Дом на Северной улице

Глава 9. Мотоцикл и другие неприятности

С наступлением лета наш маленький двор наполнялся жизнью. Какой-то особенной, яркой жизнью, где каждый день был в радость.

Крики петуха на рассвете, первые лучики солнца на подушке, легкий теплый ветерок в открытую форточку, блеянье барашков, идущих прямо под нашими окнами в сторону березовой рощи, ласковый голос их хозяйки, татарской бабушки, которая всегда шла за стадом с тонкой хворостинкой в руках и по-доброму, по-матерински, отчитывала своих непослушных питомцев, свист соседа, выпустившего белых голубей в небо, аромат маминых блинов из кухни – так начиналось мое летнее утро.

Летом настроение у всех было приподнятое, особенно в выходные. Соседские мужики с раннего утра суетились во дворе по хозяйству: то в сарае порядок навести – стеллажей новых прибить, инструмент разобрать, банки из погреба поднять, чтобы жена заготовок наделала, то велосипед детям починить, колеса подкачать, то машину свою старенькую или мотоцикл начистить. Дядя Саша с первого этажа первым делом двор подметал, а жена его, тетя Катя цветы у дома поливала, сорняк пропалывала.

Женщины обычно по выходным уборкой занимались: кто окна моет, кто стирку развешивает, переговариваясь между с собой, каждая со своего балкона. Дежурные по этажам мыли подъезды. А ребятня бегала во дворе с раннего утра и до вечера.

Забегаешь домой днем перекусить, а лестницы в коридоре чистые, еще влажные от уборки, дома чистота, свежестью пахнет, окна распахнуты настежь. Музыка играет на весь двор – соседи вытащили большую колонку на подоконник. И настроение сразу такое праздничное!

К вечеру женщины выходили во двор и за пакетом семечек на лавке допоздна обсуждали все на свете – от последних новостей до героев сериалов. Мужчины садились за большой деревянный стол, «забивать козла».

Одним из таких летних вечеров мы со Светкой и папиной двоюродной сестрой Сусанной, что приехала к нам из Еревана поступать в Елабужский пединститут, вышли на прогулку. Худенькая девушка с короткими черными кудрями и застенчивым взглядом, Сусанна целыми днями изучала толстенный русско-армянский словарь, что привезла с собой из Армении, и еще кучу каких-то книг для подготовки к поступлению. В будние дни она подрабатывала в моем детском саду помощницей воспитателя, а выходные проводила за учебниками. Светка с Сусанной были почти ровесницами. Им было о чем поболтать и куда прогуляться вечером, и папа даже разрешал им выйти, но на всякий случай отправлял с ними меня. В свои три года я была предельно внимательна к деталям и уже отлично изъяснялась. Короче говоря, рассказывала папе все подробности каждой прогулки до мелочей: куда ходили, кого встретили, о чем говорили.

Едва мы отошли от дома, как из-за поворота на огромной скорости в нашу сторону выскочил мотоцикл. Взвизгнули тормоза, резанул звук резины об асфальт, и мотоциклист, не справившись с управлением, сбил мою Светку с ног. Какая-то доля секунды, и вот она уже лежит на дороге и рыдает от боли, платье ее порвано, колено в крови, Сусанна стоит рядом и визжит от ужаса, а я, единственный здравомыслящий человек трех лет от роду, которому папа доверил двух взрослых девиц, пошла домой за помощью. Шла я неспешно, чтобы не оступиться и не упасть, очень долго поднималась на третий этаж, держась за поручни лестницы: ступенька за ступенькой, пролет за пролетом. Постучала в дверь.

Открыла мама.

– Нателла, а ты чего это одна? Забыла что-то? Где девочки? Ты сама что ли пришла?

– Мама! Там нашу Тетю мотоцикл задавил, – не теряя самообладания, как и положено сознательному человеку в ответственный момент, сообщила я.

– ЧТО?! Где она?? – схватилась за голову мама.

– Мотоцикл задавил! Там она, валяется на дороге…

Дальше все было как в фильме. Буквально в следующую секунду откуда-то из глубины квартиры мне навстречу пулей вылетает папа. Босиком. Без майки, в одних спортивных штанах. Летит на место преступления. Мама берет меня за руку и тоже спешит за ним. Конечно, мы с мамой таких скоростей развивать не могли, поэтому встреча мотоциклиста с разъяренным армянским мужчиной, босоногим, полуголым и с глазами больше чайного блюдца, из которых периодически вылетали молнии, к сожалению, прошла без нашего участия. Не удивлюсь, если бедный мотоциклист провалился от страха под землю. По крайней мере, на месте аварии я его уже не застала. Ни его, ни мотоцикла.

– А ну-ка быстро домой! – сердито скомандовал папа, подхватив Светку на руки: – Быстро! Все! И никаких больше прогулок!

«Ну, пааапа!» – подумала я, но вслух ничего не сказала. Не умела я спорить с папой. И никто в нашей семье не умел и даже пробовать не пытался. А в этот день гулять больше никому не хотелось: Сусанна еще сутки приходила в себя после пережитого, а Светка и передвигаться-то не могла без посторонней помощи, какое там гулять.

К счастью, ничего серьезного со Светкой тогда не случилось. Несмотря даже на то, что ей пришлось немного проехаться по асфальту на одном колене, она отделалась всего лишь ушибом и большой ссадиной. Долго еще на ноге ее красовался коричневый шрам в форме ромба, который почему-то напоминал мне кусочек торта птичье молоко в шоколадной глазури.

Как только Светкина нога зажила, а папина бдительность задремала, пришло время для очередного нашего с ней приключения. На этот раз Свете нужно было поехать в соседний город Брежнев, в ателье. Не знаю уж, что за наряды она себе там шила, но ехать нужно было обязательно. А одной ехать скучно, да и привыкла уже Светка, что я всегда при ней, поэтому она упросила маму отпустить меня за компанию.

Обычно родители не отпускали меня дальше Менделеевска ни с кем и никогда, но тут мама как-то сразу же согласилась: мы же только до ателье и обратно, а папа приходит домой поздно, он и не узнает, что мы уезжали.

Довольные и счастливые, мы вышли на улицу и пошли к остановке, откуда уходили междугородние автобусы. День только начался и обещал быть теплым и солнечным. Дел у нас было немного и торопиться нам было некуда. Мы и не торопились.

Купили билет, сели в автобус и поехали. Всю дорогу я смотрела в окно: мы ехали через бескрайние поля, через густые леса, а потом по длинному мосту над рекой Камой. И вот, мы уже на автовокзале.

Брежнев был гораздо больше Менделеевска, и добираться до ателье пришлось тоже на автобусе, но уже на другом.

Примерка платья не заняла много времени, но ехать домой не хотелось. Когда еще до Брежнева доедем без родителей? И решили мы со Светкой погулять, на каруселях покататься, мороженого поесть – насладиться всеми удовольствиями большого города. Вернее, Светка решила, а я-то всегда «за».

Сумерки подкрались незаметно. Помню Светкино лицо у кассы автовокзала, когда ей сказали, что последний автобус на Менделеевск только что ушел. Мы одни в чужом городе, мама дома ждет и волнуется, но это все полбеды. Через пару часов домой придет папа, и вот тогда будет настоящая беда. Подвели мы маму, подвели…

Было бы это сегодня, Светка бы достала мобильный телефон и вызвала бы такси, но тогда ни мобильных телефонов, ни такси у нас не было, а домой нужно было попасть срочно.

Пока Светка пыталась выспросить у тетеньки в окошке о других автобусах, шедших хотя бы примерно в ту же сторону, пока металась по вокзалу в поисках какой-нибудь попутной машины, на улице стемнело.

И вот мы с ней уже идем по темной трассе в сторону дома, крепко держась за руки. Идти далеко, километров сорок, по мосту над Камой, вдоль густых лесов, вдоль широких полей. С нами вместе идет какая-то семья, которой тоже не удалось уехать домой вовремя: муж, жена и ребенок, мальчик. Мальчик то и дело хнычет и просится на ручки, а я иду молча, думаю только о том, что нам сейчас будет. Ну, или не сейчас, а когда мы все-таки дойдем до дома. Если дойдем.

Сколько мы шли – я не помню, но помню, что очень устали, когда рядом с нами вдруг остановился какой-то пустой автобус, и водитель предложил нас подвезти. Домой мы добрались далеко за полночь, уставшие и по уши в дорожной пыли. Мама ужасно волновалась и беспрестанно бегала от одного окна к другому. Папы дома не было.

Высказав нам все, что у нее накопилось за эти тяжелые часы, мама сообщила, что папа давно уже нас ищет. Как мы с ним разминулись, она не поняла, но рассказала, что он время от времени забегает домой, кричит с порога: «Не пришли??? Ох, сейчас вернусь, голову тебе оторву!», – и снова убегает искать. Приходил так уже три раза, но голова пока была на месте.

На четвертый раз папа застал нас дома. Обошлось без оторванных голов, но того взгляда мне хватило на долгие годы, чтобы сначала три раза подумать, пойти ли гулять без папиного разрешения, а потом остаться дома.

Глава 10. Гости из Армении

Несмотря на свои скромные размеры в сорок с небольшим квадратных метров, наша трехкомнатная квартира могла вместить невероятное количество людей. Как говорила мама, пол-Армении. У нас в разное время жили папины родственники, близкие и не очень, папины друзья, друзья папиных друзей, просто знакомые и даже знакомые знакомых.

Эти люди приезжали к нам с самыми разными целями: кто-то погостить, повидаться, кто-то по делу, а один папин товарищ даже невесту у нас прятал, сбежавшую с ним от строгих родителей. Невесту звали Нуне. Нуне была красоткой. Она каждый день играла со мной, рисовала для меня прекрасных принцесс, а когда уезжала от нас, пообещала, что когда-нибудь, когда у нее родится дочка, она непременно назовет ее Нателлой. И ведь не соврала – назвала!

Эта девушка относилась к тому небольшому числу гостей, кого нам с мамой удалось запомнить. Лица людей в нашей квартире менялись так часто, что удержать их всех в памяти было просто невозможно.

Как-то раз на улице к нам подошел мужчина и с широкой улыбкой на лице поприветствовал маму:

– Альфия, здравствуйте!

– Здравствуйте, – чуть растерявшись, кивнула мама в ответ.

– Как ваши дела? – спросил мужчина, – как живете?

– Нормально, спасибо, – ответила мама, все еще не понимая, с кем говорит.

– Вы меня не помните? Я – Андо!

– А, Андо! Точно! – вежливо заулыбалась мама.

– Да, это я, – удовлетворенно кивнул Андо, – вот приехал снова по делам на пару дней. Ну, счастливо! Гевушу привет передавайте!

– Спасибо, обязательно, – поблагодарила мама.

– Нателл, а кто это? – вполголоса спросила она, как только Андо скрылся из виду.

– Не знаю, какой-то Андо, – пожала плечами я.

– Да… И я не знаю, – вздохнула мама, – наверное, жил у нас когда-то… Запомнишь разве всех?

Многие приезжали с гостинцами, которые в детстве не вызывали у меня абсолютно никакой радости. Подарки были разные. То соленая овечья брынза, которую я не ела по причине ее излишней солености, то обмазанная кусачим острым перцем бастурма, то совершенно каменные на вкус папины любимые конфеты «Грильяж», разгрызть которые у меня никак не получалось.

Женщины обычно привозили маме в подарок еще что-то по хозяйству. Помню, как однажды дальняя родственница торжественно вручила ей бумажный сверток размером с футбольный мяч и с горящим от гордости взглядом потребовала распаковать подарок немедленно. Судя по загадочно-счастливому выражению лица дарительницы, под бумагой должны были скрываться, как минимум, французcкие духи и еще кольцо с бриллиантом в довесок.

Мама, немного взволнованная и заинтригованная таким посылом, принялась снимать упаковку. Под первым слоем бумаги оказался второй, газетный, а за ним третий и даже четвертый. С каждым новым слоем газеты сверток заметно уменьшался, и надежда на французские духи таяла, но шанс обнаружить там коробочку с кольцом еще оставался. Наконец, последняя газета упала на пол, и в маминых руках блеснула новенькая, круглая металлическая губка для мытья кастрюль. Одна из тех, которыми можно соскрести с кастрюли налет любого возраста и происхождения. Родственница смотрела на маму, сияя, словно начищенная этой губкой сковорода, а мама растерянно улыбалась, не веря внезапно свалившемуся на нее счастью. На фоне привычных фартуков, ручных кофемолок, традиционных кофеварок и прочих полезных штук металлическая губка бесспорно оказалась самым неожиданным подарком. Этот подарок и эту женщину мы тоже запомнили надолго.

Желающих погостить у нас всегда было много, и мне часто приходилось уступать свою комнату гостям, особенно первые лет пять-шесть. Мама размещала там гостей, а я переезжала в зал. Когда людей было сразу много, то они устраивались еще и в зале, и тогда я жила в родительской спальне, вместе с мамой и папой.

Изначально родительская спальня располагалась в самой маленькой комнате. Она была ближе всего к выходу и кухне, и, самое главное, это была единственная изолированная комната в квартире. Позже, когда родители купят себе немецкий спальный гарнитур, и он окажется слишком велик для их спальни, мне придется уступить им свою большую комнату, а пока что она числилась за мной.

В комнате было светло и уютно. Сразу у входа, по левой стороне, стояла «шведская стенка». Это такая лестница от пола до самого потолка, которая обычно используется для занятий спортом – там можно просто висеть, подтягиваться или качать пресс. У меня она использовалась для того, чтобы по ней лазать, вверх и вниз. Или залезть на самый верх и сидеть там под потолком, желательно в темноте, думать о привидениях и бояться.

Дальше вдоль стены стояла узкая односпальная кровать, застеленная простым хлопковым покрывалом бледно-зеленого цвета, а за ней, прямо у окна – Светкино черное пианино. Прямо напротив пианино стоял письменный стол с тремя ящиками, металлические ручки которых постоянно откручивались и звучно падали на пол. Поверхность стола была покрыта большим куском толстого стекла, а под ним были разложены разные важные штуки типа красивых открыток, Светкиных шпаргалок и старого расписания уроков. Чуть поодаль от письменного стола, у стены, стоял большой детский манеж. Покупали этот манеж для меня, чтобы мама могла спокойно заниматься делами, пока я в нем играю, но с самого первого дня что-то пошло не так: каждый раз, оказавшись в манеже, я поднимала такой крик, что маме проще было заниматься своими делами со мной на руках, чем выдерживать подобную психологическую атаку, и в итоге манеж превратился в ящик для игрушек.

Прямо напротив входа в комнату, между Светкиным пианино и письменным столом было большое окно с широким белым подоконником, зашторенное тонкими тюлевыми занавесками. На полу лежал безворсовый ковер зеленого цвета с бежевыми цветами. Я любила играть, сидя на этом ковре, со всех сторон обложившись предварительно вытряхнутыми из манежа игрушками. Вечером все пространство комнаты заполнялось раскладушками, матрасами, брошенными прямо на пол, и она целиком превращалась в большое спальное место.

В один из таких вечеров, когда все уже сытно поужинали маминой стряпней, вдоволь наговорились между собой и разбрелись по комнатам, я свернулась калачиком в родительской постели и мирно засопела. Было мне тогда года три или четыре, и меня называли лунатиком. Говорят, по ночам я часто вставала и ходила по квартире с закрытыми глазами, а наутро ничего не помнила. Так случилось и в тот вечер. И я, конечно же, снова ничего не помнила – эту историю мне рассказала мама.

Где-то окло полуночи я встала с кровати и вышла из комнаты. Мама, конечно, заметила, но спросонья решила, что я иду в туалет, и заснула. Проснулась через какое-то время, а меня нет. Пошла проверить туалет – нет. В ванной – тоже нет и на кухне нет. Входная дверь заперта на замок, значит, выйти я не могла. Дверь в зал плотно закрыта.

Мама, уже окончательно проснувшись и не на шутку разволновавшись, вернулась в комнату и стала будить папу:

– Гевуш, проснись, Нателлы нет!

– Как нет?! – подскочил на кровати папа.

– Нет, я уже везде посмотрела, нет ее нигде. Вроде бы в туалет пошла, но обратно не вернулась.

Папа в одних трусах выскочил из комнаты и включил в коридоре свет. Никого. Открыл дверь в туалет – никого, в ванной тоже пусто, и на кухне нет. Окна закрыты, входная дверь заперта. Папа метнулся в сторону зала. Дверь в зал была плотно закрыта, а из-за двери доносился монотонный дедушкин храп. Папа вошел в зал. Темно. Все спят. В зале, кроме дедушки, ночевали еще двое посторонних мужчин.

– Пап, пап, проснись, – мужчина подошел к мирно посапывающему на диване отцу.

– Что случилось? – встрепенулся тот.

– Нателла пропала, она сюда не заходила?

– Как пропала? Куда пропала, ай мард? (от арм. – «человек», фраза «ай мард» обычно выражает возмущение)

– Пошла в туалет, и нет ее…

– Вааай, – заволновался дед, – включай свет, посмотрим!

Папа включил в зале свет. На раскладушках заворочались сонные мужчины:

– Что случилось?

– Ребенок пропал, ищем.

Мужчины тут же проснулись и присоединились к поискам. В зале ребенка не оказалось. За шторами – никого, дверь на балкон закрыта на шпингалет. Оставалась еще одна комната, в которой спали трое мужчин. Дверь в комнату была плотно закрыта, но других вариантов не оставалось, надо было проверить и там. Папа открыл дверь и включил свет.

– У нас ребенок пропал, – сразу сообщил папа, не дожидаясь вопросов, – нет ее здесь?

– Как пропал? Нет, никакого ребенка здесь нет, мы спим давно.

Папа с дедом переглянулись и двинулись к окну. Окно было зашторено и закрыто. Никого. Заглянули под кровати и раскладушки, тоже пусто. Куда могла пропасть?

И тут один из мужчин, спавший как раз в моей кровати, вдруг встрепенулся:

– Ой, тут у меня под ногами кто-то есть, – и одернул одеяло.

Под одеялом, свернувшись калачиком на самом краю, с той стороны, которая служила мне обычно изголовьем, мирно сопела я. Пятеро изумленных мужчин смотрели на маленькую девочку и еле сдерживали смех, чтобы не разбудить и не напугать ребенка посреди ночи.

Папа взял меня на руки, и я проснулась. Конечно же, я не поняла, как оказалась в ночи в этой комнате, почему там горел свет и зачем собрались все эти люди, но история моего побега долго еще веселила всех родных и друзей своим закрученным сюжетом и неожиданной развязкой.

Зато с тех пор в нашем доме стало меньше гостей. Родственники, конечно, по-прежнему приезжали, но посторонних людей папа старался селить в гостинице.

Знала бы, что так просто решается этот вопрос, с первого дня бы к гостям в гости наведалась.

Глава 11. Серьезное путешествие

Однажды на семейном совете, состоявшем из папы и немножко из Таты Риммы, принявшей в нем участие по телефону, решено было отправить нас с мамой в гости в Ереван. Понятное дело, что одну маму с четырехлетним ребенком папа никуда отпускать не собирался, поэтому с нами должен был лететь папин брат Ашот.

В назначенный день мама разбудила меня посреди ночи и начала поспешно одевать. Почему-то в дорогу мы всегда выезжали посреди ночи, исключений из этого правила не было. Сумки наши уже стояли у порога, мама была одета и даже накрашена, оставалось собрать только меня, и можно было отправляться в путь.

Мы уселись в машину и долго, очень долго ехали в темноте. Я то засыпала, то просыпалась снова, а утро все не наступало. Наконец машина остановилась у здания аэропорта. На улице уже давно рассвело, но утро было прохладным. После долгой поездки на машине меня немного мутило и хотелось горячего чаю. В детстве чай был моим основным напитком – в меру теплый, в меру сладкий и непременно процеженный через сито, чтоб ни один листочек заварки ни в коем случае не попал в чашку. Мама пообещала напоить меня чаем, как только мы решим вопрос с билетами. Да, билеты нам предстояло купить прямо в аэропорту.

Папа с Ашотом достали из багажника две тяжелые коричневые сумки с серой надписью «Урарту», и мы вошли в здание аэропорта.

Это был огромных размеров зал, заполненный сновавшими туда-сюда людьми с чемоданами, дорожными сумками, рюкзаками и котомками. Несмотря на утренние часы, здесь было полутемно и поэтому как-то особенно мрачно. За длинной стойкой в дальнем конце зала сидели девушки в темно-синей форме с блестящей брошью в виде самолетика на лацканах. У стойки собралась длинная очередь, в самый конец которой встал наш Ашот, пока папа с мамой искали удобное место, чтоб разместить багаж и усесться самим.

– Здравствуйте! Нам, пожалуйста, два взрослых и один детский на Ереван, ближайшим рейсом, – улыбнулся девушке Ашот, подойдя к стойке.

– Молодой человек, билетов на Ереван нет, осталась пара мест на завтра, – металлическим голосом отчеканила девушка, не отрывая взгляда от своих записей.

– А, может быть, найдете, девушка? Нам очень нужно! У нас ребенок маленький, мы до завтра не сможем подождать, – бархатным голосом продолжал Ашот.

Девушка подняла глаза и громко вздохнула:

– Молодой человек, билетов нет! Совсем нет! Извините, ничем не могу Вам помочь.

Следующим разговаривать с девушкой пошел папа. Он оказался более настойчивым: девушка все же отвлеклась от своих записей и включилась в разговор. Через минуту она уже звонила кому-то по телефону, потом встала, наклонилась к окошку и что-то вполголоса объяснила папе. Когда папа направился в нашу сторону, мы сразу поняли по его глазам: «Летим!».

– Нужно будет подойти к окончанию посадки, – сообщил папа, – они найдут места.

– Ну, ты поезжай тогда, Гевуш, еще два часа ждать до посадки, – предложила мама.

– Да нет, я побуду с вами, мало ли, – возразил папа.

– Я же здесь, – заверил брата Ашот: – Поезжай! Мы улетим, все нормально будет. Позвоню тебе потом.

– Точно? – засомневался папа.

– Да точно, точно, поезжай! Все хорошо будет! – настаивал Ашот.

– Хорошо! Только сразу позвоните! Сразу! Как только билет купите, сразу позвоните! – наказал папа.

Папа взял меня на руки, поцеловал, обнял маму, пожал брату руку, пожелал нам хорошей дороги и двинулся к выходу.

– Мам, я чай хочу! Ты забыла? – обиженно заскулила я, едва папа скрылся из виду.

– Ой, точно же, чай! Ашот, пойдем возьмем ребенку чаю, – позвала мама, и мы втроем направились в буфет.

Желающих выпить чаю и съесть бутерброд с сыром оказалось немало: в буфете было полно народу. Наконец, очередь дошла до нас. Полноватая женщина в белой рубашке с рюшами, белом кружавчатом фартуке и таком же кружавчатом головном уборе, из-под которого виднелись ее выкрашенные в огненно-рыжий цвет и собранные в тонкий пучок волосы, поставила на поднос стеклянный стакан с чаем в металлическом подстаканнике, тарелку с бутербродом и высыпала на прилавок горсть монет – сдачу. Ярко-красный лак на ее коротко подстриженных ногтях уже давно облупился и смотрелся весьма нелепо, как и красная помада на ее тонких губах, нанесенная явно наспех и скорее всего без зеркала.

– Проходим, проходим, не задерживаем очередь, – бойко заголосила буфетчица, – проходим! Следующий, пожалуйста!

– Ну, вот и чай, – как-то особенно торжественно объявила мама, поставив поднос на буфетный столик.

– ЭТО? ЧАЙ? – на всякий случай уточнила я и, не дожидаясь ответа, завопила на весь буфет истошным голосом: – НЕ БУДУУУ Я ЧАЙ С ЧЕРВЯКАМИ! НЕ БУДУУУ!

– Нателла, успокойся, доченька, – попыталась замять проблему мама, – это не червяки, это же заварка такая, листочки. Я сейчас все вытащу ложечкой, и попьешь.

– Червяки! ЭТО ЧЕРВЯКИ! – не унималась я, – уберите чай с червяками! Я не буду с червяками!

Жизнь буфета приостановилась. Все посетители смотрели на нас и ждали продолжения этого представления. Даже рыжая буфетчица, вытянув шею, пыталась сквозь толпу разглядеть источник шума. Обычно застенчивый на людях, Ашот не привык к такому всеобщему вниманию к своей персоне и, неожиданно оказавшись в эпицентре не самых приятных событий, густо покраснел.

– Альфия, Альфия, – сбивчиво зашептал он, – вот, возьми деньги, если нужно будет еще, я подожду вас там… ну… в зале ожидания, – и протянув маме красный хрустящий червонец, выскочил из буфета.

Конечно, чаю я так и не попила. Еще чего, с червяками! Да и цвет какой-то подозрительно темный, совсем не как дома. И стакан этот странный, в какой-то железяке… В общем ушли мы с мамой из буфета с завернутым в салфеточку бутербродом и в расстроенных чувствах.

Устроились в зале ожидания, я перекусила и мирно засопела у мамы на коленях. Вскоре объявили посадку на рейс, и у стойки, где продавали билеты, выстроилась целая очередь желающих улететь. Мама с Ашотом переглянулись: шансы купить билет при такой очереди стремились к нулю.

– Нателла, просыпайся, доченька, – шепнула мне на ухо мама, – просыпайся, нам лететь пора!

– Подожди, пусть поспит еще, я пойду пока в очередь встану, тут долго придется ждать, – предложил Ашот.

– Нет, так мы точно не улетим, – возразила ему мама и снова повернулась ко мне, – Нателла, плачь! Громко плачь! Как можно громче, доченька! Плачь, а то билетов нам не достанется, не полетим к Тате Римме.

Стоило ли меня уговаривать? После бессонной ночи, многочасовой тряски в машине, после чая с червяками, в конце концов? После этого полусна на неудобной скамейке в зале ожидания? Конечно, нет! Я с преогромным удовольствием разразилась криком на весь аэропорт, выплеснув наружу все свои обиды, прошлые, настоящие и даже будущие.

Мама схватила меня на руки и пошла вставать в очередь. На наше счастье, я была единственным ребенком в очереди, и потому спешившие на родину армяне стали расступаться: «Женщину с ребенком пропустите без очереди! Проходите, женщина, проходите вперед! Девушка, обслужите эту женщину, пожалуйста, у нее ребенок плачет, тяжело в аэропорту с ребенком сидеть! Пусть летят, пожалуйста!». И мы полетели.

В салоне самолета было тесно и шумно. К моему счастью, бензином там не пахло, но был какой-то другой незнакомый запах, который, как оказалось позднее, действовал на меня ничуть не лучше бензина.

Мы с мамой уселись у окошка, Ашот – у прохода. Все места уже были заняты, но поток людей не останавливался. Они устраивались в проходах: кто-то усаживался на чемодан, кто-то стоял, держась за ручки багажных отсеков над сиденьями, прямо как в автобусе. Наконец, когда салон самолета был заполнен людьми до отказа, девушка-стюардесса объявила в микрофон, что посадка окончена. Нам раздали карамельки и бумажные мешки на случай, если затошнит, и самолет тронулся в путь.

Это был мой первый полет. Взлетать было непривычно и даже немного страшно, но мама так крепко меня обнимала и облака в окошке были такими красивыми, что страх быстро улетучился. Город под нами становился все меньше и меньше, а вскоре и вовсе пропал из виду. Со временем вместо белых пушистых облаков в форме зайчиков, мишек и слоников по ту сторону иллюминатора осталась только одна сплошная серость, усиленно вглядываясь в которую я незаметно заснула.

Проснулась от внезапно зазвучавшего из динамиков голоса, объявлявшего, что самолет приступил к снижению. Снижение было долгим и мучительным. Мне противно, до боли закладывало уши, меня тошнило и мутило от этого запаха «не-бензина», смешанного с запахом табачного дыма, струившегося со стороны туалетных комнат, над которыми зачем-то красовалась табличка «Не курить!», я усиленно рассасывала выданную мне мятную карамельку, зарывалась лицом в мамин шарф, беззвучно плакала и хотела домой, когда знакомый голос стюардессы объявил, что самолет произвел посадку в аэропорту «Звартноц» города Ереван.

Несмотря на просьбу стюардессы оставаться на своих местах до полной остановки самолета, все сидевшие пассажиры, едва заметив первые признаки снижения, дружно отстегнулись, начали вытаскивать из багажных отсеков свои сумки и шумно протискиваться к выходам. Мы выходили из самолета последними. Глоток свежего армянского воздуха на трапе самолета сразу вернул меня в чувство. Ура, мы в Ереване!