Золотой братик

Медицинский кабинет, приборы и прозрачные шкафы… Они посадили на высокий холодный стол и наклонились над локтем; переглянулись и тут же один отошел и зазвякал пугающими инструментами. Другой аккуратно смывал с локтя подсохшую кровь:

– Об железяку какую-то стукнулся? Сейчас зашьем, и следов не будет…

Резче и противней запахло антисептиком. Близнецы сделали все очень быстро, и больно почти не было. Дай перевел дыхание и потер лоб, чтоб голова не кружилась. Один из них вдруг замер с использованными, в крови, салфетками в руках, смотрел-смотрел на Дая, и взгляд становился растерянным, почти испуганным. Его брат оглянулся, подошел и встал плечом к плечу, тоже уставился. Дай испугался и съежился. Близнецы переглянулись. Первый спросил тихонько:

– Ты видишь?

– Вижу… Брови-то… Ноздри, губы… уши вон… и лицевой угол… Посадка головы… Осанка… А руки-то, руки… Очень похож.

Второй, который Аш, спросил у Дая:

– А где ты родился?

Дай пожал плечами.

Близнецы опять переглянулись, первый хотел еще спросить, но Аш его удержал. Тогда он посмотрел на окровавленные салфетки в руках и выражение лица стало непонятным:

– Я хочу с этим разобраться. Немедленно. Такое сходство… Не может быть случайным. Надеюсь, этого хватит. Я в лабораторию.

Дай вздохнул и хотел слезть со стола, но Аш подошел и обнял, положил ладонь на лоб, сказал тихонько:

– Какой ты маленький… Но храбрый…

Сквозь медицинские запахи от мальчика, что его обнимал, пробивался запах Юма: немного горечи и моря, немного липового цвета. И тепло, живое, знакомое, и тот же точно сердечный ритм, что и у Юма… Дай глубоко вздохнул и вдруг уснул.

Проснулся он почему-то лишь к вечеру, слегка испугался незнакомого места, но тут же все вспомнил. Повязка дружелюбно обхватывала локоть, как ласковая ладонь. И пить очень хотелось, и съесть бы что-нибудь. Он встал с кровати, растерянно оглядываясь. Безликая гостевая комната, очень чистая и пустоватая. Зачем его положили здесь спать? Вот Гай-то устроит выволочку… Со звоном в ушах… Когда он ругается, даже негромко, все равно в ушах звенит от страха… И нервы скрючиваются. Со сна знобило, да еще близнецы сняли с него испачканную в крови одежду. Как это он так крепко уснул, что ничего не почувствовал? Он тихонько прошлепал по холодному полу к приоткрытой двери, выглянул. Близнецы были где-то близко, он слышал их тихий разговор на незнакомом языке. Они так похожи на Юма. Он даже думать не хотел, почему они такие милые и хорошие, и побежал на их голоса.

– А, мышка проснулась! – улыбнулся навстречу тот, которого звали Ашем. – Ты не волнуйся, мы с Гаем поговорили, он разрешил тебя здесь денька на два оставить. Ты согласен?

Дай кивнул. Конечно! В этом доме интересно. Другой просто ему улыбнулся, принес новую великоватую одежду, помог одеться так, чтоб меньше тревожить локоть. Потом провел ладонью по макушке:

– Пойдем ужинать.

Вкусная еда, слегка напомнившая Айр, Дая утешила. Особенно сладкое молоко. Близнецы ели неохотно, говорили тоже – только улыбались. Дай почувствовал, что им хочется что-то у него спросить, но они не знают, как. Потому что взволнованы чем-то. Тем, что они нашли в его крови? А что там можно найти? Он вопросительно улыбнулся. Тот близнец, что сидел ближе, погладил его по голове и спросил:

– Тебя ведь «Дай» зовут? Нам Гай сказал. Скажи-ка… Ой. Извини. Ладно, вот посмотри. Ты правда его знаешь? Гай сказал, он сам тебя сюда привез.

Дай посмотрел на цветной и объемный, как кусочек мира, снимок в руках у Аша. Там был Юм. В своих одеяниях черных, синеглазый и слегка почему-то страшноватый. Слегка чужой даже, но со знакомым белым ободком на голове. А вокруг Храм, только незнакомый, не тот, что в Венке. Тот бы Дай сразу узнал. Он коротко глянул на близнецов, кивнул и снова уставился на снимок. Аш вздохнул и отдал ему твердый квадратик.

Юмис смотрел серьезно и неотклонимо, без тени улыбки. Такого взгляда Дай от него никогда не встречал. Словно улыбка скрывала чудовищную мощь, которую Дай чувствовал всегда, но впервые осознал как реальную, а не волшебную в нем тогда на Айре, в Храме. А Юм ведь на самом деле обладает властью. Ему никто никогда не возражает, он делает, что хочет, с миром и с людьми. Он все может… Он волшебник. Очень опасный волшебник. Он – сила. Но он все равно хороший. Он как солнце в высоком небе.

– А ты давно его видел?

Дай положил снимок, загибая пальцы, посчитал дни – получилось не так и много. Показал близнецам.

– Всего двенадцать здешних дней назад, – близнецы переглянулись. – В реальный день его Праздника. Мы-то думали, это эхо… А он сам здесь был.

Какого-какого праздника?

– И был здесь ради этой мышки, – они оба уставились на Дая синими глазищами совершенно так же, как тагеты. – Кто же ты такой?

Да они и есть тагеты, запоздало сообразил Дай. Сильнее Дай и не видел… Кроме разве что Юма. И Артема. Близнецы жутковато медленно переглянулись. Потом один таким же медленным, словно подводным, жестом закрыл лицо ладонями. Точно так же, как Гай тогда во дворе у фонтана! Другой пихнул его в бок и сказал Даю:

– Мы теперь тоже будем за тобой присматривать. Юмис, конечно, тебя Гаю доверил, но тот что-то за тобой не следит. Мы последим. Чтобы больше таких историй с планером не случалось.

Про планер-то они откуда узнали?

Он прожил у них не два дня, а целых три. У близнецов интересно. Они все время включали музыку и временами даже пританцовывали. Дай научился за ними этим простым движениям, и сам им показал, как умеет держать равновесие. Жили они на втором этаже, а на первом – небольшая, но оборудованная всякими суперсовременными штуками амбулатория: все туда приходили лечить простуды или ссадины, и там Ай еще разок взял у него кровь из пальца и еще зачем-то состриг с макушки пару волосков. Еще был подвал, куда близнецы по очереди скрывались, но что там, Дай не любопытствовал – тоже что-нибудь медицинское. Лаборатория, куда они унесли исследовать его кровь.

Однажды под утро, ответив на вызов, Ай шумно скатился по лестнице, а через несколько мгновений, взвыв форсажем так, что дом вздрогнул, небо раскроил и ушел в сторону степей тяжелый люггер. Орбитальный, очень мощный. Дай целых полчаса потом не мог заснуть, раздумывая, что случилось, и где, интересно, близнецы этот люггер прятали? Он ведь в своих всегдашних поисках камней все вокруг дома уже обошел. Ничего похожего на гараж нигде не было.

Ай появился к полудню. Люггер он посадил на поднявшуюся из-под земли керамлитовую площадку. Дай выбежал наружу, едва только услышал гул люггера. Аш вышел за ним; усмехнувшись, наступил на ничем не примечательный керамлитовый квадратик в стороне от дорожки. Дай даже подпрыгнул и засмеялся, когда сразу после этого целый газон, вместе с кустами цветов и мячиком, которым они с Ашем утром играли, приподнялся и поехал в сторону. А из темной стальной глубины поднялась мигающая оранжевыми посадочными огнями платформа для люггера. Дай подкрался к краю и заглянул – в темноте поблескивал темный большой бок нефа. А дальше еще что-то большое. Да тут целый ангар. А он думал, для чего тут среди парка такое поле просторное, только кустики и рабатки. Он оглянулся на Аша. Тот улыбнулся и объяснил:

– Это же Берег. Не нужно, чтоб вся эта техника маячила на виду. Мы и летаем-то лишь в крайнем случае.

Да, в небе над Берегом никогда не было машин. Дай обернулся к выпрыгнувшему из люггера Аю. Что там был за крайний случай? Ай подходил, неся под мышкой куртку, а в тонкой руке – тяжелый докторский чемоданчик. Улыбнулся Даю, а Ашу устало пожаловался:

– Эти лошадники правда дурковатые. Носятся по ночам с факелами, кони. Один и загремел, только повезло дураку, не убился. Так, переломы да шок, долго пришлось возиться. А они еще и не сразу позвали. Табун придурков. Боялись, что мы его в госпиталь отправим.

– Отправил?

– Отвез уже. А есть будем?

Близнецы работали. Они лечили весь Берег, но главным их делом была другая работа – и Дай все-таки узнал, что в подвале. Часть первого этажа, кроме больнички, и два этажа подвала занимала большая лаборатория. Один из близнецов весь день сидел там, а другой возился с Даем и «вел прием», то есть поджидал пациентов. Дая они обследовали целиком. Над ним и в Венке все голову ломали. Он был настоящим инородцем, совершенно неведомым, и привык уже, что люди недоумевают. Сколько он уже о себе слышал про странный фенотип и про далекую расу… Но близнецы время зря не тратили. Насколько Дай понял, они и были именно ксенологами. Потому, наверное, и жили на Берегу, что здесь много всяких детей чудесных. Дай и для них оказался «неведомой зверюшкой», но это их не обескуражило, словно они по крови узнали о Дае еще что-то важное. Стали очень ласковые, заботливые. Между прочим синтезировали обезболивающее для Дая и во время перевязок использовали. Подействовало хорошо. Еще состряпали и жаропонижающее, «на всякий случай», но испробовать не было повода. Он им доверял как Юму. От них пахло, как от Юма. Они говорили с его интонациями. Они стали – любимые. Подарили мячик, игрушечный летающий люггер и золотое тяжеленькое яблочко с кнопочками: разворачивался экранчик, и выбирай любую музыку. Сколько хочешь музыки… У них – точно такие же, только добрее, глаза. Синие. Но не настолько невыносимо синие, как у Юма.

2. Василиск из Каменного леса

А потом повязку совсем сняли, и пришлось возвращаться. К Гаю. Ну, ничего… Надо терпеть. Через парк одному идти страшновато, и все казалось, что с того дня, как большие мальчишки поймали и запустили на планере в небо, прошло много дней, а не три. Но как только он вошел в дом и во дворике у монотонно плещущегося фонтана увидел – и услышал – Гая, все стало обыкновенным. Тишина, уроки, окрики, одинокие игры у воды или в пещерке, куда он перетаскал все свои каменные сокровища. Он там в пятне солнца выложил такой красивый узор из камешков, что сам улыбался, когда вываливался в уютное пространство пещерки из своего змеиного лаза.

Ребята ни о чем после его возвращения не расспрашивали, только Уни потрогала шрамчик на локте, будто бабочка крылом коснулась. А потом вспрыгнула на большой камень, перекинулась назад себя и улетела, жмурясь от солнца, в жаркое небо большой птицей. Она правда птица, как он и подозревал. Дай вздохнул поглубже, чтоб не заплакать. Нечего и мечтать показать ей свой поблескивающий каменный узор в пещерке, показать, как оживают и теплятся светом камешки, если к ним ласково притронуться… Птица. В его змеиный лаз ни за что не полезет.

Уни впервые обернулась у него на глазах, но он уже не изумился – знал, что многие в кого-нибудь превращаются. Рыжая Машка, например, вообще чаще бывала лисой, чем девчонкой. Она все шныряла в парковых кустах и что-то вынюхивала, а потом пыталась рассказать что-то невероятное про запахи и звуки. Для Машки запахи – как для Гая старые книжки. Или для него самого – голос Юма. Сходишь с ума, и все. Поэтому он Машку слушал сочувственно, а она ему за это показала интересную скальную осыпь: там среди темных осколков оливинового габбро встречались массивные удивительные брекчии камней, которые он даже не умел распознавать. А еще он там, как и предполагал, нашел впаянные в породу зелененькие кристаллики хризолитов. Красивые, только выковырять нечем. Правда, когда он там копался, откуда-то взялся Ай и прогнал, ласково, но непреклонно, сказал, что тут опасно. А чего опасного… Но зато он пообещал и хризолитов и еще, например, каких-нибудь разных халцедончиков. Дай улыбнулся: халцедонов прибой катает сколько угодно: и сердолики, и агаты, и даже оникс. Вообще в гальке сколько хочешь сокровищ, а их никто не видит. Интересно стало выяснить не только то, что близнецы за ним в самом деле «присматривают», но и что Ай знает правильные названия камней и даже узнает некоторые. Дай ему за это показал, как умеет просить камни светиться. Надо только очень, очень ласково коснуться. Тогда в камешке проснется его крохотная суть и теплом толкнется в пальцы.

Превращались в животных все. Гай, Аш и Ай, наверное, тоже, только он никак не мог догадаться, в кого. Смутно вспоминая прежнее, Дай жалел Торпеду. Уж она бы здесь наверняка сразу бы в дельфина превратилась и из моря бы не вылезала… Один мальчик из их тихой компании превращался в большую лохматую собаку, но только ближе к вечеру, потому что днем было слишком жарко. Зато у вечернего костра он укладывался огромным, мохнатым и теплым сенбернаром, и те, кто помладше, торопились возле него пристроиться. Дай с Уни тоже, они вообще были тут самыми маленькими. Другой мальчик превращался в худого полосатого, большелапого тигренка, девочки, не считая Машки и Уни – одна в рысь, вторая в какую-то другую большую кошку, с шальными желтыми глазами и россыпью черных пятнышек по песочной шкуре. Дай долго не знал об их превращениях, потому что Гай поначалу не разрешал слишком долго сидеть вечером у костра и «слушать всякую детскую чушь» – а они все превращались лишь ближе к ночи. Они были – ночные животные, даже Уни – сова, и, наверное, ночью в парках было жутко и интересно. Дай, засыпая в скучной кроватке, пытался представить, как они там крадутся, прыгают, играют, а луна обливает их сверху серебряным светом. Да, здесь была луна. То золотой месяц, то серебряная веселая тарелка. Хотя во всех атласах было написано, что у Дома луны нет. Но это же Берег. Волшебное место. Все-таки хорошо, что Юм его сюда привез.

Дневным животным был Эташа. Эташа умел превращаться в долгоногого веселого жеребенка, а в обычном облике был двенадцатилетним, лохматым и ни секунды не мог усидеть на месте. Вскорости после того, как Дай с ними со всеми познакомился, Эташа среди ясного дня, пометавшись вокруг ребят, вдруг превратился в беленькую лошадку и унесся прочь в кромке воды, только брызги разлетались и сверкали. Дай оцепенело смотрел вслед, пока кто-то из старших мальчишек его не взъерошил и не сказал что-то успокаивающее. Мир перестал казаться реальным. Вечером, когда Гай его отпустил на костер, он глаз не сводил с совершенно обыкновенного, шумного Эташи в запачканной на пузе футболке. Он даже тихонько потрогал его за локоть. Эташа оглянулся, посерьезнел на секунду, потом мотнул кудлатой выгоревшей башкой и тихонько засмеялся по-лошадиному.

Больше он внимания на Дая не обращал, как и обычно. Но на следующее утро, когда Гай отпустил гулять перед уроками, он ждал внизу, у ступенек крутой, вырезанной в ракушечнике лестницы. Дай скатился к нему почти кубарем. Эташа улыбнулся немножко застенчиво, потом вдруг взял Дая за бока и немножко приподнял:

– Да ты совсем легкий!

Дай тут же стал еще легче.

– Ух ты, – изумился Эташа, и взгляд его замерцал, как у тагета. – А, ну ты же вообще совсем волшебный. Никто не знает, что ты можешь… Но ты хороший и маленький. Хочешь покататься?

Дай перестал дышать и даже ладошки к груди прижал. Эташа опять застенчиво улыбнулся, потом запрыгнул, как и вчера, на высокий камень и немного неловко перекинулся назад себя через голову. Дая чуть толкнуло что-то невидимое, а Эташа опять рассмеялся по-лошадиному и затанцевал веселыми копытами.

У него была шелковистая, под солнцем серебряная, шерстка, длинная-длинная гривка и неподкованные светлые копыта. Он катал боявшегося крепко вцепляться в гриву Дая очень осторожно. Косился насмешливо. И с тех пор всегда превращался в лошадку и катал, если Дай прибегал к нему и трогал за локоть.

Но и ему, и Уни с кружевами, и близнецам, к которым бегал через день просто повидать их, он боялся надоесть. Поэтому чаще бродил один. Подумать было о чем. Еще когда Эташа первый раз превратился, в голове вдруг родилась мысль: «А я?», и с тех пор выросла в громоздкую головоломку. Он тоже должен в кого-то превращаться. Только как? Но он эти мысли терпеть не мог. Потому что сомнений не было, в какое именно животное он должен превратиться. Даже Гай обзывается «Змеенышем подколодным», когда уж очень злится… И еще он гибкий не по-человечески. Змеей Дай не хотел быть. Змей все ненавидят. А он еще и чужая змея, лусут, инородец. Может, у Гая для ненависти причины есть? Он знает что-то такое о Дае – плохое. Иначе бы не злился бы так, и не ворчал бы, что «Юмис делает глупость». Какую глупость? Нет, змеей он не хотел быть. Почему, ну почему Гай его ненавидит? Золотое яблоко с музыкой отобрал в первый же вечер, хотя Дай включил звук очень тихо… А игрушечный люггер и мячик у близнецов остались, но Гай настрого запретил ходить в гости, мол, нечего отрывать их от важной работы…

Обидно. Тоскливо. Хочется к Юму.

Время текло поверх, совсем не задевая этого тихого мира. Океан, солнце, скалы. Белые домики, костры вечером, уроки по старым-старым учебникам. Никакой связи с внешним миром, будто Берег – совсем в другой вселенной, чем Венок и все остальное… И никто ничего не объясняет. Дай даже не сразу понял, что Берег находится не на Айре, а на Доме… Уснул в своей комнате у Артема, проснулся – уже это море синее, солнце, лето… Он не понимал, почему это лето не кончается, ведь сколько уже месяцев он тут? Давно пора быть зиме, наверно…

Да и вообще мало что понимал. Может, Юм думает, что он не дорос до объяснений? Что всем доволен и не ломает себе голову, пытаясь найти объяснения сам? Что ему нужна лишь эта простая жизнь, состоящая из солнца-моря-игр-уроков? Ну, уроки – значит, уроки… Он занимался добросовестно. Не хотел быть неучем. Но как учиться, если никакого выхода в сеть? Только бумажные книжки? И – читай и разбирайся во всех правилах сам? И – никто не проверит, мол, для себя учишься? Кончилась первая часть учебника легийского языка, и Гай принес вторую, и еще яркие тоненькие детские книжки. Язык становился привычнее, но Дай не очень понимал, зачем он его учит, если говорить не сможет. Понимать других? Он в Венке видел несколько ребят-легов, но и только… Тоненькие книжки он все же прочитал и все понял. Простые истории типа «что такое хорошо и что такое плохо». А вот в старых, взрослых книгах со стеллажей было куда больше интересного. Настолько интересного, что он иногда даже вместо прогулки садился где-нибудь в закутке за стеллажами, и читал в синей, проколотой сквозь щели ставней узкими лучами, тишине. Гая это почему-то сердило. Он, если замечал, отбирал тяжелые свои сокровища, ругал, что взял без спроса, и гнал гулять. Дай не обижался. Он сам свои камешки с легким сердцем давал подержать разве что Уни или близнецам. Покорно отдавал книгу и шел гулять. Но к книжкам все равно тянуло. Там было скрыто старое знание, которого не найдешь в телесказках, электронных энциклопедиях или детских учебниках. А Гай это знание сторожил.

Дай попробовал как-то подсчитать, сколько дней этого вечного лета прошло после того, как появлялся Юм. Но дни были так похожи один на другой, что спутались. По исписанным тетрадкам с упражнениями тоже было ничего не понять, одно видно – сначала корявый, теперь почерк стал легким и четким. Значит, времени много прошло… Почему больше Юм не приходит? Чем он занят на своих высоких небесах? А ведь Гай, наверное, знает, где он…

Несколько дней Дай собирался с духом. А Юм снился каждую ночь, далекий и чужой. Дай просыпался ночью от собственного умоляющего шепота. И каждый раз снова переживал мучительное осознание немоты. Становилось страшно, так страшно, что любая степень злости Гая больше не имела значения. Дай написал на бумажке несколько вопросов и весь день копил отвагу. Вечером за ужином Гай читал книжку и на Дая даже и не взглянул ни разу. Тогда, после его ухода помыв две тарелки и две чашки, он поднялся по пыльной лестнице с кривыми разновысокими ступенями и тихо поскребся в резную, серую от времени и известковой пыли дверь, за которой было жилье Гая.

Тот распахнул дверь сразу, как будто слышал, как Дай поднимается.

– Чего тебе?!

В узких глазах блеснула ядовитая ярость. Дай упрямо наклонил голову. Гай фыркнул. Взял протянутую бумажку немного брезгливо:

– Хоть писать-то научился… Ну! Да какое тебе дело до Юмиса? Когда придет, тогда и придет. Я не знаю. Когда захочет… На кой ты ему сдался вообще, я не понимаю. У него ни одной лишней секунды нет, а он столько времени на тебя тратит… Кто ты такой? А с чего ты взял, что я знаю? Если даже сам Юмис не знает? Мы только подозреваем. Ты маленькая скрытная змея, вот и все. От тебя чего угодно можно ждать. В тебе же какая-то чудовищная чужеродность. Это все чувствуют. Ты ж не прижился в Венке. А что здесь тебе хорошо, так потому, что здесь Берег и ребята сами все со странностями и потому тебя терпят. Ты постарайся им глаза подолгу не мозолить. На тебя смотреть противно. Ты здесь чужой. Змей никто не любит.

Дай кивнул (все, что сказал Гай, было понятно: ведь в школе он тоже был чужой и всем противен), забрал у него листок, бездумно сжег в лепестке синего пламени, даже не заметив, что Гай попятился; потом повернулся и осторожно спустился по лестнице. Шаги были неприятно мягкими и ненадежными. Поэтому он не торопился. По темной, расчерченной узенькими полосами ночных лучей галерее прошел к себе. Открыл заскрипевшие ставни. Их дерево было легким и пересохшим от солнца, но все равно тяжело их отталкивать… Потому он обычно окно и не открывал.

Мир показался совсем незнакомым. Пахло мокрым соленым песком и приторными ночными цветами. Черная бездна стояла над тихим морем. Здесь на Доме совсем не такое небо, как на Айре. Легийской галактики из этого полушария не видно, лишь несколько крупных звезд самого Дракона, и где-то на самом дне неба серебристая пыль очень далеких чужих звезд. Над южным горизонтом небо пересекла золотистая искорка. Большой корабль. Потом с запада на восток через зенит прошел продолговатый огонек – на востоке под утро показывается один из терминалов. Это в атмосфере над Берегом ничего не летало, а вот космические корабли здесь чертили небо куда чаще, чем над Венком. Это же Дом. Столица Империи… Но это все не в его мире. Эта высокая космическая жизнь его не касается. И нечего смотреть в небо. Летать он не будет. Змеи не летают, а ползают. И на них противно смотреть.

Дай зажмурился, припоминая заваленные снегом или сияющие зеленым весенним дымом парки Венка, школу, нарядные учебники, черные космические карты в каждом классе – и ребят. Артема и космический корабль, куда он как-то взял с собой. Храм. Юма в черном и в серебре… Как это все давно было. Где же Юм подобрал его изначально? Зачем принес сюда? Не легийскому же языку учиться… А в Венке, наверное, уже весна. Камешки на дорожках вытаивают.

Артем ведь не сердился за то, что он инородец? За этот чужой фенотип? Ведь не сердился же? И те люди, из космоса, на больших белых кораблях? Нет, не сердились, только немножко жалели почему-то. А что его жалеть? Ведь Юму-то не противно на него смотреть? И Артему не противно. А близнецам, похожим на Юма? Им тоже не противно. Дай бы почувствовал… А все остальные люди значения не имеют. Дай снял сандалики и майку. Прогнуться назад без разминки стало больно, но он только губу закусил. Коснулся ладонями теплой поверхности пола, утвердился, поиграл равновесием, потом почти без рывка встал на руки. Да что же все так трудно-то? Можно подумать, он раньше не расстраивался…

Минут десять Дай издевался над мышцами, пока не взмок и не пришла наконец горячая невесомость и легкость истинных движений. Можно играть по-настоящему, а внутри проснулся тайный волшебный ритм, в который нужно попадать даже дыханием… Скорей бы подрасти, чтобы руки и ноги стали длинней…

Скрипнув, отворилась дверь. Дай пальцем правой ноги отвел со лба разлохматившиеся мокрые космы. У Гая были круглые глаза. Дай усмехнулся. Людям в страшном сне не представляется, что можно так переплестись. Но он все же забеспокоился, извернулся, сильно толкнулся ногами от пола, распрямился, влетев в полосу ночного света из окна и невесомо приземлился.

– …Юмис видел это?

Дай кивнул. Еще бы. Если б не эта игра в Храме, то Юм не принес бы его на Берег. Но он ведь совсем не злился, что тот белый столб расплавился. И венок тот беленький он носит.

– А ребята здесь видели?

Дай отрицательно помотал головой.

– Вот и не надо.

Дай кивнул.

– Хоть что-то ты понимаешь… Ты – огненосная тварь. Василиск. Знаешь, я хочу тебя убить. С первого же мгновения, как заподозрил, что ты такое. Не хотел тебе говорить, когда ты пришел сегодня, пожалел. И сейчас пожалел, думал, ты все же маленький, плачешь, наверно. А ты тут… вьешься. Гадость такая. Мерзость. Да нет, не бойся, конечно, я тебя не трону, я же обещал Юму, что все с тобой будет в порядке.

Дай снова начал дышать. Услышал треск цикад и шуршание волн снизу. Гай подошел ближе:

– Но все мои инстинкты бунтуют. И ребята, если догадаются, убьют. Они-то ничего не обещали никому. Не этот мир породил тебя. Ты маленький, глазками своими детскими смотришь доверчиво – но ты ведь змей. Чужой огненосный змей. Василиск. Враг. Дитя Хаоса, разрушитель, убийца. Юмис зря отказывается в это верить.

Прошло несколько дней. Гай с Даем не заговаривал, не замечал его. Ел один, не смотрел, делает ли Дай уроки. Дай, конечно, не делал. И перестал есть в доме Гая. Сначала вообще о еде не вспоминал, потом, когда живот заныл, вспомнил. Пошел поел орехов, потом яблок в саду. Оказавшись на воле, долго бродил по берегу в кромке воды. Ну что ж. Василиск так василиск. Где-то слышал он это противное слово раньше… Василиски – всем враги. Хорошими не бывают. Только какой же из него-то василиск? Но ведь не врет же Гай. Но, может, ошибается?

Глаза не смотрели на солнце. На камешки тоже. Вообще ни на что. Заметить бы, если кто захочет подойти. В первые два дня ребята, завидев его, звали, махали руками, но он отворачивался и уходил. И даже убегал, если они пробовали догонять. Все звуки и голоса стали почему-то далекими и неразборчивыми. Хотя шуршание сухой травы или шорох песка под ногами он нормально слышал.

Он больше не прыгал и не бегал. Гимнастика стала противна. Большей частью он лазил по скалам или дремал в своей пещерке. Узор из камешков развалился, но он не обращал внимания. В первый же вечер остался спать тут, но ночью оказалось страшно холодно. Он в конце концов не смог стерпеть, выбрался, во мраке, спотыкаясь и ушибая ноги, кое-как добрел до дома Гая – там горел свет. Гай вышел навстречу, треснул Дая по затылку:

– Зараза. Где ты ползаешь? Тут живи, понял? Я должен знать, где ты. Иначе в подвал посажу под замок и сиди там.

Дай послушался. Сидел, лежал в своей комнате. Не читал – брал учебник, но не мог сосредоточиться. Иногда ночью лежал под кроваткой, потому что так было легче терпеть страх… Ему, в принципе, становилось все равно, где он и что с ним. И что будет. Надо подождать Юма. Пусть Юм сам скажет, что он василиск и всем на свете враг…

Однажды утром Гай куда-то задевался. Дай проснулся и почувствовал, что в доме никого нет. Он вяло поднялся только потому, что очень хотелось пить. Подобрал с пола грязные шорты и рубашку, надел; спустился к фонтану и попил. Посидел на бортике, слушая скучный плеск. Ни на берег, ни в скалы, ни в парки не хотелось. Пойти лечь под кроватку… Там успокаивающе пахнет известняковой пылью. Там тихо и полутемно… Он вернулся в дом. Книги молчали. Он заметил на полу выпавшую с переполненных полок, поднял, разгладил смятые страницы – непонятные извилистые буквы черными червяками вздернули красные ядовитые головки и поползли по скользким желтоватым листам. Он отшвырнул книжку и убежал. Постоял за порогом и вернулся, тихонько перевернул ногой беспомощно растопыривший обложку томик. Буквы и буквы. Иероглифы непонятные. Никакие червяки ниоткуда не выползают. Он подобрал книжку, закрыл и положил на полку поверх других. Провел пальцем по невыразительным корешкам плотно стоящих книг. Может, тут что-нибудь где-нибудь есть про него? Где тут прочитать про василиска? Так ли уж это безнадежно плохо – быть этим чужим змеем? Может, бывают и хорошие василиски? Только как найдешь нужную книгу? Тут больше половины – на древних языках. Даже если и найдешь, ничего не вычитаешь…

Сказку, что ли, почитать? Находил же он тут где-то давно книжку с красивыми картинками. Парусники в облаках, принцессы, гномики… Он пошел высматривать детские книжки, но во всех комнатах мрачно и безучастно выстраивались темные переплеты. Где же он видел детские книжки? С узорчатыми переплетами, такие красивые? Гай, наверное, взбесится, если он к этим книжкам прикоснется… Наконец в полуподвале он набрел на разноцветные стеллажи. Переплеты оказались еще красивее и древнее, чем он помнил. Он даже не сразу решился их тронуть. Но в комнате стоял высокий стол, и было удобно тяжелую книгу на него положить и, лишь чуть-чуть касаясь, перелистывать страницы. Картинок не было. Да и сказка оказалась на легийском языке, Дай понимал одно слово из пяти, но терпеливо читал. Другую книжку он взять не решился. За одну-то, наверное, меньше попадет. Страницы в книге были непривычно толстыми, а буквы, кажется, рисовали кисточкой. Они даже казались живыми. Дай им, забыв обо всем, улыбался. Он разглядывал очередную, большую красную, изрисованную золотом букву заставки, когда по коридору промчался бесшумный вихрь и в комнату ворвался Гай:

– А ну руки убери!

Дай убрал и даже отступил. Потом шагнул к книге, хотел закрыть, но Гай рявкнул:

– Не смей! – он прыгнул к Даю, рванул за шиворот и отшвырнул в дверь.

Дай влепился лбом и носом в торец двери и от залившей глаза боли не смог устоять, выкатился на шершавый как терка пол коридора. Ободрал кожу. Вокруг потемнело от новой боли. В белую пыль ракушечника ярко и горячо закапало красным. Вскочив, он бросился прочь, но и трех метров не успел пробежать, как сзади настиг и опять ухватил его Гай – он рванулся, и воротником резануло по горлу, рубашка затрещала – в тот же момент Гай отпустил, и он опять с размаха покатился по обдирающему полу. Вскочил и оказался в углу. Ободранная кожа полыхала огнем, лицо онемело скривилось, красное, липкое и горячее текло сверху и мешало видеть. Он вжался лопатками в шершавую холодную стену, закрылся руками. Как больно!! Из-за легийской книжки?

– Я не хотел, – как из-за стены, глухо сказал Гай. – Я правда не хотел!

Придется еще помучиться. Дай опустил руки. Заколотило от боли, ослабев, он сел на корточки. Коленки часто сочились рубиновыми капельками, и густые темные змейки стекали по белой, запорошенной мелом коже. Со лба и из носа сильно капало. Совсем нестерпимо, до удивления, жгло левое плечо. Он посмотрел и все таки удивился – как будто красный скользкий чулок надели.