Cave canem, или Осторожно, злая собака. Книга первая

Глава 3. Маркиз

Итак, вечером, в ночь на первое октября 1811 года в Доме началась бденная служба праздника Покрова. Само праздничное богослужение было как нельзя кстати. Торжественная обстановка и хоровое пение внесли приятную суету среди жильцов, прозябавших в трепете жесточайшей дисциплины.

Выл и скрежетал уже по-зимнему ветер, срывал последнюю листву с почерневших кустов и гнал ее, как свору взбесившихся собак, по темным аллеям старого замка. По округе, словно успокаивая бурю, лилась печально-задушевная песнь всенощной «Свете Тихий».

Это было то вечернее время, когда фитили в ночных фонарях еще не разожгли, по коридорам шаркали дежурные, а истопник только начал нагревать печи спальных корпусов. Единственный, кто остался следить за дверями Дома, был Николка Батюшкин, ключник, вечно растрепанный старик в унтер-офицерской форме времен первой турецкой войны. Он жил в караульной каморке между дверями в вестибюль и приемную залу.

Закончив обход, Батюшкин приземлился в своей комнатке, стянул сапоги, вздохнул и собрался в одиночку помолиться перед потемневшими иконками. В этот самый час в парадную дверь Дома постучали. Глухой стук, словно удары тарана, сотряс его узенький топчан. Три удара – ровных, мощных. Батюшкин замолк. Стук повторился. Он испуганно вскочил с колен, накинул поношенную шинель, влез в лапти, прихватил лампу и потрусил к дверям. Раздалась еще пара глухих толчков, столь сильных, что ему почудилось, будто дверь вот-вот сама слетит с петель. Ключник торопился, кряхтел.

– Здесь я! – крикнул он. В его сухих пальцах затряслась связка ключей. – Открываю!

Дверь, тяжелая, дубовая, наконец, поддалась и распахнулась. Батюшкин поднял перед собой лампу, чтобы разглядеть ломившихся в Дом людей, и чуть не опрокинулся назад. В дверях стоял немолодой человек чуть выше среднего роста, широкий, усталого, но сурового вида. Однако оторопеть заставили ключника глаза нежданного гостя. Поначалу они казались черными, как пустынная ночь, но в момент, когда лампа осветила лицо вошедшего, Батюшкину показалось, будто из-под изогнутых бровей блеснули стогранные изумруды. Он даже вскрикнул, вытянул вперед шею и подтянул вверх лампу, чтобы удостовериться в реальности увиденного. Немилостивый взгляд впился в морщинистое лицо старика.

– Маркиз Мендэз Авад aль Бенех аль Шакла Акен де Конн, – вдруг раздался голос позади странного гостя. – Прибыл по приглашению его превосходительства князя Камышева.

Батюшкин вздрогнул, переведя взгляд за спину маркиза, туда, где возвышался человек столь огромного роста, что бедный ключник сам для себя неожиданно воскликнул: «Сильвопле!»

Оба незнакомца переглянулись. Тот, которого так чопорно представили, вытянул вперед трость, бесцеремонно отстранил ею ключника и вошел, бросив по пути:

– Же ву ремерси.

Сопровождавший де Конна втолкнул Батюшкина обратно в проходную, поскольку был так велик и нагружен чемоданами, коробками и свертками, что не мог пройти иначе. Взамен гигант предложил свое искреннее извинение. Старик довольно закряхтел.

– Помню-помню. Вашего приезда ждали с лета-с. Сильвопле!

– Мы задержались у ворот на целый час из-за того, что те были перетянуты цепями, – буркнул маркиз де Конн, – Шарапе пришлось снять их с петель.

Батюшкин в немом восхищении воззрился на гиганта. Между тем маркиз окинул цепким взором залу вестибюля. Бросил взгляд на мозаику, довольно странную тем, что никак не сочеталась с окружающим интерьером. Она распростерлась под его ногами своеобразной вставкой, врезанной в гранитный пол, и изображала свирепого пса, прикованного к цепи.

– Cave canem, – маркиз прочитал вслух надпись под изображением.

– Осторожно, злая собака – так переводится эта надпись с латыни, – вдруг услышал гость и, подняв голову, устремил взгляд на появившегося в дверях господина. – Эта мозаика была сделана две тысячи лет назад и привезена сюда самим князем Камышевым.

Грациозная фигура незнакомца возникла в воздухе будто из ниоткуда, так тонок он был и так темно и пустынно было пространство. Мимолетная улыбка.

– Позвольте представиться, Иван Антонович Наумов, учитель истории.

Маркиз поклонился и, представив себя, выразил сомнение относительно возраста мозаики.

– Позвольте, ваше сиятельство, – только и ответил Иван Антонович. Он воззрился на собеседника, и нечто тревожное проскользнуло в его карих глазах. – Вы сомневаетесь в нашем благодетеле?

Маркиз воткнул кончик трости в нос мозаичного пса.

– Нет, сударь, не сомневаюсь, – громко произнес он, – но прихожу к выводу, что светлейший, пребывая в италийском городе, стал жертвой обычного обмана, купив сию контрабанду с рук торговца подделками.

Наступила неясная пауза, которой и воспользовался ключник Батюшкин, обратившись к маркизу.

– Позвольте мне проводить вас, ваше высокоблагородие.

Гости, учтиво поклонившись, расстались с Иваном Антоновичем. Нагруженный тюками Шарапа тронулся за провожатым. Батюшкин, слегка забегая перед гостями, указывал дорогу, говоря о хозяйстве, прачечных и конюшнях, о вещах прошлых и нынешних. Дорога шла не вглубь усадьбы и не к боковым флигелям, а через внутренний парк, по узкой ясеневой аллее, к отдельно стоящему дому. Там их ждал заброшенный дом, схожий с дворцом, – классическое двухэтажное здание, окруженное чудным пейзажным парком с фонтанами.

– Дом этот кортеж графа Димитрова занимал, отца молодой графини Алены… Оттого мы его «кутежным» называем, – при этих словах старик попытался рассмеяться, но, видимо, иностранцы не понимали смысла каламбура, и он вновь обратился к своему докладу. – Камины на этажах, пять спален, гостиная, библиотека, кабинет, приемная, конюшни…

Гости слушали, не перебивая, чему ключник был очень рад. Через десять минут перед дверями «кутежного» дома, в потемках, он несколько засуетился с ключами, но и на это незнакомцы не обратили внимания. Иные господа бы ворчали и толкали бы его в спину, награждая подзатыльниками. А эти, видно, очень устали. Только после того, как гости вошли в дом, гигант сбросил груз и спросил о дополнительной прислуге для нового обиталища маркиза.

– Нынче праздничная служба Покрова Богородицы проходит… в церкви все… – объяснил Батюшкин отсутствие слуг. – Но опосля обо всем позаботится наш достопочтенный дворецкий, он же и надзиратель Дома, господин Бакхманн.

Батюшкин согнулся в поклоне и спиной попятился к дверям:

– Я о свечах, дровах и ужине тотчас распоряжусь. Наш истопник Лука Супонин, Гавран, все ваши камины сейчас же разогреет! Даже не утруждайте себя беспокойствами. Все будет в лучшем виде, ваше высокоблагородие.

– Идите! – ответил гигант и закрыл за ключником дверь.

Маркиз подождал, пока шаги во дворе стихнут.

– Шарапа, подайте-ка мне карту, – слуга схватил длинную трубку, обитую кожей и серебром, отрыл замыкавшую ее крышку и ловко выудил свернутый пергамент. – Вот здесь по полу разверните-ка.

Одним движением сверток раскинулся по циновкам. Маркиз недолго осматривал карту, после чего хмыкнул, ткнул тростью в правый верхний угол и произнес:

– Мы вот здесь, – конец трости скользнул вниз, к центру карты. – Склеп семьи князя Камышева расположен у старого погоста за нашим дворцом, новое кладбище – у деревни Лупки.

Шарапа кивнул головой. Из его груди вырвалось странное рычание – глухое, словно урчание большой и сильной кошки. Де Конн улыбнулся.

– Подождем остальных, а пока моей задачей будет наведение порядка в хозяйстве князя.

Глава 4. Сон

– Спокойной ноченьки, барыня, – Ксюша, сенная девка, притворила дверь в покои молодой графини Алены.

Хозяйке Дома часто снились кошмары, так что дверь в спальню не запирали, а на ночном столике всегда горела свеча. Ксюша спала на коврике за дверями и была обязана менять ее каждые два часа, а если слышала крики, ей вменялось в обязанность немедля звать врача.

Алена закрыла глаза, чуть поерзала, устроилась поудобнее и прислушалась. Какая-то странная, звонкая тишина. Каждая капля, упавшая в никуда, возвращала звенящее эхо. Капля? Не сон ли это? Алена на цыпочках кралась по еле выступавшему бордюру вдоль незнакомой стены – везде вода, девушка боялась оступиться. Где она? Карцер в подвале? Алена знала это место только по слухам и рассказам тех, кто был наказан Камышихой. Но вдруг из мрака бесшумно выступила фигура, невысокая, знакомая, покрытая монашеским балахоном. «Папенька?» Тот не ответил, но протянул ей руку. Зовет, манит девушку к себе. Ступает по воде, будто нет в ней глубины. Алена боялась отца, хоть и умершего. Противиться не решалась. Наконец, ступила в воду и… действительно неглубоко. Сделала несколько шагов к ночному гостю, но вдруг оказалась на поверхности льда. Замерла, посмотрела под ноги. Еще шаг, но лед становился невыносимо холодным – до такой степени, что войлочные подметки тапочек прилипли к нему. Алена обратила вопросительный взгляд к «монаху». Из-под капюшона виднелись острый подбородок и полные губы. Мертвенно-белые незрячие глаза, казалось, впились в самую душу девушки.

– Кто вы?! – вскрикнула Алена, но не успела сделать и шагу назад. Лед расплавился под ногами, словно масло под струей горячей воды, и она начала проваливаться, тщетно пытаясь ухватиться за тающую кромку льда. Страх сжал горло под самым языком. Она лишь открыла рот, чтобы крикнуть и… проснулась… вспотевшая… вскочила с постели. Зябко. Свеча потухла. Темно.

– Ксюшка! – позвала Алена.

Никто не отвечал. Девка, видимо, крепко заснула, хотя коврик из конного волоса, грубый и шершавый, специально был изготовлен для того, чтобы та не могла уйти в слишком глубокий сон. Пришлось пройти к дверям. На ощупь. Босиком. Какой холодный пол. Разве перед ее кроватью не должна лежать шкура медведя? Шкаф. Столик с бронзовым купидоном. Вот и дверь. Нащупала ручку, нажала. Дверь поддалась, девушка облегченно вздохнула и уже собралась было позвать Ксюшу, но дверь сама резко распахнулась. Алена лицом к лицу столкнулась со своим ночным кошмаром. Жутким монахом. Тот, казалось, парил в воздухе, возвышаясь над ней. Слепой взгляд. Молчание.

Вопль ужаса разбудил второй этаж замка. Свет ночных ламп, голоса… тени разбуженных слуг и родственников заметались вокруг теряющей сознание Алены.

– Господи милосердный! – приближался хриплый голос Ксюши. – Неужто барыня опять во сне ходила?

Алена открыла глаза. Она стояла посреди коридора в ночной сорочке. Ксюша уже накидывала на ее плечи шерстяной шлафор.

– Доктора зовите! – дрожащим голосом говорила служанка приближающимся слугам. – У барыни сызнова кровь носом идет…

– Что случилось? – девушка чувствовала слабость. – Почему я здесь?

В сени вбежала ее двоюродная бабка Авдотья Прохоровна, две сенные девки и ночной сторож Антипыч. В глазах поплыло. Графиня снова ушла в небытие страшных сновидений.

Глава 5. Кто такой бурмистр и что с ним делать?

С окончанием утреннего туалета слегка порозовевшая Алена полулежала на турецкой софе в будуаре. Домашняя челядь толкалась за дверями. С ней был только один человек, не считая наставницы графини – мадам Бэттфилд, англичанки. В проеме двери возник его изящный силуэт. Это был бывший воспитанник пансиона, а ныне учитель искусств и рисования Яков Оркхеим.

– Что случилось? – спросил он, встав над графиней за софой.

– Ах, Якушенок, опять мне видение с папенькой было.

– Право же, Алена Венедиктовна, то всего лишь плохие сны. Развейтесь, забудьте, – фыркнул Оркхеим и поцеловал ее круглое плечико. – Между прочим, прошлой ночью прибыл наш бурмистр, его сиятельство маркиз де Конн. Наконец-то нам представится случай увидеть того, кто в действительности управляет делами князя.

– Значит, нас познакомят в обед, – слегка качнула головой Алена. – Интересно, что он из себя представляет?

– Одни говорят, маркиз весьма властный и даже жестокий человек, другие восхваляют его за практичный ум и справедливость.

– Справедливость… Какое она здесь имеет значение? Что будем делать-то?

– Отвадим его, как и всех ваших недругов, о прекрасная Венера!

– С этим будет не так просто, – Алена сдвинула выразительные брови. – Он приезжает надолго в связи с ухудшением здоровья дедули.

– В качестве поверенного, что ли?

– Хуже, Якушенок. Похоже, дед мой не собирается оставлять наследство ни мне, ни своей супруге. Все имущество перейдет в управление маркизу до неких следующих распоряжений.

Яков продолжал покрывать поцелуями плечо графини, медленно подбираясь к шейке. Лицо наставницы вытягивалось. Алена помолчала, вздохнула и принялась обдувать себя веером. Казалось, она совершенно не замечала ласк Якова, но нет, стоило тому слегка коснуться ее нежной кожи пальцами, она тут же стукнула по ним веером.

– Вы знаете правила, голубчик! – добавила при этом она, добродетельно пошевелив плечами.

Тот прорычал нечто невнятное и, облокотившись о спинку софы, принялся добираться губами вверх по шее до ее прелестного ушка.

– Могу ли я надеяться, что мне сегодня будет дозволено коснуться ваших губок? – прошептал он.

– Я подумаю. Пока только шею, – Алена сладостно потянулась. – Как же нам маркиза этого осилить? Я помню, в последний раз он нас посещал в девяносто девятом, но я тогда совсем девчонкой была и только слышала, что он холоден и изрядно строг, как фенфебель прусской армии. Теперь этот господин развалит все, что мы с таким трудом создали.

– Мы устроим ему сказочный прием, о госпожа моего сердца! Сначала натравим на него нашего Тавельна. Потом слегка подтравим его так, что он застрянет в уборной дня на три, а между тем добавим пару шуток, и он уверится, что Дом одержим демонами!

С последними словами Яков беззвучно рассмеялся так, что его узкие плечи лихорадочно задергались. Мадам Бэттфилд сокрушенно покачала головой.

– Ах, mon ami, – улыбнулась другу графиня, – маркиз, как мне кажется, будет не столь восприимчив к вашим пугалам, как наши недоросли. Мертвые крысы и кошачьи головы его не впечатлят.

– Придумаем нечто более внушительное, – Яков перестал смеяться, приглушил голос и фыркнул. – Он будет так восторжен, что вылетит отсюда подобно гренадерской гранате… с грохотом. Весь Дом станет нашим!

– Надо быть осторожнее, Якушенок, сиятельный – из великосветского общества и может являть собой опасность нашему сельскому спокойствию.

– Вы о чем, Венера?

– О том, что в своем сне я провалилась под лед, а это значит, что человек этот приехал к нам как хозяин и, если сильно на него надавить, может использовать власть, данную ему, против нас.

Глава 6. Встречи

Маркиз де Конн готовился к встрече в кабинете князя Камышева. На втором этаже замка. Сам хозяин Дома еще не явился, предоставив маркизу свободное время для размышления и обозрения помещения. Гость прислушивался к движению в замке, чему немало способствовал встроенный в стену малахитовый камин. Все голоса, как щебетание, доносились с чердачных помещений, где обитала прислуга. Болтливые горничные рассуждали о том, во что обойдется стол Алениного салона и какие продукты следует припасти на следующую неделю…

Наконец, со стороны библиотеки раздалось шарканье, кашель и недовольный голос хозяина:

– Я просил принести завтрак в кабинет на двоих! У меня гость!

Дверь распахнулась, в низкой арке появился князь Камышев. За его спиной уже суетился дворецкий, подгонявший слуг. Сам светлейший, как уже упоминалось, был человеком весьма занятным, довольно высоким, толстым, очень забывчивым и сонным. Ко всему тому, что о нем уже было известно, добавилась еще одна деталь: де Конн почувствовал странный, исходящий от всей комичной одежды Камышева запах, но запах не старости, а серы. Его сопровождал лакей Тимошка, специально прикрепленный «к уху» хозяина. Аркадий Дмитриевич подал знак рукой, и тот быстро что-то произнес ему на ухо.

– Авад Шаклович! – воскликнул князь. – К-ха, очень рад, весьма польщен пребыванием моего управляющего у нас Дома!

– Благодарю вас, ваша светлость, – с легким поклоном произнес де Конн.

– Садитесь же, старость моя неладная. Тимошка, где завтрак?!

Князь не без помощи лакея уселся на деревянный резной стул с высокой спинкой.

– Как здоровье вашей женушки? Не желаете ли кофею? – князь покашливал, закрывая рот платком, отчего слова его звучали невнятно.

– За кофе благодарю.

На тонкую скатерть лакей уже ставил посуду и серебро. Дюжина окороков и различных колбас, немного буженины, мед, сахар, масло, сыр и овощи из парников сада. Последним принесли кофе. Протянув руки через специальные ажурные отверстия в высоких спинках стульев, лакей ловко надел на господ накрахмаленные нагрудные сальветты, дабы те не испачкали жакеты. При этом де Конн оттянул шею, насколько мог, так как уголки сальветты никак не протискивались под его плотно прилегающий к тугой шее воротник. Ему казалось, что лакей пытался скорее задушить его, нежели сохранить одежду в чистоте. Но вот приготовления закончились, и завтрак в стиле Гаргантюа начался с кусочка хлеба и сала. Лакей чинно отрезал ломтики от каждого кушанья, раскладывая их на тарелки.

– Так как женушка ваша поживает? – вновь спросил Аркадий Дмитриевич.

Маркиз де Конн вздохнул.

– Моя жена, ваша светлость, и две дочери погибли двадцать лет назад от рук банды беглых каторжников. Ныне я вдовец.

– Ах! – засуетился Аркадий Дмитриевич. Снова знак лакею, и тот с минуту шепотом объяснял его светлости детали биографии маркиза.

Глаза старика могли тронуть печалью любое сердце смотрящего в них. Бесцветные, с ослабшими красными веками. Маркиз, чтобы показать, что не заметил оплошности князя, отпил из чашечки. Кофе был отвратительный, с запахом металла и привкусом дубовой стружки – истинное испытание для человека, упражняющегося во владении мышцами собственного лица.

– Мне приснился сон, – вдруг сказал князь, – что я молод и силен, но усадьба моя вся в развалинах, и всюду пробивается трава. Иногда кажется, будто вокруг мертвецы ходят и со мной беседуют как ни в чем не бывало. Будто живые они, к-ха, много их тут… Иногда собираются в орды, шумят, танцуют и жутко громко скрипят, пытаясь оторвать половицы в моей спальне…

– Простите, где они собираются в орды?

– Да вот здесь! – князь махнул рукой. – Иногда и меня бередят, выхватывают из рук книги и журналы.

Де Конн представил князя, бродящим по Дому в поисках вырванной нахальным призраком книги. Теперь причина обособленности Аркадия Дмитриевича прояснялась.

– Я вижу, многое изменилось с тех пор, как я был здесь в последний раз, – не придавая видимого значения фантазиям князя, промолвил маркиз. Но тот мрачнел, что-то припоминая. Синевато-бледное старика приняло графитный оттенок.

– Клейнод, – буркнул он.

Когда же лакей торжественно объявил о подаче к столу сладкого, князь встал и, пожелав гостю доброго утра, вышел. Все произошло так неожиданно, что некоторое время Тимошка и де Конн смотрели друг на друга в немом удивлении.

– С его светлостью подобное часто происходит? – ущемленно спросил маркиз.

– Редко я такое мог наблюдать… Позвольте мне вас оставить.

Де Конн только и произнес:

– Если того требуют обстоятельства.

Кабинет опустел. Де Конн почувствовал голод и досаду. Он вышел из кабинета в задумчивости, медленно натягивая перчатки.

«В какое странное существо превратился этот князь», – размышлял он по пути вниз.

На выходе из личных покоев хозяина Дома с высоты парадной лестницы открывался прекрасный вид на вестибюль, переполненный воспитанниками. Шум возни. Шепот и шелест одежд, словно ропот грибного дождя, разлетался под высоким куполом замка. А там, над висевшим в объятии винтовой лестницы хрустальным фонарем, возился Макарка. Бесцветный, безропотный старый холоп Камышихи.

Сам фонарь а-ля Прованс являлся воплощенной любовью княгини! Изготовленный из особого хрусталя, он возвышался локтя на два в высоту и имел фаянсовое основание с росписью, позолоченные дуги и три фитиля. Чудо, что и говорить. Фонарь был дорог ее светлости, и Макарка вместе Тимошкой натирали и чистили его ежедневно и еженощно.

Вдруг маркиз услышал разговор, в котором чувствовались напряжение, беспокойство и даже страх. Говорящих он не видел, но слышал отчетливо. Как странно устроены стены в этом замке!

– Лучше не перечить им… все мы будем на второй половине! – шипел кто-то из-за проходного проема.

Де Конн неслышно сбежал со ступенек, свернул в сторону залы той части особняка, где века полтора назад располагался арсенал. Ныне он являлся классом фехтования и изящных искусств. Именно там, в проеме между двумя дубовыми дверями, маркиз оказался перед компанией из трех молодых людей – судя по серым кафтанам и отсутствию шпаг, младших воспитанников пансиона.

– Господа, – вмешался он, – извольте пояснить мне, о чем речь!

Все трое прервали разговор, обернулись и, узнав, кто перед ними стоит, совершенно смутились. Как представились молодые люди, первым был некий Туфля – несколько вялый отпрыск баронской семьи Тоэфелль, вторым – «Филля» Падючкин, а третьим – ярко-рыжий Павел Разуев. Лицо последнего казалось испуганным, но, опустив глаза, тот сказал, что они обсуждали задачи по математике.

– Сложный предмет, не так ли? – без всякого интереса спросил де Конн.

– Злая, вредная баба! – буркнул Разуев.

– Как теща! – прыснул Филля.

– Зато мудрая, – добавил маркиз, слегка растянув губы в подобие улыбки. – Позвольте мне откланяться, молодые люди, и прошу вас за разговорами не опаздывать на уроки.

Маркиз отошел от компании, но, как только Разуев отделился от своих друзей, неожиданно возник перед сконфузившимся воспитанником.

– Итак, господин Разуев, о чем у вас с приятелями был разговор? – темные глаза бурмистра вперились в побледневшее лицо кадета.

– О чем?

– Это я спросил вас, о чем? Отвечайте, милейший.

Тот захлопал глазами:

– О математике.

– Полно, молодой человек! Ваша арифметика Магницкого может быть темой разговора только умалишенных! Никто не учит этому предмету на основании книг, написанных сто лет назад, ибо даже младенец знает ответы на их вопросы. О чем был разговор, любезный?

Ох, и настойчив же этот бурмистр!

– Хм, мы говорили о старших, вломившихся в столовую, – промямлил Разуев. – Весь завтрак мне и Филле перевернули…

– Так, старшие кадеты нуждаются в уроке благочиния, – нахмурился маркиз. – Я переговорю с ректором этого заведения об их поведении.

Но Разуев воровато оглянулся и с дрожью в пальцах прошептал:

– Лучше не спрашивайте! Прошу вас! Мне завтрась шестнадцать исполнится, и меня в ихнюю половину переводят.

– Куда переводят?

– На половину для старших, ваше сиятельство. Кадетский корпус делится на две половины. Первая – с шестнадцати и старше, вторая – для младших.

– Так вы переедете в новую комнату на старшей половине? – понял маркиз.

– Да, со всеми пожитками. Сами понимаете, не хотелось бы слишком уж под руку им лезть.

– Тяжко тут с подобными «переходами»?

– Кому как, ваше сиятельство. Вон один в их свите, Мишель Камонье, месяца два назад туда попал. С неделю лил слезы, но ничего не говорит.

– Вот оно что. Понимаю, любезный. Ну что ж, с днем рождения.

Маркиз взглядом проводил ссутулившуюся фигуру Разуева. Жизнь в мальчишеской части пансиона стала напоминать ему собственное детство. Ничего тяжкого с точки зрения зрелого человека, но каково в юности! Трагедия, что и говорить! Он усмехнулся, тряхнул головой и направился в свой «кутежный» дворец.