Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга вторая. Июнь

© Сибирская Благозвонница, оформление, 2018

© Митрополит Владимир (Иким), текст, 2018

* * *

От редакции

Издательство «Сибирская Благозвонница» продолжает публикацию богослужебных проповедей митрополита Омского и Таврического Владимира (Икима). Данная книга – «Слова в дни памяти особо чтимых святых» – тематически начинает новую их часть. Слова эти являются своего рода продолжением серий «Вечное сокровище», «Врата покаяния» и «Сияние Пасхи», где толковались литургические евангельские и апостольские чтения на весь богослужебный год.

Предлагаемая читателю книга вторая богослужебных проповедей владыки представляет собой сборник из 36 очерков, посвященных празднованию святых, вспоминаемых Церковью в июне. Это увлекательный и умный рассказ о святых Вселенской и Русской Церкви и о различных событиях, связанных со ними (день кончины, обретения мощей, прославления и т. п.), а также о Соборах святых. Всего здесь повествуется о тринадцати Соборах святых, о днях празднования шести древних и двадцати русских святых, а в приводимых списках Соборов упоминаются сотни имен, в подавляющем большинстве – наших, русских святых.

«Много звезд на небе, и далеки они от нас. Они сияют нам из глубины небес, и по ним усталый путник правит путь свой по морю и по земле. Тихую отраду вливают в душу эти мерцающие таинственные светлые точечки на темном небе ночи!.. Так же далеко от нас в глубину веков ушло и то время, когда жили и трудились на земле наши чудотворцы. Тьма веков и все пережитые краем невзгоды сокрыли подробные сведения о жизни многих из них. Но даже самая малая часть из известного нам содержит много поучительного. Своею жизнию святые влекут нас к небесам, сияя светом добродетелей, показывая всю красоту и привлекательность жизни святой – этого верного пути к райским селениям», – говорится по поводу житий карельских святых в Олонецком патерике, изданном в 1910 году, но слова эти приложимы ко всему сонму святых, прославленных Церковю (с. 153).

Значение святых угодников Божиих, как замечает преподобный Иоанн Дамаскин, в том, что на их крови «созидается Церковь», которая поэтому и прославляет «святых как друзей Божиих, противоставших греху до крови и излиянием ее за Христа подражавших Ему, ранее пролившему за них Свою собственную кровь… в жизни шедших по стопам Его», так что их жития становятся для всех последующих христиан своего рода живыми иконами, примерами богоугодной жизни. И каждый из нас вслед за названным преподобным автором вправе сказать: «…чрез них я освящаюсь и воспламеняюсь соревнованием подражания… Поэтому и смерть святых празднуется, и храмы им воздвигаются, и изображения начертываются».

Святые Божии живы, они с нами и помогают нам – залог тому их честные мощи, которым мы поклоняемся (с. 300–301). И, как пишет митрополит Владимир, «святые мощи никак нельзя было назвать кумирами: они не были рукотворными. В нетленных телах праведников Господь являл предвестие небесной славы, уготованной верным» (с. 288); «Как древние еретики, протестанты отвергают почитание святых мощей. Для нас же, православных, нетление тел святых подвижников, исходящие от них чудеса есть зримое свидетельство воскресения верных во славе в вечном Царстве Отца Небесного» (с. 300–301). Но, напоминает высокопреосвященнейший владыка, «без подлинной внутренней христианской жизни: богообщения, богопознания и взращивания в своей душе христианских добродетелей – никакие даже самые прекрасные храмы, колокола и богато украшенные ризы не принесут нам абсолютно никакой пользы…» (с. 180).

Святые являются для нас учителями духовной жизни, и прежде всего молитвы: «Святые отцы заповедуют нам в молитве соединять ум и сердце, в единстве мысли и чувства всецело устремляться в небеса» (с. 301–302); они важны для нас еще и потому, что мы сами можем обращаться к ним за помощью в наших молитвах, ибо «они… при содействии Бога сделались страшными для врагов и благодетелями для приходящих [к ним] с верою не как к богам и благодетелям по природе, но как к слугам и служителям Бога и как к таким, которые, вследствие своей любви к Нему, получили счастливый удел: дерзновение [или свободный к Богу доступ]», – говорит нам митрополит Владимир, опираясь в этих словах на авторитет святого Иоанна Дамаскина.

Так святые становятся нашими духовными руководителями на пути к спасению. Не только подвижники из глубины веков, но «верность Христу превыше собственной жизни доказали делом и святые нашего времени – многочисленные новомученики и исповедники» (с. 448). При этом нужно осознавать, что «святые подвижники и даже Сама Матерь Божия – это не некие божества, бесконечно далекие от человека, но точно такие же люди, как и мы. И разница между ними и нами состоит не в том, что они были якобы избраны для святости, а мы нет, а в том, что они духовно трудились над собой и на деле стремились соединиться с Богом… А это значит, что святость доступна и любому из нас – стоит лишь не просто захотеть этого, но и начать действительно жить по-христиански» (с. 635).

Именно поэтому автор стремится говорить о святых без упрощения или нарочитой их идеализации: «…по общей человеческой немощи и святые подвижники порой не избегают глубоких падений, и лишь впоследствии Всеблагой Господь через тяжкие скорби воздвигает избранников Своих к покаянию» (с. 22). Таким образом, святые во все века являют нам идеал христианского внутреннего совершенствования и показывают путь преодоления всех искушений на пути к святости и спасению.

В проповедях митрополита Владимира о святых житийные материалы совмещаются с современной духовно-нравственной проблематикой, историческими оценками и духовными уроками, преломляясь через личный многолетний опыт архипастырского служения автора. О жизни святых он говорит просто, но ярко и убедительно. Книга поможет осмысленно участвовать в богослужебной молитве святым нашей Церкви. Полезной окажется она и для священников в их проповедческих трудах и в целом, как надеется редакция, найдет своего самого широкого благодарного читателя.

Слово в день памяти благоверного великого князя Димитрия Донского
(19 мая / 1 июня)

Господа ради сражайтесь, и святых ради церквей, и веры ради христианской, ибо эта смерть нам ныне не смерть, но жизнь вечная.

Благоверный великий князь Димитрий

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Дорогие во Христе братья и сестры!

Нечеловеческой можно назвать тяжесть, которую вынес на своих плечах благоверный князь Димитрий. Двенадцатилетним ребенком воспринял он ответственность за родную землю, и ни года, ни месяца покоя не имел среди опасностей, битв и бедствий своего великого княжения. Но святой Димитрий стремился быть верным Господу, на Бога надеялся – и Бог помогал ему. Он выстоял против несметных Мамаевых полчищ, против гордыни удельных князей, против измены и предательства, против западного коварства. По благодати Божией благоверный великий князь вынес непомерное бремя, и ныне Русская Церковь воспевает ему: «Подвиги твоими, святе Димитрие, страну нашу Бог сохрани, давый тебе силу непобедимую».

Ни прежде, ни после собиратели Руси – государи Московские – не правили в таких тяжких обстоятельствах, какие выпали на долю благоверного Димитрия. Начало его княжения совпало с окончанием сорокалетнего относительного покоя Русской земли.

За эти годы роздыха уже скорее не под опустошительным игом, а под покровительственным крылом могучей Орды объединялось и крепло Московское государство, излечиваясь от страшнейшей внутренней болезни – княжеских междоусобиц, братоубийственного разделения. Ханы Узбек и Джанибек покровительствовали Москве, ведущей Отечество к единству: так Иоанн I Калита, Симеон Гордый, Иоанн II Добрый сделались князьями не только Московскими, но и всея Руси. Не было опустошительных набегов, была забота о спокойствии и процветании «русского улуса», ставшего уже не колонией, а протекторатом Ордынской империи. Хан Узбек властной рукой смирил Тверь, сеявшую на Руси раздоры и войны. Хан Джанибек оградил Русь от западной опасности, отвратив нашествие Ольгерда Литовского. Да, Орда брала дань, но взамен давала Русской земле мир и объединение. По таинственному Промыслу Божию зависимость от Орды уберегла Московское государство от польско-литовского ига, которое в Киевской Руси стремилось поработить самую душу народа насильственным окатоличиванием и ополячиванием. Так, к примеру, в то же время, Ольгерд Литовский зверски казнил исповедников Православия, а ханша Тайдула, возможно на свои средства, разрешила возвести в Москве Чудов монастырь.

Но к концу княжения Иоанна II Доброго в самой Орде началась смута, которую летописец называет великой замятней. Ханом стал Бердибек, дорвавшийся до власти убийством своего отца Джанибека и двенадцати своих братьев. Одним из первых замыслов этого воцарившегося преступника было пойти погулять и пограбить Русь. Отвратить новое гибельное нашествие, умолить и смягчить свирепое сердце Бердибека сумел святитель-чудотворец Алексий. С великим торжеством встречала Русская земля своего избавителя, вестником мира возвращавшегося из Орды. Среди приветствовавших святителя Алексия был и восьмилетний княжич Димитрий Московский, в восторге детской души воскликнувший: «О Владыко! Ты даровал нам житие мирное: чем можем мы изъявить тебе нашу благодарность?»

Недолго наслаждался властью Бердибек, своим преступлением породивший новые беззакония. Хан-отцеубийца, в свою очередь, был зарезан собственным сыном. Затем в Орде началась дикая резня между чингизидами, настало время «ханов на час», сменявших один другого. А в «придворных кругах» Орды все яснее обозначалась скрытая пружина смуты: зловещая фигура главного заговорщика – темника Мамая, задумавшего узурпировать законную власть потомков Чингиза.

Некогда хан Узбек в ярлыке, данном Симеону Гордому, принес клятву за себя и своих потомков: великое княжение на Руси навсегда отдается князьям Московским, и под руку их предаются остальные русские князья. Но один из ордынских «ханов на час», Навруз (1360), попрал клятву великого предка. По смерти Иоанна II Доброго начались интриги новгородской вольницы, упрямо противившейся Москве-объединительнице. Новгородцы принесли Наврузу богатые дары, подкупили хана серебром – и он утвердил на великое княжение не Димитрия Иоанновича Московского, а ставленника сеятелей раздора князя Димитрия Константиновича Суздальского. Русь смирилась с ханской волей: святитель Алексий благословил Суздальского князя на правление, однако переезжать к нему отказался, оставшись со своим юным воспитанником Димитрием Московским. Сердце Русской Церкви, средоточие русского духа – митрополичья кафедра оставалась в Москве.

Тем временем Мамай опять устроил переворот и расколол Орду на две части. В одной из них – в Волжской Орде – стал править сам Мамай, поначалу от имени чингизида Абдуллы. А Сарайскую (Золотую) Орду возглавил хан-чингизид Амурат, который вернул Димитрию Московскому ярлык на великое княжение в Русской земле.

Одиннадцатилетним ребенком благоверный Димитрий побывал в Орде и едва спасся от ужасов случившейся там резни. Тринадцать лет было Московскому князю, когда он верхом на коне ехал впереди дружины, шедшей против мятежного Суздаля. Множеством бедствий: полыханием пожаров, стонами разорения и голода, нескончаемыми войнами – наполнено время его княжения.

Среди всех этих скорбей, крови и чада пожарищ величайший из государей Московских твердой рукою вел свое земное Отечество к возрождению, а душу свою хранил и взращивал для Отечества Небесного. Державный подвиг благоверного князя Димитрия нераздельно слит с подвигом достижения им личной святости.

Да, великий князь Димитрий Донской был наделен высокими дарованиями. Он сполна обладал государственной мудростью, воинской доблестью, силами телесными и душевными. Но никакой земной гениальностью, никакими «железными нервами и стальной волей» не объяснимо то, что вынес и совершил благоверный Димитрий. В нем и через него действовало всепобеждающее могущество Всевышнего – таково чудо его жизненного пути.

По слову древнего жития, святой Димитрий «воспитан был в благочестии и славе, с наставлениями душеполезными, и с младенческих лет возлюбил Бога». Священный огонь боголюбия сберег благоверный князь в тяжелых испытаниях. Его деятельность требовала постоянного напряжения, казалось, превосходящего его силы, но ни разу он не поддался соблазну «отдохнуть и забыться» в сладкой трясине греха. В беде и радости, в скорби и удаче он оставался тем же – в колючей власянице под златотканым нарядом или ратным доспехом, с молитвой на устах и в сердце. Целомудренный, воздержанный в пище и питии, благоговейный в храме, всегда готовый миловать и примиряться, грозный только для врагов Отечества – таков благоверный Димитрий, чистыми руками вершивший возрождение Православной Руси, дело Божие. И Господь, укрепляя верного Своего, даровал ему твердые опоры для великого труда – духоносных наставников, счастье христианского супружества, верных и доблестных сподвижников.

С раннего детства душу благоверного Димитрия лелеял богомудрый святитель Алексий, а когда юный князь осиротел, святой старец заменил ему родного отца. Просвещенный свыше, святитель Алексий учил своего питомца любви к Отечеству, взращивал в нем державный разум, сочетавшийся с упованием на Господа. Чутко впитывал благоверный Димитрий эти уроки и впоследствии величайшие свои деяния совершил по благословению Матери-Церкви. А Русская Церковь в то время крепла необычайно. По слову Священного Писания, на Руси умножался грех, но преизобиловала благодать (см. Рим. 5, 20). То был золотой век русской святости – век подвигов преподобного Сергия Радонежского и подобных звездам небесным учеников его, век трудов духоносных святителей Алексия Московского, Стефана Пермского, Дионисия Суздальского, Арсения Тверского, век множества ведомых и неведомых подвижников благочестия, осенявших своими молитвами Русскую землю и привлекавших на нее благоволение Божие. Так, несмотря на бедственное общее состояние, угрозы с востока и запада, несмотря на злые крамолы удельных князей, таинственно созидалась непоколебимая духовная основа для возрождения Руси. Молитвами святых оживала душа народа, обретая способность для державного строительства, – и внимала Русь голосу своего благоверного правителя, князя Димитрия, посланного нашему Отечеству Господом в годину становления.

Из того же Суздаля, откуда мятежная туча грозила помрачить общерусское единство, пришло к благоверному Димитрию светлое счастье. Старейший из рода Мономаха, князь Димитрий Константинович Суздальский, отказался от посягательств на великое княжение и в залог мира отдал благоверному Димитрию Московскому в жены свою дочь Евдокию, девушку удивительной духовной красоты, воспитанницу преподобного Сергия Радонежского. Этот брак, явившийся из святого миротворчества, был воистину благословлен Всевышним. В своем доме, рядом со своей благоверной женою Евдокией, находил благоверный Димитрий утешение и отраду, в бесконечной ее любви и нежности черпал отдохновение от государственных бурь, обретал силы для новых свершений. То был истинно христианский брак святых супругов. По восторженному слову жизнеописателя: «Еще и мудрый сказал, что любящего душа в теле любимого. Так и я не стыжусь говорить, что двое таких носят в двух телах единую душу и одна у обоих добродетельная жизнь, на будущую славу взирают, возводя очи к небу. Такая и у Димитрия была жена». И если благоверный князь Димитрий все же не избежал на своем многосложном пути некоторых свойственных князьям слабостей, то образ благоверной княгини Евдокии (в иночестве, принятом после кончины мужа, – Евфросинии) представляется излучающим чистый свет. Это сияние святой женской души засвидетельствовано чудесами, явленными ей в земном житии и по отшествии в горняя. Говоря о высоких заслугах святого Димитрия Донского перед Отечеством, невозможно не вспомнить о благоверной княгине Евдокии-Евфросинии, своею любовью создавшей мужу домашнюю церковь-семью, окрылявшую и просветлявшую его для державных свершений.

Благоверный Димитрий был одарен способностью привлекать и удерживать около себя людей честных, мужественных, благородных. В те времена русские бояре привыкли перебегать от князя к князю, ища для себя большей чести и выгоды. От святого Московского князя, за редчайшими исключениями, не уходил никто, а к нему приходили многие. В ближайшем окружении благоверного Димитрия находились, храня ему нерушимую верность, выдающиеся полководцы – князья Владимир Серпуховской (Храбрый) и Димитрий Боброк (Волынский). Даже сыновья злейшего врага Руси Ольгерда Литовского сделались соратниками Великого Московского князя. Даже такие противники Москвы, как князья Михаил IV Тверской и Олег Рязанский, в конце концов искренне примирились со святым Димитрием, поняв величие его души и священный смысл его деяний.

От своего отца благоверный Димитрий получил тяжелое наследство. Великий князь Иоанн II носил прозвания Красного (Красивого), Доброго, Кроткого и действительно был человеком обаятельным и мягкосердечным. Однако мягкость его граничила со слабодушием, он забывал евангельскую заповедь: кесарь не напрасно носит меч (см. Рим. 13, 4). Иоанн II не ополчался на внешних врагов, не карал внутренних мятежников – так расшатывалось дело Иоанна I Калиты и Симеона Гордого, утвержденное ими единство Руси. Снова начали ковать крамолу удельные князья. А на Западе почуял слабость соседа язычник Ольгерд Литовский, уже подмявший под себя Юго-Западную Русь и теперь примеривавшийся к Московскому государству. Олег Рязанский не только считал себя совершенно независимым, но и посягал на внутренние области самого княжества Московского. «Господин Великий Новгород» не признавал над собой ничьей власти и превратился в настоящее разбойничье гнездо. (Некоторые историки идеализируют средневековый Новгород, считая его неким «оплотом свободы и демократии». На деле эта «свобода» оборачивалась буйством, низостью, жестокостью. С одобрения веча новгородская молодежь «воспитывалась» в шайках ушкуйников (речных разбойников), бывших для Руси не лучше татарских кочевников. Ушкуйники не только грабили и жгли русские селения, но и торговали на восточных базарах своими пленниками – русскими православными людьми. Таковы были обычаи вольного Новгорода, дерзавшего именовать себя градом святой Софии.) При Иоанне II начались крамолы и в Брянске, и в Нижнем Новгороде, и в Смоленске. Тверской князь Михаил IV вспомнил былую вражду к Москве и решил возобновить старые претензии Твери на первенство. Само княжение Димитрия Иоанновича Московского началось с временной потери великокняжеского ярлыка, узурпированного Суздалем. Такова была каша, которую надо было расхлебывать сыну Иоанна II Доброго.

Казалось, сама стихия ополчилась против юного Димитрия. На Русь обрушилась эпидемия чумы, унесшая жизни множества людей, среди них – матери и младшего брата благоверного Димитрия. Затем в Москве вспыхнул ужасный пожар – за два часа столица выгорела дотла. Но, ободряемый святителем Алексием, молодой князь не пал духом – он начал заново отстраивать свой город. Пожар начался с деревянного храма Всех святых и получил название Всехсвятского – Промысл Божий и труды благоверного Димитрия обратили это бедствие в великое благо. Вместо прежней деревянной ограды молодой князь решил воздвигнуть вокруг Москвы каменную стену. Это было сделано, и сделано вовремя.

Русь действительно была ослаблена внутренними раздорами и не готова к встрече иноземного врага. Ольгерду Литовскому в сопровождении русских князей-крамольников удалось стремительно пройти по Руси и достичь Москвы. Но взять столицу, превратившуюся в город-крепость, враг не сумел. Ольгерд постоял под каменными стенами Москвы и повернул восвояси. А до нового набега Литвы благоверный Димитрий уже успел сплотить вокруг себя верных русскому единству князей, собрать войска. Ольгерд встретил достойный отпор, и на время литовский князь притих.

Затем благоверный Димитрий начал умиротворять, а где это не удавалось – военной силой карать сеятелей раздора. Матерь-Церковь благословляла и поддерживала Московского князя в священном деле собирания Отечества. В ряде походов благоверного Димитрия сопровождал сам святой митрополит Алексий. Иногда духовенству удавалось предотвратить кровопролитие: так было в Нижнем Новгороде, где преподобный Сергий Радонежский закрыл все храмы – и два поссорившихся князя были вынуждены примириться. Против упорствующих крамольников гремели грозные слова анафемы. Святитель Алексий отлучил от Церкви союзничавших с Литвой князей Святослава Брянского и Михаила IV Тверского.

Однако даже угроза гнева небесного и вечной погибели не укротили властолюбивых притязаний Тверского князя. Михаил IV уехал в Орду добывать для себя великокняжеский ярлык. А Орда, раздираемая смутами, нищала. Каждому «хану на час» нужны были деньги, и они то и дело требовали с Руси «царского выхода» – сверхурочной чрезвычайной дани. Благоверный Димитрий, как мог, противился этим поборам, разорительным, а порою и просто непосильным для Русской земли. Ну а Мамай, к тому времени сумевший объединить Орду и правивший именем очередной марионетки-чингизида, был недоволен поведением московского «улусника». Михаил IV дарами и посулами ульстил правителя Орды и получил ярлык на великое княжение.

Благоверный Димитрий, видя в тверской крамоле погибель родной земли, решился на дотоле неслыханный шаг – отказался выполнять повеление Орды. Михаил IV был с позором изгнан из Владимира, где пытался сесть на великокняжеский престол. Но ордынского посла благоверный Димитрий с честью принял в Москве, обласкал и осыпал дарами. Однако это не могло отвратить гнев Мамая, у которого под рукой было готовое войско для нашествия на Русь.

Ехать в Орду, пытаться вымолить прощение у жестокого Мамая – это казалось для князя-ослушника верной смертью. Но именно этот смиренный и опасный выбор сделал благоверный Димитрий. Он ехал по благословению старца святителя Алексия. Провожая в путь князя – надежду земли Русской, народ плакал. Но в Орде случилось чудо: благоверный Димитрий был не только прощен властным темником, но и испросил уменьшения русской дани.

Великий князь вернулся на родину с торжеством. Но на Руси не было покоя. Продолжал враждовать Михаил IV, за время отсутствия Московского государя он сжег города Углич и Бежецк. Пришлось воевать с Тверью, потом – с Рязанью, потом – опять с Тверью, успевшей заключить предательский союз с Литвой. Благоверный Димитрий едва успевал гасить очаги крамолы, вспыхивавшие в разных концах Русской земли.

Недолго оставались добрыми и отношения с Ордой. В Нижнем Новгороде разразился бунт, были убиты ханские послы. Подозрительный Мамай обвинил Московского князя в попустительстве и даже подстрекательстве к нижегородскому мятежу. Воспользовавшись этим, Михаил IV снова выпросил в Орде ярлык на великое княжение. Благоверный Димитрий вновь отказался подчиниться Орде: невозможно было из-за капризов даже не хана, а воеводы-темника обречь Русь на новый раскол. Великий князь действовал решительно. Московские войска осадили Тверь. Под страхом смерти Михаил IV отрекся от своих посягательств, целовал крест на верность Москве.

Было ясно, что этого нового неповиновения Мамай уже не простит. Месть ордынского правителя началась с двукратного сожжения Нижнего Новгорода и опустошения нижегородских земель. Против Москвы было послано карательное войско мурзы Бегича, но благоверный Димитрий наголову разбил эти отряды на берегу реки Вожи в 1376 году. Столкновение Московского государства со всей мощью Золотой Орды стало неизбежным.

Слава громких побед, всенародное восхищение и поклонение сопутствовали благоверному Димитрию. Его называли высокопарным орлом, в нем видели спасителя Отечества и будущего освободителя от ордынского гнета. Но слава и честь таили в себе опасность для души великого князя, порождая ядовитый соблазн гордыни. Пока был жив святитель Алексий, он хранил смирение своего духовного сына, но с кончиной духоносного старца некому стало оберегать княжескую душу. Боголюбив и благочестив был благоверный Димитрий, безупречен в целомудрии, посте и молитве. Но по общей человеческой немощи и святые подвижники порой не избегают глубоких падений, и лишь впоследствии Всеблагой Господь через тяжкие скорби воздвигает избранников Своих к покаянию. Так впал в самомнение и благоверный Димитрий: ослепленный своей мирской властью, он посягнул и на власть духовную – стал навязывать свою волю Матери-Церкви. Из этого княжеского греха родилось бедственное для Руси духовное безначалие, церковная смута.

Святой митрополит Алексий достиг глубокой старости. Нельзя было не задумываться о достойном ему преемнике, способном возглавить Русскую Церковь в тревожное время. У благоверного Димитрия был свой кандидат – некий архимандрит Михаил, вошедший в историю под кличкой Митяй. Этот великокняжеский любимец был обходителен, красноречив, начитан, сведущ и в мирских делах, при случае мог подать дельный совет. Благоверный Димитрий был прямо-таки ослеплен внешними достоинствами Митяя, не видя за ними его черной души. Митяй был вдовый священник; имея в виду его возведение на митрополичий престол, великий князь обеспечил Митяю стремительную монашескую карьеру – в самый день пострига он был сделан архимандритом Московского Спасского монастыря. Затем благоверный Димитрий просил святителя Алексия благословить Митяя как будущего митрополита всея Руси. Святой старец отказал сдержанно, но твердо: «Михаил еще молод в иночестве. Я не могу благословить его».

Духовному взору святого Алексия была открыта нечистота души Митяя. Чтобы не допустить недостойного к власти над Русской Церковью, святитель решил призвать на митрополию подвижника высочайшей жизни, преподобного Сергия Радонежского. Но Всероссийский игумен отвечал: «Если не хочешь прогнать нищету мою от твоей святыни, не говори о таком тяжком бремени моему недостоинству». Этот отказ, по существу резкий и содержавший в себе угрозу в случае дальнейших настояний бросить свой монастырь и уйти в неведомые леса, обычно приписывают смирению преподобного Сергия, не желавшего чести и власти. Однако причина, по которой смиреннейший из иноков не подчинился велению митрополита, совсем не так проста. Преподобный Сергий не отдал себя в первосвятительство, отказал в послушании Предстоятелю Русской Церкви, поскольку повиновался высшей церковной власти. Радонежский игумен, в отличие от великого князя и даже от святого митрополита, знал, что Русская Церковь после кончины святителя Алексия немедленно обретет новое законное возглавление.

Каноническое право на поставление российских митрополитов в то время имел Константинопольский Патриархат. При всей своей пламенной любви к Отечеству, святой Алексий и благоверный Димитрий обладали кругозором, суженным до пределов Северо-Восточной Руси, поэтому они хотели видеть митрополитом своего, русского человека. Для Царьграда, представлявшего Вселенское Православие, Русская Поместная Церковь не ограничивалась этими рамками – Киевская Русь была под властью языческой Литвы, Галицкая Русь – под католической Польшей. То были неотъемлемые части Российской Церкви, там были православные епархии, там жили и молились русские православные люди. Но огнепоклонник Ольгерд Литовский и католик Казимир Польский видели в Москве врага, а в московских митрополитах – вражеских шпионов и пособников. Сговорившись, князь Ольгерд и король Казимир потребовали отдельного митрополита для своих подданных, угрожая в случае отказа искоренить Православие в своих владениях. Оберегая южнорусскую паству от гонений, Царьград согласился на разделение митрополии. Как бы оправдываясь, Константинопольский Патриарх Филофей писал по этому поводу святителю Московскому Алексию: «Что мы должны делать в таком положении? Тебя призываем в судьи: что сам скажешь? Другое дело, если бы государи земли той были православные. Посуди сам, хорошо ли было бы, если бы так случилось, как они пишут». На Киевскую кафедру был посвящен серб Киприан, человек святой жизни, образованный и мудрый. Но на такой разрыв общерусского церковного единения Цареградская Патриархия шла лишь как на временную меру – после кончины святителя Алексия митрополитом всея Руси должен был стать святитель Киприан. Так предначертала Вселенская Церковь, но не так рассуждало человеческое своеволие.

В 1378 году отошла ко Господу святая душа старца Алексия – и началась на Руси смута церковная. Напрасно преподобный Сергий убеждал великого князя, чтобы тот призвал в Москву святителя Киприана, – князь не желал видеть чужака и иностранца. Ни воля Константинопольской Церкви, ни совет Всероссийского игумена, ни память о святителе Алексии, отказавшем в благословении недостойному Митяю, – ничто не могло обуздать княжеского своеволия. Благоверного Димитрия словно бы ослепило пристрастие к любимцу, и распаляемый гордыней Митяй, никем не посвященный и не избранный, переехал в митрополичьи покои, надел первосвятительскую мантию и белый клобук, стал распоряжаться церковными доходами, миловать и судить духовенство. Его самосвятство и самоуправство длились дольше года. Наконец великий князь решился на новый «патриотический жест»: приказал Собору русских епископов избрать Митяя в митрополиты. Это было беззаконием. Среди общего молчания раздался гневный голос святителя Дионисия Суздальского: никакая земная власть, никакой поместный епископат не вправе нарушать каноны, установленные Церковью Вселенской. Святой Дионисий был одним из светочей русского Православия, высота его жития вызывала изумление не только в Отечестве, но и в самом Царьграде – к его речам нельзя было не прислушаться. (Духовной слепотой была продиктована предпринятая при благоверном Димитрии попытка выйти из-под церковной власти Константинополя, начать самостоятельно избирать всероссийского митрополита. Для зависимой от Орды, раздираемой княжескими междоусобицами Руси опека Вселенской Церкви была необходима. В должное время впоследствии, когда Русь стала великой православной державой, Царьград не только передал Собору Русской Церкви право избрания Предстоятеля – тогда же при содействии Константинопольского Патриарха Иеремии II было учреждено русское Патриаршество.)

Волей-неволей Митяй должен был ехать за посвящением в Константинополь. Этот выскочка панически боялся, что туда же отправится святитель Дионисий и своим авторитетом воспрепятствует его избранию. Митяй требовал, чтобы Суздальский архиепископ поклялся оставаться на родине, пока он не вернется в Москву. За «невыезд» своего духовного брата, святого Дионисия, поручился преподобный Сергий Радонежский.