Скальпель, карты, третий глаз. Кое-что из жизни студентов-целителей

Глава 2. Чтобы все были здоровы

– У целителя должны быть чистые руки…

– Холодная голова и горячее сердце?

– Нет! Просто ЧИСТЫЕ РУКИ!

– Пить на дежурстве – последнее дело, – нравоучительно произнес Бабулин и аккуратно, но быстро опрокинул в себя содержимое трех рюмашек, любовно наполненных Поэтом.

Мы разочарованно загудели. Точнее, гудели только я и Поэт, а Мышь тихонько сидела в углу, намереваясь сползти под кушетку, и делала вид, что она не с нами, нас не знает и третья рюмка предназначалась не ей.

– Ну Владборисыч, – ныла я, посылая Мыши гневный взор «у-у-у, предательница», – новый год же.

– Мы по чуть-чуть же, – вторил мне Поэт, он вообще любит быть втОрой возле примы. – Юз грамм, и все!

– На дежурстве нельзя, блин перчёный! – голос Бабулина стал ледяным, под стать погоде. – Вас, салаг, этому не учат, что ли?

Я хотела тактично заметить, что он, Бабулин Владислав Борисович, врач-травматолог и наш временный шеф, и сам на дежурстве. Но пожалела Мышь, которая сжалась до размеров таракана. Взгляд ее недвусмысленно умолял не болтать лишнего. Оценки за практику нам ставил именно Бабулин.

– Так ведь через полчаса дежурство кончается, – заискивающе произнес Поэт, устремляя взор на тумбочку, где покоились оставшиеся полбутылки.

– Вот через полчаса и начнете спиваться, – великодушно разрешил Бабулин, улегся на вторую кушетку и моментально вырубился.

– Мышь, вылазь, – сказала я.

– Вылазь, – эхом отозвался Поэт. – Хоть салат дожрем. А ты, Птица, чего сидишь, как на жердочке? Ныряй в тумбочку.

Я уже протянула руку за полбутылкой, как вдруг…

Собственно, почему «вдруг»? Что такого особенного в команде «дежурная бригада, на выезд» для дежурной бригады, пусть и скомплектованной из практикантов?

Ничего.

Но…

Было одно «но».

Точнее, два.

Во-первых, Бабулин выпил водку с устатку и без закуси, а значит, был совершенно неподъемен. То есть, придется ехать без него. Отправляться на вызов нам, двум салагам, студентам ФИЦИ – факультета истинного целительского искусства.

Во-вторых, этого вызова никак не могло быть.

– Я не понимаю, – лепетала Мышь. – Не знаю, как получилось, правда. Все вероятностные линии указывали на крайне малую возможность…

– Но ненулевую, – сказала я.

Мышь горестно кивнула.

– Ладно. Поэт, собираемся.

Радищев нехотя поднялся. Бросил страдальческий взор на тумбочку (нас вынуждают расстаться, но это не навсегда), взял чемоданчик, и мы отправились на выход.

– Не скучай, – сказала я Мыши.

– Дождись нас, – добавил Поэт.

Мышь наконец выбралась из угла, поняла, что гроза миновала, и застенчиво улыбнулась.

– Это на отшибе – проворчал шофер дядя Клим Сергеич. Старенький «ПАЗик» тщательно лавировал между снежными завалами. – Знаю я тот район. Дорога плохая, дальше очень плохая, а потом никакой дороги вообще.

– Никакой? – спросили мы с Поэтом.

– Никакой, – подтвердил дядя Клим Сергеич. – Сейчас доедем, сами увидите.

В салоне орало радио.

Нет, не говорило, а именно орало. Только ором можно заглушить рычание пазиковского мотора.

– Сегодня жители Заборска могли наблюдать странное явление, – вещала радиостанция «Желтушкинские волны» хорошо поставленным голосом ведущего Кости Градиентова. – В небе откуда ни возьмись появилась стая птиц, предположительно ворон. Словно огромная черная туча накрыла город, отчего днем вдруг стало темно как ночью. Наши слушатели утверждают, что не видели дальше собственного носа, да и нос тоже не видели. Вот он и наступил, неоднократно предсказанный конец света, решили все. К счастью, катаклизм продлился недолго, и уже через несколько минут туча рассеялась внезапно, так же, как и появилась. Что интересно – птицы, предположительно вороны, исчезли без следа. Никто не видел, в какую сторону улетела стая. Да и стая ли это была, вот в чем вопрос. Нам хотелось бы получить ответ на него от ученых политехнического института. Скоро мы пригласим их к нам в студию, и вы в прямом эфире сможете спросить, что они думают об этом загадочном явлении.

– Кстати, да, – сказал Клим Сергеевич. – Тоже интересуюсь этой заковыкой. Нехорошая эта примета, черные птицы.

Мы с Поэтом покивали. Нехорошая. Правда, мы подозревали какой-то научный эксперимент, окончившийся выбросом облака черного дыма. А про птиц уже люди сами додумали. Но то, что в одночасье стало черным-черно, это верно. Мы как раз в аудитории сидели, на лекции по ментальному управлению. Решили, что преподы специально такое устроили, и давай практиковать телекинез. Столько ручек да тетрадок надвигали, что до конца лекции искали свои, и доцент Петрушко не знал, ругать нас или пятерки автоматом ставить.

– Приехали, – сказал Клим Сергеич, глуша мотор. – Вот от той березы пойдете пешком.

На отшибе, метрах в ста от «той березы» находился всего один дом. С одним окошком.

И без признаков тропинки от проезжей дороги.

По уши в снегу (вру, всего по пояс) мы наконец доползли (доплыли, догребли) до заветной дверцы.

Едва стукнув, получили разрешение войти. И даже за веревочку дергать не пришлось – дверь оказалась открытой.

СенЕй в этой избушке не было, всего лишь маленький предбанник, отделенный от единственной комнаты (эдакой древней студии: спальня, гостиная, кухня – три в одном) ветхой дерюгой.

– Ой, дохтур, это ты? Ой, наконец-то, а то надысь едва не помёрла, – жалобно запричитали-закряхтели из-за дерюги.

Я отдернула занавеску, вошла в комнату. Ответила:

– Почти. Почти дохтур. Даже два почти дохтура.

– Два, – подтвердил Поэт, рьяно, как собака от блох, отряхиваясь от снега.

– А Бабулин где? – неожиданно ясным голосом спросила бабка, приподнимая голову от подушки.

В дупель твой Бабулин, хотела огрызнуться я, но Поэт предупредительно пихнул меня локтем в бок. Я только крякнула. Поэт же очень вежливо сказал:

– Не беспокойтесь, бабушка… э-э-э…, – тут он сверился с листком вызова и продолжил, – не беспокойтесь, Настасья Изя… Изяславна, мы хоть и молодые, но уже многое умеем.

Бабуля Настасья Изяславна оценивающе оглядела нас с ног до голов, что-то там про себя прикинула и снова перешла на жалобное кряхтение, сморщившись и страдальчески закатив глаза:

– Ой, сына! Ой, доча! Раз уж вы дохтуры, поможите, будьте добреньки. Прострел у меня намедни случился. Дык таперича ни в пояснице сгинаться, ни в ей же разгинаться не можу. Болить, окаянная, и все тут.

Бабка зачем-то натужно выдавливала из себя простонародный говор, хотя я могла поклясться – грамоту она разумеет гораздо лучше нас.

Поэту было до фени, на какой фене изъясняется бабка. Он деловито кивнул сперва мне, потом Настасье Изя… короче, бабушке, прошел к кровати, сел на стул и стал собирать анамнез: где болит, когда заболело, давно ли наслаждаетесь сим недугом, чем хворали в глубоком детстве, какие еще хрони и хрени имеете, и все такое. В общем, отвлекал пациента. Я же занялась ментальной диагностикой.

Пока непутевая дочка Изи-как-его-там жалилась на прострел (а чего, спрашивается, ее в лес понесло в эдакий-то мороз?), я устроилась в ногах у болезной и принялась осторожно устанавливать контакт с биополем. Установила, протянула тонкие, едва ощутимые нити от кончиков пальцев к энергетической оболочке объекта. Поразилась, насколько оболочка была плотной и в большинстве своем целостной, и это в возрасте… хм… восьмидесяти лет! Стала ощупывать ауру, начиная со ступней и поднимаясь все выше и выше, к шее и голове. Задержалась в районе поясницы, в месте предполагаемого прострела.

Недоуменно глянула в лицо бабули, вешающей на поэтовы уши длинные спагеттины.

Он заметил мой взгляд. Поднял брови в немом вопросе.

– Ничего не понимаю, – пробормотала я. – Радикулит есть, довольно застарелый, но… Но в стадии ремиссии.

– И все? – недоверчиво спросил «дохтур».

Я вновь прошлась по району малого таза и брюшины. Боли в пояснице могли означать проблемы с почками, кишечником и даже сладкой парочкой желчный-поджелудочная. Но со всем этим ливером у бабки в данный конкретный момент никаких критических отклонений не наблюдалось. Ну, повышенная кислотность, ну песок в почках, ну гастрит. Но все в пределах допустимой нормы.

Видимо, я что-то пропустила. Не учла какой-то фактор. Странно. В любом случае, красного очага воспаления не было нигде! И что тогда с бабкой? Фантомные боли? Я даже приблизительно не представляю, как они выглядят в ауре, это на третьем курсе проходят, а мы только на втором… Знаю только, они где-то в мозгу… Так может, ей вовсе не поясницу, а голову надо лечить?

Я вознамерилась было на свой страх и риск влезть в черепушку, но контакт резко и грубо прервался – меня ощутимо ударило в грудь волной отдачи, и я, пошатнувшись, опустилась на табурет, который как для меня и стоял.

– Ну что, – деловито сказал Поэт, – будем, бабушка, лечить ваш прострел. Кирпич есть?

– Какой кирпич? – опешила бабка.

Лицо ее от изумления вытянулось, и большинство морщин бесследно исчезли.

– Обычный кирпич. Со стройки можно стырить или попросить кого, чтоб стырили. Вы, бабушка, его нагрейте на печке и к пояснице приложите. Проверенное средство. Как рукой снимает.

– Поясницу, – добавила я. – Особенно если никакой боли и в помине нет.

– А вот и есть, – неожиданно злобно отрезала Настасья Изявна. – Нечего без спросу по чужим орханизьмам шарить! Я тебе волю на то давала? Не давала! Вот и нечего!

Я даже удивиться не успела, а бабка одним махом соскочила с кровати. Да как топнет ногой, как гаркнет:

– А ну, вертайся откуда явилась!

– Да вернусь я, вернусь, – забормотала я, все больше подозревая, что бабка тронулась. – Вы только не волнуйтесь.

– Ты, девка, сиди, – властно приказала бабка Настасья. – Вы оба мне еще пригодитесь.

Внезапно пол избушки накренился, сначала в одну сторону, потом в другую, и я сообразила, что повеление «вертайся» предназначено вовсе не мне.

Что-то неуловимо изменилось в избушке, что-то произошло. Вместо панцирной кровати возник сундук. Настольную лампу заменила толстая свеча в подсвечнике. Телевизор пропал вовсе.

– Все. Кажись, на месте, – удовлетворенно проговорила бабка. – Выходим и дружным строем идем лечить правителя.

– Чего? Кого? – опешили мы.

– Пошли, там увидите. Да, и кирпич не забудьте.

Поэт обиделся. Надулся. Долго дулся, минуты две примерно. Я тем временем выяснила, что правитель – это не президент. А также не мэр, не губернатор, не бургомистр и не канцлер. Он просто правит государством, вот и все.

– Каким государством-то? – спросил Поэт, прекратив дуться. Любопытство в нем всегда превалировало над обидами, за что я его ценила еще со школы.

– Нашим, – отрезала бабка. – Нашим, только древним.

– Это как?

Поняв, что мы не тронемся с места, пока не получим объяснения, Настасья Батьковна пояснила, что мы посредством ее избушки, которая может пронзать время, перенеслись в прошлое, в город-государство Бор-град, которое стояло на месте нашего Заборска задолго до христианства и языческой Руси. Короче, мы сейчас в древних временах, и правителю Бор-града очень нужна наша помощь.

Куча вопросов рвалась из нас наружу, сталкиваясь и мешая друг другу, отчего мы с Поэтом издавали лишь нечленораздельные возгласы изумления и недоверия.

– Ну, все, – сказала бабка, закруглившись с рассказом. – Хватит бекать-мекать и рассиживаться.

Она бодро вскочила, забыв про радикулит, накинула тулуп и шаль, впрыгнула в валенки и, мотнув нам головой, распахнула дверь наружу.

Снаружи был ясный зимний день. И…

Не было никакого отшиба.

Избушка стояла на широкой улице. Оживленной и очень, очень странной.

Деревянные дома-терема, высоченные, трех-четырехярусные, с резными ставнями и наличниками стояли на обеих сторонах. Словно мы попали даже не в древнюю Русь, а в древнюю-древнюю, времен, скажем, Атлантиды. Потому что терема напоминали Китеж-град.

– Ущипни меня, – шепнула я поэту.

Он ущипнул. Терема не исчезли. Все так же двигались по дороге сани, запряженные лошадьми, шли люди в старинных зипунах, тулупах, душегрейках, салопах. Кричали мальчишки, смеялись румяные барышни, громко судачили тетушки. Не грязь и нищета средневековья царствовали здесь, но наблюдалось некое величие, достаток и даже роскошь. Примерно как в Эрмитаже, только с учетом минус пары веков.

– Ну, чего вылупились? – прикрикнула Настасья Изяславна. – Рты закрыли и бегом за мной! Время не ждет!

– Почему время не ждет? – спросила я, приноравливаясь к быстрому шагу жертвы прострела.

– Потому что оно идет, а правитель нет. И не пойдет никуда, покуда хворать не перестанет. А если не пойдет, то и праздника не случиться.

– Нового года? – поинтересовался Поэт, пристроившийся к другому бабкиному боку.

– Неуч, – заявила бабка. – Новый год когда зимой праздновать начали? Вот то-то же. А у нас сейчас Большие Святки да Колядки. А в самом конце декабря – Щедрец. На главной площади будет праздник, представления. Их обычно правитель начинает большим фейерверком. А как начинать, если у него горло заболело?

Мы с Поэтом недоуменно переглянулись. Подумаешь, горло болит.

– Ну пусть не произносит речь, – сказала я. – Пусть рукой махнет, и все.

– Рукой? Какой рукой? – спросила бабка.

– Любой. Правой или левой. Раз охрип, пусть изворачивается.

– Так у него, наверное, температура высокая, – высказал предположение Поэт. – Встать не может. Да?

– Если бы высокая, – бабка помрачнела еще больше. – Низкая она у него, в этом-то вся беда.

Ладно, анамнез мы собрать успеем. Пока меня больше занимала окружающая действительность.

А она, действительно, была невероятна. Даже не предполагала, что деревянные терема так прекрасны. Выкрашены в радужные цвета, и каждый из них имел свой неповторимый облик. То словно шкатулка резная, то как радуга, над улицей парящая, то будто частичка цветущего летнего луга, белым тополиным пухом припорошенная.

Нас обгоняли, толкали, смеялись. Пару раз угостили – пирожками и пряниками.

– Берите, – сказала бабка. – На Щедрец отказывать нельзя, ни в коем случае. Людей обидите.

Наконец добрались до правительственной резиденции.

Что странно – находилась она не в центре Бор-града, а на его окраине. Терем, раза в два, а то и в три превосходящий любой из виденных, не отличался особой пышностью. Зато ворота в нем были – высоченные, кованые. Тяжелые, они с трудом открылись перед нами.

Два стрельца смотрели на нашу странную компанию подозрительно.

– Это со мной, – сурово заявила бабка Настасья. – Лекари иноземные.

– Ступайте в палаты, коли так, – отозвался один без особого энтузиазма.

Что, все обеспокоены болезнью повелителя, аж с лица сбледнули?

Бабка наша бодренько так до палат идет. Мы за ней еле поспеваем. Наконец останавливаемся еще у одних высоченных дверей. Тут Настасья Изяславна поворачивается к нам и строго говорит:

– Ничему не удивляйтесь. И лишнего не болтайте. Говорить будете, когда я разрешу.

Да пожалуйста. Как скажете. Лишь бы все были здоровы.

Распахиваются двери, мы заходим. И впадаем натурально в ступор.

Ну да. Махать руками правитель – а перед нами без сомнения был он – не может по определению. Нет у него рук. И быть не может.

Посередине огромного зала на широкой кровати возлежал золотистый дракон.

Нет, он не был ни громадным, ни ужасным. Средненький такой дракон, с двухэтажный дом примерно. Вполне себе симпатичный.

И очень-очень грустный.

Правда, проводить пальпацию этому пациенту мне ну очень не хотелось. И в рот заглядывать на предмет диагностирования ангины – тоже.

Дракон услышал нас, приоткрыл глаза, приподнял морду, пасть разинул и что-то прохрипел.

– Не надрывайся, – строго велела Настасья Изяславна. – Вот, лекарей к тебе привела. Сама все расскажу, а они пусть решают, что с тобой, неслухом, делать.

Как оказалось, дракон, он же правитель Бор-града, подхватил морозное дыхание Карачуна, когда сражался с последним.

– Победил хоть? – спросила я.

Дракон горделиво приосанился – мол, а то.

– Лучше бы не выпендривался, – сказала бабка. – Карачун он и есть Карачун. Никому его не победить, а вот он любого заморозит. Ну, сожрал ты его. И что? Он все равно возродится о следующем годе, зато ты и через два ни разговаривать, ни огнем дышать не сможешь!

Тут только я сообразила, о каких фейерверках шла речь. О самых что ни на есть натуральных, изрыгаемых драконом. Ну ничего себе! Впрочем, откуда тут искусственным взяться? Порох-то поди еще не изобрели.

– Это вам не радикулит кирпичом поджаривать! – обернулась бабка к нам с Поэтом. – Хотя, кирпич я, кончено, попробую, не сомневайтесь.

Мы дружно покраснели.

Дракон замотал головой.

– Чего это он? – я с опаской отодвинулась.

– Не доверяет, – ехидно заметила Настасья Изяславна. – Сердится, кого, мол, привела.

Ах, не доверяет?! Ну, пресмыкающееся, мы сейчас продемонстрируем все свои умения!

Демонстрировать особо не пришлось. Диагностика показала гнойную ангину, готовую перейти в бронхит. Огненные железы воспалены и требуют быстрых лечебных мероприятий. Но, увы, для их врачевания нет и быть не может никаких медико-экономических стандартов.

Мы с Поэтом устроили маленький консилиум, заняв одну из келий и поминутно выпроваживая то нашу бабку, то стрельцов, то прислугу, которые якобы «ошибались дверью», а на самом деле вваливались, дабы поглазеть на странных лекарей.

– Да тут же чертова уйма препаратов потребуется, – говорил Поэт, морщась от разворачивающихся перспектив целительской практики. – Где в этой дремучей старине их взять? Травки заваривать?

– В количестве пары килограммов на прием, – уныло подхватывала я.

– Вот именно.

– Зимой.

– Вот именно.

– Другие варианты?

– Прогревание.

– Чем?

– Ну… Устроить костер, например. Большой.

– Ты уверен, что это поможет? Даже если посадить дракона в самый центр и подкидывать дровишки со всех сторон? Скорее, получим копченого ящера…

Так мы перебирали варианты, понимая, что ничего толкового не придумаем. Периодически заглядывающая бабка советовала нагреть кирпич, и мы уже сами почти раскалились до белого каления, когда вошла Дуняша, девушка из прислуги и в то же время дочь какого-то знатного вельможи.

Мы не сразу ее прогнали, видимо, просто устали или задумались. Поэтому когда она тихо спросила «А нельзя ли как-то вылечить правителя, чтобы без фейерверков», даже не поняли, о чем это она.

Дуняша объяснила. Иногда правитель, да множатся его лета, пускает фейерверки, не рассчитав богатырской силушки, и полгорода, бывало, как не бывало. Дома здесь сплошь деревянные, просмолённые, одной искры достаточно, чтобы заплот занялся, а потом на другой, соседний перекинулся. А потом отстраивать терема на пепелище – задачка еще та…

Мы, как говорится, и вовсе пригорюнились.

– Вот если бы чего-нибудь такое, – начала я, – чтобы и вылечивало, и огня боялось…

Тут смотрю – взгляд Поэта проясняется, да и сам он вроде бы выше становится.

– Есть, – говорит, – есть такое средство!

Через некоторое время жители Бор-града могли наблюдать и дивиться, как наша троица – я, Поэт и простреленная бабка – катим по улице к правительственной резиденции металлическую бочку. Ну да, пришлось сгонять обратно в наше время. А что делать? Тут эдакое снадобье, как и порох, еще не изобрели.

– Значит, так, – сказали мы правителю. – Вот этой жидкостью… нет, ты не кривись… да, пахнет неприятно, ну так лекарство и не обязано быть вкусным… Значит, будешь им смазывать горло. Изнутри. Каждый день. По три раза. Скоро сможешь разговаривать. А огонь изрыгать – про это забудь. Если не навсегда, то надолго. Иначе сгоришь на месте. Нет, другого способа вылечиться не существует. Да и этот секретный. Никому про него ни словечка, ни рыка, ни полрыка.

Оставили просматривать за драконом Дуняшу. Она слезно благодарила, обещала через бабку новости слать и сласти всякие. Мы сказали, что нам достаточно новостей. Лишь бы все были здоровы.

Следующее дежурство с Бабулиным случилось через два дня. Он пришел мрачный, небритый, на нас не смотрит. И сразу к тумбочке. Мы снова не успели рта разинуть, а он достает нашу полбутылку, допивает ее из горла, а потом швыряет на стол листок.

– «Благодарность», – вслух читает Поэт.

– Благодарность, – рычит Бабулин. – Вы дальше, дальше читайте.

Ну, мы прочитали. Некая Настасья Изяславна Светлоокая благодарила врачей скорой целительской помощи за своевременно оказываемую помощь, а также отмечала новаторство в лечении пациентов. Тогда как врачи-ретрограды используют сплошь антибиотики, пребиотики и прочие тетрациклины, новаторы, какой бы диагноз не подтвердился, применяют кирпич да керосин – первый снаружи, второй внутрь. И, что самое удивительное, хворь как рукой.

Мышь хихикнула. Бабулин ощерился:

– Вы чего натворили, Пилюлькины доморощенные? Что, блин косматый, за кирпич да керосин?

– Ну… – протянул Поэт. – Керосином меня мама всегда лечила. Авиационным. Гланды мазала, когда ангина. А нагретым кирпичом…

– По башке тебе настучать! – заорал Бабулин. – Надо мной уже полгорода смеется, блин дырявый! Баба Настя по телевизору и по радио с аналогичными благодарностями выступила! Вот как знал, ничего вам доверить нельзя!

– Но мы же вылечили, – сказала я. – Здоровые пациенты говорят спасибо.

Поэт и Мышь согласно кивнули.

Бабулин закатил глаза, рухнул на кушетку и вырубился.

– Дежурная бригада, на выезд!

Мы с Поэтом вздохнули и поднялись.

– Меня возьмите, – пискнула Мышь. – Я тоже много нетрадиционных методов лечения знаю.

Мы согласно кивнули и поехали втроем. А что делать? Для нетрадиционных пациентов только и остается, что использовать нетрадиционные методы.

Главное – чтобы все были здоровы.