Яблоки для Господа. Повесть

© Павел Быстровский, 2018

ISBN 978-5-4493-6130-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ I

Так не ропщите на душу,

пока ещё жива,

пока свежее ландыша

окольные слова,

пока она при голубе

рассыпана зерном,

пока на грудь приколота,

пока её вернём.

Сергей Морозов (1946—1985)

1

В Москве в начале марта снег по обыкновению ещё лежит, а городской пейзаж напоминает промозглую картинку, словно тусклую фотографию в отсыревшем альбоме. Чуть растаявшая снежная жижица на дорожках, растоптанная многочисленными прохожими, показывает, что температура воздуха постепенно повышается, впрочем, говорить о полноценной весенней оттепели пока ещё рано. Ночью холодает и можно даже услышать за окном привычное за время зимы завывание ветра вперемешку с мелкой снежной крошкой. Крошка царапает стекло, словно кошка дверь. В этом размеренном царапании есть что-то меланхолическое, настраивающее на размышления о смысле жизни, о сути человека, о его роли в этом обществе и о прочих никому ненужных темах. Философствовать можно неимоверно долго, да только найти ответы на эти вопросы так и не получится. Впрочем, размышлять нынче люди не хотят, даже, кажется, уже и вовсе не умеют, а потому подобного рода размышления им неинтересны. А ведь дело это очень полезное и занимательное! За ним можно скоротать вечер, семь вечеров, а то и целый месяц… Но нет, разучились мыслить, разучились думать, разучились мечтать. Ну, правда же, к чему в современном мире это всё? Каждодневная беготня сменяется ежевечерней скукой, которую скрасит, разве что, беседа в интересной компании или одиночество. Но интересную компанию не всегда удаётся отыскать, а вот одиночество всегда вместе с тобой. Оно, как верный друг и надёжный товарищ, всегда рядом. Да, не удивляйся, читатель, многие люди находят успокоение именно в этом. Быть одному, в сущности, не так уж и плохо. Кто из нас не задумывался о том, как замечательно было бы оказаться на необитаемом острове, где на сотни и тысячи километров вокруг лишь океан. Только на одну минуту представьте – жить спокойной и размеренной жизнью, без бытовых проблем мегаполиса, без неуёмного сумасшедшего потока всевозможной информации (как правило, весьма и весьма негативной), без серой рабочей рутины, без общения с ненужными и неинтересными людьми, от которого скулы сводит, без вынужденного выхода «в люди». Эх, как прекрасно было бы жить так! Именно жить, а не существовать в социуме, где ты не личность, а только винтик огромной и безобразной системы…

А между тем, завывание за окном лишь усиливается. Если прислушаться, то можно различить в этом завывании злость и отчаяние, печаль и тоску, понимание безысходности течения времени. В сущности, чем наша жизнь отличается от этого ветра? Всё течёт, всё меняется, дни спешно сменяют друг друга, а человек живёт в этом водовороте будней и праздников, дней и ночей, не в силах остановить их и что-то изменить. Мы – актёры, которые каждый час, каждую минуту отыгрывают написанный судьбою сценарий, и только она одна знает финал спектакля, именуемого словом «жизнь». Выбор, который мы можем сделать – это лишь иллюзия. Мы сами выдумываем возможность выбора, сами верим в эту возможность, но на самом деле всё уже давно расписано и распределено до нас. Нам остаётся только смиренно выполнять сценарий судьбы, утешаясь иллюзорной свободой выбора. Выбора, которого у нас нет.

Ветер продолжает выть. О чём он говорит? Что он нам шепчет? Что хочет сказать? У каждого свои догадки и предположения. Впрочем, для большинства из нас это и вовсе не представляет совершенно никакого интереса. Мы не задумываемся об этом, не слышим вой ветра, просто не замечаем его…

Иван Размазин, двадцати пяти лет отроду, писатель по призванию и рекламный менеджер по специальности, пристально смотрел в окно, глядя на светящиеся вдалеке фонари, на вспыхивающие и тут же гаснущие габаритные огни автомобилей, на тускло освещённые окна квартир, на чёрные силуэты поздних пешеходов, которые спешили по тротуарам, бросая смазанные тени на снежную жижу, на белый снег, который обрамлял тротуарные дорожки, словно рамка. Странное дело, но в больших городах человек ощущает себя куда более одиноким, чем в небольшом посёлке или, скажем, деревне. В таких городах одиночество ощущается особенно остро, потому что ты словно теряешься в этой разномастной толпе, мгновенно растворяясь в ней, становясь маленькой частью человеческой массы, в которой уже и сам не можешь понять – где живёшь ты, а где находится всё остальное. По вечерам, скрывшись в квартире, ты всем своим существом чувствуешь одиночество, которое проникает в твоё жилище так же, как холодный ночной воздух проникает в чуть приоткрытое окно. И каждый такой вечер люди задают себе один и тот же вопрос, ответа на который нет, да и никогда, наверное, не будет: «Что же делать?» А если посмотреть на нашу жизнь немного под другим углом, то она становится чуточку яснее и понятнее. Вот высокий дом, в котором по вечерам в окнах зажигаются огоньки – там ужинают, говорят о чём-то, целуются или просто молчат. За каждым окном оригинальная и интересная жизнь, узнать и понять которую, увы, никак не представляется возможным. В современных городах живёт огромное количество людей и все они разные – умные и глупые, богатые и бедные, счастливые и несчастные, весёлые и печальные, здоровые и не очень. Ежедневно они встречаются, ссорятся, мирятся, знакомятся, идут в кино или театр, смотрят на часы, читают книги, умирают естественной смертью или от несчастного случая. И как можно в этом круговороте уследить за чужой жизнью, не выпустив из виду свою?..

Размышляя об этом, Иван не сразу услышал вопрос, который его друг Шура задавал ему уже в третий раз. Шура (по паспорту Александр Ротозеев) был другом Ивана, его ровесником, художником по призванию и по специальности. К превеликому сожалению, он был русским художником и жил в России, а потому распространённый стереотип о том, что художник должен быть голодным, прочно прилип к Шуре – заказов на картины у него было мало, а потому и денег тоже не водилось.

Вот и сейчас Шура вопрошал:

– Ну, скажи мне, Ваня, что есть искусство? Что мы понимаем под этим словом?

– Искусство – это возможность заявить о себе, посредством своего творчества. Это способ самовыражения, – отвлекаясь от своих мыслей, ответил Иван, когда Шура спросил об этом в третий раз.

– Ваня, стоп-стоп! Я не о том сейчас! Вообще ни разу ни о том! – замахал руками Шура. Учитывая, что в руках Шура держал надкушенный бутерброд с колбасой, манёвры художника могли закончиться тем, что он лишился бы своей трапезы. – Я о том, что есть искусство в современном мире. Все эти картины, книги и скульптуры… Вот я, к примеру, рисую что-то, даже выставляться пробую, а толку-то? Ни копейки за свои труды не получил, признания тоже как не было, так и нет… И что в итоге имею я от своего таланта? Шиш с маслом! Если б не случайные портретные заказы – уже б от голода подох, как последняя собака на помойке, чёрт бы её драл! А ты о каком-то самовыражении мне толкуешь!

Закончив реплику, Шура перестал размахивать руками и сосредоточенно занялся поеданием бутерброда.

– Слово «талант» не синоним слова «богатство», Шура. Скорее, даже наоборот. Люди творческие зачастую едва концы с концами сводят и вместо того, чтобы найти работу, за которую платят, продолжают заниматься творчеством, которое никому, по сути, и не нужно, – произнёс Иван, задумчиво глядя в окно.

Шура доел свой бутерброд и, словно не слыша Ивана, продолжил:

– Или вот ты, Ванька! Сколько ты уже пишешь этот свой роман? Пишешь всё, пишешь, а книги как не было, так и нет! Уже который раз переписываешь всё заново? Издательства тебя динамят, никому твоя писанина не нужна. И вот скажи мне, пожалуйста, это и есть искусство, что ли?!

– Творческому человеку во все времена было тяжко и туго. Что тут поделаешь? Любой успешный человек в искусстве – дело случая. Вот Скворечников стал известным художником, заказы на год вперёд расписаны, слава и богатство, всеобщее признание, женщины и прочая, и прочая… А ведь он учился вместе с тобой, Шура!

Сказав это, писатель осёкся. Фамилия художника Скворечникова всегда действовала на Шуру Ротозеева как красная тряпка на быка. Вот и сейчас он поперхнулся праведным негодованием, а только что съеденный бутерброд едва не полез из него обратно.

– Картины Скворечникова дерьмо! – взорвался Шура. – Я это всегда тебе говорил и ещё сотню раз повторю! Это дерьмо, а не творчество!

– А Кадочкин? Он ведь тоже сейчас знаменит? – спокойно продолжал Иван.

– Про Кадочкина лучше вообще не вспоминай! – и здесь был непреклонен Шура. – Это ничтожество, которое не умеет держать кисть в руках, не говоря уже о том, чтоб написать что-то путное!

Здесь, видимо, съеденный всухомятку бутерброд снова дал о себе знать, потому что Ротозеев обвёл взглядом непримечательную квартиру Ивана (небольшую студию) после чего его взор остановился на холодильнике, стоявшем в углу, возле окна. Безденежный художник подошёл к холодильнику, открыл дверцу и ловко выудил из него бутылку с газированной водой. Отпив где-то треть бутылки (Шура всегда всё делал обстоятельно), он возвратил газировку на место, попутно осмотрев содержимое холодильника. Впрочем, не найдя там ничего, стоящего его внимания, Шура закрыл дверцу и направился к дивану. Стоит отметить, что мебели в квартире Ивана было немного – диван, кровать, три стула, письменный стол, кухонный стол да книжный шкаф, заваленный книгами и рукописями. Непритязательный быт дополняли холодильник, электрическая плита, кухонный гарнитур и раковина. Холостяцкое жилище непризнанного писателя венчал цветок в горшке, одиноко стоящий на подоконнике и уныло торчащая у входной двери вешалка, на которой висели серое пальто и клетчатая кепка (верхняя одежда Шуры) и поношенная коричневая куртка (верхняя одежда Ивана).

– Искусство должно кормить нас, потому как творческая работа ничуть не проще или легче любой другой работы, – продолжил рассуждать Шура, завалившись на диван и сложив руки на животе. – Почему строителю или булочнику общество платит за их труд, а работа художника или писателя никак не оплачивается, если, конечно, ты не какая-нибудь известная личность? Чёрт возьми, даже дворнику за его работу платят, а нам – нет!

Не слушая Шуру, Иван подошёл к книжному шкафу.

– Вот такую книгу я хочу написать, – произнёс Размазин, беря с полки книгу и листая её. – Книгу, которая сможет изменить наше общество, наш мир. Которая станет чем-то великим, которая оставит яркий след в истории литературы.

– Ну-ка, что ты там написать хочешь? – заинтересованно сказал Шура, вскакивая с дивана и бодрым зайчиком прыгая к Ивану. – Ого! «Божественная комедия»! А тебе не кажется, что ты чересчур амбициозен, друг?

– Я надеюсь, что смогу написать вещь ничуть не хуже. Нужно быть уверенным в себе, и тогда всё получится. У человека всегда должна быть надежда на лучшее.

– Надежда? Ха! – саркастически хохотнул Ротозеев, возвращаясь на диван. – Ты ошибся страной! Надежды здесь ни у кого уже давно не осталось! Забыл, где живёшь, что ли?

– А я верю, что смогу написать такую книгу! – уверенно сказал Иван, возвращая «Комедию» на полку. – Нужно верить, и всё получится!

– Ну-ну, верь. Верить нам пока ещё не запрещают, – в голосе Шуры сквозил явный скептицизм. Было заметно, что он не верит своему другу. – Кстати, не займёшь мне пару тысяч до конца месяца? Я вообще пустой… Хорошо ещё, что у тебя пожрал сейчас.

– Что, совсем туго с заказами?

– Эх… И не спрашивай! Повеситься хочется!

– Ты же говорил, что у тебя один денежный клиент наклёвывался, разве нет? Хотел у тебя крупный заказ сделать? Неужели сорвалось? – удивлённо спросил Иван.

– Провалился бы в Преисподнюю этот денежный клиент! Все мозги мне выел – то не так, это не эдак… Редкостная скотина он! Хорошо ещё, что я сперва аванс получил, а уже потом его послал с такими требованиями! Да только не впрок мне этот аванс пошёл, всё подчистую проиграл! Карта не так легла…

– Снова играл? И не надоело тебе деньги просаживать, Шура?

– Без нравоучений только! – старинный друг высокомерно воззрился на Ивана, но тут же скис и жалобно добавил: – В квартире шаром покати, жрать нечего. Воду пью из-под крана, чая – и того нет. Хоть на Арбат выходи и портреты пиши за еду! Докатился! И самое главное – картины-то у меня есть, хорошие картины, качественные, а выставить их негде. Мне, может, одной выставки только и не хватает! Мне хоть немного подмог бы кто, хоть самую чуточку, а дальше уж я бы сам!

Иван сочувственно посмотрел на друга:

– А чего с выставкой? Совсем никак?

– Да полный швах! – злобно и одновременно устало ответил Шура. – Уж как я только не пробовал пробиться – всё впустую! А ведь я даже не авторскую выставку прошу, мне б хоть в коллективную втиснуться! Да где там… Всё Кадочкиными да Скворечниковыми занято! Шуты гороховые, чёрт бы их всех побрал! Ну и куда в этой стране честному художнику податься?!

– Но ты же всё-таки член ассоциации художников. Разве тебе как члену организации не положена выставка? Что ваш устав об этом говорит? – спросил писатель.

– Держи карман шире! В уставе много чего написано! Кабы всё по уставу делалось, то мы, художники, жили бы по-другому! Совсем по-другому! Мы бы ни в чём не нуждались, а могли бы спокойно заниматься творчеством, не думая о хлебе насущном. Художник – личность с чрезвычайно тонкой душевной организацией, которая не приучена решать свои бытовые проблемы и не знает, как беспокоиться о своих финансовых нуждах. А нынче, мы, мастера кисти и красок, влачим жалкое существование на обломках некогда могущественной структуры и не имеем даже элементарного! Что нам с этой книжицы, что зовётся членским билетом? Что нам с этих семи букв – ВАССХУД? Ничего, от слова «совсем»! Зато как звучит – «Всероссийская ассоциация художников»! – патетически закончил свою речь Ротозеев.

– Мне вот тоже на днях из издательства звонили, – выслушав пламенный спич друга, произнёс Иван.

– И? – выжидающе уставился на друга Шура.

– Неформат, рынок. Политика издательства не позволяет нам опубликовать вашу книгу. Если появится возможность публикации – мы обязательно свяжемся с вами.

– Вот сволочи! – в сердцах воскликнул художник. При всей своей противоречивости и сложности характера, он всегда искренне переживал за друга. – Ну вот, видишь, что я тебе говорил? Разве можно в этом чёртовом государстве искусством заниматься? Разве здесь можно своим творчеством прокормиться?

– Эти хотя бы позвонили. Большинство же вообще не отвечают.

– Сдаётся мне, Ваня, что они даже не читали твой текст, а просто таким образом тебя вежливо послали: мол, политика издательства и всё такое! – сочувственно покачал головой Шура.

– Тогда нужно ещё раз переписать текст… – начал было Иван.

– И сколько раз ты собираешься переписывать? – перебил его Шура. – Может, стоит писать по-другому… Ну, в формате, так сказать. Или вообще, бросай это дело! В этой стране ни литература, ни искусство никому не нужны!

– Я писатель. Я должен писать! – твёрдо возразил Иван.

– Эх, друг, писатель не тот, кто пишет, а тот, чьи книги издают, – мягко поправил его Ротозеев. – Занимайся рекламой, она хотя бы что-то приносит, какие-никакие, а деньги. А про писательство забудь, никому это нынче не нужно и не интересно… Ладно, пойду я, пожалуй. Поздно уже.

– Погоди! А деньги? – спохватился Иван.

Он подошёл к книжному шкафу, достал с полки толстый том, в котором хранил все свои скудные сбережения (увы, зарплата менеджера по рекламе в этой стране невелика).

– Вот, возьми. Только здесь не две тысячи, а меньше, – произнёс Иван, отсчитывая купюры и протягивая их другу.

– Спасибо, Ванька! С первого же аванса отдам! Как получу за какой-нить заказ – сразу верну! – небрежно засовывая деньги в карман брюк, ответил Шура.

Он подошёл к вешалке, снял с неё своё пальто, надел его, нахлобучил на голову кепку и ещё раз поблагодарил Ивана:

– Спасибо за деньги и за еду. Хотя бы у тебя пожрал по-человечески, а то с утра ни крошки во рту не было… Прям ложись и подыхай…

– Выше нос! – с показным оптимизмом в голосе ответил Иван. – Всё у нас будет, нужно только верить в это!

– Ну, да… Правильно, наверное… – рассеяно сказал Шура. – Верить, надеяться и ждать. А что ещё нам остаётся? Ладно… Бывай, друг!

Ротозеев вышел из квартиры, дверь за ним захлопнулась. Иван остался в одиночестве.

2

Иван и сам не заметил, как задремал, сидя за письменным столом. Чашка чая, что стояла рядом, уже давно остыла, а включённый ноутбук перешёл в «спящий режим», словно подражая владельцу. Тишину квартиры нарушил стук в дверь. Иван резко поднял голову. От долгого неподвижного сидения на стуле спина его затекла, а ноги были словно из ваты. Сперва он подумал, что стук был всего лишь частью сна, однако повторившийся звук явно демонстрировал, что стук самый что ни на есть реальный.

– Кого это в такой час принесло? – удивлённо пробормотал Иван, вставая и направляясь к входной двери. По ходу он взглянул на настенные часы, уяснив, что сейчас половина одиннадцатого вечера.

Поглядев в «глазок», он узрел по ту сторону двери высокого худощавого мужчину, одетого в тёмный плащ. Мужчина своим видом опасения не внушал, поэтому Иван пожал плечами и отпер дверь.

– Вы ко мне? – вопросительно вскидывая брови, поинтересовался он.

– Если вы Иван Размазин – то к вам! – ответил мужчина, внимательно приглядываясь к Ивану, на что тот не мог не обратить внимания.

– Да, это я. А вы, собственно, по какому делу? – подозрительно спросил писатель.

– Может быть, вы пригласите гостя в дом, или так и будете держать человека на пороге? Позвольте же мне войти и я вам всё объясню!

Иван посторонился, пропуская незнакомца в квартиру, но тот почему-то не спешил входить, словно чего-то ожидая.

– Входите же! – сказал Размазин, делая приглашающий жест рукой.

Таинственный визитёр удовлетворительно кивнул и вошёл. Иван запер дверь и снова взглянул на гостя:

– Может быть чаю?

– Знаете, не откажусь!

Не снимая плаща, незнакомец прошёл в комнату и, оглядевшись, сел за кухонный стол. Иван торопливо включил электрический чайник, достал две кружки и положил в них чайные пакетики.

– Вам сахару сколько ложек?

– Не имеет значения. Совсем непринципиально.

Ожидая, пока закипит чайник, Иван украдкой рассмотрел незнакомца. Тот был одет в брюки чёрного цвета, чёрную рубашку и чёрный же плащ. На ногах у него красовались модные туфли, которые явно стоили не меньше трёх зарплат среднестатистического менеджера по рекламе. Руки гость сложил перед собой на столе, поэтому Иван обратил внимание, что ногти у него ровные, аккуратные, а пальцы тонкие и ухоженные. Про такие пальцы обычно говорят, что это пальцы пианиста.

– Так по какому поводу вы ко мне пожаловали? Час-то поздний уже, – нарушив затянувшуюся паузу, нерешительно начал Иван. – Зачем вам понадобилось видеть меня?

Тот с хитрецой, как показалось писателю, взглянул на него и ответил:

– Иван, я читал ваши тексты. Те, которые вы присылали в издательство недавно. Так вот, я должен сказать, что вы пишете недурно, весьма недурно, у вас определённо есть талант.

Ожидавший любого ответа, но только не последовавшего, Иван смутился:

– Вы первый человек, который говорит мне об этом. Правда. Другие говорят, что мои тексты неформат. Я и сам, конечно, понимаю, что сейчас такую книгу никто читать не будет, она не для массового читателя…

– Бросьте! – прервал его гость. – Право же, вы недооцениваете себя. У вас есть талант, это главное. И, я надеюсь, у вас есть ум, которым вы сможете грамотно воспользоваться. У меня есть к вам предложение…

Однако закончить свою мысль незнакомцу не позволил вскипевший чайник. Раздался сухой щелчок, прозвучавший в тишине квартиры так, словно кто-то нажал на спусковой крючок незаряженного пистолета. Иван залил чай кипятком, усиленно думая, какое же предложение хотел сделать ему таинственный гость?

– Предложение? – переспросил Иван, усаживаясь на стул и придвигая одну из чашек незнакомцу.

– Благодарю! – кивнул гость. – Да, предложение. Деловое. Но об этом чуточку позже. Сперва я хотел бы поговорить немного о вашей книге. О чём она?

– Но вы же только что сказали, что читали её? – удивился Иван.

– Читал, – ответил незнакомец. – Но не всю и невнимательно. Поэтому мне бы хотелось услышать от вас, как от автора, её главную идею. В чём посыл вашего произведения?

– Признаться, мне бы хотелось написать книгу, которая сможет изменить что-то в людях, изменить в лучшую сторону, конечно, – уточнил Иван, заметив, как вопросительно поднялись брови гостя. – Посмотрите, в каком обществе мы живём, какое государство строим, какие желания у нас. Что мы делаем? Как мы делаем? Зачем мы делаем? В чём смысл нашего существования сегодня? К сожалению, современное общество не хочет задумываться над этими вопросами.

– Браво! Молодой человек, ваши мысли текут в правильном направлении! – радостно воскликнул незнакомец. – Если бы все люди рассуждали так – вы бы жили в совершенно ином обществе!

Как показалось Ивану, собеседник нарочно сказал «вы», а не «мы».

– Но такая книга неформат в современной литературе, – печально произнёс Иван. – Кто будет читать об этом нынче? Ясное дело, никто. Кто будет издавать такую книгу? Тоже никто. Нерентабельно, невыгодно.

– Да-да, это очень печально! Очень! – сочувственно кивнул головой незнакомец. – Но что поделать? Рынок, бизнес, все дела… Но, позвольте поинтересоваться, каково ваше желание, увидеть свою книгу изданной и стать известным автором? Как сильно вы этого хотите?

– Я писатель. Как может писатель желать увидеть свою работу изданной? Это моё единственное желание, большего мне и не нужно, – тихо сказал Иван. Он заметил, что собеседник остался удовлетворённым его ответом.

– Так, так, понимаю! – закивал гость. – Это ваше единственное желание. И как далеко вы готовы зайти, чтобы его осуществить? На что вы готовы пойти ради этого?

– На что угодно, кроме убийства, – честно ответил Размазин.

– У вас есть чувство юмора, Иван, это хорошо! – расхохотался незнакомец и, отхлебнув чаю, продолжил: – Но, разумеется, я не об этом. Убивать никого не нужно, никакого криминала. А позвольте спросить, как вы относитесь к религии, церкви… кхм… Богу? Вы верующий человек?

– Религия, церковь, Бог – это всё разные вещи, – медленно произнёс Иван. Почему-то он почувствовал, что его ответ на этот вопрос очень важен для загадочного ночного гостя. – Одно с другим, можно сказать, слабо связано. Религия – это свод догм и правил, церковь – организация, а Бог… Бог у каждого свой, ведь так? У кого-то Бога и вовсе нет. Что же до меня – я агностик. Я не могу сказать наверняка – есть Бог, нет Бога, я просто свободно мыслящий индивидуум. Я считаю, что человек не может познать Бога, если он есть, равно как и не может доказать отсутствие его, если Бога нет.

– Ничего нет, а если что-то и есть, то это невозможно познать, а если можно познать, то невозможно объяснить, так? – улыбнулся незнакомец.

– Верно, – кивнул Иван.

– Но если вы не можете ни подтвердить, ни опровергнуть наличие Бога и божественных сил, значит ли это, что также вы не можете точно сказать – есть ли дьявол и дьявольские силы? – продолжал собеседник.

– Это равнозначно, – ответил Иван. – Если есть Бог – значит, есть дьявол. Если Бога нет – значит, и дьявола тоже не существует. Без добра – нет зла. А если нет зла – то и добро также теряет свой смысл.

– Хорошо, очень хорошо! – удовлетворённо кивнул гость и, взглянув на свои наручные часы, заторопился: – Пожалуй, мы с вами продолжим в другой раз нашу замечательную беседу. Уже очень поздно, а мне нужно ещё одно дело закончить. Я и так отнял у вас достаточно времени. Ввалился на ночь глядя, прошу прощения.

– Не нужно извиняться, – отмахнулся Иван. – Я рано не ложусь, пишу что-то или читаю допоздна. Иногда и вовсе бессонница навещает на всю ночь.

– Ну да, вы же личность творческая… Ночь любите? – хмыкнул незнакомец.

– Ночью лучше пишется, думается. Спокойно, тихо, – кивнул писатель.

– Ночь наше время, потому и спокойно… Был рад познакомиться с вами, Иван! – сказал гость, пожимая руку писателю. Иван ощутил, что рука незнакомца холодная, словно по её жилам течёт не кровь, а холодная вода Ледовитого океана.

– Взаимно! Но… вы не представились… Как ваше имя? – Иван почему-то только сейчас сообразил, что так и не знает, как зовут его таинственного собеседника.

– Завтра поговорим подробнее о вашей будущей книге, – сделав вид, что не услышал его вопроса, продолжал незнакомец: – Ещё раз благодарю за чай и интересный разговор! Очень надеюсь, что наше сотрудничество будет плодотворным!

– Вы из издательства? – чуть громче спросил Иван.

– Вот моя визитка, – улыбаясь, мягко ответил гость, протягивая Ивану прямоугольную ламинированную бумажку чёрного цвета, на которой стилизованными под латынь буквами было что-то написано. – Я не прощаюсь!

Сказав это, незнакомец повернулся на каблуках и… исчез.

3

Свою мастерскую Шура Ротозеев не любил. Вообще, он любил в своей жизни немногое – девушек, деньги и известность. Как можно понять, ни первого, ни второго, ни третьего у него не было. Даже картины, которые он писал, раздражали его, потому что ничего не приносили – ни славы, ни богатства (а именно это, как считал Шура, являлось стандартом качества полотен). О том, что сегодня многие сумасброды-миллионеры готовы платить кругленькие суммы за разнообразную мазню, именуемую «современным искусством», он почему-то не задумывался, равно как и о том, что не всегда истинную ценность картины, книги или скульптуры можно измерить в денежном эквиваленте. Люди зачастую склонны не видеть очевидных истин, и наоборот – готовы свято верить в разные глупости, которые им навязывает общество. Сказано, что деньги – главная цель в существовании человека, значит, так оно и есть. Сказано, что добро нынче не в моде – значит, так и следует думать. Век человека короток, а ум слаб, оттого так несчастна его жизнь.

Шура обвёл хмурым взглядом свою мастерскую, которая по совместительству была и его единственным жилищем. Картина, прямо сказать, не ахти: из мебели в мастерской были только старый стол и табуретка, одна ножка которой была короче остальных, и потому сидеть на ней было очень неудобно – приходилось балансировать, ибо в ином случае сидящий заваливался либо назад, либо вперёд. Также там стояли древний холодильник «ЗИЛ» зелёного цвета и мольберт-тренога с холстом, на котором смутно угадывались наброски новой картины Ротозеева. В углу валялся спальный матрац, такого изношенного вида, что можно было предположить, что на этом самом матраце спал ещё Владимир Ленин в своём шалаше.

Сам непризнанный художник сидел на полу, скрестив ноги по-турецки. В руках он держал старый радиоприёмник, из недр которого доносилась песня «У нас, молодых» в исполнении ВИА «Самоцветы». Шура с отрешённым видом слушал музыку, хотя весь его вид явно демонстрировал, что мыслями он находится далеко за пределами своей грязной и пыльной мастерской. Потому-то он и не сразу заметил, как в мастерскую вошёл человек. Это был худощавый мужчина средних лет, одетый во всё чёрное.

– Что же это вы двери не запираете, молодой человек? – произнёс посетитель, когда понял, что Шура не замечает его присутствия.

– Там не заперто? Вы ко мне? – очнувшись, спросил Шура.

– Вы художник? Значит, к вам!

– Картину заказать? Или из готовых выбрать хотите? – оживился Шура, предвкушая большой куш. По внешнему виду посетителя он сразу понял, что у того деньги водятся. – Каталога у меня, к сожалению, нет, но может быть, так посмотрите, прям картины сразу? Могу сейчас показать!

– Погодите. Я хочу поговорить с вами, – жестом остановил его незнакомец.

Лицо Шуры помрачнело.

– Некогда мне разговоры разговаривать! – неприветливо произнёс он. – Скоро с голодухи свои картины жрать начну! Не до бесед как-то!

– Не кипятитесь, молодой человек, чай не чайник, – миролюбиво сказал посетитель. – Я именно о ваших работах и хочу поговорить.

На Шуру эти слова не произвели никакого впечатления.

– Ну а чего об этом говорить? Чего говорить-то? – раздражённо выпалил он. – Смотрите картины, выбирайте, называйте свою цену. Недорого отдам.

– Не спешите, молодой человек. Поспешишь, как известно, людей насмешишь, – тоном народного сказителя изрёк незнакомец.

– А вы меня, уважаемый, пословицами и поговорками не кормите! – распалялся всё сильнее Шура. – Если картину купить хотите – покупайте, а нет – так проваливайте по-добру по-здорову! Нечего мне тут вечер народного творчества устраивать!

Назойливый посетитель пристально посмотрел на художника:

– Кажется, теперь я понимаю, почему у вас нет выставок, почему с коллегами по кисти у вас отношения не клеятся. Вы комиссии ассоциации художников также грубили, а председателя вообще послали…

– Откуда вы об этом знаете? – в замешательстве сказал Шура. – Вы…

– Нет, я не из ВАССХУДа, – словно предвидя его вопрос, ответил незнакомец. – Я даже не был там никогда. Но я знаю об этом. Как знаю и то, что в возрасте двенадцати лет вы сломали руку, упав с яблони.

– Но как?! Откуда?! – поразился Шура. Он был так удивлён, что даже перестал злиться на этого странного типа, который заявился посреди ночи в мастерскую непонятно зачем.

– Просто знаю. Ну, так что, согласны поговорить со мной? – спокойно сказал гость.

– Да кто вы такой, чёрт вас дери? – не сдавался Ротозеев.

– Скажем так, я тот человек, который может решить ваши проблемы, Шура.

– Откуда вы знаете, что меня называют так? – не унимался художник.

– Шура, вас заело? – осведомился таинственный посетитель. – Я начинаю раздражаться уже! Хватит меня спрашивать. Поверьте мне, сейчас вы всё поймёте! Неважно, откуда я знаю это, важно, что я могу для вас сделать!

Шура чувствовал, что незнакомец ему лжёт – в его голосе не было раздражения. Нет, раздражения или злости в его тоне не было, скорее, в нём слышалась явная усталость. И ещё Шура почему-то интуитивно знал, что тот говорит правду – он действительно мог сделать многое, если не абсолютно всё. Внешний вид человека, его тон, манера беседы – во всём чувствовалась сила, сквозило скрытое могущество. Но это было могущество человека (впрочем, человека ли?), который не упивается им. Больше походило, что он тяготится своей силой, принимая её как необходимость, рутинную обязанность. Было заметно, что ночной гость весьма давно владеет этим могуществом, поэтому оно ему уже порядком наскучило. Примерно это чувствует подросток, который выпросил у родителей на день рождения велосипед, получил его, накатался вдоволь и вдруг обнаружил, что за железным конём необходимо ухаживать, подтягивая цепь и смазывая колёса.