. Я доверяю ей и ее чувствам, и если она хочет встречаться хоть с Маурицио Гуччи, хоть с кем угодно еще, то она вправе это делать! – прокричал он и бросил трубку.

Маурицио, который слышал весь этот разговор, пришел в ужас. Тем вечером Патриция увела его танцевать на пляж, но он никак не мог расслабиться, а наутро уехал с рассветом и направился в Милан. В тревожном ожидании он открыл массивную деревянную дверь в кабинет отца. Родольфо тяжело глянул на сына из-за своего антикварного деревянного стола и произнес те слова, из-за которых сын и ушел из дома.

Меньше чем через час Маурицио поставил большой чемодан с красно-зелеными фирменными полосками на порог дома Патриции на Виа дель Джардини и позвонил в дверь. Когда Патриция открыла ему, ее изумило увиденное: и тяжелый чемодан на пороге, и печальные голубые глаза возлюбленного.

– Я все потерял! – воскликнул Маурицио. – Мой отец сошел с ума. Он лишил меня наследства, он оскорбил нас обоих: я даже не могу передать тебе, что он мне сказал.

Патриция молча обняла его, погладила по затылку. А затем обвила руками его шею и улыбнулась в глаза.

– Мы с тобой как Ромео и Джульетта, а наши семьи – как Монтекки и Капулетти, – сказала она и сжала его руку, чтобы успокоить дрожь, а затем нежно поцеловала.

– Что же мне теперь делать, Патриция? – пожаловался Маурицио, чуть не плача. – У меня за душой ни цента!

Патриция взглянула на него серьезнее.

– Заходи, – сказала она и потянула его за руку в гостиную. – Отец скоро вернется домой. Ты ему нравишься. Нам надо с ним поговорить.

Фернандо принял дочь и молодого Гуччи в своем кабинете – простой, но изящно обставленной комнате с книжными полками, антикварным письменным столом из дерева, двумя маленькими креслами и диваном. Несмотря на то, как Фернандо разозлили оскорбления Родольфо, Маурицио ему в самом деле нравился.

– Commendatore Реджани, – тихо произнес Маурицио. – У меня вышла размолвка с отцом, и он выгнал меня из дома и из семейного бизнеса. Я еще учусь, и работы у меня нет. Я люблю вашу дочь и хочу жениться на ней, хотя теперь мне нечего ей предложить.

Внимательно выслушав Маурицио, Фернандо расспросил его о ссоре с Родольфо. Он верил словам юноши – и в том, что касалось размолвки, и насчет чувств к Патриции. Ему было жаль Маурицио.

– Я дам тебе работу и впущу тебя в свой дом, – наконец сказал он, тщательно подбирая слова, – при условии, что ты окончишь учебу и что вы с моей дочерью будете держаться друг от друга подальше. Я не потерплю никаких глупостей под своей крышей, и, если они начнутся – наш договор расторгнут.

Фернандо строго взглянул на юношу. Тот молча кивнул.

– Что же касается свадьбы – об этом мы еще поговорим: во-первых, я до сих пор зол из-за того, как со мной обошелся твой отец, а во-вторых, я хочу быть уверен, что вы оба настроены серьезно. Этим летом мы с Патрицией уедем в долгое путешествие, и если ты все еще будешь влюблен, когда мы вернемся, тогда мы подумаем.

В той манере, которой потом следовал всю взрослую жизнь, Маурицио разорвал отношения с Родольфо, который критиковал его и ограничивал, и нашел новый источник силы и защиты: Патрицию и ее семью. Семье Реджани Маурицио показался таким добродушным и уязвимым, что они рады были принять его в свою жизнь и спасти от гневливого и необдуманного поведения Родольфо. Диван в кабинете служил Маурицио постелью еще несколько месяцев: днем он работал на Реджани, а ночью занимался учебой.

Новости о том, что влюбленные теперь живут под одной крышей, разлетелась по миланскому обществу как пожар. Друзья Патриции заваливали ее вопросами: каково это, жить вместе со своим молодым человеком? Патриция незаметно играла свою роль.

– Papà следит, чтобы мы даже близко мимо друг друга не проходили, – жаловалась она, упиваясь жадным вниманием слушателей. – Мы с Маурицио совсем перестали видеться. Днем он работает на Papà, а по ночам готовится к экзаменам.

Пока Маурицио изучал основы работы в транспортной компании, Родольфо всерьез переживал: он не мог принять то, что Маурицио бросил его так рано и готов был отказаться от всего, что его ожидало, ради какой-то женщины. Гордость не давала Родольфо пойти на примирение. Он скучал по совместным ужинам с сыном, поэтому все дольше и дольше засиживался вечерами в кабинете, а повару отдавал распоряжение готовить холодный ужин, который затем ел в одиночестве, обычно довольствуясь фруктами и сырной тарелкой. Когда братья Альдо и Васко заходили его навестить, беспокоясь из-за ссоры между отцом и сыном, Родольфо пресекал эти разговоры.

– Для меня этого bischero, этого болвана, больше не существует, ясно вам?! – кричал он.

– Отец Маурицио не принял меня не за то, что я была Патрицией Реджани, но за то, что я была женщиной, которая украла его любимого сына, – позже рассказывала Патриция. – Маурицио впервые в жизни не подчинился его слову, и это приводило его в ярость.

Тем временем Реджани с дочерью отправились путешествовать по всему миру. Когда они вернулись в сентябре 1971 года, Патриция и Маурицио любили друг друга еще сильнее прежнего. Управляющие Фернандо подтвердили, что Маурицио показал себя серьезным работником и сообразительным молодым человеком. Он не работал вполсилы, принимаясь даже за тяжелый ручной труд, например разгрузку контейнеров в порту. Проблемы компании он воспринимал как свои, старательно координируя расписания водителей. Через несколько дней после возвращения домой Реджани пригласил дочь в кабинет на разговор.

– Va bene, – сказал он, – хорошо. Вы оба убедили меня, что настроены серьезно. Я одобряю твой брак с Маурицио. Очень жаль, что Родольфо такой упрямец, ведь он по собственной вине потерял сына, а я обрел.

Свадьба была назначена на 28 октября 1972 года, и под внимательным надзором Сильваны приготовления к церемонии шли быстро. Когда Родольфо понял, что Маурицио не откажется от своей возлюбленной, он решился на крайние меры. Однажды утром, в конце сентября 1972 года, он отправился на встречу с кардиналом Милана Джованни Коломбо – и не для того, чтобы спросить духовного совета. После долгого ожидания в здании прямо за Миланским собором, под высокими торжественными сводами зала перед кабинетом кардинала, Родольфо изложил свою просьбу:

– Ваше высокопреосвященство, – попросил он кардинала, – мне нужна ваша помощь. Брак между моим сыном и Патрицией Реджани нужно предотвратить!

– На каких основаниях? – спросил кардинал Коломбо.

– Он мой единственный сын, мать его умерла, и он все, что у меня есть, – дрожа, сказал Родольфо. – А эта Патриция Реджани ему не пара, и мне страшно. Только вы теперь можете их остановить!

Кардинал выслушал Родольфо.

– Простите, – сказал он, наконец, и встал, показывая, что аудиенция закончена. – Если они любят друг друга и хотят пожениться, я никак не могу этого предотвратить.

И с этими словами он указал Родольфо на дверь.

Горюя по потерянному сыну, Родольфо ушел в себя. В то же самое время Маурицио точно заново родился. Он получил ученую степень в юриспруденции в миланском Католическом университете. За те месяцы, которые он прожил с семьей Реджани, он осознал, что мир не вертится вокруг его отца. Он повзрослел, ощутил больше контроля над собой и своим будущим – хоть и не в связи с семейной компанией. У него все получалось, и ему нравилось работать с отцом Патриции, к которому он привязался. А Реджани привязались к нему: Маурицио даже называл Фернандо Papà Baffo^[17] за его пушистые седые усы – правда, всегда за глаза.

– Маурицио честно говорил, что ему нравится разгружать грузовики! – удивлялся один из его друзей. – Это были годы студенческого движения в Италии. В Милане, как и везде, начались протесты и стычки между бандами, даже применялся слезоточивый газ прямо в центре города. Маурицио в протестах не участвовал: его восстанием была Патриция, – говорил о нем друг. – Он уже обрел свою независимость.

И все же Маурицио был не вполне в ладу с собой. За несколько дней до свадьбы с Патрицией он наведался на исповедь в Дуомо – великолепный миланский собор четырнадцатого века. Он зашел в величественный полутемный неф и направился к одной из кабинок для исповеди около стены. Ему нравилось чувство конфиденциальности, нравилось быть одним из многих, слышать тихие голоса, легкое эхо шагов, видеть игру света в высоких витражах.

– Простите меня, падре, ибо я согрешил, – пробормотал он, встав на колени на невысокой обитой скамейке в исповедальне. Он опустил голову к сплетенным пальцам рук, стоя перед выцветшей бордовой шторкой. – Я нарушил одну из десяти заповедей: я ослушался отца своего. Я собираюсь жениться против его воли.

Базилика Санта-Мария-делла-Паче – здание четырнадцатого века из красного кирпича – стояла в зеленом внутреннем дворе прямо позади здания миланского суда, построенного в XX веке. По итальянской традиции Сильвана покрыла церковные скамейки бордовым бархатом и украсила букетами полевых цветов. Papino Реджани раскошелился и нанял «Роллс-Ройс» старого образца, чтобы отвезти дочь к церкви, а также шестерых служащих во фраках, которые провожали гостей к их местам. За церемонией следовал недолгий прием в залах Ордена Сан-Сеполькро прямо под церковью, а затем пять сотен гостей собирались за ужином при свете канделябров в клубе Деи Джардини – том самом миланском клубе для встреч, в котором двадцать три года спустя, при ярком свете и грохочущей музыке, прошел первый за долгое время показ современной моды от дома Гуччи.

Свадьба Маурицио и Патриции была одним из самых значимых общественных событий года, однако ни один из родственников жениха на нее не явился. Семья Патриции, зная, что Родольфо против этого брака, не прислала ему приглашения. Рано утром того дня Родольфо позвал своего водителя Луиджи и под случайным предлогом распорядился отвезти его во Флоренцию.

– Казалось, будто весь город справляет эту свадьбу, – вспоминал Луиджи. – Родольфо ничего не оставалось, кроме как уехать.

Церковь была полна друзей и знакомых Патриции – Маурицио же пригласил только одного своего учителя и пару друзей по школе. Дядя Васко прислал ему серебряную вазу.

Патриция была уверена, что Родольфо придет.

– Не переживай, Мау, – утешала она жениха. – Все еще сложится. Подожди, пока не появятся внуки: вы с отцом непременно помиритесь.

И Патриция была права – однако она была не из тех, кто полагается на случай. Она заручилась поддержкой Альдо, который всегда стоял за семейный дух в бизнесе. Альдо приглядывал за Маурицио, и его впечатлила решимость племянника в противостоянии отцу. А еще он начинал осознавать, что никто из его сыновей не горит желанием ни переезжать с ним ради бизнеса в Соединенные Штаты, ни продолжать его дело: Роберто осел во Флоренции с женой Друзиллой и выводком детей, Джорджо обосновался в Риме и управлял там двумя бутиками, а Паоло работал на Васко во Флоренции.

В апреле 1971 года Альдо намекнул в интервью для «Нью-Йорк таймс», что ищет себе преемника, потому что его сыновьям хватает собственной работы в компании. Он сказал, что мог бы обучить молодого племянника, который как раз заканчивает колледж. «Может, пока он не нашел себе несимпатичную девицу и не заделался семьянином, – добавил он, – стоит предложить ему задачу стать моим преемником». Для Маурицио это было явным намеком.

Альдо решил поговорить с Родольфо.

– Родольфо, тебе уже за шестьдесят, и Маурицио – твой единственный сын. Он твоя настоящая ценность. Пойми, Патриция не такая уж и плохая девушка, и я уверен, что она всерьез его любит.

Он поглядел на брата: тот замкнулся и смотрел в ответ упрямо. Альдо понял, что добиться перемирия будет непросто.

– Фоффо! – резко сказал он. – Не глупи! Если ты не вернешь Маурицио обратно в круг семьи, то поверь мне: ты просто закончишь свои дни одиноким и несчастным человеком.

С тех пор как Маурицио ушел из дома, прошло два года. Тем вечером он вернулся домой ужинать в уютную мансардную квартирку в центре Милана, на Виа Дурини, которую им подарил Реджани. Патриция встретила его загадочной улыбкой.

– У меня для тебя хорошие новости, – сказала она. – Твой отец хочет завтра с тобой увидеться.

Маурицио был изумлен и счастлив.

– Благодари своего дядю Альдо… ну и меня тоже. – И Патриция кинулась к нему в объятия.

На следующий день Маурицио направился за несколько кварталов в офис отца над магазином «Гуччи». Он беспокоился, не зная, что они скажут друг другу, – но беспокоился зря. Отец тепло поприветствовал его с порога, как будто между ними ничего не произошло: так, как было заведено у Гуччи.

– Ciao, Маурицио! – с улыбкой сказал он. – Come stai? Как твои дела?

Они оба не стали упоминать ни о размолвке, ни о свадьбе. Родольфо спросил о Патриции.

– Не хотели бы вы с Патрицией жить в Нью-Йорке?

У Маурицио загорелись глаза.

– Ваш дядя Альдо хотел бы пригласить вас к себе и попросил помочь, – добавил Родольфо.

Маурицио был на седьмом небе. Меньше чем через месяц молодожены переехали в Нью-Йорк. Несмотря на свое нетерпение попасть в Манхэттен, Патриция была не в восторге от третьеразрядного отеля, в который Родольфо поселил их, пока они не нашли квартиру.

– Твоя фамилия Гуччи, а мы должны жить как бедняки? – пожаловалась она мужу. На следующий же день она перевезла его в Отель «Сент Реджис», на углу Пятой авеню и 55-й улицы, в двух шагах от магазина «Гуччи». Оттуда они перебрались на одну из съемных квартир Альдо, где прожили около года, пока Патриция не заприметила роскошную квартиру в Олимпик-Тауэр – небоскребе из стекла цвета бронзы, построенном Аристотелем Онассисом. Ей понравился вид элегантного швейцара у дверей и панорамные окна во всю стену с видом на Пятую авеню.

– Ах, Мау, я хочу здесь жить! – воскликнула она и кинулась мужу на шею. Тот покраснел, стесняясь агента по недвижимости.

– Ты с ума сошла! – запротестовал он. – Как я приду к отцу и скажу, что хочу купить пентхаус на Манхэттене?

– Если тебе не хватит смелости, то я сама к нему пойду! – отрезала Патриция.

Когда она обратилась с этим к Родольфо, тот пришел в ярость:

– Вы меня разорить хотите!

– А вы подумайте, это ведь прекрасное вложение, – спокойно возразила Патриция. Родольфо покачал головой, но обещал подумать. Через два месяца Патриция получила желаемое: двухэтажные апартаменты в 150 квадратных метров. Она отделала стены кремовой тканью под замшу, украсила комнаты современной мебелью с затемненным стеклом, а на диваны и полы постелила леопардовые и ягуаровые шкуры. Она с удовольствием разъезжала по Нью-Йорку в машине с личным водителем и номерными знаками «Мауриция»; в общем, нью-йоркская жизнь ей была по вкусу. Однажды в интервью для телевидения она созналась, что ей «лучше плакать в «Роллс-Ройсе», чем радоваться на велосипеде». В дальнейшем она получала и другие подарки от Родольфо: вторая квартира в Олимпик-Тауэр, участок земли на склоне в Акапулько, где ей хотелось построить дом, ферму «Черри Блоссом» в Коннектикуте и двухуровневый пентхаус в Милане.

Щедрость Родольфо была вполне традиционна для Италии: итальянские родители обычно дарят детям на свадьбу жилье. До свадьбы взрослые дети, как правило, живут с родителями. Жильем в подарок может стать как часть семейного дома, так и кооперативная квартира и даже собственный дом. Разумеется, богатые родители иногда дарят загородные виллы и даже недвижимость за рубежом помимо основного жилья.

Ссора Маурицио с Родольфо из-за Патриции привела к тому, что молодожены поначалу жили в миланской квартире, которую им подарил Papino Реджани. Патриция раздражалась, считая, что они заслуживают большего. После примирения отца с сыном квартира в Олимпик-Тауэр и другие подарки указывали на то, что Родольфо пытается загладить вину – и, как считала Патриция, поблагодарить ее за все, что она сделала для Маурицио.

– Родольфо был ко мне все более и более щедр, – вспоминала она. – Каждый подарок был благодарностью за то счастье, которое я дарила мужу. И в частности – молчаливой признательностью за мой дипломатический ход с Альдо.

Однако у Патриции не было права собственности ни на квартиры в Нью-Йорке, ни на склон в Акапулько, ни на ферму в Коннектикуте, ни на пентхаус в Милане. Все это принадлежало «Кейтфилд ЭйДжи», офшорному холдингу семьи со штаб-квартирой в Лихтенштейне. Передавая семейное имущество холдинговым компаниям, Гуччи оставляли богатство семьи при себе. То есть, к примеру, если невестка уходила из семьи, ей было бы крайне непросто законным образом заполучить то, что ей «подарили», на самом деле передав холдинговой компании.

Патриция любила Маурицио и восхищалась щедростью Родольфо, поэтому ее тогда мало беспокоили вопросы собственности. Она посвятила себя тому, чтобы быть хорошей женой и матерью. Алессандра, их с Маурицио первая дочь, родилась в 1976 году, и назвали ее в честь матери Маурицио, чем поистине осчастливили Родольфо. Вторая дочь, Аллегра, появилась на свет в 1981 году.

– Мы жили душа в душу, – рассказывала Патриция. – Мы были верны друг другу, и вместе нас ничто не тревожило. Он позволял мне брать в свои руки дом, общество, девочек. Он дарил мне бездну внимания, подарков, любящих взглядов… Он прислушивался ко мне.

В честь рождения Аллегры Маурицио сделал самое смелое свое приобретение: яхту «Креол» с тремя мачтами, 64 метра длиной. Эта яхта когда-то принадлежала греческому магнату Ставросу Ниархосу. Моряки поговаривали, что это самый красивый корабль в мире – хотя, когда Маурицио и Патриция впервые увидели «Креол», судно выглядело полуразваленной старой посудиной. Маурицио купил яхту по относительно небольшой цене – меньше чем за миллион долларов – у датского реабилитационного центра для наркозависимых, которому судно стало не нужно. Яхту отправили из датской верфи, где Маурицио увидел ее впервые, в лигурийский порт Специя на первоначальный ремонт. Маурицио планировал вернуть «Креолу» былую красоту.

Изначально эта яхта была построена по заказу Александра Кокрана, богатого американского производителя ковров, известной английской судостроительной компанией «Кэмпер энд Николсон». Ей дали имя «Вира», и это было одно из самых больших судов, построенных в то время. Но история этого корабля оказалась связана с трагедией. Кокран скоропостижно скончался от рака, а наследники вскоре продали судно. После этого оно несколько раз сменило имя и владельцев; по окончании войны, когда судно было выведено из состава военно-морских сил, его вернули на коммерческий рынок. Ставрос Ниархос, полюбивший этот корабль, приобрел его у немецкого бизнесмена в 1953 году, восстановил и назвал «Креолом». Он заменил тесную рубку просторной кабиной из тика и красного дерева, в которой свободно помещалась большая спальня и мастерская. Ниархос не любил спать в подпалубных помещениях: он всегда боялся утонуть во сне. Стоит ли верить морской примете, что менять кораблю имя – дурная примета («Креол» переименовывали трижды), только Ниархоса постигла трагедия. В 1970 году его первая жена Евгения покончила с собой, отравившись медикаментами, прямо на «Креоле». Несколькими годами позже его вторая жена Тина, младшая сестра Евгении, тоже свела счеты с жизнью на этом корабле. Скорбя об утрате, Ниархос возненавидел яхту и больше не ступал на ее палубу. В итоге он продал ее датскому флоту, откуда она перешла в пользование реабилитационного учреждения. Маурицио приобрел «Креол» в 1982 году.

Предвкушая идиллические круизы на «Креоле», когда яхту отремонтируют, Патриция все же беспокоилась, не оставила ли трагическая кончина двух жен Ниархоса следа на ауре корабля. Она всегда прислушивалась к астрологам и экстрасенсам, поэтому уговорила Маурицио пустить на борт корабля ясновидящую Фриду, чтобы та изгнала злых духов, которые, по ее убеждению, все еще обитали на судне. «Креол» тогда извлекли из воды для ремонта, и судно стояло в ангаре на верфи города Специя, точно кит, выброшенный волнами на берег. Когда все трое взошли на палубу, Фрида попросила всех, включая членов экипажа, которые сопровождали их с фонариками, отойти назад. Затем она вошла в транс и начала медленно расхаживать по палубе, зашла в главную каюту и в один из коридоров, невнятно бормоча. Патриция, Маурицио и двое членов экипажа молча следовали за ней чуть позади. Рабочие обменивались скептическими взглядами.

– Открой, открой дверь! – вдруг воскликнула Фрида. Маурицио и Патриция озадаченно переглянулись. Они стояли посреди пустого коридора, в котором не было никакой двери. Зато рабочий-сицилиец вдруг побелел как мел. Он сказал, что до перестройки корабля дверь была именно здесь. Компания последовала за Фридой дальше: та заходила в каюты и что-то бубнила. Наконец она резко остановилась возле кухни и закричала:

– Оставь меня в покое!

Сицилиец в ужасе посмотрел на ясновидящую, а затем обернулся к Маурицио.

– Здесь нашли тело Евгении, – прошептал он. Вдруг все судно точно просквозило порывом холодного ветра, и собравшимся стало зябко.

– Да что тут происходит? – воскликнул Маурицио, пытаясь понять, откуда мог взяться поток холодного воздуха. «Креол» находился в закрытом ангаре, где не было ни открытых дверей, ни окон, чтобы создать сквозняк. В этот самый момент Фрида вышла из транса.

– Все кончено, – сказала она. – Злых духов на «Креоле» больше нет. Дух Евгении обещал мне отныне оберегать корабль и его команду.