Авантюристы

Глава 3

Сергей Шеффер был потомком одного из драгун самого императора Наполеона, осевшего в России после войны. Дед его был тяжело ранен при отступлении и попал в плен. Судьба свела его с молодой, очаровательной русской мещанкой, бездетной вдовой. Бравый драгун, не раздумывая, сделал ей предложение на ядреной смеси двух языков, русских словечек он уже успел нахвататься вполне, и, к своему удивлению, понял, что оно принято как нельзя более благосклонно. Дама его сердца имела приличный домик недалеко от Смоленска, почти не пострадавший от военных действий.

Драгун же умел не только шашкой махать, а был прекрасно осведомлен в торговом деле и отлично разбирался в винах. Недолго думая сей новоиспеченный мещанин Шеффер открыл небольшой магазинчик, где продавал вина, поставляемые с юга России. Его французское происхождение никого не смущало, и вскоре он окончательно обжился в Смоленской губернии и вполне сносно, слегка грассируя на «р», говорил по-русски. Вскоре родился его первенец.

Мальчик рос в любви и достатке. Но после тринадцати лет начал проявлять опасное качество для мужчины: сентиментальность и склонность к романтизму. Их еще в большей степени унаследовал Сергей, стало быть, внук славного французского драгуна.

Почти в каждой соседской мещанке юноша видел прекрасную даму с таинственной судьбой, и однажды, пытаясь проникнуть в тайну одной из них, оконфузился, до смерти напугав молодую особу.

Шеффер-старший решил: хватит валять дурака, да бегать за смазливыми мещанками, и так весь пригород судачит о сыне француза: успел уже ославиться как ловелас, пора заняться семейным делом и помогать отцу зарабатывать деньги.

Сергей неохотно занялся ремеслом отца и деда, его тяготили обязанности, вереницы бутылок в подвале, назойливые поставщики, требующие погашения задолженностей по векселям… Хотелось романтики, но он молчал и подавлял в себе эту склонность, занимаясь торговлей.

Однажды Сергей случайно подслушал историю, – судачили две пожилые мещанки, – мол, в Смоленске, в доме помещика Горюнова, живет внучка Бонапарта. Она как две капли воды похожа на него, никаких сомнений – его семя.

Другой бы молодой человек не придал бы сплетне ни малейшего значения, но не Сергей. Он живо заинтересовался услышанным и обратился к матери:

– Матушка, а не слышали вы о некой девушке, якобы внучке самого Наполеона?

– Да кто ж про нее в Смоленске не слышал?! Это ж Машка, служит у Горюновых в доме. Мать была ее крепостной, а дочь теперь в белошвейках, говорят, ремесло свое освоила отменно. Так вот бабка ее, не помню имени, во время войны прислуживала в штабе французов, что располагался в доме этих самых господ. А потом еще золотую монету всем показывала, якобы сам Бонапарт подарил в награду за любовь и ласку.

Сергей живо заинтересовался: вот она долгожданная тайна. Он направился в библиотеку отца и отыскал книгу французского автора с портретом Наполеона Бонапарта на первой странице. Дождавшись, когда отец отправиться к поставщикам своего товара, он надел свой лучший костюм и, прихватив некоторую сумму, по тем временам не малую, пятьсот рублей, направился в Смоленск на поиски таинственного дома Горюновых, где проживает такая удивительная барышня, будоражащая его богатое воображение.

* * *

Сергей стоял перед домом Горюновых, обдумывая предлог, позволивший бы ему войти. Неожиданно за воротами показался привратник в зеленой ливрее:

– Вы, сударь, видимо, гувернер-француз, что наняла хозяйка третьего дня?

«Вот она удача, сама идет в руки», – подумал Сергей и подтвердил:

– Да, я – Серж Шеффер, воспитатель.

– Прошу, сударь, Елена Леонидовна примет вас тотчас же. Она ожидала вас вчера, но вы не приехали, – тараторил привратник.

– Да, знаете ли, смоленские дороги…

– Да, да, сударь, русские дороги сгубят кого угодно, даже Наполеона в свое время.

Сергей слышал об этом, что де не русская армия одолела Наполеона, а морозы, ужасные дороги и русский господин «Авось».

Елена Леонидовна была женщиной средних лет, но молодилась, применяя различные косметические ухищрения, ставшие все более популярными после 1812 года. Сама того не желая, держава-победительница приняла в свои объятия массу французов, так и не вернувшихся на Родину, – и, надо сказать, чувствовали они себя здесь прекрасно и пользовались особым расположением юных барышень, – мало того, после войны стал все более популярен французский стиль одежды, духи, одеколоны и различная женская косметика. Так, румянами и французской помадой пользовались все уважающие себя юные барышни и зрелые дамы, несмотря на внушительные цены сих непритязательных удовольствий.

Елена Леонидовна расплылась в улыбке: гувернер был молод, не более двадцати лет, строен, высок и в довершении всего – красив. Его каштановые волосы достигали плеч в соответствии с последней французской модой, чуть подвиваясь на концах, что придавало молодому человеку вид некоего придворного пажа, правда, несколько перезревшего по возрасту. Его серые глаза излучали доброту и благородство, Елена Леонидовна залюбовалась гувернером, и ее прекрасную головку посетили отнюдь не богобоязненные мысли, полные верности супружескому долгу.

– Отчего вы не прибыли вчера, господин… Э-э…

– Серж Шеффер, мадам, – француз галантно поклонился.

– О, да! Серж! Прекрасное имя. Я – Елена Леонидовна Горюнова, хозяйка и мать Митеньки, которым вы будите заниматься. Виктор Петрович же постоянно хворает в последнее время, и все финансовые вопросы буду решать я.

– О, мадам! Дети – мое призвание, – вымолвил самозванец и пришел в ужас от сказанного: в действительности он понятия не имел что же вообще можно делать с детьми, разве, что сечь розгами за непослушание. – Деньги не имеют значения.

Хозяйка рассмеялась:

– Право же, вы – первый человек за всю мою жизнь, не проявляющий интерес к своему будущему жалованью. Но я все же скажу: оно составит пятьдесят рублей в месяц.

От таких денег у новоиспеченного Сержа засосало под ложечкой. Он быстро подумал, сколько бутылок вина надо продать, чтобы заработать такую чистую прибыль: получилось почти две недели. «Что ж, недурно для начала», – решил без пяти минут гувернер.

* * *

Серж вошел в детскую вслед за хозяйкой: маленький Митя сидел верхом на деревянной лошадке-качалке, размахивая деревянной саблей.

– Впелед, впелед! – кричал он, не выговаривая букву «р».

– О, мой бравый, генерал, – обратилась к нему матушка, – хочу познакомить тебя с Сержем, который будет твоим воспитателем и гувернером.

Митя отбросил саблю, слез с лошадки и подошел к незнакомцу:

– Фланцуз? – поинтересовался малыш.

– Он самый.

– Мама говолила, что вы – фланцуз… Ладно, буду учиться, так и быть. Можно я покажу Селжу наш дом? – поинтересовался Митя.

– Конечно, думаю, ты прекрасно справишься, – снисходительно позволила Елена Леонидовна.

– Тогда пошли, – Митя взял Сержа за руку, тот поклонился хозяйке. Она понимающе улыбнулась. Гувернер заметил в ее улыбке нечто большее, чем отношение хозяйки к наемному служащему… Поняв это, он испугался: не успел приступить к своим обязанностям, – кстати, даже и не знал, в чем именно они заключаются, – и уже – женщина, причем весьма привлекательная.

Дом Горюновых был добротным, просторным и рационально спланированным. После 1812 года, когда Горюнов-старший застал на месте своего родного жилища лишь обгоревшие стены и пепел от деревянных перекрытий, второй дом распорядился построить из кирпича, используя старинную монастырскую кладку^[2], что было весьма дорого, но простояло бы не одну сотню лет. Им руководило не только чувство обеспечить себя и свою семью надежным жильем, способным выдержать любые непредвиденные обстоятельства, но и построить так, чтобы внуки и правнуки вспомнили добрым словом.

Петра Анисимович своего добился: первым дом по достоинству оценил сын, теперь же внук с гордостью показывал барские хоромы своему гувернеру.

Они миновали гостиную, просторную, светлую и, можно сказать, даже огромную, с овальным столом посередине, способным вместить десятка три-четыре гостей. Затем в раскрытые распашные двери Серж заметил бальный зал: дорогой паркет, выложенный причудливым образом, блестел от свежей мастики. Колонны по последней моде были увиты декоративными французскими гирляндами из цветов, балкон для оркестра, задрапированный изысканным шелковым пологом ярко-желтого цвета, придавал помещению больше света и пространства.

Серж сразу же понял: господин Горюнов весьма состоятельный человек, не только по меркам провинциального Смоленска, но и по столичным представлениям.

Спальни были расположены на втором этаже, откуда гувернер и его юный проводник начали свою экскурсию: супруги давно спали раздельно, почти сразу же после рождения Мити. Елена Леонидовна, как женщина сравнительно молодая и вполне здоровая, тяготилась присутствием мужа в одной постели, ослабевшего к тому времени здоровьем, и она тактично предложила сделать еще одну – для себя. Виктор Петрович не возражал, он чувствовал, что как мужчина уже стал слаб, а жена его – кровь с молоком. Первое время он ревновал, но старался не подавать вида: что подумают люди? Да и потом, ради Митеньки, своего любимого сына и единственного наследника, он решил не обращать внимания на любовные похождения своей супруги. Та же, как умная женщина, старалась соблюдать все нормы приличия, и вскоре Виктор Петрович окончательно смирился, а идею о французе-гувернере, вообще поддержал, – по крайней мере жена будет развлекаться дома. Ну что поделать: се ля ви!^[3]

Глава 4

Наконец Митя показал гувернеру в доме все, или почти все. Тот несколько схитрил:

– Митя, а где же ваши белошвейки?

– А там, в дволовой голнице, сидят и шьют. Хотите посмотлеть?

– Конечно.

– Ну, пошли, – подопечный Сержа с важным видом развернулся в противоположную сторону и направился по длинному коридору, видимо, ведущему к белошвейкам.

Малыш встал перед дверью:

– Отклывай!

Серж слегка толкнул дверь, с виду весьма тяжелую, она скрипнула, легко подалась и открылась. Перед взором француза предстало большое просторное светлое помещение, действительно напоминающее горницу или светелку, где сидели пять молодых девушек, причем одна краше другой, и шили каждая за своим небольшим столиком.

Одна из девушек подняла голову, обратив внимание на вошедшего молодого человека. Тот же залюбовался белошвейкой, она была хороша: темные волосы цвета воронова крыла были заплетены в косу, которая обвита вокруг головы, дабы не мешать при работе; карие глаза миндалевидной формы выражали ум и нечто такое, чего сразу и не понять, скорее внешность девушки напоминала итальянку или корсиканку…

При мысли об итальянке или корсиканке у Сержа перехватило дыхание: «Она, Мария – внучка Бонапарта. Конечно же – похожа на корсиканку!» Душа молодого человека, склонного к романтизму, переполнилась чувствами, краска прилила к щекам, и он, понимая, что краснеет, быстро покинул помещение. Митя побежал за ним вслед.

Белошвейки захихикали, так и не отрываясь от своей работы. Мария же не поддержала их, а напротив, задумалась: «Уж не тот ли это гувернер, которого все ждали вчера? Красив…»

Действительно же гувернер, которого Елена Леонидовна выписала из Москвы, человек вспыльчивый, также потомок осевшего вояки наполеоновской армии, имел неосторожность повздорить по дороге с неким поручиком, коим был ранен на дуэли, и пребывал в захолустной больнице города Ярцево, без денег, один-одинешенек, да еще и с простреленным правым плечом.

В доме Горюновых об этом прискорбном обстоятельстве ничего не ведали, и, разумеется, приняли прибывшего Сергея Шеффера, теперь уже Сержа, за того самого француза-гувернера, даже не спросив у него рекомендательного письма.

* * *

Серж расположился в своих покоях, приготовленных предупредительной хозяйкой рядом с детской и в то же время недалеко от ее же спальни. А первую ночь на новом месте не спалось, он ворочался, в голову лезли различные мысли: «Что скажет отец, когда обнаружит пропажу денег? Мать жалко, будет плакать… Елена Леонидовна странно на меня смотрела, но что и говорить, – красавица. Интересно, насколько она меня старше: лет на десять? Наверное, Мария… Как она похожа на Бонапарта, эти корсиканские глаза… Она не похожа на дворовую девку, скорее на барышню, получившую приличное воспитание…»

Серж услышал легкие шаги за дверью: кто бы это мог быть? В его комнату вошла Елена Леонидовна, облаченная в прозрачный пеньюар. В бледно-сиреневом свете луны женщина казалась существом потустороннего мира. Молодой человек растерялся, не в состоянии вымолвить ни слова.

Существо в облике хозяйки подошло к постели и скинуло с себя легкие прозрачные одежды, которые бесшумно упали на пол. Перешагнув через них, оно, тряхнув длинными по пояс волосами, приложило палец к губам, что, по всей видимости, означало: не надо лишнего шума и, распахнув одеяло, легло рядом.

Серж очнулся: все произошло слишком быстро и неожиданно, он почувствовал рядом с собой тепло женского тела, понимая, что сие существо – не из потустороннего мира, а действительно, – Елена Леонидовна.

Женщина обняла молодого человека, ее пышные длинные волосы, благоухающие жасмином, накрыли его словно волной, и он отдался во власть искушения полностью.

* * *

Гувернер очнулся утром, через распахнутые ставни ярко светило солнце, его лучи, проникающие сквозь прозрачные шторы причудливой формы, рассеивались по полу, образуя множество маленьких солнечных зайчиков. Он попытался собраться с мыслями, не вполне отдавая себе отчет: что же на самом деле произошло ночью? Его подушка и одеяло все еще сохраняли нежный тонкий аромат жасмина, оставленный ночной посетительницей. Серж сел на постели: «Господи! Мистика какая-то… В этом доме и с ума можно сойти, причем легко…»

В дверь постучали.

– Войдите… – вяло, чуть слышно сказал гувернер, но, видимо, внятно для того, чтобы его услышали за дверью.

Дверь распахнулась, на пороге появилась миловидная горничная средних лет в форменном зеленом платье:

– Доброе утро, сударь, – она вкатила в комнату двухъ-ярусный сервировочный столик, – внизу стоял кувшин с водой и чаша для умывания, наверху – завтрак.

Серж смутился: он пребывал обнаженным и от смущения натянул одеяло почти до подбородка. Горничная улыбнулась, слегла поклонилась и ушла, оставив молодого человека в смятении чувств. Почти сразу же он ощутил острый голод: ночь была бурной, и неуемный любовный пыл хозяйки потребовал от него огромных физических затрат.

Молодой человек встал, накинул стеганый халат, умылся, причесался, побрился и приступил к утренней трапезе. За чаем со свежевыпеченными булочками он наконец осознал всю сложность своего положения и безумие мероприятия, в которое он имел неосторожность ввязаться.

* * *

Когда Серж вошел в детскую, Митя уже вовсю бодрствовал и сразу же, завидев своего воспитателя, озадачил его:

– Пошли в сад гулять.

Стояло начало сентября. Солнце светило, на небе не было ни облачка. Трава еще сохраняла сочный зеленый цвет, но вот листья уже прихватила желтизна. Воздух был прекрасным: он сочетал в себе запах множества астр, которые так любила хозяйка, и различных трав, – за господским домом и садом простирался огромный луг.

Митя бегал как заводной, постоянно дергая воспитателя и засыпая его множеством вопросов. Примерно через час у Сержа закружилась голова от этого маленького почемучки. Он внимательно выслушивал мальчика, стараясь дать максимально доступный для него ответ. Митя был удовлетворен прогулкой: воспитатель не одергивал его, позволяя резвиться вволю, да и сам пробежался по саду на перегонки с малышом, разумеется, стараясь отстать от него как можно дальше, и в итоге объявив его победителем.

Когда наконец мальчик устал и изрядно проголодался, растущий организм требовал постоянной подпитки, они направились к дому. По дороге, а заняла она продолжительное время, – ведь гувернер и его воспитанник достаточно углубились в сад, почти достигнув луга, – Серж обдумывал свое дальнейшее поведение, на что у него ранее просто не было времени.

Он пытался вспомнить, как воспитывала его матушка: не ругалась, это точно; не одергивала, когда он шалил, на ночь читала сказки, подолгу гуляла с ним, удовлетворяя все вопросы его пытливого детского ума.

Серж решил, что будет вести себя также, другого примера воспитания детей у него просто не было, и он, недолго думая, решил взять пример совей матушки за эталон.

Глава 5

Перед глазами Сержа постоянно стоял образ кареглазой Марии, затмевающий все прелести Елены Леонидовны. Он не знал, отчего приходит в неописуемое волнение при воспоминании о ней, ведь их встреча продлилась всего лишь миг.

Мария, в свою очередь, наглядевшаяся на кучеров, истопников, кузнецов и прочую прислугу мужского пола в доме Горюновых, также думала о молодом красавце французе, будоражащем ее девичье воображение. Что и говорить, вид у Сержа был представительным, серьезным, в нем угадывался человек утонченной души и незаурядного ума. Мария, получив приличное начальное образование и некоторое светское воспитание от первой жены Виктора Петровича, могла по достоинству оценить нового гувернера. Она была достаточно проницательна, несмотря на свой возраст, восемнадцать лет, для того чтобы определить: какой именно человек стоит перед ней.

По внешнему виду Сержа девушка сделала определенные выводы, решив, что, пожалуй, сей объект достоин ее внимания: ведь она прекрасно помнила, какая кровь течет в ее жилах! Она никогда не упоминала при посторонних об истории своей бабушки, ее мать достаточно натерпелась насмешек, но верила, что сие – истинная правда, а золотой луидор, который она носила на шее, как медальон, действительно принадлежал самому Бонапарту.

Почти все время Мария проводила в светелке за шитьем и удалялась в свою крошечную комнату, любезно предоставленную Еленой Леонидовной, которая помнила о странной материнской привязанности покойной хозяйки.

Молодая барыня ни в чем не ущемляла и в то же время не выделяла девушку, для нее она была такая же белошвейка, как и все, с тем же мизерным жалованьем.

Пробило девять вечера, Маша отложила наволочку, которую она расшивала вензелями четы Горюновых. Она мало общалась со своими товарками, те же, помня о благосклонности покойной хозяйки, посмеивались над ней, а то и вовсе не преминули уколоть побольнее.

– Чаго, Машка, гувернер-то новый, – красавчик, и вдобавок француз. Могет быть, твоего дедули тоже внучок?

Девки заржали. Маша взглянула на них с ненавистью:

– Дуры!

– А ты глазками-то не сверкай, а то не ровен час…

Маша не выдержала и начала наступать прямо на обидчицу:

– Тебе чего от меня надо? Чего лезешь ко мне с подковырками? Ну, договаривай – чего не ровен час?

Девка стушевалась, не ожидая такой бурной реакции, обычно Мария пропускала колкости мимо ушей, тем самым позволяя злобной товарке разрядиться после утомительной работы.

– Ты чаго… Ты чаго? – обидчица отступила назад под решительным натиском Марии.

– Того! Еще раз услышу – всю рожу расцарапаю и Елене Леонидовне доложу, что, мол, мешаешь мне работать. А не для кого не секрет, что шитью меня покойная барыня сама обучала, и владею я им получше вас всех вместе взятых!

Девки сгрудились в кучку, окончательно оторопев от яростного натиска ранее бессловесной Машки. Та же гордо развернулась и, хлопнув дверью, ушла.

«Надоели все – шипят, как гадины по углам… Господи, когда только все это закончиться?» – она, с трудом сдерживая слезы, вышла на задний двор и решила перед сном прогуляться по саду, ведь завтра ровно в восемь утра – опять за работу.

Мария достаточно удалилась в сад, еще было светло, сентябрьские вечера были длинными и достаточно теплыми. Девушка села под яблоней и задумалась о своей несчастной жизни, о том, что она должна влaчить в доме Горюнова жалкое существование белошвейки, а ведь она…

Девушка расплакалась и, достав из кармана темно-коричневого платья носовой платок, – она всеми фибрами души ненавидела этот мрачный цвет, – высморкалась в него, и… разрыдалась в голос.

Неожиданно она услышала легкие шаги и быстро вытерла лицо уже несвежим платком, так и не успев подняться с травы, как перед ней стоял тот самый француз-гувернер. Маша не растерялась:

– О, месье Серж, если не ошибаюсь?!

Молодого человека удивил мягкий тембр ее голоса и та светская интонация, с которой была произнесена фраза.

– Да, сударыня, это я. А вы – Мария, я видел вас в светелке за шитьем.

Девушка кинула. Серж протянул ей руку:

– Вставайте, не то можете простудиться. Сидеть на земле небезопасно.

Мария, пораженная предупредительностью и галантностью собеседника, протянула ему руку. Он нежно сжал ее ладонь и, поддерживая под локоть, помог подняться.

– Благодарю, вы очень любезны.

– Право, сударыня, вы меня удивляете правильностью своей речи, вовсе не соответствующей простой белошвейке, – удивился гувернер.

– Да, покойная жена Виктора Петровича была бездетна и занималась со мной как с воспитанницей. Когда она умерла, барин женился на Елене Леонидовне, и все резко изменилось. Сначала меня никто не замечал, я тогда хотела, чтобы это продолжалось как можно дольше, а потом меня отправили к девкам – расшивать вензелями белье, скатерти и носовые платки. Вот и вся моя история. Так из барской воспитанницы я превратилась в белошвейку.

Серж внимательно смотрел на собеседницу: она была хороша, даже несмотря на то, что глаза ее несколько припухли от слез. Он не сдержался и, следуя некоему безумному внутреннему порыву, привлек девушку к себе и страстно поцеловал. Та же, не ожидая такого поворота событий, обмякла в его руках, совершенно потерявшись во времени и пространстве.

Поцелуй был страстным и долгим, Серж несколько поднаторел в любви с Еленой Леонидовной, да и ранее у него были увлечения, правда, не заходящие столь далеко, как с хозяйкой дома.

Когда же они начали одновременно задыхаться от продолжительности и нахлынувшего волнения, Серж прервал поцелуй, а обессилевшая Мария прильнула к его плечу. Молодой человек с удовольствием и даже с некоторым трепетом держал девушку в своих объятиях, та же не сопротивлялась, а напротив, обняла за шею и, заглянув прямо в глаза, спросила:

– Зачем?

Серж растерялся, не понимая вопроса:

– Что, зачем?

– Все это… Ну, то, что сейчас произошло между нами? – чуть слышно спросила она, все еще не восстановив дыхания от волнения и переполняющих ее чувств.

– Я… я… – начал мямлить гувернер и неожиданно для себя признался, – я люблю вас.

– Странная у вас любовь месье: мне признаетесь, а каждую ночь проводите с хозяйкой…

Серж вздрогнул, отстранившись от девушки.

– Не удивляйтесь, в доме ничего не утаишь. Прислуга все видит и все замечает. Тем более что Елену Леонидовну особо недолюбливают и постоянно сравнивают с покойной хозяйкой: та была очень доброй женщиной. А для прислуги позлословить на счет новой хозяйки – единственная радость. Так-то вот, месье.

– Маша! – молодой человек схватил за руки девушку и начал целовать их. Та снова пришла в замешательство и растерялась. – По поводу хозяйки – правда, но я не люблю ее. Она сама ночью пришла ко мне, не мог же я ее выгнать?! Я, право, не знаю, что мне делать?!

– Да ничего, спите с хозяйкой, а мне ничего более не говорите о любви. Как можно любить одну, а спать с другой?

Серж, немного поразмыслив, сказал:

– Думаю можно, но все зависит от вас! Давайте уедем из этого дома вместе!

Маша засмеялась:

– Куда? Что мы будем делать и на что жить? Да и паспорт мой – у хозяина. Как вы сможете его получить?

– Ну, паспорт – не проблема, я поговорю с хозяином, как мужчина с мужчиной. Да и потом не забывайте, на дворе 1863 год, крепостное право отменили два года назад, и вы вольны покинуть барский дом, если того пожелаете.

– Да, действительно, я как-то не думала над такой возможностью. Но…

– Вы хотите спросить: на что мы будем жить? Но первое время у меня есть деньги. Уедем в Москву, я давно мечтал туда отправиться, снимем дом, поженимся. Соглашайтесь, умоляю!!!

Маша колебалась: пылкий молодой человек буквально сразил ее своим откровенным признанием, бурей чувств и эмоций, но она прекрасно понимала, что ей предоставляется наконец возможность покинуть опостылевший дом, где над ней все насмехаются. Возможно, даже она полюбит его, но позже…

– Да, – ответила она, – и как можно быстрее.

* * *

Виктор Петрович, как обычно, в последнее время страдал сильнейшей подагрой и не покидал своих покоев и, когда перед ним предстал молодой гувернер, он необычайно удивился, привыкнув к тому, что все решения принимает жена, позволяя ему доживать спокойно свой век.

Барин, обложенный подушками, с ногами, опущенными в тазик с горячей водой, спросил:

– Что вам угодно, месье Серж? Что за дело такое привело вас ко мне? Неужели оно не под силу Елене Леонидовне?

– Вы совершенно правы, сударь – не по силу. Я прошу вашего дозволения жениться на Марии, белошвейке, дочери Евдокии.

Виктор Петрович болтнул ногами в тазике с водой и произнес:

– Отчего же дозволения, голубчик? Маша – не крепостная девка, а белошвейка, получает за свой труд деньгами. А что касательно женитьбы… – он внимательно посмотрел на непрошеного визитера. – Подумай, прежде чем принять решение. В моем доме прижилась легенда: якобы девица сия – внучка самого Наполеона Бонапарта. Во время войны 1812 года он разместил свой штаб именно в нашем доме, который сгорел впоследствии. Так вот, бабка моей белошвейки прислуживала ему: стирала там, убирала комнаты и тому подобное. Ну и, мол… Сам понимаешь, Наполеон – тоже мужик, только французский. Сам-то ты – потомок неудавшихся завоевателей?

Серж кивнул.

– Эта история меня не пугает.

– Ну, коли так. Женись, жаль белошвейка она хорошая, ну да, ладно другую найдем. Думаю, Маша вбила себе в голову миф о красивой жизни. Жена моя покойная уж больно баловала ее, прямо как родную дочь, что Бог не дал.

Прислуга подлила в тазик горячей воды.

– Марфутка, позови управляющего Степана Макаровича, и немедля. Да пусть паспорт Машки Французовой захватит.

Девка мигом скрылась за дверью. Серж в очередной раз пришел в недоумение:

– Простите, как вы сказали? Французовой?!

– Да, дорогой мой, месье. Два года назад, когда царь-батюшка решил, что исконно русское крепостное право тормозит развитие нашей империи, и освободил крестьян, дав им свободу, с которой они, кстати, до сих пор не знают чего делать, встал вопрос паспортов для всей этой армии дворовой прислуги. Так вот некоторых я записал по их ремеслу: скажем, Кузнецовы, или Лаптевы, или Свинаревы. А Машку – по семени, как Французову. А вы видели у нее на шее золотой луидор, мол, подарок самого Бонапарта?

– А вы сами, Виктор Петрович, верите в ее золотой луидор?

– Хм-хм…. – усмехнулся хозяин. – Я мальчишкой тогда был, но бабку ее помню – красавица, чего греха таить: ни один француз не устоит! А луидор… Ценная монета, пожалуй, на дороге не валяется. Так что, думаю, история происхождения моей белошвейки вполне правдива.

* * *

На следующий день рано утром Мария Французова получила свой паспорт из рук самого управляющего.

– Смотри, девка, не дури. Мир он соблазна полон, – изрек умудренный опытом Степан Макарович.

Маша слегка поклонилась и взяла паспорт.

– Благодарю вас на добром слове. Да только с соблазнами я как-нибудь теперь сама разберусь, да и жених не позволит в них погрязнуть.

– Ох, Мария, научила тебя покойная барыня премудростям. Говоришь уж больно складно, прямо как дворянка столбовая. Да, ну ладно, теперь сие не мое дело, пусть о тебе месье Шеффер беспокоится.

Маша прямиком направилась в сою скромную комнату за вещами, которых много не набралось, – небольшой узелок, да и только. Вскоре за ней зашел ее жених, Серж Шеффер. Он сгорал от нетерпения увезти девушку подальше, остановиться на ночь в какой-нибудь гостинице, и тогда…

* * *

Экипаж, поскрипывая рессорами и постоянно подпрыгивая на кочках, двигался из Смоленска по направлению к Ярцево. Уже темнело, когда Серж и Мария добрались до города, решив заночевать в местной гостинице с умопомрачительным названием «Ренессанс». Молодой человек оплатил номер с большой двуспальной кроватью, зарегистрировавшись в книге для гостей как «супруги Шеффер». Коридорный выдал им ключи и, подсобив с багажом, у Сержа был увесистый саквояж, проводил до номера.

Сервис был, конечно, сомнительным, – молодой человек сам открыл дверь и, подхватив саквояж, оставленный коридорным тут же у стены, вошел в их временное пристанище. Маша последовала за ним и огляделась: в номере царил полумрак, свечи стояли в канделябрах, но были не зажжены. Двуспальная кровать привела девушку в некоторое замешательство. Но она, решив покончить со своей девичьей робостью раз и навсегда, спросила:

– И это – наше брачное ложе?

– О, да! Не совсем, правда, брачное. Но, если хочешь, обвенчаемся прямо завтра в ближайшей церкви. Свидетелей найдем в гостинице, какую-нибудь приличную благообразную пару.

– Конечно, – охотно согласилась Маша, страстно желавшая стать мадам Шеффер.