Рассказы, повести, сценарии и другое

– Жид пархатый, убью! А ты, педик, продался жидам!

– Что он сказал? – не понимает раввин.

Рахиль переводит. Йоська наклоняется над парнем и плюёт ему прямо в лицо.

– Фашист, – хрипло бросает отец Иоанн.

– Милиция, милиция! – истошно вопит Мара. – Где милиция?!

– Не голоси, – довольно грубо обрывает её Рахиль.

И в этот момент появляется милиция.

36. Интерьер.

Отделение милиции. Усталый, с серым лицом и красными от недосыпа, воспалёнными глазами милиционер в штатском заполняет протокол. Хулиганы, отец Иоанн и раввин в наручниках.

Милиционер пишет, вполголоса повторяя:

– И оторвал пейс, – поднимает голову, сморит на Рахиль. – Это что за зверь такой?

– Кудри вместо бакенбард, – Рахиль смеётся заливисто, – как у Пушкина, только локонами.

– А кто из вас Пушкин?

В тесной комнате, где милиционер проводит дознание, раздаётся дружный смех: Ксения и Рахиль, отец Иоанн и Мара. Молчат только парни в чёрных куртках и Йоська. Первые трясутся от ненависти и униженности своего положения, последний просто ничего не понимает, так как ни слова не знает по-русски.

– Тьфу ты, чтоб вас! Совсем мне голову закрутили! Сейчас всех в обезьянник отправлю, сразу не до шуток станет!

– Ну, что мне делать?! Не умею плакать, только смеяться! – произносит Рахиль, достав из кармана своей необъятной юбки платок, вытирает глаза. – Пиши, касатик, не отвлекайся.

Йоська вдруг вскакивает, наклоняется над столом, говорит быстро, глотая буквы.

– Сядь на место! – милиционер ошарашен. – Что это он забулькал, как суп на плите?

– Очень образно! – раздражается Мара. – Муж говорит, что только читал про русский фашизм, никогда не думал, что столкнётся с ним.

– Я те покажу русский фашизм! Я тя на нарах сгною! – вдруг взвивается милиционер. – Понаехали тут, учить нас уму-разуму…

– Тихо, тихо, – произносит Ваня, – вас как величать? По имени и отчеству?

– Иосиф Иванович меня величать.

– Ха! – опять взрывается смехом Рахиль. – Ты Иосиф, а моего зятя Йоськой мы величаем. Значит, тезки. И вообще, тебе при язве нервничать никак нельзя.

– Откуда про язву знаешь?

– Моя мама всё и про всех знает, так что давайте, закругляйтесь с протоколом, мне домой пора, дети одни.

– Какие ещё дети?

– Шестеро байстрюков, – за Мару отвечает Рахиль.

– А вы, гражданочка, – обращается к Ксюше Иосиф Иванович, – что можете сообщить по поводу драки?

– Сейчас я вам всё расскажу. Мы собирались отправить детей на Красную площадь, одели их, пришлось купить тёплую одежду…

– Короче.

– Они не привыкли к таким холодам, так вот, одели…

– Короче!

– Я и говорю: они не привыкли к таким холодам, купили им дублёнки, шапки…

– Всё! Понятно, замолчите!

– Купили им дублёнки, шапки…

Милиционер в сердцах бросает на стол ручку, она ломается.

– Вы издеваетесь надо мной?

– Да, – спокойно отвечает Ксюша.

– Но за что? – вопрос звучит почти по-детски.

– За сочувствие к таким вот чёрнокурточным бритоголовым, за «понаехали тут всякие», за то, что ненавидите «чёрножопых, узкоглазых, горбоносых, пейсатых».

– Ксюша, ты несправедлива, – произносит Иван.

– Пусть. Надоело. И стыдно.

– Вы мне тут политические митинги не разводите. Отвечайте по существу вопроса. Была драка, есть потерпевшие, есть виновные. Больше меня ничего не интересует. Вот вам, гражданочка, лист бумаги, ручки нет, последняя сломалась. Пишите объяснение. Всё, разговор пока окончен.

Иосиф Иванович выглядывает в коридор, кричит: «Касьянов!» В кабинет входит милиционер с автоматом – рыжие вихры, крепко стиснутый рот, из породы жестоких молчунов.

– Касьянов, сними наручники с попа и с «этого», а молодчиков отправь в первую, – кивает на бритоголовых, – потом вернёшься, соберёшь объяснения с потерпевших, а я в столовую.

– Правильно, – говорит Рахиль, – язву кормить надо, иначе загрызёт.

– О, господи! На одно слово у них десять! – выходя, вздыхает Иосиф.

37. Интерьер.

Касьянов запирает дверь «клетки», хулиганы злобно смотрят на рыжего, который бросает им:

– Ну что, бакланы, вмазались? Уж я позабочусь такой душняк вам спроворить! «Пупок» мамой родной покажется! (Закадровый перевод): «Ну что, хулиганьё, попались с поличным? Уж я позабочусь такие невыносимые условия вам создать, вертухай и тот мамой родной покажется!»).

Бритоголовые злобно смотрят, но молчат. Касьянов, криво усмехаясь, уходит, возвращается в комнату, где пишут объяснения потерпевшие.

38. Интерьер.

Комната следователя в милиции. Касьянов собирает листы с объяснениями, складывает аккуратной стопочкой (экий педант!) на столе. Открывается дверь, входит порозовевший и подобревший хозяин кабинета. А наша компания, не обращая на него внимания, затевает спор (закадровый перевод):

– Маймонид утверждает, что Моисей собственноручно записал «Скрижали» на табличках из сапфира, – бубнит раввин.

– А Спиноза отверг это, – парирует Рахиль.

– Мама, вы мне надоели со своим Спинозой!

– Не ругайтесь, не к лицу священнослужителю брань, – пытается утихомирить спорящих Иван, причём произносит это на иврите.

– Интересно, – тут же переключается Йоська, – где это ты научился так ловко говорить на моём языке?

– В семинарии, где ж ещё?! А ты как можешь так называть мою маму?

– Как?

– Има!

– Она моя мама, а не твоя!

– Нет, моя! – взвивается Мара.

– Заткнитесь! – кричит Иосиф Иванович, – о чём спор?

– Сейчас переведу, – смеётся Рахиль, – они меня поделить не могут. Зять, приёмный сын и родная дочь.

– Пошли все вон! – шипит, багровея, следователь, – Касьянов, выведи этот табор вон, вон, вон!

– А как же… – Касьянов не успевает договорить.

– Повестки им вышлем. По одному. Не всем кагалом! Всё!

40. Интерьер.

Загородный дом. Любаша складывает тарелки и кастрюли в посудомоечную машину. Сергей уже одет, поторапливает жену:

– Ты скоро? Нам ещё надо проверить точки у метро, а потом у меня совещание.

– Минутку.

– Минутка превращается волшебным образом в час, час в сутки.

– Не ворчи. Кстати, к 12-ти я должна быть у художницы.

– Что ты нацепила? – Сергей критически оглядывает жену, ходит вокруг неё кругами. – Сними немедленно эту хламиду! Сколько раз говорил, лиловое тебе не к лицу!

– Тогда я задержусь ещё ненадолго, – видно, что она обижена.

– Ладно, мне по барабану.

– Сколько тебя учить, деревня? Нельзя так разговаривать! Не солидно!

– Поехали, поехали!

41. Натура.

Киоски возле метро. В одном из них освещённая розоватым светом витрина, вращающиеся стеклянные полки, на которых размещены коробочки и флаконы французских духов. На крыше огромная бутыль и сверкающая неоном надпись: «Полёт фантазии».

Сергей входит внутрь. Сквозь стекло видно, как он разговаривает с продавцами. Выходит, в руках у него несколько газет.

42. Натура. Салон машины.

Сергей стремительно срывается с места.

– Это что у тебя? – спрашивает Сергея жена.

– На, читай вот здесь. Вслух.

– «Трудно в наши дни найти стабильно развивающуюся фирму. Из достоверных источников нам стало известно, что „Полёт фантазии“ исправно платит налоги, не замечен ни в каких махинациях и практически не имеет конкурентов. Президенты фирмы „Полёт фантазии“ господа Букашкин и Звягинцев строили свой бизнес постепенно, пошагово, не наскоком и нахрапом, а грамотно, как и полагается уважающим себя и покупателей деловым людям…» Господи, Серёжа, что за бред собачий! И кто это такой М. Куркин? Неужели ты постарался? Не посоветовавшись со мной?!

– Понятия не имею. Явный псевдоним. И ничего я не заказывал. Клянусь!

– Посмотри мне в глаза!

– Хочешь, чтобы мы разбились?

– Тормози к обочине! Смотри в глаза!

Сергей с трудом выруливает к бордюру тротуара, поворачивается к Любаше.

– И вправду не врешь.

– Вечно ты всем недовольна. Нам рекламка не помешает.

– Чует моё сердце, за этим Егор стоит. Аккурат после того, как ты согласился выкупить акции. Вы о цене говорили уже?

– Нет.

– Всё же, муженёк любимый, ты у меня тюфяк!

– А ты Фома неверующий! К тому же Рахиль ещё не дала согласия взять акции в управление. Всё и лопнуть может.

– А этот, – Любаша указательным пальцем ткнула куда-то вверх, чуть ли не в крышу салона, – уже откат получил?

– Пока нет, дал согласие на Пасху к нам приехать. Надо будет пригласить и Рахиль, пусть убедится – мы люди солидные, не шантрапа какая-нибудь. Ксения обещала приготовить кулич, пасху и, – гоготнул с издёвкой Сергей, – фаршированную щуку.

– Ты и меню уж составил? Даже с домрабыней ухитряешься сговориться за моей спиной!

– Не обижайся, красавица, я тебя берегу, как зеницу ока.

– Помяни моё слово, Егор такую цену за акции завинтит, мало не покажется.

– Не-а! У него тяжёлая депрессуха, ему всё обрыдло, да и на зарубежных счетах столько денег, до конца жизни хватит и после смерти тоже.

– Да уж! Ему не позавидуешь – жена псих, дочка дебилка. Однако поделом.

– Злюка.

– Терпеть не могу подобный тип людей. Ты замечал, как он расплачивается?

– С кем?

– Ну, хотя бы в ресторане. Долго-долго держит каждую купюру, мнёт пальцами.

– И о чём это говорит?

– За копейку удушит. Скупердяй.

Несколько минут они едут молча, и только, когда почти остановились возле подъезда, в котором живут Рахиль и Ксения, Любаша произносит:

– Зря ты всё это затеял, ох, зря.

– Предчувствия терзают?

– Вроде того. Ладно, не забудь за мной заехать.

– Как можно!

43. Интерьер.

Мастерская Рахили. Она находится в том же подъезде, где её квартира, только под крышей. Как ни странно, здесь царит идеальный порядок. Кисти, палитра, краски, – всё на своих раз и навсегда заведённых местах. Рахиль в башмаках и юбке, в которых прилетела в Москву. На голове чёрная шляпа с полями. Любаша сидит в кресле. Поза напряжённая, неестественная, ноги стиснуты в коленках и чуть расставлены в ступнях. Рахиль сдвигает шляпу на затылок, что-то напевает, смотрит то на Любашу, то на холст. Берёт табурет, ставит его напротив модели, усаживается и произносит:

– Мадам! Вы не на приёме у дантиста. У меня нет бормашины, и больно я вам не сделаю. Никогда не позировали?

– Да. Нет.

– Чудненько! Чаю хотите?

– Нет, спасибо.

– А я вот не откажусь. Пошли на кухню.

– Тут и кухня есть? – удивляется Любаша.

– И даже сортир с ванной.

Они проходят на кухню. Пока Рахиль заваривает чай, ставит на стол кружки, Любаша осматривается, постепенно расслабляясь.

– Никогда не предполагала, что художники так работают.

– Ха! Смотря какие! Вы, небось, думали, вокруг горы мусора, промасленные тряпки со следами красок и тому подобное?

– Ну, не знаю… А у вас сахара нет?

– Так вот же.

– Нет, то песок, а я люблю вприкуску.

Рахиль достаёт из шкафа кулёк, из него перекладывает на блюдце несколько пожелтевших, неровных кусков.

– Ой! Сколько же ему лет? – радуется по-детски Любаша.

– Много. Берите кружку, пойдём работать.

Они возвращаются в мастерскую. Любаша садится, Рахиль стоит, сосредоточенно глядя на модель, потом делает несколько набросков углём.

– Говорите, – строго произносит художница.

– Что? – пугается Любаша.

– Да что хотите. Ну, хотя бы про своё детство.

– Не было у меня детства, – мрачнеет Звягинцева.

– То есть?

– Не хочу об этом говорить.

– И не надо, – легко так соглашается, без обид.

– А почему вы в шляпе?

– Примета. Потеряю – талант иссякнет.

– Да быть того не может!

– И нечего смеяться!

– А когда портрет готов будет?

– Как получится. Хочется поскорее?

– Естественно.

– Скоро только детей зачинают.

– У иных не получается ни быстро, ни медленно.

Рахиль протягивает Звягинцевой бумажную салфетку:

– Промокните глаза.

– Я не плачу.

– Собираетесь. Поговорим об этом?

– Нет.

– Хотите, расскажу про вас?

– Ещё чего! Я про себя и так всё знаю. Лучше объясните, как вы решили с акциями.

– Позже дам ответ.

– Опоздаете, найдутся и ещё охотники.

– Ой ли? Вы предложили взять акции в управление совершенно чужому, постороннему человеку. Отсюда вывод: либо нет никого вокруг, либо…

– Да ничего подобного! Просто вы нам понравились.

– Ладно-ладно, замнём. Лучше скажите, фирма «Полёт фантазии» имеет своё помещение?

– У нас небольшой особнячок.

– Выкупили?

– Куда там! Договор об аренде. На 90 лет.

– Ого! Какие же связи надо иметь!

– Что есть, то есть, – не без бахвальства произносит Любаша.

– Чудненько. У меня проблема с помещением для центра реабилитации.

– Если возьмёте акции, можно подумать и об этом.

За окном клубятся серые сумерки, в мастерской становится темно. Рахиль снимает шляпу, прикрывает подрамник старой клетчатой шалью.

– Всё, свет ушёл. Следующий сеанс через неделю, в то же время.

– Покажете?

– Ни в коем случае!

– Жаль, – произносит разочарованно Любаша.

– Кому полработы не показывают?

Рахиль замечает, что Звягинцева обижена.

– Ха! Обиделась! Шучу же! Просто примета плохая.

– Вот уж не могла предположить, что вы верите во всякую такую чепуху!

– Ещё как! Пойдёмте, я вас провожу. Мне надо домой зайти переодеться. Сегодня важная встреча предстоит.

44. Натура.

Здание Московского правительства. Широким, размашистым шагом спешит к главному входу Рахиль. Входит в Бюро пропусков.

45. Интерьер.

Кабинет начальника. За столом невысокий, пухлый человек. На лице его написана скука и злоба. Раздаётся стук в дверь – лицо мгновенно меняется, появляется маска добродушной глупости, этакий Иванушка-дурачок.

– Войдите.

Входит Рахиль. Она в том же скромном костюме, что ей купила Ксюша. Волосы гладко зачёсаны, минимум косметики, но всё же она есть, и очень её молодит.

– Какие люди! – голосом восторженного кретина «пропевает» хозяин кабинета. – Ты всё такая же красивая, годы тебя не берут.

– Ха!

– И всё тоже твоё знаменитое «ха»! Сколько лет мы не виделись?

– И ты всё такой же… Непотопляемый!

– Почему это?

– Опять в начальниках ходишь.

– Ну, какой же начальник? Просто канцелярская сошка. Так как тебе живётся-можется на земле обетованной? Сбежала?

– Не угадал как всегда. Приехала организовывать филиал моего Центра.

– Что это? Расскажи поподробнее.

46. Интерьер.

Отделение милиции. Ксения у застеклённого окна дежурного.

– Иосиф Иванович у себя?

– По какому вопросу?

– Жалоба.

– На вас?

– Нет, мы подавали.

– Пройдите. Знаете, где он сидит?

– Конечно.

Ксения идёт по замызганному коридору. Стучит в дверь.

– Входите, – раздаётся из кабинета.

Иосиф Иванович сидит за столом, пьёт из большой кружки чай.

– Я вас вызывал? Нет. Ну, и до свиданья.

Ксения спокойно проходит, садится на стул, складывает руки на коленях.

– Покоя от вас нет! Чаю попить и то не дают, – сразу свирепеет Иосиф.

– Да вы пейте, пейте, а я говорить буду.

– О чём?

– Вы обвинение тем хулиганам уже предъявили?

– Нет. Оформляю.

– Вот и хорошо.

– Что же тут хорошего, у меня сроки дознания прошли.

– Вот и славненько.

– Вы опять, как в тот раз, издеваетесь?

– Я забираю наши заявления.

– С чего это?

– По двум причинам. Первая. Моя подруга и её семья уезжают…

– Это мне до лампочки. А дело уже заведено, так что запрещаю…

– Мы не свидетели, не ответчики. Приказать вы нам ничего не можете. Ну, подумаешь, подрались!

– А вторая?

– Что вторая?

– Причина, чёрт возьми!

– Что же вы такой гневливый, а? Разве так можно? Погубите себя в расцвете лет.

– Опять смеётесь, – подозрительно смотрит на Ксению.

– Самую малость. Вторая причина посерьёзней. Судебной перспективы у этого дела практически нет. Адвоката вы им предоставили? Нет. Врачебного освидетельствования мы не проходили, да и серьёзных увечий они нам не нанесли. За разжигание межнациональной розни их тоже не осудишь. Свидетелей-то нет, не правда ли? Дело в суде рассыплется, а они ещё больше возненавидят всяких инородцев. Да и жалко мне их, недоумков.

– Они-то вас не пожалеют, прибьют и не чихнут.

– Вполне вероятно.

– Касьянов!

Входит Касьянов.

– Приведи тех, из первой.

– Зачем?

– Поговори у меня!

Ксения открывает свою сумочку, достаёт сложенные вчетверо бумажки, протягивает Иосифу:

– Вот заявления об отзыве жалобы. Здесь одно с переводом, он прикреплён вот тут.

– Почему это?

– Ну, не знает человек русского, непонятливый вы наш!

– А!

Иосиф достаёт из сейфа папку, складывает туда заявления.

– Не пожалеете? Потом на меня донос не настрочите?

– Ничего-то ты, парень, в людях не понимаешь.

– Я одно понимаю – человек животное мерзкое, подлое, злое, тупое.

Касьянов вталкивает в кабинет парней. Вид у них затравленный.

– Касьянов, сними наручники.

Касьянов расстёгивает наручники, парни вжимают головы в плечи. Ничего от их победительности не осталось.

– Вы их что, пытали? Почему они такие запуганные?

– У меня в отделении никто никого не пытает! Иди, Касьянов. А вы скажите спасибо вот ей, забрала заявление. Но если ещё раз кого-то тронете, я вам припаяю такую статью! Мало не покажется. Чего топчетесь? Вон!

Хулиганы опрометью бросаются за дверь.

47. Натура.

Ксения выходит из здания милиции. Её поджидают хулиганы. Ксения сначала решает пройти мимо, но потом разворачивается, подходит к ним:

– Какие проблемы?

– Ты, тётка, чего так раздобрилась?

– Это вместо спасибо?

– Ненавижу, – вдруг кричит один из парней.

– Ой, не смеши меня. Для того чтобы ненавидеть, надо сперва научиться любить, а ты никогда и никого не любил, так что и ненавидеть тоже не можешь. Иди домой, помойся, от тебя тюрьмой несёт, дом-то у тебя есть?

– Дура!

– Это точно! – Ксения разворачивает и уходит очень медленно.

– Убью! – несётся ей вслед, а она, не поворачиваясь, взмахивает рукой и… показывает кукиш.

48. Натура.

Двор загородного дома Звягинцевых. Площадка перед домом заполнена машинами, здесь же «джип» Егора. В дальнем конце сада пруд, на берегу бревенчатая небольшая баня в стиле «а ля рус». Вьётся сизоватый дым, растворяясь в блёклом, уже весеннем небе. Из бани выскакивают голые, окутанные паром Сергей и его знакомый из «большого» кабинета, с которым полгода назад Звягинцев договаривался о кредите. Они прыгают в воду, охая и постанывая от холода.

49. Интерьер.

Внутри дома Звягинцевых большой бассейн, в воде – Любаша и Рахиль. Плавают, стараясь обогнать друг друга. Любаша плывёт «саженками», белые, сильные руки. Рахиль движется «брассом», сильно отстаёт. Разница в возрасте, как никак.

Рахиль и Любаша выходят из воды, опускаются на лежаки, стоящие у самого края бассейна.

– Вы плаваете, как сибирячка, – говорит Рахиль.

– Я ещё в 15 лет на спор Енисей переплывала.

– Оттуда родом?

– Ниоткуда я не родом. Там наш интернат был.

– Сирота, значит?

– Нет, – и уже после небольшой паузы, – интернат для трудных подростков

– А родители…

– Мать посадили, когда мне было 10 лет.

– И где она сейчас?

– Умерла в лагере. От туберкулёза.

– Но отец-то есть?

– Мать его зарубила, топором.

– Простите, Любаша. Мне жаль.

– Так им и надо.

– Мне вас жаль.

– Зря.

50. Интерьер.

Предбанник. Завернувшись в простыни, сидят Сергей и «большой» начальник.

– Банк в Берне, тут всё записано: название, номерной счёт, пароль, – Сергей протягивает записку.

Приятель смотрит на листок, шевеля губами, берёт спички, лежащие возле него на скамье, поджигает бумажку.

– Запомнил? Так быстро? Не перепутаешь? В школе-то ты памятью не блистал.

– Меня потом хорошо выдрессировали.

– Ну да, ну да, я забыл.

– Такая теперь скучища, Серёга, – с ностальгическими нотками это звучит, – штаны протираю, политпрогнозы царапаю.

– Да уж! Никакого адреналина, не то что работа в тылу без прикрытия, страх разоблачения и тому подобная чепуха.

– Зря издеваешься. Тут рутина, а там – творчество. Тут бумажная метель, а там цунами, вихрь. Тут я шаркаю подошвами о паркет, а в прошлой жизни…

– Крылышки на пятках? Не преувеличивай.

– Да что с тобой говорить!

– Так вернись обратно.

– Он не пускает. Здесь, говорит, нужен.

– Ладно, давай закругляться. Пора к столу.

Кухня. Ксюша аккуратно из деревянной формы опрокидывает на тарелку пасху. На поверхности творожного конуса чётко отпечатался крест. Тут же стоит большое блюдо с фаршированной рыбой. В одну руку Ксения берёт тарелку, на раскрытую ладонь другой ставит блюдо. Вносит в столовую. Гости уже все собрались вокруг длинного овального стола, накрытого кружевной скатертью.

– Вот это эклектика! – Рахиль осматривает стол.

– Смешение жанров, вкусов и религиозных традиций! – поддерживает её «большой» начальник.

– Полный интернационал! – произносит Егор.

– Вот за это и выпьем, – предлагает Сергей.

51. Интерьер.

Дом Звягинцевых. Каминная. Сергей разжигает заранее заготовленные берёзовые чурбаки, орудуя щипцами. Остальные гости сидят возле огня.

– Затоплю я камин, буду пить, хорошо бы собаку купить, – цитирует «большой» начальник.

– Как славно, не правда ли?! Люблю смотреть на огонь, – эту банальность Любаша произносит с особой важностью.

– Кстати, отчего бы вам не завести собаку? – спрашивает Букашкин.

– Ты отлично знаешь, в доме животных Любаша не переносит, да и у нашей прислуги есть кавказская овчарка, дом сторожит. Вполне достаточно.

Рахиль бросает короткий, но внимательный, цепкий взгляд на Сергея, едва заметно улыбается. Сергей старается перевести разговор на другую тему:

– Когда будет готов портрет?

– Какой портрет? – живо реагирует «большой» начальник.

– Рахиль пишет портрет моей жены.

– Вы любитель?

– Нет, профессиональный художник, – отвечает Сергей, – и очень классный. Я видел её работы в салоне.

– Вроде Шилова? – интересуется Егор.

– Нет, Рубенса, – смеётся Рахиль, – а где Ксюша?

– Убирается.

– Мило. Всё же сегодня она у вас гостья.

Любаша вскакивает, бежит на кухню. Здесь всё чисто, расставлено по местам, Ксюша стоит у окошка, смотрит за гаснущий свет, на тёмные деревья.

– Ну что же вы? Все волнуются, куда подевались.

– Да? – рассеяно говорит Ксюша.

– Неловко как-то. Я вас в гости пригласила…

– Иду, иду. Минут через пять…

А в каминной «большой» начальник собирается уходить, прощается со всеми:

– Было приятно познакомиться (это Рахили и Егору). Чудесный день, спасибо хозяюшка.

– Жаль, ваша жена не смогла. Передайте привет и скорейшего ей выздоровления.

– Спасибо за всё, – с этими словами он выходит, его провожает Сергей.

– Я должен отъехать ненадолго, надеюсь, вы подождёте меня, – обращается Егор к Рахили.

– Всенепременно.

– Может, поплаваем ещё? – спрашивает у Рахили Любаша.

– После такого обеда? Как-то двигаться лень.

– Ну, тогда прогуляемся по саду, покажу свой парник, – Любаша старается быть хорошей хозяйкой, но заметно, что всё ей наскучило.

Сумерки превращают сад в диковинную картину – серые проплешины ещё не истаявшего полностью снега, растопыренные ветви деревьев, залежалая, бурая трава на берегу пруда, дымный туман медленно стекает в небольшой овражек возле высокого каменного забора. Откуда-то издалека доносится странная, печальная музыка – то ли звук тромбона, то ли одинокий печальный голос. На грани дня и ночи фигуры Рахили и хозяев кажутся тёмными, удлинёнными тенями.

– Сейчас Егор привезёт нотариуса, подпишем документы. Вы не передумали? – спрашивает Сергей.

– Нет. Процент от сделок начнёте перечислять на счёт, когда я закончу регистрацию филиала Центра здесь, в Москве. А пока… Я рассчитываю на вашу порядочность.

– Порядочность здесь ни при чём. Вы мне нужнее, чем можете предположить.

– Надеюсь.

– Я пойду в дом, погуляйте ещё.

Некоторое время Рахиль и Звягинцева молча идут по дорожке, выложенной узорчатой плиткой.

– Вас что-то мучает, – без вопроса, утверждая, произносит вдруг Рахиль.

– Не знаю.

– Или не хотите говорить?

– Правда, не знаю.

– А мы уезжаем.

– Все?

– Да, зять, дочь и дети. Зятю пора на работу.

– А разве он не раввин?

– Это и есть его работа.

– И когда вернётесь?

– Как только соберу все необходимые документы, чтобы в Москве зарегистрировать филиал. Думаю, не раньше сентября.

– А как же портрет?

– По приезде закончу.

Машина Егора въезжает в ворота, он провожает в дом нотариуса.

52. Интерьер.

В каминной Егор, Сергей и Рахиль. Нотариус достаёт из портфеля бумаги, печать, сургуч. Нотариус – вальяжный, холёный, из кармана пиджака торчит чубук трубки.

– Ну, начнём? – спрашивает нотариус у присутствующих. – Попрошу подлинник лицензии, весь пакет документации.

Сергей раскладывает на столе документы. На одном из них крупно: «Полёт фантазии».

53. Натура.

Крутится на крыше киоска большая прозрачная бутафорская бутыль и надпись «Полёт фантазии». Лето в самом разгаре. Плавится асфальт под ногами прохожих. В застеклённых витринах бутылочки и коробочки духов, но сразу понятно, что их много меньше, чем раньше.

Из машины выходит Звягинцев.

54. Интерьер.

Звягинцев осматривает полки магазина, заносит в электронный блокнот название товаров. Заходит в дверь, на которой написано: «Заведующая». Комната узкая, в помещении только стол с компьютером, да два стула. Заведующая – тонконогая девица, стриженная «под мальчика». Наглая, вёрткая, худосочная.

– Ах, Серёженька, плохи дела, плохи. Я и на таможне пропадаю, и в Польшу звонила, и во Францию.

– Знаю, – довольно резко обрывает Звягинцев.

– В чистый минус работаю!

– Закрой точку на неделю, отпусти работников в отпуск. Уезжаю. Как вернусь, всё войдёт в прежнюю колею.

55. Интерьер.

Квартира Ксении и Рахили. Ксения собирает в небольшую плетёную корзину большую лупу, на специальной подставке, маленькие кисточки, тонкий мастерок, скорее похожий на скальпель. Повязывает волосы платком. Движется она медленно, плавно. В квартире тихо. Резкий телефонный звонок разрывает тонкую ткань тишины. Ксюша вздрагивает, бросается к телефону.

– Алло! Я слушаю! Раша! Как дела, дети здоровы? Когда вас ждать? Так не скоро? Да, слишком тихо в доме. А у вас-то? Противогазами запаслись? И подвал оборудовали? Это хорошо. Нет, никакой не напряжённый голос, обычный. Ну, хватит деньги тратить, давай там скорее завершай дела. Спешу, в мастерскую. Надо заказ закончить. Да, у Звягинцевых всё так же работаю, – рассмеялась, – нет, не унижают, кто ж убогих обижает?

56. Интерьер.

Лестничная клетка. Ксюша выходит, закрывает дверь, проверяет замки. Стоит спиной к пролёту. Грохоча, поднимается лифт, Ксюша сквозь этот шум не слышит, как снизу по лестнице поднимается один из тех хулиганов, который кричал ей возле отделения милиции: «Ненавижу!» Парень спотыкается на последней ступеньке, делает резкий шаг в сторону Ксюши. И тут только она оборачивается. Парень пытается кулаком ударить женщину в лицо, Ксюша чуть отклоняется, кулак попадает в плечо. Женщина ударяется затылком о дверь, тихо сползает на пол, глаза чуть прикрыты, однако ни на секунду она не отпускает ручки плетёной корзинки, другой рукой незаметно для парня шарит в корзине. Хулиган поднимает ногу в подкованном металлом ботинке, целит женщине в лицо. Но не успевает – Ксюша молниеносно выхватывает из своей поклажи мастерок, вонзает его в икру парня.

– А, стерва! – взвывает хулиган, хватаясь за мастерок.

Ксюша, не вставая, снизу бьёт его двумя ногами между ног, парень откидывается назад, скатывается со ступенек вниз, да так и остаётся там лежать неподвижно.

56. Натура.

Возле подъезда стоит «Скорая», врач и фельдшер помогают взобраться хулигану. Рядом милицейский газик, воле него Иосиф Иванович и Ксюша. Лицо у милиционера злое, глаза воспалённые:

– От вас покоя нет ни на минуту! – хрипит он.

– Такая у вас профессия. Вы простужены?

– Отвяжитесь со своей заботой! К вам всякая дрянь липнет. Что опять произошло?

– Понятия не имею. Вышла из квартиры, а он лежит и не подаёт признаков жизни.

– Нутром чую – врёте. Может у вас склонность к виктимности.

– Надо не нутром чувствовать, а головой думать. Ишь, какой нынче образованный люд в милиции пошёл! Нет у меня склонности к провоцированию преступлений. Так расшифровывается этот термин? – назидательно произносит Ксюша.

Кажется, что Иосиф Иванович сейчас ударит Ксюшу, побледнев и еле сдерживаясь, он отступает на шаг назад.

– Гражданочка! Опять насмешки строите?

– Как можно?

– Поехали в отделение, сниму с вас показания.

– Не-а!

– То есть как?

– Некогда мне, работа, знаете ли, голубчик.

– Я вам не голубчик! – сипит милиционер.

– Опять разгневался! Экий вы, однако… Приду завтра, скажите во сколько.

– А, – устало машет рукой, – утром, к девяти ноль-ноль.

– Слушаюсь, – Ксения поворачивается, уходит.

– ИнтЭллигенция, мать твою в копыто!

57. Интерьер. Мастерская.

Большая лупа закреплена на столе, сквозь неё видна почти законченная миниатюра – дама в платье из золотых кружев, присевшая в глубоком реверансе перед высоким и пустым троном. Чем-то эта дама напоминает Любашу. Ксения, едва слышно напевая, тонкой кисточкой наносит несколько штрихов. С улицы, а может быть и сверху, вдруг возникает мелодия, тягучая и сладкая, словно патока. Ксения застывает, мелодия обрывается. Ксения вновь начинает работать, но опять возникает тягучая мелодия. Ксения кладёт кисточку рядом с миниатюрой, подходит к высокому окну, смотрит сквозь стекло на улицу. Двор пуст, качаются от ветра деревья…

58. Натура.

Качаются от ветра несколько пирамидальных, серебристых тополей, а вокруг почти до самого горизонта – серый песок, невысокие барханы да перекати-поле. Ксения, но не нынешняя, а молодая, стоит возле тройного ряда колючей проволоки. Вышки с автоматчиками. С той стороны колючей проволоки на вытоптанной до каменной твёрдости земле три длинных барака.

– Ты кто такая? – раздаётся за спиной Ксении грубый окрик.

Женщина вздрагивает, поворачивается. Перед ней вохровец в пропотевшей до соляной белёсости гимнастёрке.

– Кто разрешил?

– Мужа ищу, – шепчет Ксения.

– Фамилия? Статья?

– Иванов. Статья 58, пункт «б».

– Политический. Свидания запрещены.

– Я год его ищу. Умоляю, скажите, он жив, он здесь?

– А я почём знаю? У нас этих Ивановых 10 человек.

– Сергей Леонидович Иванов, архитектор.

– Не смеши меня, женщина! Тут нет архитекторов, только заключённые под номерами. И точка. Уходи. Откуда пришла?

– Из Москвы.

– Фью! – присвистнул мужчина. – Далёко!

Ксения медленно опускается на колени перед охранником.

– Вы его только покажите, я даже разговаривать с ним не буду!

– Встань!

Ксения продолжает стоять на коленях. Она не плачет, глаза сухи, безумны, неистовы. Вохровец смотрит на Ксению, наклоняется, хочет поднять, но потом выпрямляется. Простецкое его лицо (нос картошкой, кожа в оспинах) вдруг озаряется жалостью, сочувствием:

– Ладно. Через час их приведут с карьера, – он почему-то оглядывается, словно боится, что его кто-нибудь услышит, – стой здесь, жди. Может, узнаешь мужа-то. Да только вряд ли.

– Спасибо, – еле слышно шепчет Ксения.

Солнечный шар ползёт к горизонту. К воротам подходит колонна, окружённая охраной и собаками. Заключённые идут медленно. За ними следует полуторка с откинутым задним бортом, в кузове, внавалку тела, прикрытые брезентом. Из-под брезента голые ступни с привязанными проволокой дощечками, на которых химическим карандашом выведены номера.

Ксения вглядывается в лица проходящих. Нет, она не видит мужа. Один из заключённых замечает Ксению, делает несколько шагов в её сторону, охранник вскидывает автомат, спускает собаку с поводка. Собака сваливает заключённого на землю, вцепляется ему в горло.