Ночная смена. Лагерь живых

Не было бабе печали – нашла баба в поле БТР…

И чего ему в поле стоять – ежели вещь хорошая, то с чего это ему стоять в поле…

Не трактор же…

Ветерок со снежком после теплой кабины вызывает какое-то судорожное зевание, от которого все тело дергается и глаза слезятся. Подходим к Николаичу. Вижу, что также идут Дима-опер с Вовкой-водилой. Из машин вылезло несколько человек – организуют охрану колонны.

Когда подхожу, Николаич в рацию уговаривает Надю не лезть с нами.

Строптивая медсестра в конце концов внимает доводам разума и остается.

Когда начинаем выбираться с дороги, на поле подбегает веснущатый парнишка из БТР-конвоя.

– Командир сказал, что если что не так пойдет, ложитесь – мы из КПВТ врежем!

– Спасибо. А по нам, лежачим – не влепите сгоряча?

– Не, командир сам за пулемет встал.

– Ладно, учтем…

Здесь выбраться с кольцевой не проблема – город закончился, и потому кольцевая, как и положено нормальной дороге, лежит на земле, а не зависает на высоте трехэтажного дома на столбах – колоннах…

– А вы обратили внимание, что поснимали много шумозащитных экранов? Раньше – как в тоннеле едешь, а сейчас обзор открыт?

– Сектор обстрела чистили. Не иначе. Да и экраны эти – материал хороший.

– Для чего, интересно?

– Да для чего угодно – я бы на даче у себя легко нашел применение.

– Разговорчики отставить! И держитесь левее – не забывайте про тяжелый пулемет за спиной!

Вроде как наш строй называется «косой уступ», если не путаю. Во всяком случае, идем цепочкой, но не гуськом и не шеренгой – так получается, что у каждого сектор обстрела чистый. И я могу снимать не спины товарищей, а все тот же БТР.

– Ты комментируй, – подсказывает идущий рядом опер.

– А что комментировать – и так ясно.

– Это тебе сейчас ясно, а когда будут смотреть посторонние, да через месяц – ни черта ясно не будет.

– И что мне комментировать?

– Да все подряд! Время действия, место, состав группы, цель визита к БТР, сам БТР – вид камуфляжа, бортовой номер, повреждения и так далее – включая, куда он смотрит рылом и куда повернулся задом.

– Ну, кому это все нужно?

– Если уж делаешь что – так делай хорошо. Все равно ж ты не стрелок сейчас!

Приходится бормотать все то, что опер предложил. Потихоньку втягиваюсь. Вообще-то я понимаю, что он прав: так делают при всякой видеозаписи с места событий грамотные люди. Положено так. А то потом смотришь такое видео с места событий – камера дрыгается, а снимающий верещит что-то среднее между «твоюжежмать!» и «божежмой!»

Чем ближе подходим, тем больше становится бронемашина. Наконец, ее гробообразный бок занимает все поле видоискателя. Соответственно, сообщаю видеокамере, что с левого бока БТР не имеет видимых повреждений, левый бок БТР покрашен равномерно зеленой краской, номеров и условных обозначений не имеет.

Скашиваю взгляд на опера – как он отреагирует на подначку. Но у него физиономия совершенно невозмутима. Вспоминаю, как он себя вел при осмотре места происшествия несколько часов назад, и понимаю, что зря тратил порох, потому как он сам ровно так же описывал бы машину. Также отмечаю, что бортовой люк закрыт, открыт только люк сверху – то ли мехвода, то ли командира.

Окликает Николаич. Просит аккуратно обойти кругом агрегат. Остальные собрались в шеренгу с кормы машины. Оружие уже давно приготовлено к бою, и стрелки – как взведенные пружины.

Уже втянулся в это дело, потому без внутреннего сопротивления отмечаю, что и носовая часть, и правый борт также покрашены не в розовый или бирюзовый цвета, а как раз наоборот – все в тот же зеленый, что повреждений видимых не обнаруживаю и что корма выглядит соответственно левому и правому бортам. Десантный люк и с правой стороны закрыт. Ствол башенного КПВТ задран почти вертикально. Что еще добавить – внешне выглядит совершенно нормально.

По той же окружности, соблюдая более-менее безопасное расстояние, возвращаюсь к мужикам.

Судя по всему, пока я ходил – тут уже распределили роли.

Поэтому снимаю, комментируя, что две пары стрелков взяли на прицел десантные люки по бокам машины (ну это-то и я понимаю: снаружи, скорее всего, у боевой машины люки хрен откроешь без специального ключа, да и у восьмидесятки боковые люки наполовину откидываются так, чтобы прикрыть десантников от огня спереди этаким щитом, а вторая половина – падает вниз и служит порогом – подножкой.) Трое лезут на крышу бронетранспортера. Николаич стучит по броне прикладом и громко орет:

– Эй! Есть кто живой внутри? Отзовись!

Продолжаю комментировать каждое телодвижение и поясняю камере, что старший группы только что стуком приклада по броне и голосом пытается войти в контакт с находящимися внутри БТР людьми… Ну, типа, вдруг мужики собрались на пикничок и сейчас там квасят, а мы помешаем…

После этого Серега ложится на броню и прикладывает к стылому железу ухо.

Пожимает плечами, насколько это возможно в такой ситуации.

Опять слушает.

Встает.

Вся троица аккуратно держит на прицеле люки – и открытый, и закрытый впереди, и десантные верхние. Николаич что-то говорит Семен Семенычу. Тот забирает с брони лопату. Что-то делают там с лопатой – не вижу.

– Люки закрыты, так они сейчас их предохраняют от того, чтоб кто изнутри вдруг не распахнул на полный мах, – поясняет стоящий рядом Вовка.

Трое наверху продвигаются к башенке. Стопорятся.

– Ага, сейчас надо в люк смотреть, а черт его знает, что оттуда выскочить может, – поясняет Вовка.

– Володь, подгони-ка сюда ментовский УАЗ! – кричит сверху Николаич.

Мой сосед шустро припускает в сторону дороги. Пока он не подъехал, Старшой еще несколько раз кричит свою текстовку, а Серега слушает, прижимаясь ухом к железу… Практически одновременно с подъехавшим УАЗом Серега уверенно говорит:

– Внутри есть шевеление! Шуршит кто-то.

Вовка подпирает задом УАЗа левый бортовой десантный люк. Теперь его не распахнешь.

Вылезает из машины. По указанию Николаича группа перестраивается.

– Володь, загляни в лобовое – посвети фонариком! Если кто в люк прыгнет – скатывайся на землю и под прикрытие носа. Остальным внимание!

Подбираюсь поближе. Наш универсальный водитель вскарабкивается на БТР спереди и, подсвечивая себе фонариком, заглядывает через ветровые стекла в салон БТР – благо, бронезаслонки подняты в походное положение.

– Фонарик слабый. Не видно ни хрена!

– Что, и водительское место не видно?

– Водительское пустое. На стекле есть брызги чего-то, похожего на засохшую кровь.

Стоящий слева от Николаича Саша вынимает из кармана свой фонарик, но Николаич мотает головой. Тогда Саша вытягивает откуда-то с правого борта двуручную пилу, вешает на ручку пилы фонарик и аккуратно начинает опускать в открытый люк эту конструкцию.

– Сека!! – орет Вовка, скатываясь с брони, – Идет!!!

Саша одновременно дергает пилу из люка, и пока пила, взблескивая фонариком и певуче звеня, брякается на крышу, перехватывает со спины короткую помповушку из еще тех – старых магазинных запасов.

Практически в это же время в люк высовывается что-то похожее на большую грушу и получает в эту самую грушу со всех сторон из всех стволов, аж ошметья летят.

Груша моментально скрывается в люке.

Но я уверен, что по ней попали все, кто стрелял. А еще мне показалось, что это была странная, карикатурная, но определенно человеческая голова. Помнится, так французские ехидные карикатуристы изображали своего короля – Луи Филиппа. Вроде как и не король, но всем ясно, что такое груша в карикатуре…

Саша тем временем снова подбирает свою пилу. Фонарик опять в люке.

– Ну, что там у вас? – кричит из-под БТР Вовка.

– Неясно. Обстреляли – были попадания. Но смотреть все равно надо, Володя. Глянь еще раз, аккуратно.

Вовка сторожко лезет к лобовым стеклам.

Прикладывается.

– А завоняло ацетоном, – замечает он со своего наблюдательного пункта.

– Это-то и сами чуем. Ты что там видишь?

– Лежит какая-то туша на командирском кресле. Большая!

– На что похожа?

– Да пес ее знает. Саша, доверни пилу градусов на тридцать! Не так, наоборот!

– Что наблюдаешь?

– Еще доверни! Ниже! Стоп! Вот так держи!

– Не томи! Что там?

– Тетеха толстенная! Мертвая! Башка разбита в хлам. Зараза, она же всю сидушку изгадит!

– Еще что?

– Не пойму. Но вроде как больше там никого.

– Саша, дай-ка доворот – посвети в глубину.

– Чисто! Она одна тут была!

Дальше возникает небольшая заминка. Подхожу ближе и слышу, как опер говорит Николаичу:

– Эх, жаль, риального патсана потеряли. Так бы он тут был к месту!

И слышу, как в ответ Старшой заявляет:

– Так я и пустил бы эту тупую обезьяну к пулеметам!

Понимаю, что кому-то надо лезть внутрь. Ясно, что это не очень охота делать, но придется.

Лезет сам Николаич. Через минуту из недр БТР гулко раздается:

– Там, наверху! Разблокируйте люки!

Вовка отгоняет на пару метров УАЗ, Семен, пыхтя, выдергивает лопату.

Люки один за другим начинают распахиваться.

– Доктор, давайте сюда с камерой!

Иду, прикидывая, что надо делать, чтоб снимать в темном салоне.

Внутри не так уж и темно: серый пасмурный денек дает достаточно света, чтобы через открытые люки сделать хоть и темноватую, но внятную съемку. Воняет около машины изрядно – и ацетоном, и мертвечиной, и особым запахом подгнившей крови…

Я никогда раньше не заглядывал внутрь бронетехники, и разобраться сразу в скопище всяких прибамбасов и причандалов достаточно трудно. Почему-то сразу заметны какие-то коричневатые мешки: один свисает сверху, из башенки, да еще такой же – на спинке водительского сидения. Понимаю, что оно водительское, по тому, что там автомобильный руль и приборная доска.

Зато глаз ухватывает то, что мне привычнее видеть – размашистые потеки бурой, засохшей уже несколько дней тому назад крови на покрашенных белой краской стенках, рваный мужской полуботинок, драные цветастые тряпки в подсохшем кровавом киселе, покрывающем пол БТР (Николаич как раз тоскливо смотрит на подошву своего берца, только что выдернутую из этого киселя с ясно слышимым хлюпом), какие-то ярко-белые осколки костей и, конечно же, здоровенную желтовато-синюшную тушу впереди – там, где сидения водителя и командира.

– Погодите сюда пока лезть! Ботинки поберегите!

– А что делать?

– В УАЗе стопка полиэтиленовых пакетов из «Зеленой страны». Наденьте поверх!

А, точно как эрзац-бахилы.

– Дима, тащи веревку! Потолще! Доктор – несколько мешков сюда и камеру отдайте кому-нибудь. Саша, умеешь снимать?

– Умею, чего тут хитрого.

– Возьми камеру и продолжай съемку!

– Для чего мешки? – не пойму я.

– Покойницу выволакивать будем. А мешки – чтоб с головы не текло на сидушки, когда потянем.

Понятно. Хотя по габаритам покойная килограммов на двести тянет, не меньше. Ну да УАЗом дернуть – лишь бы в люк бортовой пролезла. Если не пролезет – будет хуже, ну да в БТР и так уже все загажено.

Шурша своими бахилами, аккуратно лезу вперед. Да, голову раскроили залпом изрядно. Хорошо, догадался перчатки хозяйственные натянуть, и теперь, стараясь не слишком измазаться, подбираю в пакет перепутанные лоскуты кожи, куски костей и мышц в пакет.

Череп, разнесенный почти вдрызг, и впрямь втрое, если не больше, уступает могучим челюстям. Челюсти в пакет запихнуть удается с трудом. Зубки мелкие, треугольные, мутно-белого цвета, очень непривычные на вид. И их действительно очень много.

Вот поэтому груша и получилась. Вижу свисающее вбок маленькое, явно женское ухо с сережкой. Если бы этот упокоенный кадавр улыбнулся, то улыбнулся так широко, что мочки ушей попали бы в рот с серьгами вместе…

– Готово! Замотал голову!

– Принимай веревку! За щиколотку возьми!

Легко сказать: щиколотку-то сразу и не найдешь – стопа изменилась весьма сильно и стала похожа на собачью.

– Погодите, я сам узел завяжу. (Николаич возмущенно пыхтит, распуская мой дурацкий бантик и завязывая узел какого-то хитрого типа, что в грубых перчатках из черной резины делать непросто.)

Конец веревки там, снаружи, уже привязали к УАЗу.

– Володя! Давай помалу! Доктор – сдвиньте в сторону сиденье стрелка, – тыкает пальцем Старшой в приделанное к штанге из башенки простенькое металлическое креслице.

Складчатая рыхлая туша, похожая чем-то на моржовую, но раскрашенная в мерзкие цвета разложения с черноватым сетчатым венозным рисунком, медленно скользит к выходу, сгребая собой с пола кровяное желе.

– Я, конечно, извиняюсь – но оно стоит того? – спрашиваю Николаича. – Вонища же здесь будет невиданная? Как бы мы машину ни мыли, все равно вонять будет, а летом – ЕБЖ, как говорит наш сапер – тем более.

– Вонищу потерпим. Летом, тем более, вонять будет везде. А новенький БТР с бортовым оружием и полным боекомплектом сейчас бесценен. Ничего, помоем. Он нам не на танцульки ездить нужен.

– Ясно. Просто у меня приятель купил, было дело, по дешевке джип, в котором четыре рыбака угорели – ну, и просидели внутри с декабря по май. Так даже полная смена всего не железного ничего не дала. Стальной остов – и тот шмонил нестерпимо. И мытье тоже ничего не дало.

– Я в курсе. Но повторюсь: потерпим. Зато эту броню винтовочная пуля не берет. И пройдет этот агрегат везде… И проплывет. Что еще лучше. Семен Семеныч, лопату давайте!

Морф таки застревает боками в проеме. Действуя лопатой, как рычагом, Семен Семеныч вместе с Вовкой потихоньку-полегоньку, но выдергивают труп из БТР. После этого УАЗ оттаскивает тело в сторону метров на тридцать. Мне приходится идти к нему, пока Саша снимает, что это мы такое упокоили. Остается отснять челюсти – рву мешки на голове кадавра, прутиком приподнимаю то, что было губами.

Все, вроде бы дело закончено. Можно ехать.

– А ты заметил, что на этой зувемби были стринги? – спрашивает меня Саша.

А ведь и точно: грязный шнурок и треугольнички пропитанной кровью ткани – точно, стринги. Больше на теле нет никакой одежи.

– И смотри-ка – она коленками назад, как Семен Семеныч про кузнечиков пел.

– Это не коленка. Коленка – вон, выше. Это у нее так ступни изменились. Наше крутое счастье, что она разожралась в замкнутом объеме, и ее габариты не дали ей из люка выбраться. Она кинулась – и плечами застряла. А если бы проскочила и плечами, застряла бы брюхом – в животе она тоже плечиста.

– А давно она обратилась?

– Судя по гнилостным изменениям, четыре – шесть дней назад.

– И почему делаешь такой вывод?

– Потемнение поверхностных вен, видишь – похожи на веточки черного цвета, просвечивают через кожу. Ткани приобрели зеленоватый оттенок, отчетливо наблюдается их вздутие, особенно лица, груди у нее тоже вздулись. А живот – еще нет. Так что минимум – дня три, максимум – дней шесть уже. Учитывая холодную погоду, скорее дней шесть.

– Вы там закончили?

– Закончили.

– Тогда поехали!

За руль свежеполученного бронника садится Володька – ездил он на таких. Люки он не закрывает. Николаич хочет возразить, но воздерживается. «Найденыш» становится за первым УАЗом, и мы трогаемся дальше.

Семен Семеныч вертит подозрительно носом – хоть я и оставил перчатки и бахилы в поле, пахнет от нас с Сашей ощутимо.

– Что, одежку выкидывать придется? – спрашиваю нашего драйвера.

– Ерунда, выветрится все отлично. А не выветрится – так закопаем.

– Не по чину одежу-то хоронить – выкинем где по дороге, и все.

– Не хоронить – просто закопать на пару дней. Земля отлично запах берет на себя.

– Это вы откуда знаете?

– Бабушка рассказывала. Во время войны носить-то нечего было. Так у них один инвалид что делал: как фронт от деревни ушел, так он одежку с мертвецов собирал, обувь тоже; детишки одежку и обувку, с покойников снятые, прикапывали, бабы потом стирали-сушили и продавали это на станции, сами-то не носили, а на той же станции покупали себе одежку.

– Так, наверное, и покупали тоже с мертвяков?

– Может, и так. Но когда сам не видал – так и ничего.

– А почему инвалид одежку собирал?

– Он с фронта пришел, а там сапером был. Кроме него, по лесам там шляться дурных не было: пацаны сунулись пару раз, так кишки на деревьях оказались – фронт-то через деревню туда-обратно несколько раз катался, все вокруг в минах было. И ставились мины не на несмышленых мальчишек, а на грамотных мужиков, так что пацанята вляпывались только так…

– А с инвалидом что потом было?

– Умер лет через пять. Он же не просто так инвалидом стал – его ж порвало железом страшно. Руки-ноги вроде и остались, а весь ливер дырявый. После войны таких калек много было, так они лет десять, самое большее, жили. Всей деревней хоронили – если б не он, нищета была бы дикая. А он и не только одежду таскал – после войны в лесу много добра было, – заканчивает рассказ Семен Семеныч.

– Ясненько.

– А что там в БТР-то случилось?

– Черт его знает. Только похоже, что водитель из машины все же выскочил и мотор заглушил, иначе хрен бы мы на ней сегодня поехали. А так и соляра есть, и аккумулятор живой. Начнем чистить – понятно будет. Но одно понятно, что кости этот морф своими челюстями дробил в легкую – причем и такие, как бедренная. Так что челюсти-то не слабее, чем у гиены, а то и посильнее будут.

– Мда. Обратно повезло.

– А что там сзади, Семен Семеныч, никаких сидений не было. Где же десант-то сидит?

– Что, такие сплошные полати, что ли, были?

– Ага. Не сиденья.

– Так это сиденья, только разложенные в спальные места. В БТР и спать можно. Сиденья разложил – и дрыхни.

– Значит, лежачих везли?

– Скорее всего.

Тащимся по лесу – деревья с обеих сторон дороги. Спрашиваю Сашу, сообщили ли в Кронштадт, что везем еще кучу больных и раненых? Оказывается – да, уже успели. Жмурюсь, представляя глубокую благодарность за такой мой ответ на приглашение посетить первый с момента катастрофы медицинский семинар.

Неожиданно над дорогой довольно низко пролетает маленький, словно игрушечный самолет.

– Кронштадтский?

– Нет, тут оба аэродрома удержали – и Левашево, и Горскую.

– Лихо!

– Да ничего особенно лихого: какие-никакие, а вооруженные силы тут были, а вот населения мало. Рота в масштабе такого города, как Питер, – не величина. А вот для Левашово – вполне себе сила. Пустынных мест тут много. Мы вот только что проехали мимо Северного кладбища, так по нынешним временам это самое спокойное место, а с другой стороны – не менее здоровенная Северная свалка. Неоткуда тут толпам зомби браться.

– Ну и соседство!

– Так и на юге ровно то же самое: и кладбище, и свалка рядом – через дорогу буквально.

Жужжит «Длинное ухо». Старшой просит принять влево и собраться тем, кто находился рядом с бронетранспортером и стрелял по морфу. Останавливаемся, вылезаем. Николаич настоятельно рекомендует всем, принимавшим участие в охоте на морфа, воздержаться по прибытии в Кронштадт от рассказов, что морф просто и банально не мог выбраться из своей консервной банки. Стоит рассказывать, как и было: отлично скоординированная система взаимодействия и высокая боеготовность остановили атаку морфа в самом начале. И точка. Можем продолжать движение. Залезаем в машины, трогаемся.

Ну, это понятно. В итоге команда отбила броневик в честном бою с нехилых размеров и кондиций морфом. Двести кило с зубами (а возможно, и побольше) – это и в Африке двести кило с зубами.

– Жук у вас Старшой, – ухмыляется Семен Семеныч.

– Не без этого, – соглашается Саша. – А что вы за песню хотели исполнить?

– Про Отелло?

– Ага.

– Что ж, извольте – да не завянут ваши ухи:

 
Отелло, мавр венецианский
Один домишко посещал.
Шекспир узнал про это дело
И водевильчик написал.
 
 
Девчонку звали Дездемона,
Лицом – как полная луна.
На генеральские погоны,
Видать, позарилась она.
 
 
Он часто вел с ней разговоры,
Бедняжка-мать лишилась сна.
Он ей сулил златые горы
И реки, полные вина.
 
 
Она сказала раз стыдливо,
И это было ей к лицу:
«Не поступай несправедливо,
Скажи всю правду ты отцу.»
 
 
Папаша – дож венецианский
Любил как следует пожрать.
Любил папаша сыр голландский
Московской водкой запивать.
 
 
Любил пропеть романс цыганский –
И компанейский парень был,
Однако дож венецианский
Ужасно мавров не любил.
 
 
А не любил он их за дело –
Ведь мавр на дьявола похож.
И предложение Отелло
Ему как в сердце острый нож.
 
 
Был у Отелло подчиненный,
По кличке Яшка-лейтенант,
Ужасный мавров ненавистник,
К тому же плут и интригант.
 
 
У Дездемоны спер платок он,
А мавр, конечно, жаден был.
Не говоря дурного слова,
Жену он тут же придушил.
 
 
Вот то-то, девки молодые,
Смотрите дальше носа вы
И никому не доверяйте
Свои платочки носовы.
 

– Бис. Браво, бис, – вежливо говорит Саша и тихо хлопает в ладоши. Присоединяюсь.

– Вот если Валерка оклемается – мы вам еще споем дуэтом. Как, Доктор, есть у Валерки такой шанс?

– Возможно. Недалеко ходить – Кутузову в голову дважды пули попадали, и вполне себе выжил и ума не растерял. А вы бы нам в команде здорово пригодились.

– Я понимаю. Но тут такое дело…

– Мы помним, – отвечает Саша. – Пока – «раб лампы».

– Вот именно. Вот байку мне одессит-дальнобойщик рассказал:

По длинной, дикой, утомительной дороге шел человек с собакой.

Шел он себе, шел, устал, собака тоже устала.

Вдруг перед ним – оазис! Прекрасные ворота, за оградой дворец, музыка, цветы, журчание ручья – словом, отдых.

– Что это такое? – спросил путешественник у привратника.

– Это рай, ты уже умер, и теперь можешь войти и отдохнуть по-настоящему.

– А есть там вода?

– Сколько угодно: чистые фонтаны, прохладные бассейны…

– А поесть дадут?

– Все, что захочешь.

– Но со мной собака.

– Сожалею, с собаками нельзя. Ее придется оставить здесь, за воротами.

И тогда путешественник пошел мимо.

Через некоторое время дорога привела его на ферму. У ворот тоже сидел привратник.

– Я хочу пить – попросил путешественник.

– Заходи, во дворе есть колодец.

– А моя собака?

– Возле колодца увидишь поилку.

– А поесть?

– Могу угостить тебя ужином.

– А собаке?

– Найдется косточка.

– А что это за место?

– Это рай.

– Как так? Привратник у дворца неподалеку сказал мне, что рай – там.

– Врет он все. Там ад.

– Как же вы, в раю, это терпите?

– Это нам очень полезно. До рая доходят только те, кто не бросает своих друзей.

Некоторое время перевариваем. Наконец, Саша спрашивает:

– А это про собак или вообще?

– Я так думаю – вообще. Про друзей.

– Ну, а я думаю, что нынче далеко не все собаки – друзья.

– А некоторые друзья – собаки.

– Интересно, «собака» – это оскорбление или похвала?

– Дык это то же, что разбираться в том – незваный гость хуже татарина или все же политкорректно – лучше татарина? – деликатно подводит черту Семен Семеныч.

– Ит ыз зэ квесчен! – сверкает познанием английского Саша.

– Вы меня поймите верно… – начинает опять объяснять Семен Семеныч.

– Понимаем. Пока ваш сын и друг лечатся в больнице – вы всей душой там. Но будем вам рады.

– Спасибо. Мне и самому бы интересно с вашей ордой поездить. Как мы сегодня вляпались глупо днем… Ваш-то жучище, небось, так не влетел бы…

– Кто знает. Но вообще он из тех, кто режет после семи отмерок.

– Я уже заметил. Ну, считай, тьфу-тьфу-тьфу – уже и прибыли почти.

Нас останавливают на весьма грамотно сделанном – и прилично укрепленном блокпосту. Рядом заправка, тут же стоит пара похожих на нашего найденыша бронетранспортеров, но закамуфлированных и с бортовыми номерами, армейские грузовики и – чуток поодаль – три маталыги с пулеметами в башнях. Упокоенных не видно, правда, неподалеку фырчит бодро работающий экскаватор – то ли ров роет, то ли братскую могилу.

Лейтенант подходит с вопросом, где старший колонны.

Николаич уже рядом.

Словно и не было всего этого кошмара, спокойные вопросы: состав колонны, цель прибытия, груз, наличие укушенных.

Оказывается, мореманы сообщили о колонне разведки из двух УАЗов и джипа Чероки, но у нас колонна несколько разбухла, пока добирались. К лейтенанту подходят и сопровождающие.

Некоторое время идет разбирательство: кто, чего и зачем.

Слышу, что лейтенант спрашивает о профессиях следующих с нами беженцев. Отмечаю, что Николаич бодро рапортует о театральных критиках, но умалчивает о ветеринаре. Лейтенант морщится и дает добро на проезд. Я-то уж думал, что нам еще десяток больных привинтят. Но тут, видимо, вояки и сами с усами или просто отправляют своих заболевших в Кронштадт. Хотя здесь были лечебные учреждения, но, в основном, санатории.

Катимся уже по дамбе. Поглядывая на стоящие по сторонам форты и батареи – островки с краснокирпичными сооружениями.

Первый серьезный блокпост моряков – на довольно крупном острове. Опять же, пара БТР-70 и, несколько неожиданно, – грузовики с зенитками в кузовах. Зенитные автоматы малого калибра – 23 мм, но я могу себе представить, как могут врезать такие установки. Впору поежиться. Клешники обустроились с удобствами, натащив и бетонных блоков, и вагончиков для житья, причем и вагончики эти сами по себе установлены так, что создают внятное укрепление.

Опять те же вопросы. Тут санинструктор досматривает раненых и больных. Приходится вылезти и ходить вместе с ним.

Получаем добро на проезд от щеголеватого каплея. При этом замечаю, что писарюга старательно вколачивает фамилии и инициалы прибывших в допотопный, но ноутбук. Совсем как в те времена, когда въезд сюда был только по пропускам.

Наконец – город. Уф!

С того раза, как мы тут работали, многое изменилось: там, где мы едем – ни одного зомби. Зато патрули попадаются часто, причем и морские, и сухопутчики, и состоящие из гражданских. Народу на улицах заметно больше, причем много и вооруженных. Замечаю, что у многих – как раз маломощные, но удобные в городе пистолеты-пулеметы.

Вот теперь я вижу, что город устоял.

УАЗ с Николаичем обгоняет и теперь ведет колонну.

На ближайшем перекрестке останавливает регулировщик комендантской службы.

Связывается с блокпостом, потом пропускает нас дальше, предупредив, что беженцы должны зарегистрироваться в комендатуре не позднее полудня следующего дня… Тут уже карточки получать надо… Остальные приписываются к больнице – соответственно, и питаться там будут. Подозрительно оглядывает распахнутый настежь БТР, но вопросов не задает.

Вид больницы не изменился, но уже у входа не дежурит дядечка в грузовике с кунгом – вместо него стоит пара десятков разношерстных автомобилей. Ну да, серьезный кворум. Явно начальство.

Встаем рядом, сразу образовав хаотичный непорядок. То еще зрелище: неряшливо задекорированные сетками УАЗы, рядом шикарный Чероки с единственной, словно нарочитой пулевой дыркой в боковом стекле, тут же скромные машинки беженцев, забитые всяким добром под крыши, расхристанный БТР на фоне фуры, из-за которой высовывается инкассаторский броневичок, автобус – ну, в общем, воскресная ярмарка металлолома…

Отправляюсь в больницу – доложиться о прибытии и получить ЦУ.

Вместо теток с автоматами – вполне такой грамотный парный патруль. Правда, старший патруля – скорее всего, уже отставник, а вот второй – пожалуй, что десятиклассник. Но стоят грамотно, прикрывая друг друга и не мешая при этом. Даже повязки какие-то на рукавах – не привычные красные с белой надписью «патруль», а что-то военно-морское.

Неожиданно для себя рапортую о прибытии как-то чересчур по-военному. Надо с этого съезжать, а то, глядишь, привыкну.

Старший патруля смотрит в своих бумажках, кивает головой. Уточняю, что делать с ранеными. Оказывается, надо зайти к заведующей приемным отделением, оповестить ее, потом забрать кого из хирургов для выборочной сортировки, а главврачу передать списки раненых и больных с положенными данными и диагнозами. Так что мне аккуратно – в актовый зал, перерыв будет через 15 минут.

Выкатываюсь на улицу. У седого медбрата бумаги по раненым в порядке и написано все четким печатным военно-писарским почерком. Заглядение. Даже указано, какое лечение проводилось. А вот у тех, кого подобрали первыми – бурелом после шторма. Единого списка нет, какие-то записульки, накорябанные разными почерками, да еще и почерка-то медицинские, словно для прокурора написанные – чтобы в случае чего неприятного можно было прочитать «левая рука» как «правая нога».

Озадачиваю санитара составлением единого списка по образцу. Чешет в репе. Потом лезет в автобус писать.

Ко мне подходит ветеринар Бистрем. Оказывается, очень хочет послушать то, что будет говориться на семинаре. Ну, вроде как по нынешним временам – почти коллега, благо педиатров всегда с ветеринарами ехидно сравнивали: у тех и других пациенты не могут толком отвечать на вопросы.

Проходим мимо БТР – из люка высовывается опухшая морда страдальца. Смотрит очень красноречиво.

– Помню я, сейчас уточню, где стоматология работает, – киваю ему головой.

Когда уже захожу в двери, догоняет Николаич вместе с седым медбратом.

Патрульные выслушивают, кто откуда и пропускают. Оказывается, действительно указано: всех медиков – пропускать. Николаич и Бистрем таким образом и просачиваются, под мое поручительство. Как два медбрата.

Некоторое время теряем в фойе – там сидит дракон в виде бабки-санитарки. Известно, самые свирепые люди – это уборщицы и гардеробщицы. Тут она выполняет обе роли. Выполняет как часовой – строго, с достоинством и честью. Мало того, что мы, как положено, оставляем верхнюю одежду – так и башмаки туда же. Взамен нам выдают новехонькие, идиотских расцветок резиновые шлепанцы пляжного типа и застиранные, но чистые халаты…

Мда, сурово. Но справедливо: сейчас бахил на всех не напасешься, да и грязь в клинике совсем ни к чему. И опять же, каждый посетитель тут же встает на положенную ему полку.

Понимаю это, когда из актового зала нам навстречу выкатывается комендант Кронштадта каперанг Змиев собственной персоной, в компании еще нескольких офицеров, у которых из-под халатов выглядывает форма. Ясно: перерыв, люди поползли ноги размять и покурить. Так вот, на разминаемых ногах у всех, включая Змиева, эти резиновые шлепки, отчего гости явно чувствуют себя не в своей тарелке. Николаич подходит к каперангу, докладывает о прибытии, но делает это с легкой, почти неуловимой глазу развальцей, чуточку небрежно – с дерзинкой, как себя обычно ведут представители привилегированных военных специальностей – те же десантеры, например, то есть формально – все как положено, но с нюансами…

Змиев это замечает, но спускает на тормозах, разве что бровью повел.

Предлагает дать самые важные для упоминания данные, рапорт о результатах – представить в штаб через час после окончания семинара начальнику разведки. У него же оставить и видеоматериалы.

Николаич вкратце говорит о каннибалах, о Молосковицах и двух аэродромах. Попутно замечает о фуре с бананами и вроде как не охваченных ничьим вниманием магазинах в районе Таллинского.

Змиев кивает. Поворачивается к стоящему рядом офицеру – распоряжается насчет фуры. Потом смотрит на меня – я не успеваю отвести глаза и слишком поздно меняю улыбочку на постную физиономию:

– Я уже распорядился о доставке сюда достойной сменной обуви. Так что еще раз вы меня таким клоуном не увидите.