Жена художника

«Надо тянуть лямку жизни!»
Предисловие дочери

Моя мама, Медведская Нина Васильевна (19 мая 1927 – 15 апреля 2018) прожила не просто длинную жизнь в 90 лет, но счастливую, веселую, светлую. Хотя в ее судьбе были и война, и голод, и бедность, и болезни, и несправедливость. Но счастья, как она считала, было больше, и выражалось оно в творческой работе, путешествиях, новых знаниях и, конечно, в семье, любви, друзьях. Она жила будто не зная преград, ничего не боялась, рисковала, шутила, стремилась куда-то, все набирая скорость. Что бы ни случилось, всегда была наготове бесшабашная фраза: «Ничего страшного!» Такой уж характер, сильный и неугомонный.

С детства привыкшая к делу, не могла просто отдыхать. Работа спасала. Всегда, любая: и умственная, и физическая. «Я так люблю работать! – признавалась, будто оправдываясь, мама и в последние годы просила: – Дайте мне какое-нибудь дело». После 80 лет начала подводить память: «Учу, учу этот английский, и все никак», – сокрушалась мама, бабушка и уже прабабушка. И тогда мы с сестрой стали настаивать, убеждать и требовать, чтобы мама занялась важным делом – начала писать книгу о своей жизни.

«Я ж не писатель, – сомневалась мама, – не умею да забыла многое». – «Ничего, вспомнишь, постарайся, это очень нужно нам и внукам! Пиши историю семьи».

В жанре устного рассказа мама была неотразима. И не потому, что историк, лектор, экскурсовод, она говорила (по молодости, особенно) так эмоционально, заразительно, щедро отдавая знания, с неизменным юмором и симпатией к людям, что порой срывала аплодисменты, как актриса. После экскурсий часто приходила счастливая и говорила: «Опять не отпускали: вопросы, комплименты, цветы!» Маме нужен был пусть маленький, но успех, признание, уважение. До последних дней ей звонили, писали письма уже постаревшие ученики, приходили в гости, посвящали стихи, подписывали свои книги, дарили картины.

За мемуары мама взялась всерьез, писала подробно, но торопливо, перескакивая с темы на тему, где-то небрежно и поверхностно, уж как могла. Она вечно спешила, не дописывая слова, обрывая мысли, и многие события итожила одной и той же фразой: «Было очень интересно». Это единственное, что я как редактор все-таки вычеркивала. Остальное не меняла, пусть все будет в мамином стиле устного рассказа.

Приезжая летом в гости, я часами расшифровывала, печатала мамины рукописи. Потом мы усаживались на дачной веранде за чаем с пирожками, чтобы читать и править написанное. Как мама была увлечена, счастлива, довольна, что опять она в центре внимания (было такое, любила лидировать в больших и малых компаниях – смешить народ историями и анекдотами). Думаю, что писательская деятельность помогла маме сохранить ясный ум и немного продлила жизнь. Она была борцом и хотела быть долгожителем.

Мама Нина всегда много читала, а в последние годы увлеклась изучением ЗОЖ – здорового образа жизни, некоторые советы применяла к себе, пугая дочек (то уксус разводила и пила, то капли перекиси водорода, то голодать пыталась, то есть много соли), конспектировала, записывала полезную информацию по всем направлениям жизни. А потом вручала мне эти тетради. Храню их как память о маминой заботе и чудачествах. Часть этих советов решила вставить в книгу как еще один штрих к маминому портрету.

Перечитываю воспоминания и думаю: а если б Нина Филиппова осталась в Ярославле, закончив там старейший пединститут? Нет, не могла. Какая-то сила мотала ее, хрупкую девчонку, по стране, чтобы встретить у океана своего единственного – рыжеволосого Володю Медведского.

Родителей отца я не застала. Знала только, что приехали они из Белоруссии. Родился папа в приморском селе Новая Рудня. Все русые, а он, седьмой ребенок, – рыжий. Говорили – в деда. У единственного оказался и талант художника, который сам не сразу осознал. Вначале закончил рыбный техникум, а уж потом, после войны, – художественное училище. Работать начал мощно, страстно, развивая реалистическое направление в искусстве, и скоро стал участником всевозможных выставок. Часто уезжал на этюды по Приморью, в командировки на Север.

Дома командовала мама, шумная, веселая, как фейерверк. Мы так и жили долго по ее установкам: как мать скажет, так и правильно. Но главные решения в семье принимал папа, негромкий, мудрый, утонченный человек. В крепкой семье мы чувствовали защищенность. Но так недолго. Закончилось лихое студенчество, и папы вдруг не стало. Страшная болезнь. Как несправедливо, почему? Кажется, он был лучшим из нас, как солнце осветил путь семьи, с которого нельзя сбиться. Вглядываемся теперь в его картины, фантазируя и домысливая образ человека, который капельками живет в каждом из нас и требует быть к себе строже.

Мама, при всей своей энергичной натуре, не суетилась в жизни, не жадничала, определившись однажды и навсегда с профессией, мужем, работой, местом жизни. Была спокойна и верна своему причалу. Гордилась семьей. Никому не завидовала и не копила богатства. Жаль только, что не получила за 50-летний творческий труд ни званий, ни наград. Помню, когда маму, простого педагога, ветерана, провожали на пенсию, малый зал Приморской филармонии был переполнен ее учениками, друзьями, знакомыми. Слушая восторженные речи о маминых талантах, я не могла унять слез, а мама улыбалась со сцены, принимая цветы и грамоты. «Как ты это выдержала?» – спросила я позже. «Да я привыкла!» – засмеялась она.

Ученики ее любили. Помню, просыпаюсь ночью от приглушенного смеха, открываю дверь в гостиную, а там мама и человек 15 студентов. Вернулись с какого-то вечера, сидят на ковре, зажгли свечи, общаются, а в центре внимания, конечно, их педагог.

Жили мы скромно, в семье всего хватало, а лишнего не надо было. Так нас воспитывали. Мамины юношеские мечты об учебе в Ленинграде не сбылись, ну и что. Не страдала, не жалела – такая судьба. Вот только муж родной рано ушел, ее Володечка, талантливый художник, нежный отец. Еще 40 лет жила без него, но не с болью, а с любовью в сердце и счастливыми воспоминаниями. Своими рассказами увлекала внуков, которые теперь изучают творчество родного деда по картинам, гордятся его фамилией.

Не будучи официально назначенным семейным биографом, я всегда стремилась фиксировать важные события, вести дневники, хранить письма. За сыном записывала смешные детские фразы, этапы его взросления. Когда отцу исполнилось 50 лет, я, дочка-восьмиклассница, сделала ему в подарок альбом с фотографиями его произведений. Этот фолиант хранится до сих пор и дает объемное представление о многогранном творчестве художника. В мамину книгу я решила вставить редкие письма отца из далеких 60–70-х, писанные на Байкале, на художественных дачах Академичке и Андреевке, они добавляют подлинности семейной истории. Как и письма родителям студентки-журналистки с камчатской преддипломной практики.

Мамины письма… В них смех и слезы, страстное желание до последнего дня общаться, делиться, радовать, благодарить – море позитива и света. Я звоню, а она пишет в том же стиле, с той же легкостью и бытовыми подробностями, как в мемуарах. И все ждет, что я найду время и отвечу, чтобы получить конвертик, как раньше… Смешной совет из письма: «Надо тянуть лямку жизни!» – стал крылатой фразой в моей семье – готовое оправдание любым проблемам.

Для нас с сестрой родители были неразделимы. И в книге они тоже вместе. Мамины мемуары и папина биография, общие фото и его картины. А в целом – наша семья. Любимая сестра Ира последнее, что сказала мне на прощание: «Делай…» Я поняла – это про мамину книгу и про папину выставку к его 100-летию.

Выставка отца состоялась осенью 2020-го в Приморской государственной картинной галерее и дала яркое представление о масштабе и таланте художника Владимира Медведского. А внуки и правнуки впервые увидели его главные произведения, закупленные галереей еще в 60—80-е годы.

Издание этой книги – самое малое, что я могла сделать в ответ на мамину любовь. Записывая все, что хранила ее память, мама не слишком верила в то, что когда-нибудь ее воспоминания будут опубликованы. И вот книга у вас в руках.

Эти мемуары и письма, написанные просто и бесхитростно, без «писательского таланта», могут взволновать своей искренностью и полным отсутствием вымысла. Они позволяют максимально приблизиться к реальному ощущению ушедшего времени, попробовать прожить несколько мгновений со своими предками, постараться понять, как принимали они определенные решения в разные моменты жизни, что ценили, во что верили. Мне кажется, что детям, внукам, следующим поколениям родных и просто читателям важно это знать.

Елена Медведская,

член Союза журналистов РФ,

академик Евразийской Академии

телевидения и радио

Мемуары Нины Васильевны Медведской

Родным и близким семьи Медведских

на долгую память

с пожеланием любви и радости в жизни!

Начало записей 15.07.2010 года,

автору 83 года

1. Детство в селе Поемичье Костромской области

Я, Нина Филиппова, родилась 19 мая 1927 года и жила до 5 лет в селе Поемичье Нерехтского района Костромской области. Село расположено в 18 километрах от станции, куда добраться можно было только пешком или на лошади. Повзрослев, я часто приезжала сюда к родным.

Помнится, у въезда – небольшое озеро, от него сразу открывается вид на красивое село, расположенное на возвышенности. В селе 60 дворов, в центре главная улица, которая ведет к медпункту, магазину, школе. По середине улицы – перекресток, это вторая улица, где еще 12 домов. В центре села стояла большая, красивая церковь со звонницей, обнесенная высоким кирпичным забором. Через каждые десять метров на башенках забора были изображения святых. Строили церковь сто лет, до XIX века, на средства прихожан и меценатов. За забором церкви – кладбище, где хоронили священников, членов их семей, знатных прихожан из окружающих деревень. Все поселения, в которых была церковь, назывались селами, а к ним примыкало 10–15 деревень. Люди приходили в церковь венчаться, поминать усопших и по великим праздникам.

Рассказывают, что в селе никогда не было помещиков. Крестьяне назывались церковными, ибо платили подати церкви, то есть ее содержали – ухаживали, ремонтировали, проводили дороги, держали в порядке округу, оплачивали работу церковных служителей.

Большое озеро перед селом – это тоже история. В давние времена, когда строили церковь, не возили кирпич издалека, а делали прямо здесь. На месте озера были большие запасы глины, ее добывали, делали особую замеску, лепили кирпичи, сушили их, обжигали. Из кирпичей строили церковь и забор вокруг нее. Прочность была столь велика, что не разрушалась с годами. И только когда в селе организовали колхоз, церковь превратили в склад, а в 90-е годы стали разбирать забор на кирпичи. Исчезли школа, магазин и медпункт, жители разъехались, осталось 3 человека. И только летом приезжали дачники.

Это воспоминания моего детства и юности, ведь я любила здесь бывать. Тогда дома были ухоженные, перед каждым – палисадник с цветами, а за домом прекрасные сады, где росли рябина, вишня, яблоня и множество кустарников. Помнятся ярмарки в Нерехте после окончания уборки. Это богатая торговля, где делали запасы на зиму, проходили концерты самодеятельности, цирковых артистов, звучали музыка, смех, пение.

Здесь, в Поемичье, жили мои деды с семьями – Михаил (отец моего отца) и Иван Васильевич (отец моей матери). Они очень меня любили. Когда мы приезжали в гос-ти, я всегда у них пропадала. А на задворках, помню, жила старая бабушка Пияда. Она водила нас в сад по яблоки. А за деревней протекала речка Мелчинка, где мы купались. Воды по колено, но проточная и переходила в болотце с водяными лилиями. За селом был покос, и к концу лета сено складывали в огромные сараи, где мы любили играть.

2. Мои родители

О юности своих родителей я знаю немного, все по их рассказам. Отец мамы Лизы рано овдовел и женился на хорошей женщине с дочкой. В семье, кроме моей мамы, было трое детей: младшая сестра Катя, сводная сестра Лида и старший брат Андрей, который рано умер.

В крестьянских семьях отдавать детей в школу не спешили – мама пошла учиться в 9 лет. Проучилась один год. Однажды учитель отругал ее и отстегал линейкой. Она, зареванная, пришла домой. Отец сказал: «Думают, мы без их школы не проживем. Наплюй, дочка. Иди работать». Так и осталась моя мать малограмотной. Но любила читать и всю жизнь, до 85 лет, читала романы, исторические и любовные.

Позже, когда мама уже была замужем и началась борьба за грамотность по стране, она посещала школу по ликвидации безграмотности. По ее рассказам, с 1925 по 1930 год в селе работала изба-читальня, ставились пьесы. Это было удивительное зрелище, потому что играли сами селяне, а не артисты. И ставили Чехова, Островского, Шекспира. Даже мой папа молодым играл в этих спектаклях. Не обходилось без курьезов. Когда ставили «Грозу» Островского, зрители полезли на сцену, чтобы расправиться с Борисом и Кабанихой. Их пришлось усмирять.

По рассказам мамы, в юности жизнь крестьян была тяжелая. Работали по 12 часов, вставали рано. Но молодежь находила время для посиделок. Собирались вечерами в каком-нибудь доме, сидели при лучине, пряли, вязали. Вдруг кто-то из ребят говорил: «Линка, запевай!» И тут маме не было равных. (Почему же никто из семьи не поет, талант мамы Лизы не передался?) В такие вечера было много игр, шуток, смеха. Иногда появлялся гармонист, и начинались пляски. Часто веселье заканчивалось в 2–3 часа ночи. А утром опять на работу. Косить, жать, метать стога. И тут без смеха не обходилось.

Когда девчата работали на верху стога, ветер раздувал их длинные юбки, а мужики внизу хохотали. Было и тяжко. Ведь в те времена штанов бабы в деревне не носили. И когда у девчат шли месячные, они надевали 3–4 ситцевых юбки. Одну заталкивали между ног, потом поворачивали ее несколько раз. А затем втихаря снимали, прятали до стирки и использовали следующую.

Историю замужества мама подробно не рассказывала. Но, кажется, она любила одного, а выдали за другого, Василия Филиппова. На свадьбе сказала ему: «Кури!» – Так он и начал курить навсегда. Зубы плохие были, почти все потерял к концу жизни. А человек был очень умный, добрый, работящий. Повезло маме. А уж как детей и внуков любил! Еще отец по молодости плясал замечательно, азартно, удало, выходил в круг на сельских гулянках и давал жару!

Село наше было среднего достатка, не было богатых. Лучше жили крупные семьи, где было больше работников. Мы в детстве не голодали. Когда началась коллективизация, отец принимал в ней участие: носил наган, часто не ночевал дома. Но так случилось, что в 32 году мы были вынуждены уехать. Оставаться было нельзя, чтобы не подвергать семью опасности. Помню, как переживала мама, что папу могут арестовать. За что – неизвестно. Часто у разных домов останавливался черный воронок, и людей увозили. Среди них были и наши знакомые. Теперь их называли «врагами народа».

3. Переезды семьи

В 34 году дед Иван Васильевич уехал в Ярославль. Родители отца умерли. Брат отца Александр уехал в Ленинград. В селе осталась из родни одна Нюра – Анна Михайловна. Мы с мамой и сестрой Лилей часто ездили к ней в гости. Встречались с двоюродными сестрами Ниной и Галей, которые жили в городе Комсомольске Ивановской области. Это дети папиной сестры Прасковьи Михайловны. Поселились мы в селе Палкино, в самом конце, и видели, как мимо нас проезжали подводы с людьми, слышался плач.

Мы часто переезжали. Жили в Парфеньево, Мантурово, в Нее, снова в Палкино. В Мантурово я пошла в первый класс. Нас было в классе 20 человек. Шесть – восьмилетние, остальные – старше. Помню, просила у мамы 20 копеек, чтобы купить 50 граммов конфет-подушечек. А отец, возвращаясь из командировок, привозил нам тряпичные куклы с пуговицами вместо глаз.

Я всегда любила учиться и успевала отлично. В школе на всех вечерах, утренниках читала стихи. Говорят, это у меня хорошо получалось. А вот петь совсем не умела, не было слуха. Зато у мамы был хороший голос, но как замуж вышла, петь перестала (так внукам рассказывала). В Мантурово мне запомнилась наша коммунальная квартира. В праздники все соседи собирались вместе. Но все было очень тихо, без лишних разговоров. Все боялись, а чего – не знали сами. Рядом жил одинокий мужчина, которому я очень нравилась, тогда девятилетняя девочка. Приходя домой, он часто заходил к нам, приносил мне гостинцы. Подгадывал, чтобы мама была дома, похоже, он больше ей симпатизировал. Но не признавался в этом.

У нас подрастала моя сестра Лиля, которой шел третий год. Она была доброй девочкой, со всеми делилась игрушками. Рядом в отдельной квартире жил служащий с достатком, и у него была такая же дочка, как Лиля. Девочка много кричала, капризничала, родители с ней не справлялись и часто приходили к нам и звали Лилю на помощь. Просто смех, как один ребенок усмирял другого.

В третьем классе я училась в Палкино, куда мы снова приехали и жили до 40 года. Я опять закончила третий класс лучше всех. В это время пришла разнарядка послать в Артек лучшую ученицу начальных классов. Учительница поспешила сказать, что это буду я. Каково же было мое удивление, когда путевку отдали девочке, которая училась намного хуже меня. Причину нам не объяснили. Меня это сильно огорчило, душила обида из-за несправедливости. Наверное, моя хорошая учеба никому не нужна.

У отца произошли изменения в работе. Раньше он был счетоводом, а его назначили бухгалтером, хотя он имел только начальное образование. Мама работала уборщицей. Шли трудные 35–38 годы. Многих арестовывали. Мы ни в чем не были виноваты, но ждали нехорошего. Мы были настолько напуганы, что боялись громко разговаривать, рано ложились спать. Мама просила, чтобы мы молчали, убирала все бумажки, чтобы ничего не потерялось, боялась каждого шороха, петь совсем перестала. Я спрашивала: «Почему ты не поешь?» Она отвечала: «Сейчас не до пения».

4. Дальний Восток и новая жизнь

В 39 году папу Васю послали на курсы бухгалтеров в Ленинград на 4 месяца, которые он успешно закончил. Мы получили от него письмо, где отец, предлагая нам право выбора, перечислял места своей будущей работы. В списке били: Буй, Шарья, Галич (это малые города Костромской области), Свердловская область, Ворошилов и много других мест.

Я в то время заканчивала пятый класс и была в семье самой грамотной. Взяла карту Советского Союза и начала искать все эти места, что были в письме. Выбрала Ворошилов. Но не тот, который на Дальнем Востоке (в ту сторону, так далеко я не смотрела), а тот, что на Украине – Ворошиловград. Решила, что это одно и то же. А там тепло, фрукты, овощи. Но там нет леса, о чем я не подумала. Ведь папа учился на специалиста по лесной промышленности. Мы сообщили отцу, что выбрали Ворошилов. Он не стал возражать и купил билеты на поезд себе и семье. Когда он приехал домой, сказал, что очень удивлен нашему выбору, потому что Ворошилов – на Дальнем Востоке. Мы – в рев, но было уже поздно что-то менять.

Папа уехал сразу, а мы – в июле, когда я закончила школу. Ехали в общем вагоне 12 суток, сундук сдали в багаж. В поездке голодали, ибо мама боялась выходить из вагона на станциях и мне не разрешала. Покупали из еды то, что приносили в вагон. C собой взяли немного вареной картошки, лук и яйца.

Папа нас встретил в Спасске, получив багаж, мы поехали на грузовой машине в село Успенка (Кировка сегодня), где мы прожили с 40 по 44 год. Папа работал бухгалтером в Леспромторге. А что нас ждет в далеком краю, мы не знали. Какие здесь люди, какие отношения между ними. Ведь там, где мы жили, в Ярославской области, мы мало общались с другими семьями, говорили тихо, всегда чего-то боялись.

Здесь мы заметили, что люди ведут себя свободнее, больше общаются. Нам, детям, это тоже передалось. Я пошла в шестой класс, где было 30 человек.

Мы сняли квартиру в частном секторе – комнату 15 метров. Хозяева разрешили нам за деньги брать овощи в огороде. Отец купил по случаю ведро меда. В то лето мы впервые вдоволь наелись помидоров, кукурузы, даже арбузов. А там, где мы жили раньше, помидоры не зрели на грядках, а дозревали в валенках, на печке, на полатях. Мама сначала не ела помидоры, боялась отравиться.

В Кировке было много ничейных садов. Раньше у всех были большие участки с садами, богатыми сливами, яблоками, грушами, ягодами. По постановлению правительства в поселках каждой семье положено было 15 соток вместе с домом и хозпостройками. Землю перекроили и излишки отобрали. А поскольку отдать их было некому, они стояли бесхозными. Картина была ужасная: все село зияло этими неухоженными участками. А там продолжали плодоносить деревья, вот мы туда и лазали. Никто не гонял детей, пусть едят, не голодают. Политика была такова – пусть никому не достанется, лучше пропадет, только не тем, кто раньше обрабатывал, садил, ухаживал за землей.

Трудно было большим семьям: чтобы садить картошку и овощи, приходилось вырубать сады. Первая наша зима была очень трудной, все надо было купить, своего хозяйства не было. На следующий год нашей семье дали участок земли, где мы посадили кукурузу, картошку, помидоры. В войну, когда хлеба не хватало, мы мололи кукурузу и варили кашу, что спасало нас от голода. Скоро нам дали казенную квартиру, полдома в центре села, рядом были папина работа и моя школа. Отец тогда был главным бухгалтером, а в войну стал начальником Леспродторга. На войну отца не взяли из-за болезни глаз.