Экслибрис. Лучшие книги современности

Избранные стихи
У. Г. Оден

После террористических атак 11 сентября 2001 года копии стихотворения Уистена Хью Одена «1 сентября 1939 года» массово разошлись по факсимильной и электронной почте. Эти написанные в память о вторжении Гитлера в Польшу и начале Второй мировой войны стихи печатали в газетах, читали по Национальному радио, обсуждали на онлайн-площадках. И они вновь вызывали интерес общественности и широкие обсуждения после победы Дональда Трампа на выборах в 2016-м и его январской инаугурации.

Сам Оден от этого стихотворения и других ранних работ открестился – признал их поверхностными грубоватыми рудиментами левых взглядов, которых придерживался в молодости. Однако «1 сентября 1939 года» воскрешает в памяти страшное историческое событие и потому до сих пор находит отклик у читателей. Оден пишет о «волнах злобы и страха», захлестывающих «затемненные бренные земли». С прискорбием сожалеет о неспособности человечества делать выводы из исторических событий – «эпоха Просвещения канула в лету» – и говорит о том, что, похоже, всем нам суждено бесконечное страдание от «халатности власть имущих и всяческих бед». Вместе с тем Оден, подобно Мэтью Арнольду в книге «Дуврский берег», уповает на то, что люди найдут способ объединиться и зажечь «неугасающий огонь» в мире, изнемогающем от «отчаяния и отрицания истинности».

В стихах, написанных в 30-х годах прошлого века, Оден затрагивает беспокоящую его тему отношений общественного и личного. Кроме того, работы этого периода демонстрируют присущий поэту дар антропологического анализа: автор подмечает и констатирует страхи и опасения людей, живущих в мире, катящемся с обрыва. Многие относящиеся к тому периоду стихи Одена громко заявляют о призраке нарождающегося фашизма и разрушительном влиянии на общество последствий Великой депрессии, в чем они созвучны апокалиптическим предчувствиям Йейтса в стихотворении «Второе пришествие» (еще одно произведение, ставшее популярным в соцсетях во втором десятилетии нашего века).

В стихотворении 1935 года под названием «Ко дню рождения писателя» («To a Writer on His Birthday») Оден говорит об отдаленном реве, «предупреждающем и лживом», и замечает, что скоро даже жителей милых приморских городков «умчит поток опасный / Истории не дремлющей и вечной»^[11]. В стихотворении «Дворец изящных искусств» («Musée des Beaux Arts»), написанном вскоре после подписания Мюнхенского соглашения в 1938 году, Оден пишет о том, как легко отвернуться от человеческих страданий, насколько просто отвлечься от бед и несчастий, окунувшись в повседневную жизнь.

В 1939 году поэт переезжает в Америку, и его поэзия все больше наполняется духовными и эмоциональными исканиями. Несмотря на утверждение самого Одена, что «поэзия ничего не дает», его собственные произведения продолжают оставаться свидетельствами «тревожной эпохи», доказывая, что искусство способно стать утешением во времена, когда народ чувствует себя «запертым в своей ненависти» и «Посрамление ума / глядит из каждого лица / И сожаления слеза / Заполонила их глаза».

Континентальный дрейф (1985)
Рассел Бэнкс

Несмотря на то что исторический роман Рассела Бэнкса «Континентальный дрейф» («Continental Drift») опубликовали еще в 1985 году, его называют «американской историей», актуальной и в начале третьего тысячелетия. Роман напоминает нам о силе старой американской мечты – о возможности найти себя в другой стране и начать все с чистого листа в Новом Свете. Автор предсказывает нарастание напряжения между беженцами, которые отчаянно стремятся к берегам богатой Америки, оставляя позади насилие и безысходность, и теми представителями рабочего класса, которые уже обрели надежду на благосостояние и стабильное будущее для своих детей.

Судьбы основных персонажей романа, Боба и Вэнайс, чьи жизни пересекутся при весьма драматичных обстоятельствах, на самом деле довольно схожи: оба загнаны в угол и готовы на все ради более счастливого завтрашнего дня.

Подобно многим героям книг Бэнкса, Боб Дюбуа родом из рабочего городка Новой Англии; автор описывает его как «простого, обычного, порядочного человека». К тридцати годам он обзаводится захудалой квартирой в доме на два хозяина, четырехметровым вельботом для ловли китов, который построил собственноручно из набора материалов, и видавшим виды универсалом «Шевроле». За дом, лодку и машину он должен банку около двадцати двух тысяч долларов. «Мы хорошо живем», – убеждена его жена Элейн. Но Боб злится и чувствует себя загнанным в ловушку; «каждый день то же самое и лучше не становится» – он опасается, что даже его самые скромные мечты так никогда и не сбудутся.

В один прекрасный момент Боб перевозит семью во Флориду, где ввязывается в бизнес вместе с жуликоватым братом Эдди и старым другом детства Эйвери – наркодилером и парнем с сомнительной репутацией. Для героев Бэнкса Флорида – то же, чем была Калифорния в книгах Натанаэла Уэста и Рэймонда Чандлера, – опасное место, притягивающее мечтателей, жуликов и проходимцев всех мастей, где людям закон не писан и куда едут те, кому некуда больше податься. Здесь старый дух первопроходцев перевоплотился в эгоистичный индивидуализм, с которым, если повезет, при наличии в характере спеси и нахальства, можно стать богачом. Однако жизнь Боба катится под откос: он живет в трейлерном парке, лишившись работы и дома, делавшими его существование в Нью-Гемпшире хоть сколько-нибудь предсказуемым.

Отчаянно нуждаясь в деньгах, Боб соглашается помочь переправить нескольких гаитянских беженцев с Багам в Майами, и, занимаясь такого рода делами, он знакомится с гаитянкой по имени Вэнайс, отправившейся к берегам Америки вместе с ребенком и племянником, после того как их дом разрушило ураганом. Она воображает, что «в Америке все будет по-другому», но вместо этого подвергается насилию со стороны контрабандистов.

Бэнкс не только показывает неотвратимое столкновение и переплетение судеб Боба и Вэнайс, но и подает это как мрачную историю нашего времени.

Книги Сола Беллоу
Приключения Оги Марча (1953)
Герцог (1964)
Действительность (1997)

Самые запоминающиеся персонажи Сола Беллоу – люди, ищущие свое место в жизни. Именно это и лежит в основе романа «Герцог»: «Каково быть человеком. В большом городе. В определенном столетии. В переходный период. В общей массе. Изменяться под влиянием науки. Испытывать на себе влияние организованной власти. Находиться под тотальным контролем. В условиях, сложившихся под воздействием внедрения автоматизации в производство. Застав запоздалый крах великих надежд».

Несмотря на то что герои Беллоу живут в основном во второй половине и конце XX века, их незавидное существование немногим отличается от нынешнего. Погрязнув в полной опасностей, обмана и дешевых развлечений американской действительности, они ищут баланс между жизнью в «идиотском аду» и первозданным миром собственного «я». Некоторые из его «колеблющихся героев-мужчин» подозревают, что повсеместная «человеческая глупость» – в политике, бизнесе или любви – мешает им понять важные вселенские истины: «те осевые линии», которые содержат «истину, любовь, мир, благодеяние, пользу и гармонию». Однако другие герои понимают, какой соблазн представляют самолюбование и оторванность. Например, герой романа «Действительность» («The Actual: A Novella») Гарри Трелман понимает, что именно склонный к резким суждениям разум и тяга к высшему обществу отдаляют его от человеколюбия и от любви вообще.

У каждого читателя есть свой любимый роман Беллоу. На мой взгляд, прекрасны все три, но именно роман «Приключения Оги Марча», датируемый 1953 годом, стал произведением, в котором автор обрел свой собственный колорит. В «Герцоге» перед нами шедеврально написанный портрет героя, переживающего кризис среднего возраста и находящегося в поиске смысла жизни в непростую эпоху разобщения, когда старые религиозные и идеологические установки уже не действуют. «Действительность» – грустная, навеянная влиянием Джеймса история о запоздалых попытках героя перестать жить по накатанной и если не погрузиться в действительность, то хотя бы соприкоснуться с ней.

Герои Беллоу – превосходные (первостатейные) «предупредители», ошеломленные «чрезмерностью» мира, они гадают, не являются ли их личные беды отражением того «крупномасштабного безумия, что охватило двадцатый век». Они остро ощущают неотвратимость смерти и неумолимый ход мирового времени.

С легкостью переходя от энергичных взлетов к депрессивным падениям, Беллоу мастерски изобразил насыщенную эмоциональную жизнь непрерывно рефлектирующих героев, их повседневное творчество, а также столкновения с теми, кого автор назвал «наставниками по существованию в действительности»: торговцами, проходимцами всех мастей и мошенниками, которые подталкивают героев к знакомству с реальной жизнью. Беллоу поднимает важные, свойственные русским писателям-романистам темы. И они служат иллюстрацией непревзойденного таланта умудренного жизнью автора к изображению «повседневных темных делишек» «дрянных, прижимистых ипохондриков, семейных зануд, человекоподобных существ» и барных комедиантов, населяющих созданный им сумбурный и очаровательный мир.

Имидж
Путеводитель по псевдособытиям в Америке (1962)
Дэниел Д. Бурстин

Опубликованная в 1962 году книга Дэниела Д. Бурстина «Имидж: Путеводитель по псевдособытиям в Америке» («The Image: A Guide to Pseudo-Events in America») необъяснимым образом предсказывает появление мира реалити-шоу, в котором все мы живем сейчас. Если уж на то пошло, в книге изображен некто весьма напоминающий Дональда Трампа – знаменитость, которую Бурстин окрестил «Вашей известностью»: крикливый шоумен, поднаторевший в саморекламе и искусстве постановки, как их назвал Бурстин, «псевдособытий». То есть мероприятий, призванных привлечь внимание и удовлетворить голод охочей до развлечений публики.

Для современного читателя до странности знакомо звучит описание жившего в XIX веке импресарио и циркового конферансье П. Т. Барнума – владельца расположенной в Нью-Йорке кунсткамеры. Среди ее экспонатов есть обманки вроде русалки, сделанной из останков обезьяны с пришитым к ним рыбьим хвостом. Бурстин говорит о персонаже так: самопровозглашенный «принц надувательства», чье «величайшее открытие не в том, что людей легко обмануть, но в том, что они рады обманываться», если это их развлечет.

В книге подробно изложено, как вера в иллюзию вытесняет истинные знания, а развлекательная составляющая подменяет содержимое. Благодаря этому «Имидж» повлиял на взгляды многих писателей – от французских теоретиков вроде Бодрийяра и Ги Дебора до общественных критиков, таких как Нил Постман и Дуглас Рашкофф. За десятки лет до появления интернета Бурстин предвидел появление «зарослей нереальности», которые окружат нас фальшивыми новостями, конспирологическими теориями и политической пропагандой, процветающими сейчас во Всемирной паутине.

Так же как имиджи вытесняли идеалы, писал Бурстин, идея «достоверности» заменяла идею истины. Людей меньше интересовало, является ли что-то фактом, и больше – «можно ли этому поверить». Мерилом становилось чисто внешнее правдоподобие, а не правда, «социально вознаграждаемое искусство» превратилось в «искусство заставлять вещи казаться правдой». Неудивительно, что после 1960-х новыми владельцами мира стали рекламные агентства с Мэдисон-авеню. Неудивительно, что Ли Этуотер, стратег от республиканской партии, предвосхитивший эру Трампа, в восьмидесятые утверждал, что «восприятие и есть реальность», и его клиенты, да и многие сторонники республиканцев, согласились бы с этим.

 За десятки лет до появления интернета Бурстин предвидел появление «зарослей нереальности», которые окружат нас фальшивыми новостями, конспирологическими теориями и политической пропагандой, процветающими сейчас во Всемирной паутине.

Вымышленные истории (1944)
Хорхе Луис Борхес

Магические рассказы Хорхе Луиса Борхеса подобны произведениям художника М. К. Эшера – завораживающие, загадочные, сложно устроенные картины, населенные зеркалами и лабиринтами, окутанными метафизической тайной. В них размыта граница между реальным и воображаемым, писателем и читателем, жизнью и искусством.

В «Вымышленных историях», переведенных на английский язык в 1962-м, Борхес предвосхитил многие техники постмодернизма, характерные для последующего поколения писателей во всем мире. В некоторых сказках он дал новое прочтение многим известным жанрам, например детективному, развернув его в русло философского размышления о времени и природе причинно-следственных связей. Другие рассказы подарили нам фантастические события и странных существ: прозрачных тигров, волшебников, вызывающих видения в чаше с чернилами, энциклопедию, рассказывающую о воображаемых мирах. А какие-то стали пророчествами поразительного мира интернет-пространства, которое захлестнет нас потоком данных и множеством разнообразных возможностей.

«Сад расходящихся тропок» – что-то вроде гипертекста, наполненного разбегающимися линиями повествования и альтернативными вариантами будущего, сосуществующими одновременно. В «Вавилонской библиотеке» Вселенная предстает в виде бесконечной библиотеки, вмещающей все знание о прошлом и настоящем. «Здесь все: история будущего, автобиографии архангелов… правдивый рассказ о твоей собственной смерти».

Мне посчастливилось познакомиться с Борхесом в 1982-м – он читал лекцию в Нью-Йоркском гуманитарном институте. Этот застенчивый ранимый джентльмен сказал тогда, что не смог бы жить в мире без книг: «Они нужны мне. Они для меня всё».

Борхес как-то написал, что главное открытие его жизни – Аргентинская национальная библиотека, где работал его отец и директором которой его самого назначили в 1955 году. Когда у писателя развилась слепота, ему ежедневно читал кто-то из родственников, друзей или помощников.

Любимыми авторами Борхеса были Кафка, Герберт Уэллс и Г. К. Честертон, что связано, по его предположению, с тем, что ему ближе рассказчики, разделявшие свойственное ему самому «изумление по поводу виденного», чем так называемые писатели и теоретики авангардизма.

Первые работы Борхеса – в стиле барокко. «Сейчас, – говорил он в 1982-м, – я стараюсь писать просто. А в молодости постоянно придумывал всевозможные метафоры. Теперь мне достаточно самых важных: глаза и звезды, жизнь и мечты, смерть и сон, время и река».

Он добавил, что, исполняя данное матери обещание, каждый вечер читает перед сном молитву Господу. «Не знаю, слышит ли меня кто-то там, на другом конце, но, будучи агностиком, допускаю существование чего угодно, даже Бога. Наш мир настолько странен, что любое событие и возможно, и невозможно. Я агностик, и это расширяет мир, в котором я живу, делает его более сказочным, а меня – более толерантным».

«Мотылек» представляет: Все эти чудеса
Правдивые истории о встрече с неизвестным (2017)
Под редакцией Кэтрин Барнс

Основанная писателем Джорджем Доусом Грином в 1997 году группа «Мотылек» («The Moth») – феномен в искусстве сторителлинга. Название Грин взял из воспоминаний детства, проведенного в Джорджии, на острове Сент-Саймонс. Летними вечерами собирались на веранде у кого-то из соседей и, попивая бурбон, рассказывали истории, а мотыльки, просочившись сквозь сломанные защитные сетчатые перегородки, кружили вокруг ламп. Группа выпустила собственную радиопередачу, которая получила премию Пибоди, и в итоге «Мотылек» вырос, по словам креативного директора Кэтрин Барнс, в «современное движение по сторителлингу», вдохновившее на проведение «десятков тысяч мероприятий по всему миру – от Таджикистана и Антарктики до Бирмингема и Алабамы».

Среди участников – как широко известные авторы вроде Ричарда Прайса, Джорджа Плимптона, Энни Пру и Кристофера Хитченса, так и множество людей самых разных профессий: ученые, писатели, учителя, военнослужащие, пастухи, комики, изобретатели и многие другие. Они рассказывают истории вживую и настолько «правдиво, насколько помнят сами».

В книге «„Мотылек“ представляет: Все эти чудеса – Правдивые истории о встрече с неизвестным» («The Moth Presents: All These Wonders. True Stories About Facing the Unknown») собрано 55 рассказов. Они повествуют о поразительном разнообразии переживаемых людьми тягот и словно соединяют нас нитью, сплетенной из любви, утрат, страха и добра. Некоторые истории резкие и саднящие. Другие – туманные и противоречивые. Есть среди них до изнеможения смешные и сокрушительно грустные. Но несмотря на то, что истории рассказаны в разной манере и на разные голоса, в них мало иронии и сарказма. Главное в этом процессе – общение с публикой, возможность поделиться пережитым опытом, воспоминаниями, приятными моментами.

Частично истории «Мотылька» напоминают традицию устного повествования, идущую со времен Гомера, однако их личный характер, в том числе спонтанная манера подачи, также роднят их со стендапом, блогингом, рассказыванием историй на телешоу и групповой терапией. Однако это не случайные воспоминания, а четко сфокусированные, тонко настроенные повествования, которые имеют силу прозрения, с поразительной откровенностью и пылом говорящие о чем-то хорошо знакомом, неведомом или странном.

В истории «Странная нормальность» Исмаэль Бэа, потерявший семью в Гражданской войне в Сьерра-Леоне и ставший солдатом в тринадцать лет, рассказывает о том, как в семнадцать лет его усыновила американка и как он пытался адаптироваться в американской школе в Нью-Йорке. Например, он не мог рассказать одноклассникам, почему так хорошо играет в пейнтбол: «Я хотел объяснить им кое-что, но понял, что, если расскажу о своем прошлом, они не позволят мне быть ребенком, станут принимать за взрослого, и я переживал, что они будут меня бояться. Молчание же позволяло мне прожить детство, испытать и сделать то, чего я был лишен, когда был ребенком».

Какие-то истории касаются взаимоотношений двух людей: например, история об ученом Кристофе Коче и его давнем коллеге Фрэнсисе Крике, которые в содружестве с Джеймсом Уотсоном открыли строение ДНК; рассказ о Стефани Пейроло и ее сыне Эр Джее, получившем черепно-мозговую травму после того, как его сбила машина на перекрестке с ограниченной видимостью; об актере Джоне Туртурро и его переживающем не самые легкие времена брате Ральфе, который живет в Кримвудском психиатрическом центре в Квинсе; о парикмахерше Сюзи Ронсон из лондонского пригорода, которая стала музыкальным продюсером ходившего к ней постригаться юного Дэвида Боуи.

История «Туман неверия» – одна из самых пронзительных. Ее рассказал инженер-наладчик Карл Пиллитери, работавший на японской атомной станции «Фукусима-1» и ставший свидетелем разрушительного землетрясения и последовавшего за ним цунами, потрясших остров в 2011 году и ставших причиной самой ужасной ядерной катастрофы со времен Чернобыля, повлекшей за собой гибель 18 490 людей, часть из которых пропала без вести. Кроме того, 300 тысяч человек были вынуждены срочно эвакуироваться из места бедствия.

Проверив, что его сотрудники живы, Пиллитери забеспокоился о судьбе пожилой хозяйки ресторана, куда он ходил обедать почти каждый день. Он совсем не говорил по-японски, а владелица ресторана не знала английского, они с коллегами называли ее за глаза «цыплячья леди». Пиллитери увидел, что небольшое помещение, где располагался этот ресторан, землетрясение разнесло в щепки, и где та женщина, неизвестно. Спустя месяцы он вернулся из Америки в зону отчуждения только ради того, чтобы разыскать хозяйку ресторана. В итоге обратился за помощью в редакцию «Джапан таймс» и выяснил, где эта женщина и что ее зовут миссис Овада.

Спустя почти год после землетрясения он получил от нее письмо: «Мне удалось спастись в той катастрофе, и у меня все в порядке. Пуллитери, береги себя, пожалуйста. Я знаю, как важна твоя работа. Надеюсь, ты так же счастлив, как в те времена, когда обедал в моем ресторане. Несмотря на то, что мы больше не увидимся, я всегда буду молиться, чтобы у тебя все было хорошо».

Чума (1947)
Альбер Камю

Хорошая классическая литература не только рассказывает о временах, в которые написана. Она актуальна через десятилетия или столетия – и каким-то сверхъестественным образом предвосхищает свершения дня сегодняшнего. Роман Альбера Камю «Чума» 1947 года можно читать, как утверждал сам автор, и как историю об эпидемии, и как аллегорию, отсылающую ко временам нацистской оккупации Франции, и увидеть в нем «прообраз любого тоталитарного режима, на какой бы территории он ни властвовал».

Камю был преданным участником движения Сопротивления и верил, что противостояние нацистам, оккупировавшим Францию, – нравственный долг каждого. Вдохновившись в том числе чтением «Моби Дика», он заинтересовался метафизической проблемой зла и в своем романе привел хронику того, как реагируют разные герои на неожиданную вспышку чумы в Оране, обрушившуюся на головы как «гром среди ясного неба». Он описывает кривую, по которой идут столкнувшиеся с эпидемией люди, – от отрицания к страху и принятию. Многие нынешние читатели найдут здесь поразительное сходство с современностью: правительство вначале прилагает все усилия, чтобы преуменьшить угрозу, что приводит к росту смертей и карантину; люди чувствуют отчужденность – и вместе с тем несправедливость происходящего из-за повсеместной неразберихи и спекуляции; положение бедных ухудшается. Автор описывает опасения народа из-за нехватки медикаментов, ежедневные поиски пропитания и все возрастающее «в топчущихся на месте людях» ощущение тщетности усилий.

По словам Камю, длительность и монотонность карантина превратила людей в «лунатиков», которые «взбадривают себя работой» или, достигнув эмоционального подъема в первые недели эпидемии, погружаются в уныние и отрешенность, вызванную подсчетами смертей. Он подмечает, что для выживших «эти мрачные чумные дни» – как «медленная неумолимая поступь какого-нибудь чудовища», разрушающего все на своем пути.

Доктор Риэ, персонаж Камю, солидарный с членами движения Сопротивления, убежден, что «привычка впадать в отчаяние хуже самого отчаяния». Он призывает жителей города не поддаваться оцепенению и обреченности. Чуму надо оценить объективно, понять ее суть и отбросить ложное представление о том, что в современном им, казалось бы, развитом обществе такое бедствие просто «немыслимо».

Доктор Риэ знает, что перед чумой «нельзя сгибаться» – нельзя заключать соглашений со злом и покоряться судьбе. Он полностью проникся бедами, постигшими жертв чумы: «ни одна из их тревог не обошла его стороной, все их невзгоды он воспринимал как свои». Он знал: «главное – спасти как можно больше жизней».

К концу повествования роман «Чума» становится свидетельством самоотверженности таких личностей, как доктор Риэ, и добровольцев, рискующих жизнью, чтобы помочь пострадавшим. Доктор Риэ настаивает, что в его действиях нет ничего героического, это «вопрос элементарной порядочности», что в его случае означает добросовестное выполнение своей работы.

Чувство личной ответственности, соединенное с ощущением солидарности, позволяет доктору Риэ крепко держаться за две не вполне противоречивые истины. Во-первых, понимание, что мы не должны ослаблять бдительность, потому что «бактерия чумы», подобно яду фашизма или тирании, «никогда не умирает и не исчезает». И во-вторых – оптимистичную убежденность в том, что за время эпидемии стало ясно: «в людях гораздо больше того, что достойно восхищения, а не презрения».