Cave canem, или Осторожно, злая собака. Книга первая

– Ох, никаких парочек?

– Да-с! Ее светлости не нужны «салонные таланты», но дикость и незнание правил общения не приветствуются… Надеюсь, вы приучены к правилам поведения, как то: вести беседу за столом, крутить вальсы с дамами и подавать им при выходе пальто?

Было ли последнее вопросом или издевкой, де Конна не интересовало.

– Сударь, я в полной мере обладаю всеми необходимыми манерами и физическими навыками, как то: ходить, стоять, сидеть и танцевать, – холодно ответствовал он. – Вот разве что кланяться… Очевидный недостаток в сем упражнении имею.

Секретарь встал. Он был на голову ниже де Конна, но его горделиво-напыщенная осанка с легкостью покрывала сей изъян.

– Я закончил мое с вами ознакомление. О результатах вам сообщат позднее. Думаю, графине будет приятно, если вы окажете ей визит перед тем, как появитесь в салоне.

– Разумеется, я дам ей знать.

Маркиз слегка склонил голову и, выйдя в приемную, проводил секретаря до лестницы. Без слов и лишних жестов – по привычке светской этики.

«Что же за салон такой, ежели за право там быть надо ответить на дюжину глупых вопросов?»

Но это забавляло! Конечно, следовало выпороть спесивого барчука, но необходимость быть ближе к графине пока удерживала бурмистра от расправы над наглецом.

– Хозяин, вам не кажется, что поведение этого мальчишки заслуживает хорошей порки или дуэли? – не выдержал Шарапа.

– Вы правильно заметили, – качнул головой маркиз, – но причину его поведения нам надо искать в среде более взрослых людей, скажем, лет сорока и старше.

Взглянув на вытянувшееся лицо гайдука, маркиз усмехнулся:

– Видите ли, то, что молодой человек продемонстрировал, можно назвать изысканным хамством, поведением очень модным лет этак двадцать назад во Франции, после их кровавой революции.

– Так это чья-то школа!

– Да. К тому же наш Тавельн – один из тех двух, кто оказался на месте убийства Мартына Подольского, и мне надо прощупать его сны, а заодно и проучить. Подготовьте к ночи алтарь, – де Конн сладко потянулся. – Что-нибудь еще?

Шарапа кашлянул и достал из кармана жилета сложенный лист плотной бумаги.

– Я побывал в доме малюток и выяснил, что неделю назад туда поступил малец трех месяцев от роду. Подкидыш с деньгами и вашим фамильным перстнем. Рыжий…

– Ха! – маркиз щелкнул пальцами. – Мы поймали его!

– И еще кое-что, – Шарапа довольно оскалился. – Марфа, кормилица подкидыша, передала мне перечень тех, кто в том доме вскармливался. Взгляните.

После внимательного просмотра списка маркиз поднял брови.

– Занятно! – произнес он. – Очень занятно! Господа Наумов, Оркхеим и Тавельн в этом списке тоже присутствуют. Их кормилицей была некая Супонина… А я-то думал, что они сюда уже подросшими поступили.

Шарапа довольно добавил:

– И, по свидетельствам, они все в разных местах родились…

Глава 10. Пелагея

Утром следующего дня дворецкий Бакхманн был приглашен на завтрак к господину бурмистру. Прием был и дружественный, и деловой одновременно. За столом им компанию составляла юная девушка, большеглазая, смуглая и восхитительная. То ли гречанка, то ли итальянка. Наложницу маркиза звали Мариам. Стройная, даже хрупкая, но богато одетая, она изредка поднимала глаза на своего господина, когда ее просили выбрать блюдо. Она будто спрашивала его разрешения ответить, не произнеся от себя ни слова на протяжении всего завтрака.

Вдоль стола возвышалась стена из пяти лакеев и еще двух гайдуков маркиза, Кабезы и Барыги. Все прибыли прошлой ночью. Такие же огромные и безмолвные, как Шарапа, они внушали щемящую тоску сердцу Бакхманна, подобную той, что испытывает безнадежно заблудившийся в дремучем лесу ребенок. Хотя личный секретарь маркиза Охос и брадобрей Доминик приятно разбавляли это впечатление своим тщедушным видом.

Краснолицый, грузный, уже вспотевший дворецкий, рассеянно покачивая моноклем, расспрашивал хозяина о том, как нравится ему новая челядь, следует ли перенести кухню во дворец, нанять ли побольше слуг для конюшни. Маркиз добродушно удивлялся тому, как здешние помещики любят разводить не в меру большие дворы. Он считал, что чем меньше слуг, тем проще навести порядок… Бакхманн сильно не спорил: он знал, как понравиться хозяину.

Последняя часть завтрака прошла под музыку в стиле аллегро в сопровождении маленького крепостного оркестра, состоявшего из гитары, гобоя, двух скрипок и виолончели. Были еще литавры с трещотками, но маркиз попросил их не играть.

По окончании завтрака де Конн, приказав принести кофе в библиотеку, удалился с наложницей в верхние покои. Дворецкий решил дожидаться слуг в людской маркизова дома. Скрестив руки на груди, он после десяти минут ожидания гневно раздувал ноздри, поскольку очень серьезно относился к работе дворовых.

– Барин кофею в библиотеку просил принесть, – злобно начал он. – Полчаса назад, а вы, холопы, где-то шляетесь!

Он не ждал ответа, а требовал действий. Кухарка Катя засуетилась с чашками, блюдцами и ложками. Камердинер Митрофан скомандовал сенной девке Пелагее закипятить воду, а сам поспешил в погреб за перемолотым кофе и вареньями.

– Нахлебники, – продолжал дворецкий, наблюдая за бегающим людом, – привыкли на сундюках валяться, лясы точить да ждать, когда хозяин хлеба подаст. Душонки сыромяжные. Я вам устрою отдых!

Так, под рычание Бакхманна, тумаки и пинки дворня маркиза собрала кофейный сервиз. Все, что требовалось, заварили, разложили, расставили. Катя прихватила тяжелый серебряный поднос и мелкими шажками побежала было к хозяйским комнатам, но надзиратель остановил ее.

– Малáя пойдеть, – жестко произнес он, кивнув на Пелагею.

– Так ручонки у нее некрепкие еще, – начала было защищать девчонку Катя, – поднос один только в два пуда…

Дворецкий вставил монокль в глаз, злобно сверкнул им на дворовых, хмыкнул и подошел к Пелагее. Красоту девушки портило безликое английское серое шерстяное платье с белым фартучком, а пышные русые волосы прикрывала невзрачная сеточка.

– Это вам, старым паршивым дворовым тварям, надо знать, как поднос в руках удерживать, а молодой лапочке с бесподобной фигуркой достаточно правильно удерживать в руках то, что принадлежит ее хозяину.

С этими словами Бакхманн опрокинул голову и от души расхохотался. Пелагея покраснела. Катя отвернулась и закрыла глаза. Митрофан с тоской сглотнул, но прикусил губу.

– Девочка же совсем, – просяще произнесла Катя. – Зачем ей к барину идти? Что он с ней сделает-то? Поиграется, и только. А у них вон и так наложница молодая имеется…

– Молчать, паскюдь! – рявкнул Бакхманн. Он терял хорошее расположение духа.

– Насколько я знаю, одинокие волки, вроде вашего хозяина, обладают известной ненасытностью в отношении к удовольствиям с такими вот курочками, – с этими словами дворецкий сдернул сеточку с волос Пелагеи, сорвал фартучек и стянул рукава с плеч. – Ты, ненаглядная, кофей барину неси и не вякай, ежели он еще и потискать тебя пожелаеть. А ежели вякнешь, то я к его плетям приложу еще двадцать палок. Собственноручно… Ню-ню, не бойся, – удовлетворенно добавил он, видя на лице девочки испуганное послушание. – Иди. Барин тебя оценит.

Пелагею пихнули к дверям. Под хохот Бакхманна и жалкие взоры Митрофана с Катей та, еле удерживая поднос, направилась к барским покоям. Поднялась по лестнице, ужасаясь тому, как пронзительно стучала чашечка на расписном блюдце. Чашечка была пуста, оттого, видно, и тряслась. Ливрейный лакей, окинув ее странным взором, буркнул: «Его сиятельство в библиотеке», отворил и неслышно закрыл за ней массивную дверь. В библиотеке? Девочка постояла в полумраке проходной залы. Что-то волнение стало подкрадываться к горлу, а там и в животе как-то нехорошо становилось. Муторно. Прошла вперед к свету ламп. Приемная кабинета. Снова открытая лакеем в ливрее дверь. Вот и проходная из приемной в библиотеку. Надо бы идти, а страшно. Очередная дверь с лакеем. Она пыталась заглянуть им в глаза. По ним-то многое о хозяине сказать можно. Одежда, манеры… Высоченные! Она прошла в отрытую дверь библиотеки и застыла. Дверь за ней медленно затворилась. У входа возвышалось каменное изваяние Шарапы.

– Вот кофейку, барин просили, – пролепетала Пелагея и присела в книксене, оглядываясь на гиганта. – Прошуте.

– Замечательно, на столик кофейный поставьте, – откликнулся маркиз де Конн откуда-то издалека.

Он был занят, сидел в самом углу перед маленьким английским письменным столом между книжными шкафами, низко склонившись над какой-то книгой.

На «кофейный столик»? Пелагея растерянно осмотрелась. Библиотека была огромна и настолько плотно уставлена всевозможными, еще не разобранными сундуками, ящиками и коробами, что столик, какой бы он там ни был, с высоты ее глаз увидеть не представлялось возможности. Пелагея заволновалась. Поднос быстро тяжелел. Чашечка предательски затряслась.

– Столик здесь, рядом со мной, – донеслось из маркизова угла.

Ах, ну да, там, по левую сторону от него, возвышался довольно низенький, на кривых ножках резной столик с мраморной столешницей. Ко всему прочему эту столешницу окружал невысокий бордюр, так что он был явно сделан для сидящих людей, и поставить на него поднос из стоячего положения человеку необученному без грохота было задачей невыполнимой. Барин, как и ожидалось, на шум поднял голову и устремил взгляд в сторону девочки. Пелагея, прошептав слова укоризны в адрес кривоногого недруга, примерзла к полу. Де Конн оторопел. Приоткрыв рот, он развернулся на круглом табурете, осмотрел ее с ног до головы и смущенно спросил.

– Разве к этому платию фартук не положен?

– Положен, ваше… – Пелагея пыталась вспомнить, как их наставлял Шарапа об обращении к хозяину, – ваша… ваше…

– Ну и что с ним случилось?

Голос маркиза приобретал нотки раздражительности. Пелагея была готова заплакать, уже представляя как порку от барина, так и палки от дворецкого.

– Господин Бакхманн изволили снять. Сказали, шо так, вот в этаком виде, барин меня больше оценит.

– Вот как? – взгляд маркиза начал меняться, сначала побродив по кофейному сервизу, перешел на плечи молодухи, опустился на грудь, а потом как-то ушел в себя. – Что еще они «изволили» сказать?

– Шо мне надобно правильно удерживать в руках то, шо принадлежит вашей… – она опять запнулась на обращении к хозяину, – вашему… вашей… чести.

Слово «чести» печально повисло в воздухе. Маркиз, казалось, перестал дышать. Брови его поползли вверх, глаза остекленели, а вскинутая рука ухватилась за лицо так, будто хозяина сразила зубная боль. Пелагея съежилась. О чем, собственно, шла речь, она не понимала, но, как ей верно показалось, это было принято хозяином не совсем весело.

– Сколько вам лет? – неожиданно спросил он.

– Пять… нать… цать… будет…

– Пелагея, так вас зовут?

– Да, ваша честь.

– Я, конечно, ценю ваше внимание ко мне, Пелагея… – кровь наконец стала возвращаться к лицу маркиза. Он вздохнул. – Очень ценю и заботу господина Бакхманна о моем… о моей чести, которую он так самоотверженно послал вас удерживать в ваших руках… Вы можете идти и, пожалуйста, более не снимайте фартук, пока этого не пожелаю я лично.

С уходом Пелагеи де Конн раздраженно обратился к Шарапе:

– Прошу вас, объясните-ка господину дворецкому, что я не интересуюсь любовными приключениями со своими слугами и горничными. В общих чертах разъясните ему мое предпочтение не сношать все, что движется и дышит, включая крупных и мелких животных, рогатый и безрогий скот. Добавьте еще, что я не совокупляюсь с трупами, вояжными дамами, детьми и монахами!

Глава 11. Озеро

Кабеза, один из старейших гайдуков маркиза и телохранитель его наложницы, принимать ванны не любил. Он предпочитал купание пусть и в холодной воде, но в большом водоеме. Именно таковой он и нашел в нескольких верстах от Дома. Озерцо. Чисто, безлюдно.

Воскресный день. Морозец. Кабеза был гол и счастлив, по грудь погруженный в студеную воду. Огромный, с рыжей копной вьющийся волос на крупной голове, он действительно олицетворял свое прозвище. Напевая «чипи-бубс» и вздрагивая всем телом, покрытым сотней веселых веснушек, он помыл голову и принялся за тело. Потер под мышками так, что аж передернулся, заулыбался, фыркнул, принялся обтирать плечи. И вдруг – звук. Будто ведро упало. Кто-то был на берегу – там, где его одежда. Он немедленно обернулся, думая только о том, что сейчас станет предметом какого-нибудь детского розыгрыша. Но нет. На берегу стояла женщина лет тридцати, не более. Круглолицая, полногрудая, с коромыслом и двумя ведрами.

– Так вы здесь воду набираете? – к своему ужасу и полному позору понял Кабеза. – Простите, я не знал.

– Да ниче, – ответила та, мило приподняв плечики, – мы здеся воду для черной кухни набираем. Она подолгу варится… Гляньте-ка, барин, вы тут полотенчико свое оставить изволили, – добавила она.

Тот сбросил дежурное выражение гнева со своего и без того от рождения гневного лица. Слегка улыбнулся. Хорошенькая! Видать, крепостная. Лишь бы не спугнуть.

– Да, сеньора, полотенце мое.

Он подождал, но она не отходила. Смотрела на него в упор с берега. Что ж, придется вылезать. Прикрываться глупо. Баба ж пред ним, не ребенок. Он вобрал всей грудью воздух, распрямил плечи и направился к берегу. Преодолевая сопротивление воды, мышцы его напрягались, и пусть он был немолод, но тело его можно было сравнить с геркулесовым. Баба не отрывала от него глаз. Ее взгляд медленно опускался вниз по мере появления гайдука из воды. Когда же он выдвинулся оттуда почти целиком, лицо ее слегка удлинилось, и она еле слышно охнула.

Подобное пристальное внимание для любого могло бы показаться более чем неуважительным и вызывающим, но не для Кабезы. Дикая кровь его, горячая в любви и необузданная в одиночестве, казалось, заставляла кипеть воду озера. Она была так близко, вовсе не гнушалась его и не отводила взгляд. Замужняя ли? Кабеза вышел из воды, как бог, как сам Геракл к пантеону богов! Она протянула ему полотенце.

– Можете одетьси, барин. Я не буду на вас смотреть…

Она ловко подхватила ведра и направилась к озеру. Кабеза остолбенел в некотором недоумении. И это все? Тем не менее оделся и даже предложил помочь донести ведра.

– Как вас зовут? – неспешно идя по сырой, вязкой дороге, спросил он.

– Марфа, я тута кормилица, в малюткином доме.

– Позвольте мне заверить вас, сеньора Марфа, что в озерцо я от незнания залез!

Женщина засмеялась.

– Не беспокойтесь, барин, – вдруг серьезно произнесла она, – в том озере, говорят, утопленница живет, так шо, акромя нее, вам возмущать там некого.

– Утопленница?

– Много лет тому назад, говорят, женщина камень себе на шею повязала и с понтона в самом центре в воду бросилась. Говорят, мужик ея здеся тоже убит был… Много тута народу гибнет, барин, так шо не купайтесь, не то кикимора какая под воду затянуть можеть.

Кабеза помолчал. Суеверия его смешили, но он спорить не стал. Марфа же продолжала.

– Озеро это в имение князя не входит, хотя раньше здесь нашенские бани стояли… А вы знаете, что это вовсе не озеро, а запрудь?

– В самом деле?

– Да, барин. Лет сто назад здесь мельницу построили и соорудили запрудь, но получилось озерцо, довольно длинное… так шо и понтон установили для удобству проезда. Однакоть место дурным прослыло, бани разобрали, понтон больше не ходить, так шо в обход до города добираемся.

– Почему место дурным слывет?

– Ах, о капище языческом говорят… Озеро якобы затопило его, а потому люди часто погибают…

– Тонут?

– Не только тонут. Волки здеся нападают… – тут Марфа махнула рукой. – Одно слово, нечистое место!

Кабеза расспрашивать не стал… его привлекала женщина.

– Марфа, вы всегда за водой сюда ходите?

– Каждое утро, барин. Вода всем нужна, а с озера, шо у новой бани, вода не ахти какая. Глины много. А колодец у Дома только для питья стоит, барыня запретила к нему касаться.

– Понимаю. Можно мне помочь вам завтра?

– Раз вам так хочется, барин.

– Да, не называйте меня барином…

– Как же величать вас, барин?

– Кабеза!

Глава 12. Мечты

Вечером того же дня господин Тавельн, уставший после докладов на приеме у графини Алены, наконец распростерся в постели. Он опускался в нежную дрему, в свои мечты и сновидения.

Ему всегда хотелось видеть себя, хотя бы во сне, на приеме у самого императора в качестве персоны, чрезвычайно почитаемой, влиятельной и незаменимой. Чудодейство сна могло приподнять его в росте и расширить в плечах. А платья! Золотом расшитые, осыпанные алмазами… Там, в приемной самого императора, он держит шляпу по форме и готовится к приему.

– Его величество просит вас к себе, ваше многосиятельство! – открывая перед юношей дверь, смиренно кланяется придворный лакей.

Из залитого светом зала его окатывают звуки восторга и комплиментов: «Это же его великородие, всеблагословенный государь Тавельн!» А дамы шепчут, восхищенно приподнимаясь на носочках: «Дайте нам на него взглянуть!» И все толпятся, и кланяются, и таращатся… А он сжимает шляпу в руках и делает шаг в ослепительное зарево тысяч свечей. Объявляют его титулы и чины. Сердце выскакивает из груди, гордость и чувство самозабвенной любви к самому себе переполняют его. Он входит в зал, и вдруг все затихает, обмирает, сотни глаз изумленно замирают на нем. Нет, в них уже нет восхищения. «О, благодетель!» Тавельн опускает глаза и понимает, что шляпа – единственный предмет его туалета! Более на нем нет и нитки. В онемении он пытается использовать головной убор для прикрытия того, для чего данный предмет не был создан изначально, но весьма кстати имел подходящую форму…

Ужасно смущенный и униженный, господин Тавельн сделал шаг назад и потихоньку попятился к двери. Он сгорбился, съежился, распластал по бледному лицу виноватую улыбку. Но, к несчастью, сон продолжался своим ходом, и к нему навстречу с трона поднялся его величество. Придворные раскланиваются, расступаются. Величаво приближаясь, его величество начинает приобретать знакомые формы и очертания. Какое странное обстоятельство! С образом его величества сливаются форма и лицо маркиза де Конна. К чему бы это? Ему бы проснуться! Ущипнуть себя за щеку!

– Любезный, – между тем произнес его величество, многозначительно подняв бровь, – мне кажется, вам чего-то недостает… – он окинул Тавельна гневным взглядом. – М-м-м?!!

– А?.. – затрясся Тавельн.

– Я вас спрашиваю, а вы отвечайте! – вдруг рявкнул его величество. – Да или нет?!!

Рот господина Тавельна было открылся, но император тут же крепко схватил его за щеку и оттянул так сильно и болезненно, что несчастный «вельможа» вскрикнул и… проснулся. Да не просто проснулся, а вскочил, спрыгнул с кровати, обливаясь потом и слезами. Единственные грезы его были растоптаны каким-то заезжим маркизиком… Как тот вообще оказался в его сне?!!

– Глупость, сын мой, зрелище весьма отвратительное, – вдруг кто-то проскрипел за его спиной. Тавельн мог поклясться, что слышал голос дворецкого Бакхманна. – Что с вами такое приключилось? Ви в своем уме?

Он обернулся и, к своему горю, обнаружил себя стоящим на мостовой прямо на Невском проспекте! Господин дворецкий рассматривал его через золотой монокль, по-цыплячьи оттопырившись и содрогаясь от смеха, что отнюдь не придавало комичности виду самого Тавельна. Он был наг, как новорожденная свинка. Вокруг него сновали повозки, штатские лошаденки и искрометные офицеры на рысаках. Что ему понадобилось в столь оживленном месте при сем неглиже?!

Но тут на всем скаку к нему прорвалась карета с вензелями и гербом императорского дома. Вельможе надо бы скрыться, и – какой стыд! – никто его не замечает, никто не желает помочь. Из промчавшейся кареты выглянуло бледное лицо королевы Марии Антуанетты в обрамлении черных волос с проседью. На него сыплется французская речь и немецкая брань.

– Простите, я не нарочно! – воскликнул несчастный вельможа.

На это голова королевы высунулась из окна уже удаляющейся кареты и плюнула. «Плюющаяся голова королевы», – подумал Тавельн. Поистине, не с ума ли он сошел, видя собственными глазами голову без тела? Очевидно, это явление было намеком на месяц и день рождения господина Тавельна, совпадающий с трагическим событием во Франции, а именно с обезглавливанием вышеупомянутой особы.

Происходящее сводило с ума, так как казалось неким знаком свыше. Но, к счастью, сон начал растворяться, и можно было даже ожидать скорого пробуждения. Небо расступилось, и сияние, проникшее сквозь сумрак видения, охватило вельможу. Через мгновение он открыл глаза, но не в постели, а в маленькой камере, вернее, даже каменном мешке с еле виднеющейся в потолке прорезью окна. Он стоял перед столом, за которым величественно восседало уже знакомое ему лицо. Возмущенный наглостью маркиза де Конна, Тавельн шагнул было к нему, но тут же обнаружил, что руки и ноги его скованы кандалами.

– Происхождение? – раздался по другую сторону стола знакомый голос бурмистра.

– Простите? – растерялся Тавельн.

– Вспоминайте, ваше величество! – отозвался маркиз. – Все уж готово для вашей казни, а вы капризничаете! Ну же, где родились? Отвечайте толком! Надо же нам закончить строки вашей всемилостивейшей биографии верным отчетом.

– Казни?!!

Тавельн чуть не заплакал. Он закрыл глаза ладонями и захлюпал. Нервы его были окончательно расстроены. Кто-то потянул его за руку. Тавельн сопротивлялся, он не хотел открывать лицо и еще больше сокрушался собственным бессилием.

– Да что с вами, барин?!

Голос, раздавшийся над головой, был голосом слуги Ваньки. Тавельн выглянул из-под руки и перед ним совершенно отчетливо возник образ его дворового.

– Ванька!

Тавельн был дома, в постели! Он живо вскочил, принял вид, достойный хозяина, и мрачно приказал принести ему ковш холодной воды. Лицо освежить. С безропотным «слухаюсь» слуга исчез в дверях.

– Вернусь утром к графине и все свое мнение о бурмистершке выскажу… – Тавельн не успел додумать свою сокровенную мысль, как в спаленку ввалился Ванька с огромным ковшом воды, но вместо того, чтобы поставить принесенное на стол, мерзавец зло загоготал и в тот же момент окатил барина всей содержавшейся в нем ледяной жидкостью. Тавельн почувствовал, как сердце кольнуло. Пол надломился, тело стало проваливаться сквозь дощатые перекладины. Ужас застыл в его глазах.

– Сначала попробуй проснуться! – неслось насмешливое улюлюканье вслед за падающим господином Тавельном. Сон обращался в вечный кошмар…