Идол, защищайся! Культ образов и иконоборческое насилие в Средние века

Часть I. Образ, культ и насилие

История изображений не сводится к тому, что их вырезают из камня, отливают из металла, пишут красками на доске, собирают из цветных стекол, устанавливают в храме, дворце или посреди площади, а потом разглядывают. Мы обычно сталкиваемся с образами, созданными в прошлые столетия и тысячелетия, в музеях или в пространствах храмов, которые тоже напоминают музеи. В их стенах изображения, как правило, защищены от прикосновений металлическими ограждениями, стойками с канатами, стеклами витрин или силой запрета: «Не прикасаться». Еще чаще мы разглядываем их на альбомных репродукциях или на экране компьютера. А потому легко забываем о том, что любой образ (кроме того, что существует только в цифровой форме) – это не только визуальное послание, которое сканирует наш глаз, а потом интерпретирует мозг, но и нечто вещественное. «Образ-объект» (image-objet), как его называет французский медиевист Жером Баше^[11]. Или, если выразиться на средневековый манер: не только образ (imago), но и вещь (res)^[12]. Даже картина, написанная на холсте, или гравюра с фигурой святого, напечатанная на листке бумаги, трехмерны, и с ними порой взаимодействовали не только глазами, но и пальцами или губами. Что уж говорить о створчатых алтарях и тем более о рельефах и круглой скульптуре: от крошечных амулетов до огромных культовых статуй.

Рис. 11. Эта изуродованная статуя была найдена под кафедральным собором Берна в 1986 г. Кто-то (видимо, протестант-иконоборец) отбил голову Деве Марии и превратил тело ее мертвого Сына в обрубок без ног, рук и головы. Культ образов был упразднен в Берне в 1528 г. Сначала их вычистили из храмов. В 1533 г. меры были ужесточены: горожанам запретили держать статуи из дерева или камня даже дома. Исключение было сделано только для картин. Но им тоже нельзя было поклоняться. Год спустя власти распорядились их конфисковать, чтобы пресечь саму возможность идолопоклонства.

Пьета. Чехия, ок. 1400 г.

Bern. Historisches Museum

Рис. 12. Перед нами протестантская гравюра, созданная во время антииспанского восстания, вспыхнувшего в Нидерландах в 1566 г. Вдали кальвинисты сбрасывают с фасада церкви статуи и разбивают их на куски. На переднем плане они выметают идолопоклоннический сор: статуи святых, распятия, чаши для евхаристии и другие атрибуты католического культа. Слева клирики-«паписты» поклоняются папе, который, словно вавилонская блудница, восседает на семиглавом звере, символизирующем дьявола. Над ним парит демон. Он пытается спасти те же статуэтки, кресты, реликварии для мощей, монстранцы для гостий и т. д. В его левой руке – распятие, которое, вероятно, уже подверглось атаке иконоборцев. У Христа нет головы, левой руки и части торса. В подписи, сопровождающей гравюру, князь тьмы признает, что его власти пришел конец.

Протестантская сатирическая гравюра. Нидерланды, 1566 г.

Amsterdam. Rijksmuseum. № RP-P-OB-76.780

С тех пор как существует цивилизация, люди вступали с изображениями – духов, богов или святых – во множество разных отношений. C ними разговаривали, перед ними падали на колени, возжигали лампады и свечи, их окуривали благовониями, освещали, освящали и «оживляли», кормили и поили, приносили в дар и завешивали дарами, заворачивали в драгоценные ткани, облачали в роскошные одеяния, открывали и закрывали занавесями, носили в процессиях, ложились рядом с ними спать, брали их с собой на поле боя, обнимали и целовали, омывали водой, вином и маслами, сажали на троны, укладывали в кровати, пришивали их к одежде, чтобы никогда с ними не расставаться, соскабливали с них краску или откалывали фрагменты, которые потом уносили с собой. Образы воровали, избивали, бичевали и вешали, в них вбивали гвозди, их покрывали надписями, вымазывали нечистотами, сбрасывали с алтарей и пьедесталов, закапывали в землю, бросали в воду или кидали в огонь. И мотивы, которые побуждали людей почитать, отвергать или ниспровергать изображения, были чрезвычайно разнообразны и менялись от культуры к культуре и от эпохи к эпохе^[13]. Изображения – один из многих предметов, которые повсюду окружают человека. Через вещи люди взаимодействуют с другими людьми, живыми или уже умершими, богами и всеми невидимыми существами, которыми они населяют мир, а также с идеями, которые утверждают или, наоборот, отвергают.

Повреждение и даже «убийство» изображений, видимо, столь же древняя практика, как и поклонение им. В зависимости от размера и материала образы увечили или разбивали на части (рис. 11, 12, 13). Нередко после такой атаки изображение продолжало «жить», а нанесенные ему раны напоминали о его бессилии и торжестве тех, кто его изувечил. Представим себе языческого идола. Христианский миссионер отбил ему голову, а потом оставил обломки под стенами опустевшего капища. В других случаях образ изменялся до неузнаваемости и приобретал новую идентичность^[14].

Рис. 13. Карл II (1665–1700), последний испанский король из династии Габсбургов, завещал корону Филиппу, герцогу Анжуйскому – внуку французского короля Людовика XIV. Он взошел на престол под именем Филиппа V. Однако Габсбурги, правившие в Священной Римской империи, отказались признать утрату былых владений. Так началась Война за испанское наследство (1701–1714). В 1707 г. имперские войска овладели Неаполем, который тогда принадлежал Испании. После этого в городе свергли конную статую Филиппа V. Она была установлена всего за пять лет до того в честь визита монарха. На этой нидерландской гравюре памятник изображен предельно условно – без коня. Мы видим, как неаполитанцы молотами и крюками отбивают королю руки, кто-то стреляет в истукана из мушкета, а толпа ликует.

Гравюра Карла Алларда. Амстердам, 1707 г.

Amsterdam. Rijksmuseum. № RP-P-OB-83.133–52

Самый известный пример – статуя св. Веры, восседающей на престоле, которая хранится в сокровищнице монастыря в Конке на юго-западе Франции. Эта деревянная фигура, покрытая листами золота и усеянная драгоценными камнями, античными геммами и оттоновскими эмалями, была создана в несколько этапов в IX – X вв. Внутри нее хранился фрагмент черепа святой – тринадцатилетней христианки, по легенде принявшей мученичество в конце III в. при императоре Максимиане. Реликварий св. Веры считается самой древней культовой статуей, дошедшей до нас на средневековом Западе. Исследования показали, что головой юной мученицы служит позднеантичный бюст, который точно представляет мужчину. Возможно, это был кто-то из императоров^[15]. Такие детали – по аналогии с колоннами или капителями, которые выламывали из языческих храмов или общественных зданий, а потом использовали при строительстве многих церквей, – можно назвать скульптурными сполиями.

Наконец, часто от изображения не оставалось и следа. Его уничтожали безвозвратно (сжигали или разбивали на мелкие куски) либо возвращали в состояние материи, которую можно использовать заново: например, переплавляли драгоценный металл в новую статую или отливали из него множество украшений. Сотворение и разрушение часто перетекают друг в друга^[16].

Иконоборчество

Говоря о покушениях на образы, мы чаще всего обозначаем их одним из трех терминов: иконоборчество, вандализм и цензура. Хотя практики, которые за ними стоят, часто пересекаются, у каждого из этих слов своя история и свой веер смыслов и ассоциаций. Попробуем в них разобраться.

Слово «иконоборец» (греч. εἰκονοκλάστης – «эйконокластес») родом из Византии. Оно сложено из двух корней: εἰκών («образ», «подобие», «икона») и κλάω («ломать», «разрушать»)^[17]. Из греческого оно позже пришло в латынь – врагов церковных образов стали называть iconoclastae. Однако существительное iconoclasmus появилось только в XVI в. В наши дни слово «иконоборчество» чаще всего используют для описания двух масштабных религиозных конфликтов: между сторонниками и противниками культа икон в Византийской империи VIII – IX вв. (рис. 14) и между католиками и протестантами в Европе XVI – XVII вв.

Рис. 14. Рядом со строками 25-го псалма «Искуси меня, Господи, и испытай меня… и я ходил в истине Твоей, не сидел я с людьми лживыми и с коварными не пойду» греческий мастер, живший спустя 200 лет после окончательной победы иконопочитателей, изобразил трех иконоборцев. Первый из них пытается затереть круглую икону Христа (imago clipeata). А кто-то из владельцев или читателей этой рукописи в ответ выскоблил лицо ему самому.

Псалтирь Феодора. Константинополь, 1066 г.

London. British Library. Ms. Add. 19352. Fol. 27v

Византийские критики иконопочитания, а позже лютеране, кальвинисты и пуритане, обличавшие католический культ образов как идолопоклонство, атаковали иконы и статуи, стоявшие в церквях, как нарушение второй заповеди: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, что на земле внизу и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им» (Исх. 20:4–5; Втор. 5:8). И те и другие считали грехом почитание изображений Христа, Девы Марии и святых. Они отказывались видеть в образах, написанных красками на доске или вырезанных из камня, инструмент, позволяющий вступить в контакт с их невидимыми прообразами. Протестанты отвергали сам культ святых и все практики спасения, которые были с ним связаны: молитвы перед изображениями, паломничества, вотивные (принесенные по обету – ex voto) дары. Их византийские предшественники восставали лишь против икон как объектов культа, против упования на силу изображений. Роль Богородицы и святых как небесных заступников и их почитание в других формах у них таких сомнений не вызывали^[18].

В Новое и Новейшее время в Европе в ходе множества революций главным объектом агрессии стали не церковные образы, а портреты и статуи правителей, а также любые изображения, олицетворявшие «старый режим» (рис. 15, 16, 17). Вместе с секуляризацией политики слово «иконоборчество» тоже утратило строго религиозные ассоциации. Людей, которые сбрасывают с пьедесталов статуи королей или президентов, сбивают со зданий геральдические лилии, орлов, звезды и другие символы, сегодня тоже нередко именуют «иконоборцами». Кроме того, это слово приобрело более широкое значение, прямо не связанное ни с материальными образами, ни с физическим насилием над ними. Иконоборец – это ниспровергатель догм и традиций, человек, который демонстративно отвергает общепринятые или обязательные истины (и призывает других последовать его примеру).

Рис. 15, 16. В июле 1918 г. в Москве был снесен памятник императору Александру III, открытый в 1912 г. рядом с храмом Христа Спасителя. С государя «сняли» мантию. Затем ему отбили голову с короной и руки со скипетром и державой. На пустом постаменте установили картуш работы Веры Мухиной с надписью: «Здесь будет сооружен памятник "Освобожденный труд"». Однако это намерение так и не осуществилось, а постамент, оставшийся от монумента, уничтожили в 1931 г. вместе с храмом

Рис. 17. В начале Венгерского восстания 1956 г. толпа в Будапеште сбросила с пьедестала восьмиметровую статую Сталина, установленную в 1951 г. в честь семидесятилетия советского вождя. На его шею набросили металлические тросы, а ноги отпилили с помощью паяльных ламп. На этой фотографии мы видим поверженного истукана, которого отволокли на одну из улиц. На щеке кто-то начертал W.C. – «туалет», а на плече – «Убийца 25 миллионов». На других фотографиях, сделанных в этот день, видно, как люди бьют статую палками. Позже голову оторвали от плеч и водрузили на нее дорожный знак. Похожие фотографии, где толпа обступает сброшенную статую диктатора, кто-то садится ему на голову или ставит ногу на его бюст, в XX в. стали символами многих революций и радикальных политических перемен. Все они подчеркивают триумф восставших над некогда всесильным правителем или режимом.

Фотография Арпада Хазафи, 1956 г.

Сегодня и в работах историков, и в журналистике слово «иконоборчество» приобрело максимально широкий (порой слишком широкий) смысл. Его используют для описания атак против изображений в любых культурах и в любые времена: от древнейших цивилизаций (Междуречья, Египта, Индии, Китая) до наших дней. Главное, чтобы эти действия были идейно – религиозно или политически – мотивированы. Гибель изображений в ходе боевых действий, реконструкции памятников и перестройки городов либо их использование в утилитарных целях (взяли древнюю статую, которую нашли в поле, отрубили ей голову и превратили в подпорку для стены) иконоборчеством обычно не называют.

Слово «иконоборчество» вездесуще в исследованиях, посвященных тому, как христиане в IV – VI вв. уничтожали языческие статуи и храмы в Римской империи или в Новом Свете в ходе его завоевания испанцами и португальцами в XVI в. То же слово применяют, говоря о политике некоторых мусульманских властителей и народов по отношению к христианским, буддистским, индуистским и другим неисламским изображениям^[19]. Его же мы без труда найдем в работах, посвященных Французской революции и Террору 1789–1794 гг., Парижской коммуне 1871 г., Русской революции 1917 г. и антирелигиозным кампаниям в СССР 1920–1930-х гг., Мексиканской революции 1910–1917 гг. и событиям 1920–1930-х гг. после нее (восстание кристерос и др.), Венгерскому восстанию 1956 г., Культурной революции в Китае (1966–1976), десоветизации Восточной Европы и бывшего СССР в конце 1980-х – начале 1990-х гг., «арабской весне» 2010-х гг. и т. д. Во всех этих случаях религиозные и политические революции, радикальные проекты по переустройству общества и смены режимов сопровождались массовым уничтожением изображений и символов, ассоциировавшихся со старым режимом или (отвергнутым) внешним господством.

Американский религиовед Брюс Линкольн в статье об антицерковном насилии во время Гражданской войны (1936–1939) в Испании дал удачное определение иконоборчества: «Намеренное и публичное уничтожение сакральных символов, призванное подорвать лояльность институции, которая использует эти символы, и полностью дискредитировать идеологию, которую эта институция проповедует». Даже если в иконоборчестве нет конкретного политического послания, оно обычно направлено против существующих отношений власти и иерархий. «Довольно часто оно применяется как инструмент завоевания или колониального угнетения (например, когда св. Бонифаций срубил священный дуб германцев в Гайсмаре, а миссионеры разрушили главное святилище бога Оро на Таити, что спровоцировало восстание против колониальной власти). С другой стороны, революционные движения также часто обращаются к иконоборчеству в борьбе с режимами, которые они стремятся низвергнуть»^[20].

Удар по почитаемому образу почти всегда становится ударом по идентичности тех, кого он сплачивает и для кого дорог^[21]. Приведу лишь один современный пример. 12 октября 1995 г. в праздник, посвященный Nossa Senhora Aparecida – статуе Девы Марии, давно ставшей национальной святыней Бразилии, протестантский телепроповедник Сержо Фон Хельдер совершил публичный иконоборческий выпад. Это произошло в эфире передачи, выходившей на телеканале евангелистов. Он принес в студию копию Nossa Senhora Aparecida и принялся ее обличать в духе ветхозаветной критики идолопоклонства: «Это просто кусок гипса, изготовленный человеческими руками… Есть ли что-то общее у Бога с подобной куклой – столь уродливой, столь отвратительной, столь убогой?.. Католическая церковь стоит на лжи… Этот образ ничего не способен сделать для вас». Придерживая статую за шею, проповедник нанес ей серию ударов руками и ногами (рис. 18). Позже он оправдывался, что хотел спасти верующих от опасности идолопоклонства, которое ведет в ад.

Рис. 18. Сержо Фон Хельдер атакует статую Девы Марии, 12 октября 1995 г.

У этого «перформанса», конечно, был и политический подтекст. В евангелической церкви Igreja Universal, к которой принадлежал Фон Хельдер, были крайне недовольны усилением католического присутствия в публичном пространстве. В частности, хотя по Конституции Бразилии религия отделена от государства, праздник, посвященный Nossa Senhora Aparecida, был объявлен нерабочим днем.

После того как кадры из передачи Фон Хельдера были показаны на крупнейшем бразильском телеканале TV Globo, многие католики восприняли случившееся не только как святотатство, но и как выпад против самой страны. Евангелистов стали обличать как чужаков, враждебных бразильским ценностям, воплощенным в католицизме и афробразильских культах кандомбле и умбанду.

Как писал историк Пол Джонсон, эта история «наводит на мысль, что религиозные, а заодно националистические чувства, как правило, выражены неявно». Они словно дремлют. Однако стоит кому-то покуситься на образ, который их олицетворяет, как они прорываются в публичное пространство и оскорбленные начинают говорить от имени образа. В такие моменты структуры идентичности, связанной с исповеданием, расой, этничностью или политической лояльностью, обнажаются и выходят на первый план^[22]. В ситуации противостояния между различными группами значимые для них символы, в том числе священные изображения, приобретают намного большее значение, чем в мирное время, и превращаются в инструмент мобилизации.

Насилие против изображений редко существует само по себе. В ходе этнических или религиозных конфликтов, а также некоторых войн оно вписывается в масштабные волны уничтожения людей и символов, которые для них значимы, – прежде всего сакральных объектов и исторических памятников. Ровняя их с землей, стороны стремятся нанести удар противнику, выкорчевать его историческую память или стереть следы его пребывания на конкретной земле. Таких примеров не счесть. Тут и уничтожение армянских церквей на территории Турции после геноцида 1915–1916 гг., а потом на протяжении большей части XX в., и разрушение сербами и хорватами мусульманских памятников во время войны в Боснии в 1990-е гг. Архитектурные чистки тоже иногда называют «иконоборчеством».

Вандализм

У термина «вандализм» не такая давняя история. Он появился на свет в эпоху Французской революции и происходит от имени германского племени вандалов, которые в 455 г. взяли и разорили Рим. Его автором считается аббат Батист-Анри Грегуар (1750–1831), который поддержал революцию, выступал за отмену сословных привилегий дворянства и за реформу Церкви на новых началах. Несмотря на верность Республике, он критиковал эксцессы революционных толп, которые, атакуя символы монархии и феодального порядка (что, в его глазах, было верно), не щадили и шедевров искусства. Скорее, они не проводили между ними никакого различия и видели в статуях, рельефах и картинах опору монархии, сословного неравенства и церковного угнетения. Уничтожая памятники, оставшиеся от старого режима, они выражали свою ненависть к деспотизму, ликвидировали символы феодальных и церковных привилегий, прокладывали дорогу к обществу равенства.

Стихийное насилие сочеталось с централизованным террором против «бывших» и методичным уничтожением изображений королей, монархических символов, гербов и тех предметов, на которые они были нанесены. Аббат Грегуар писал в мемуарах, что придумал слово «вандализм», дабы покончить с тем, что оно означало (J'ai créé le mot pour tuer la chose). По его утверждению, вина за вандализм лежала не только на невежественных мужланах, но и на заговорщиках-контрреволюционерах и врагах-англичанах. «Только рабы и варвары ненавидят науку и разрушают памятники культуры. Свободные люди любят и берегут их»^[23]. Конечно, и до Грегуара разрушителей памятников величали «готами и вандалами». Однако именно он превратил этот образ в полемическое понятие, которое используют до сих пор^[24].

Стремясь спасти архитектурные монументы и изображения (например, королевские надгробия в аббатстве Сен-Дени) от демонтажа, сожжения или переплавки, защитники наследия пытались его деполитизировать (рис. 19). Они подчеркивали, что многие памятники прошлого – это не пережитки монархического порядка, а ценнейшие произведения искусства. Это «наследие» (patrimoine) принадлежит не дворянству и духовенству, а всем французам и должно быть сохранено для потомков. В ту же эпоху родилось и вошло в обиход еще одно понятие, призванное защитить творения прошлых веков, – «исторический памятник» (monument historique)^[25]. 10 августа 1793 г. в период якобинского террора в Лувре заработал общедоступный музей. Коллекции, собранные французскими королями, были открыты для граждан Республики. А в 1795 г., после Термидорианского переворота, казни Робеспьера и завершения террора, историк-медиевист Александр Ленуар основал Музей французских памятников. В стенах первых музеев произведения, созданные в эпоху монархии, политически обезвреживались и осмыслялись как достояние нации.

Рис. 19. Пьер Лафонтен. Александр Ленуар не дает разрушить надгробие Людовика XII в аббатстве Сен-Дени, октябрь 1793 г.

Paris. Musée Carnavalet, Histoire de Paris. № D.3837

Этот процесс емко описала немецкая исследовательница исторической памяти Алейда Ассман: «Эпоха Просвещения принесла западному миру в середине XVIII в. почитание Античности и исторического наследия, что явилось важным элементом секуляризма и модернизации, а с начала XIX в. создало свою институциональную основу в виде исторической науки, архивов и музеев. Культ старины, увлечение ушедшими культурами, высокая оценка культурного наследия служили энергетическими компонентами современной западной цивилизации, которые превратили совокупность эстетики, искусства и исторического сознания в новую секулярную религию. Библиотеки, театры и музеи сделались современными храмами этой религии; археологи и филологи стали ее жрецами, а цели познавательного туризма, исторические реликты и древние руины превратились в святые места новых паломничеств»^[26].

Называя кого-то вандалом, мы чаще всего подразумеваем, что им движет лишь слепой гнев или варварская страсть к разрушению, что он не понимает красоты и величия тех вещей, которые уничтожает. В этом слове сквозит презрение, но часто и страх перед вандалом. Нередко его действия оцениваются как иррациональные или лишенные смысла. Такое тоже бывает (когда человек что-то крушит в припадке безумия или в тяжелом опьянении), но обычно выбор, что сломать, разбить или изуродовать, все же чем-то мотивирован. Если мы считаем статую очередного вождя, которую разбили протестующие, символом угнетения и уродливым истуканом, не имеющим никакой эстетической ценности, то вряд ли назовем тех, кто его сокрушил, вандалами. У этого слова исключительно негативные ассоциации, а нам не захочется их осуждать^[27]. Вандалами именуют не только людей, которые атакуют статуи и картины, но и тех, кто, к примеру, вырезает свои имена на колоннах античного храма или ломает двери вагонов в метро. В этом смысле поле значений «вандализма» шире, чем у «иконоборчества», и не ограничено атакой на изображения.

Швейцарский историк Дарио Гамбони соединил эти термины в названии своей книги «Уничтожение искусства. Иконоборчество и вандализм со времен Французской революции до наших дней»^[28]. Само слово «уничтожение» (destruction) говорит о факте утраты и о том, что она была сопряжена с насилием. Оно точно описывает одни практики, но обходит другие. Важно помнить о том, что опасные или ненавистные образы часто не исчезают бесследно. Их различным образом «обезвреживают», калечат или переделывают во что-то новое.

Столь же осторожно нужно отнестись и к слову «искусство». На протяжении многих веков образы чаще всего увечили не потому, что в них видели «плохое искусство» или искусство вообще. Это понятие, которое нам так привычно, чаще всего не отражает целей, для которых их создавали. Магическая фигурка, икона и конная статуя государя сегодня легко найдут место в истории пластических форм или в художественном музее. Однако ни один из этих образов не задумывался именно как эстетическое высказывание. Современники часто восхищались их совершенством и мастерством их создателей. Однако у этих предметов были другие функции. Они помогали навести порчу на врага, установить связь с небесным патроном или утверждали власть монарха^[29].

Причины, которые побуждали людей атаковать такие образы, обычно лежали в плоскости магических практик, религиозного культа или политических конфликтов. Большинство «вандалов» вряд ли задумывались о том, что ненавистные им изображения эстетически несовершенны, или мечтали, низвергнув старое искусство, проторить дорогу новому.

В XX в. художники-авангардисты порой покушались на признанные шедевры, чтобы их десакрализовать, освободить искусство и общество от их давящей власти^[30]. Однако чаще мотивы были иные: политические активисты, например английские суфражистки, требовавшие предоставить женщинам права голоса, повреждали статуи и картины, чтобы привлечь внимание к социальным несправедливостям или политическому произволу. В 1914 г. Мэри Ричардсон (1882/1883–1961) порезала ножом картину Веласкеса «Венера с зеркалом» (1647–1651), висевшую в Национальной галерее в Лондоне. Она заявила, что пыталась уничтожить образ самой прекрасной женщины из мифологии в знак протеста против британского правительства, которое уничтожает «прекраснейшую героиню в современной истории». Речь шла об Эммелин Панкхёрст – основательнице движения суфражисток, которая тогда держала голодовку в тюрьме. Ричардсон критиковала тех, кто будет оплакивать участь картины, представляющей женщину, но равнодушен к тому, что делают с реальными женщинами. Не ставя под сомнение художественную ценность «Венеры», она противопоставляла искусство (которое прославляют) и справедливость (которую попирают)^[31].

Когда мы говорим о Средневековье и раннем Новом времени, то надо помнить, что красота порой спасала образы от уничтожения по религиозным или политическим мотивам^[32]. Однако причины, которые побуждали их атаковать, как правило, не были связаны с их эстетическими недостатками или спорами о природе искусства.