Перейти к аудиокниге
От негодования я потеряла дар речи! Сидни, полки – те, где раньше стояли книги, – были сплошь забиты его спортивными наградами: серебряными и золотыми кубками, синими розетками, красными лентами. Там имелись призы за все спортивные игры, в которые можно играть с помощью деревянных приспособлений: крикетных клюшек, хоккейных, клюшек для поло, гольфа, сквоша и лакросса, ракеток для пинг-понга и тенниса, весел, лука и стрел, бильярдных киев. Плюс еще статуэтки за все, что мужчина способен перепрыгнуть самостоятельно или верхом. Грамоты в рамках – за отстрел максимального количества птиц такогото числа такого-то года, за первое место по бегу и за то, что Роб последний выстоял при каком-то отвратительном перетягивании каната с Шотландией.
Я возопила:
– Как ты смеешь! Что ты НАДЕЛАЛ?! Верни книги на место!
И началось. Я выступила с речью: никто не выйдет замуж за человека, для которого главное счастье в жизни – лупить чем попало по птичкам и мячикам. Роб парировал: мегера, синий чулок. Ну, в таком духе. Любовь стремительно покатилась под откос. Пожалуй, единственной нашей общей мыслью было: «О чем, черт возьми, мы столько говорили целых четыре месяца?» Действительно, о чем? Роб пыхтел, сопел, фыркал – потом ушел. А я распаковала книжки.
Помнишь, в прошлом году ты специально встретил меня ночью с поезда, чтобы сообщить, что мой дом разбомбили? Ты, наверное, подумал, я хохочу истерически? Ничего подобного. Я хохотала из-за иронии судьбы, ведь разреши я Робу отнести книги в подвал, я бы сохранила их все до единой.
Сидни, во имя нашей долгой дружбы разрешаю тебе не высказываться на сей счет – вообще. В сущности, буду рада, если не услышу от тебя ни слова по этому поводу.
Спасибо, что помог выследить Маркхэма В. Рейнольдса-младшего. До сих пор он обольщал меня исключительно флористическим способом, поэтому я оставалась верна тебе и Империи. Но сочувствую твоей секретарше – надеюсь, он послал ей розы, – ибо не уверена, что моя нравственность выстояла бы под напором туфель, сшитых на заказ. Если мы вдруг встретимся, постараюсь не смотреть ему на ноги – или сначала привяжу себя к столбу, а затем гляну одним глазком, как Одиссей.
Награди тебя бог за то, что призываешь меня домой. С нетерпением жду предложения от «Таймс». Можешь поклясться здоровьем Софи, что статья не фривольного содержания? Не о герцогине Виндзорской?
С любовью, Джулиет
31 января 1946 года
Дорогая Софи!
Спасибо, что заскочила в Лидс – я изнывала по дружескому общению! Честное слово, хотела сбежать на Гебриды и зажить там отшельницей. Так что ты просто умница.
Заметка в лондонской «Хватай-держи» обо мне – пример откровенной гиперболизации: меня даже не арестовывали. Я понимаю, что крестная мать-уголовница – мечта Доминика, но придется обойтись скучной мной, увы.
Я говорила Сидни, что на лживые, злобные обвинения Джилли отвечу гордым молчанием. Он сказал, молчи сколько хочешь, но «Стивенс и Старк» не обязаны!
И созвал пресс-конференцию, дабы защитить честь и достоинство Иззи Бикерштафф, Джулиет Эштон и журналистики в целом от разной швали вроде Джилли Гилберта. Это попало в шотландские газеты? Если нет – вот ключевые моменты. Сидни назвал Гилберта извращенцем и подонком (может, не дословно, но по сути) и еще сказал: «Гилберт лжет, ибо слишком ленив, чтобы уважать факты, и слишком глуп, чтобы понять, какой урон наносит его ложь благородным журналистским традициям». Правда, красиво?
Софи, подумай, могут ли девушки (теперь уже женщины) вроде нас с тобой мечтать о лучшем защитнике? Нет! Твой брат произнес вдохновенную речь. Но теперь, признаться, я немного боюсь. Джилли Гилберт – скользкий гад, который вряд ли уползет восвояси, ни разу не зашипев. Сьюзан, правда, утверждает, что Джилли еще и трус и не осмелится на ответный удар. Надеюсь, она права.
С любовью ко всем вам, Джулиет
P. S. Тот человек прислал очередную охапку орхидей. А у меня образовался нервный тик: поминутно озираюсь и смотрю, не выскочит ли он откуда-нибудь. Как думаешь, это и есть его цель?
31 января 1946 года
Дорогая мисс Эштон!
Ваша книга вчера пришла! Вы – чудесный человек, и я благодарен Вам от всего сердца.
Я работаю в гавани Сент-Питер-Порта – разгружаю суда – и в обеденный перерыв есть время почитать. Выпить настоящего чаю, съесть хлеба с маслом – истинное блаженство, а теперь вот еще Ваша книга. К тому же в мягкой обложке, можно носить в кармане, хоть я и стараюсь растянуть удовольствие. А как я рад портрету Чарльза Лэма! Очень благородная внешность, верно?
Я бы очень хотел с Вами переписываться. Постараюсь подробно ответить на вопросы. Рассказчик из меня неважный, но все же. Начну с истории о жареной свинье.
Отец оставил мне в наследство дом и небольшое хозяйство. До войны я держал свиней, выращивал овощи для рынка в Сент-Питер-Порте, цветы для Ковент-Гарден, выполнял плотницкие работы и чинил крыши.
Свиней больше нет. Их конфисковали немцы для своей армии на континенте, а мне приказали сажать картошку. Нам полагалось заниматься исключительно тем, чем велено. Вначале, пока я толком не знал, что такое немцы, думал припрятать пару свинок для себя. Но сельхозштурмбанфюрер, или как его там, быстро про это пронюхал и отобрал моих красавиц. Удар тяжелый, но я решил, что ничего, переживем: картошки, репы навалом. Мука тогда еще оставалась. Но странное дело, до чего люди зациклены на еде. Полгода на репе и редких кусочках хрящика – и ты уже не способен думать ни о чем, кроме нормального ужина.
И вдруг соседка миссис Моджери присылает записку: приходите скорей. И приносите нож для мяса. Я боялся надеяться, но в особняк летел на всех парусах. И – о счастье! Миссис Моджери тайком держала свинью и пригласила меня и еще нескольких знакомых на пир!
Я с детства неразговорчив – сильное заикание – и к большим собраниям не привык. До того ужина меня, по правде говоря, никуда и не приглашали. Конечно, я согласился – кто же устоит против жареной свинины? – но вообще предпочел бы забрать свой кусок и съесть дома.
Слава богу, вышло по-другому. Мы еще не знали, но это стало первым заседанием гернсийского клуба любителей книг и пирогов из картофельных очистков. Еда была – упоение, компания – того лучше. За разговором мы совсем забыли о комендантском часе, и вдруг Амелия (миссис Моджери) услышала, что бьет девять, – мы пересидели целый час. Но от сытной еды мы осмелели. Элизабет Маккенна сказала: «Не сидеть же всю ночь у Амелии, надо расходиться по домам». Все и пошли. Только за нарушение комендантского часа людей отправляли в лагеря, а за свинину и подавно. Мы пробирались тихонько, огородами, чуть ли не ползком.
Все обошлось бы, если б не Джон Букер. За ужином он не столько ел, сколько пил, а когда мы вышли на дорогу, взял и заорал песню! Я схватил его обеими руками, да поздно. Из-за деревьев с «люгерами» наперевес выступили шестеро патрульных, раскричались: почему шляетесь ночью? Где были? Куда идете?
Я растерялся. Что делать? Бежать? Застрелят. Во рту пересохло, в мозгах пустота, до звона. Я стоял, поддерживал Букера и молился о чуде.
А Элизабет сделала глубокий вдох и шагнула вперед. Она невысокая, дуло пистолета ей вровень с глазами, но она даже не моргнула. Подошла к главному и затараторила без остановки. О, нам так жаль, что мы нарушили комендантский час! Но мы были на собрании гернсийского литературного клуба и обсуждали роман «Элизабет и ее чудесный немецкий садик». Изумительная книжка! Сплошной восторг, все дружно забыли о времени. Вам не доводилось читать?
Остальные тупо молчали, но патрульный поневоле заулыбался – такова уж наша Элизабет. Наши фамилии записали и вежливо попросили явиться поутру к коменданту. Затем главный патрульный с поклоном пожелал нам доброй ночи. Элизабет светски кивнула, и мы бочком-бочком потянулись прочь, еле сдерживаясь, чтобы не разбежаться, как зайцы. Я тащил на себе Букера, но все равно очутился дома в секунду.
Вот такая история про свинью.
А теперь мой вопрос. К нам каждый день приходят корабли с едой, одеждой, семенами, плугами, кормом для скота, инструментами, лекарствами. Всем, чего на Гернси пока сильно недостает. И теперь, когда есть еда, самое главное для нас – обувь. К концу войны на острове ни одной более-менее годной пары не осталось.
Некоторые привезенные вещи завернуты в старые газетные и журнальные страницы. Мы с моим другом Кловисом аккуратно расправляем их и уносим домой, читать, а потом раздаем соседям. Они, как и мы, за последние пять лет изголодались по новостям из большого мира. У каждого свой интерес: миссис Соусси нужны новые рецепты; мадам Лепелль – модные картинки (она портниха); мистер Бруар читает некрологи (он на что-то надеется, только не говорит, на что); Клаудия Рейни собирает фотокарточки Рональда Колмана[7], а мистер Туртель – королев красоты в купальниках. Моя подруга Изола любит читать про свадьбы.
Во время войны нам не позволялось получать письма и газеты из Англии – и вообще ниоткуда. В 1942 году немцы изъяли радиоприемники. Разумеется, кое-что осталось, и мы тайком слушали, с риском угодить в лагерь. Но многое пропустили и сейчас понимаем не все из того, что читаем.
Мне очень нравятся карикатуры военного времени, но есть одна совершенно загадочная, из «Панча» 1944 года. Там примерно с десяток людей идет по лондонской улице. Главные персонажи – двое мужчин в котелках, с портфелями и зонтиками. Один говорит другому: «Говорят, ”червяки” странно влияют на людей. Чушь!» Я не сразу заметил, что на рисунке у всех одно ухо нормальное, а другое – огромное. Может, Вы объясните, в чем соль?
Искренне Ваш Доуси Адамс
3 февраля 1946 года
Дорогой мистер Адамс!
Очень рада, что Вам нравятся письма Лэма и его портрет. Мои ожидания в смысле внешности он более чем оправдал, и мне приятно, что наши мнения совпали.
Огромное спасибо за историю о свинье, но не думайте, будто я не заметила, что Вы ответили только на один мой вопрос. Я страстно мечтаю узнать о клубе любителей книги и пирогов из картофельных очистков по возможности больше, и не из одного лишь праздного любопытства, но и профессионального тоже.
Я говорила, что я – писатель? Во время войны я вела еженедельную колонку в «Спектейтор», а затем издательство «Стивенс и Старк» собрало мои статьи в книгу и опубликовало под названием «Иззи Бикерштафф идет на войну». Иззи – литературный псевдоним, выбранный для меня издательством, но сейчас, хвала небесам, бедняжка упокоилась с миром, и я вновь вольна творить под своим именем. Я подумываю о книге, но никак не могу выбрать сюжет, бок о бок с которым готова просуществовать несколько лет кряду. Тем временем «Таймс» просит у меня статью для литературного приложения. Рассуждения о практической, моральной и философской значимости чтения – в трех номерах от лица трех разных авторов. Мне досталась философская часть, но пока единственная моя мудрая мысль следующая: чтение не дает слететь с катушек. Полагаю, Вы уже поняли, что мне нужна помощь.
Как Вы думаете, ваш клуб не станет возражать, если я упомяну о нем в статье? Я уверена, что история его создания восхитит читателей «Таймс», поэтому очень хотела бы узнать о ваших встречах побольше. Но если Вы против, я пойму – и обрадуюсь любой Вашей весточке на любую тему.
Я прекрасно помню карикатуру в «Панче», которую Вы описали. Очевидно, Вас смутило слово «червяки». Это кодовое название, изобретение Министерства информации. Считалось, что оно звучит не так страшно, как «крылатая ракета V-1» или «ракета-снаряд».
Мы тогда давно привыкли к ночным бомбежкам и всему, что за ними следовало, но те ракеты были… просто ужас. Они налетали днем, и так стремительно, что не хватало времени не то что добежать до укрытия, но даже включить сигнал воздушной тревоги. Их было отчетливо видно – такие тонкие, черные, остро отточенные карандаши, валившиеся с неба с глухим, прерывистым звуком, примерно как у автомобиля, когда в нем заканчивается горючее. Пока они кашляли: «пут-пут-пут», ты был в безопасности. Это значило «слава богу, мимо».
Но когда кашель прекращался, до падения оставалось тридцать секунд. Поэтому люди напряженно прислушивались к моторам этих бомб. Я однажды видела, как упал «червяк». Я была довольно далеко, бросилась в водосточный желоб и буквально прилипла к бордюрному камню. А какие-то женщины в деловом здании на той же улице выглянули с верхнего этажа в окно – посмотреть. Взрывной волной их выдернуло наружу.
Кому пришло в голову нарисовать такую карикатуру и почему все, включая меня, над ней смеялись? Сейчас трудно постичь. Но это факт. Похоже, старинная максима, что юмор – лучший способ перенести непереносимое, не потеряла своей актуальности.
Мистер Хастингс прислал Вам биографию Лукаса?
Искренне Ваша, Джулиет Эштон
4 февраля 1946 года
М-ру Маркхэму Рейнольдсу
Холкин-стрит, 63
Лондон S.W.1
Дорогой мистер Рейнольдс!
Мне удалось подкараулить Вашего посыльного. Я сцапала его, когда он возлагал букет розовых гвоздик на мой порог, и пытала до тех пор, пока он не выдал Ваш адрес, – как видите, мистер Рейнольдс, Вы не единственный, кто пользуется слабостями невинных служащих. Надеюсь, его не уволят; он, кажется, милый мальчик, и у него поистине не было выбора – я угрожала Призраками Прошлого.
Итак, теперь у меня есть возможность поблагодарить Вас за мириады присланных цветов – тысячу лет не видела таких роз, камелий и орхидей! Вы и представить не можете, как они поднимают настроение этой отвратительно холодной зимой. Не знаю, за какие заслуги мне посчастливилось жить в оранжерее, когда остальные месят слякоть меж голых деревьев, но меня это абсолютно устраивает.
Искренне Ваша Джулиет Эштон
Февраль, 5-е, 1946 год
Дорогая мисс Эштон!
Посыльного я не уволил – повысил. С его помощью я добился того, чего никак не мог добиться сам, – знакомства с Вами. Осмелюсь считать Вашу записку фигуральным рукопожатием, а стало быть, с формальностями покончено. Надеюсь, Вы согласны. Иначе в смутной надежде на личную встречу мне придется добиваться приглашения на очередной званый обед леди Баском. Ваши друзья – подозрительный народец, особенно некто Старк. Он заявил, что ничего не смыслит в лендлизе[8], и отказался привести Вас на коктейль, который я устраивал в редакции «Взгляда».
Бог свидетель, мои намерения чисты, – во всяком случае, не меркантильны. Дело обстоит до крайности просто: среди писателей Вы единственная, кому удалось меня рассмешить. Колонка Иззи Бикерштафф – самое остроумное из всего напечатанного в военное время, и я мечтаю познакомиться с автором.
Если я поклянусь не похищать Вас, окажете честь поужинать со мной на следующей неделе? Назначайте день – я целиком и полностью в Вашем распоряжении.
ВашМаркхэм Рейнольдс
6 февраля 1946 года
Дорогой мистер Рейнольдс!
Меня трудно назвать неуязвимой для комплиментов, особенно тех, что относятся к моим литературным произведениям. Буду счастлива поужинать с Вами. В следующий четверг?
Искренне Ваша Джулиет Эштон
Февраль, 7-е, 1946 год
Дорогая Джулиет, Четверг слишком далеко. Понедельник? «Кларидж»? В семь вечера?
ВашМарк
P. S. Полагаю, у Вас нет телефона?
7 февраля 1946 года
Дорогой мистер Рейнольдс!
Договорились – понедельник, «Кларидж», в семь. Телефон у меня есть – на Оукли-стрит, под грудой развалин, которые раньше были моей квартирой. Здесь я только снимаю помещение, и у моей хозяйки, миссис Олив Бернс, один-единственный аппарат на весь дом. Если желаете поболтать с ней, могу дать номер.
Искренне Ваша Джулиет Эштон
7 февраля 1946 года
Дорогая мисс Эштон!
Уверен, клуб любителей книг будет рад упоминанию в «Таймс». Я попросил миссис Моджери рассказать Вам о наших собраниях. Она дама образованная и напишет для газеты лучше меня. Думаю, наш клуб мало похож на ваши лондонские.
Биографию Лукаса мистер Хастингс еще не нашел, но я получил от него открытку: «Задача сложная. Но не отчаивайтесь». Добрый человек. Я сейчас разгружаю шифер для крыши гостиницы «Краун». Хозяева надеются, что летом снова появятся туристы. Работа хорошая, но я жду не дождусь, когда опять можно будет трудиться на своей земле.
Приятно приходить домой вечером, когда там ждет письмо от Вас.
Желаю удачи с темой для новой книги.
Искренне Ваш Доуси Адамс
8 февраля 1946 года
Дорогая мисс Эштон!
Ко мне только что приходил Доуси Адамс. Он сегодня получил от Вас подарок и письмо – никогда прежде не видела его настолько счастливым. Он так горячо упрашивал меня написать Вам со следующей почтой, что даже забыл о своей стеснительности. Не уверена, что Доуси это сознает, но у него редкий дар убеждения. Он никогда ни о чем не просит для себя, поэтому люди с удовольствием делают то, о чем он просит для других.
Он рассказал о статье, над которой Вы работаете, и попросил меня написать о литературном клубе, который мы создали в период – и благодаря – немецкой оккупации. С удовольствием это сделаю, но с условием.
Знакомая из Англии прислала мне книгу «Иззи Бикерштафф идет на войну». Мы пять лет не имели новостей о большом мире, так что можете вообразить, с каким интересом я читала о военном времени в Англии. Ваша книга познавательна, увлекательна и смешна, но именно ее веселый тон меня немного смущает.
Наше название – «Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков» – весьма необычно, и его легко сделать мишенью для насмешек. Вы можете гарантировать, что этого не произойдет? Члены клуба очень дороги мне, и я не хочу, чтобы они стали предметом потехи.
Не расскажете ли коротко, о чем намереваетесь писать в статье, а также немного о себе? Если Вы понимаете важность моих вопросов, буду рада рассказать о нашем клубе. Надеюсь на скорый ответ.
Искренне Ваша Амелия Моджери
10 февраля 1946 года
Миссис Амелии Моджери
Виндкросс-мэнор
Ля Буви
Сент-Мартинс, Гернси
Дорогая миссис Моджери!
Спасибо за письмо. Я с удовольствием отвечу на Ваши вопросы.
Я действительно описывала многие военные ситуации в шутливой форме: в «Спектейтор» считали, что легкий тон служит противоядием от плохих новостей и помогает ободрить упавших духом лондонцев. Я рада, что Иззи служила этой цели, однако сейчас – благодарение небесам! – нужда смеяться сквозь слезы отпала. И я ни за что не стала бы потешаться над теми, кто любит читать. А над мистером Адамсом тем более – как приятно было узнать, что одна из моих книг попала в такие замечательные руки.
Вы хотели что-нибудь обо мне узнать, поэтому я попросила его преподобие Саймона Симплесса из церкви Св. Хильды близ Берри-Сент-Эдмундс в Саффолке написать Вам. Его преподобие знает меня с детства и очень любит. Также я попросила рекомендацию у леди Бэллы Тонтон. Мы с ней тушили зажигалки во время блицкрига; она ненавидит меня всей душой. Надеюсь, взгляды с диаметрально противоположных точек дадут более или менее верное представление о моем характере.
Прилагаю экземпляр биографии Энн Бронте моего пера как подтверждение того, что способна писать в ином стиле. Биография продавалась не слишком хорошо – по сути, вовсе не продавалась, но ею я горжусь больше, чем «Иззи Бикерштафф».
Если есть еще что-то, что убедит Вас в моих добрых намерениях, буду рада это предоставить.
Искренне Ваша Джулиет Эштон
12 февраля 1946 года
Милая Софи!
Маркхэм В. Рейнольдс, кавалер с камелиями, наконец материализовался. Представился мне, осыпал комплиментами, пригласил на ужин – и не куда-нибудь, а в «Кларидж». Я с царственной небрежностью согласилась («Кларидж»? Да-да, слыхала про такой), а потом целых три дня страдала из-за своей прически. Хорошо, что у меня есть прелестное новое платье, я хотя бы сэкономила на страданиях, что надеть.
Выражаясь словами мадам Хелены, «этот волос, он у нее никудышный». Пучок развалился. Изысканный узел тоже. Я уже готовилась водрузить на макушку здоровенный бант из красного бархата, но тут на помощь явилась соседка Евангелина Смит, дай ей бог всяческого здоровья. Через две минуты я была воплощением элегантности. Она гениально управилась с моими кудельками – собрала их и пустила по шее сзади, причем я спокойно могла вертеть головой. И этакой вот прелестницей и чаровницей уверенно отправилась на встречу. Даже в мраморном вестибюле «Клариджа» не оробела.
Но затем передо мной возник Маркхэм В. Рейнольдс, и пузырь моей самоуверенности лопнул. Маркхэм ослепителен. Честно, Софи, я таких еще не встречала. Печник и тот рядом не стоял. Маркхэм – загорелый красавец с яркими голубыми глазами. Потрясающие кожаные туфли, элегантный шерстяной костюм, ослепительно белый носовой платок в нагрудном кармане. Высокий – американец как-никак. С немного пугающей американской улыбкой в миллион зубов. Весь радушие и благорасположение, но отнюдь не добряк. Полон значительности и явно привык распоряжаться людьми – хотя проделывает это столь естественно, что никто ничего не замечает. Чтобы кто-то ему отказал? Нонсенс!
Мы сели за стол – в отсеке за бархатной занавеской, – и, когда официанты, стюарды и метрдотели закончили вокруг нас суетиться, я в лоб спросила, почему он присылал горы цветов, но не вложил ни единой записки.
Маркхэм рассмеялся:
– Чтобы заинтриговать. Если бы я прямо попросил о встрече, что бы вы ответили?
Я признала, что отказалась бы. Он приподнял бровь домиком. Его ли вина, что меня так легко обвести вокруг пальца?
Я была невероятно оскорблена собственной предсказуемостью, но он лишь опять надо мной посмеялся и завел разговор о войне, викторианской литературе – он знает, что я писала про Энн Бронте, – Нью-Йорке, карточках… Не успела я опомниться, как уже, очарованная до предела, купалась в лучах его внимания.
Помнишь, мы в Лидсе гадали, почему Маркхэм В. Рейнольдс-младший хранит инкогнито? Должна нас разочаровать: мы во всем не правы. Он не женат. И точно не застенчив. У него нет шрама через все лицо, из-за которого он избегал бы показываться при свете дня. На оборотня тоже не похож (во всяком случае, на костяшках пальцев шерсти нет). И он не беглый нацист (был бы акцент).
С другой стороны, может, он все-таки оборотень. Легко представляю, как Маркхэм гонится по болоту за невинной жертвой и не задумываясь ее сжирает. Надо будет внимательно понаблюдать за ним в следующее полнолуние. Он пригласил меня завтра на танцы – пожалуй, есть смысл надеть что-нибудь с высоким воротником. Ой, это же от вампиров! Перепутала.
По-моему, я слегка напилась.
С любовью, Джулиет
12 февраля 1946 года
Дорогая миссис Моджери!
Передо мной лежит письмо от Джулиет Эштон, и я потрясена его содержанием. Правильно ли я поняла, что Вам нужна ее рекомендация? Что ж, извольте! Не скажу ничего дурного о характере Джулиет – лишь о ее здравом смысле. Таковой у нее полностью отсутствует.
Как известно, на войне как на войне, с кем только не столкнешься. Меня судьба свела с Джулиет – мы тушили зажигалки в самом начале блицкрига. Дежурили ночами на лондонских крышах и, если падала бомба, бежали к ней с ручной помпой и ведрами песка и тщательно гасили все искорки. Меня поставили в пару с Джулиет. Мы не болтали попусту, в отличие от других, менее добросовестных дежурных. Я старалась проявлять постоянную, неусыпную бдительность. Но тем не менее успела узнать многие подробности ее довоенной жизни.
Ее отец был в Саффолке уважаемым фермером. А мать, полагаю, типичной фермерской женой, которая доила коров, ощипывала кур – и держала книжный магазин в Берри-Сент-Эдмундс. Когда Джулиет было двенадцать, ее родители погибли в автомобильной аварии. Сиротку отправили в Сентджонсвуд, к двоюродному деду, известному классицисту. Она мешала его занятиям и существованию в целом тем, что сбегала от него – дважды.
Отчаявшись, он отослал Джулиет в элитарный пансион. Она закончила школу, отказалась от высшего образования, уехала в Лондон и поселилась на съемной квартирке с подругой Софи Старк. Днем Джулиет работала в книжном магазине, а по ночам писала книгу об одной из несчастных девиц Брон-те – забыла, какой именно. Насколько помню, книгу опубликовало издательство брата Софи, «Стивенс и Старк». Очевидно, что своим появлением книга обязана странной форме внебиологического непотизма.
Так или иначе, Джулиет начала строчить для газет и журналов. Легкий, фривольный взгляд на вещи обеспечил ей признание среди не самой интеллектуальной части наших сограждан – им, как Вы знаете, несть числа. Остатки наследства Джулиет потратила на приобретение квартиры в Челси, районе, испокон веку служившем приютом художникам, натурщицам, вольнодумцам, социалистам и прочим безответственным натурам, к каким принадлежит и Джулиет, – что особенно наглядно проявилось при тушении зажигалок.
Приведу пример.
Я, Джулиет и еще несколько человек дежурили на крыше Иннер-Темпл «Судебных иннов»[9]. Позволю себе напомнить, что для дежурного быстрота реакции и трезвость мышления – императив. Требовалось подмечать все вокруг. Решительно все.
Майской ночью 1941 года на крышу библиотеки Иннер-Темпл упала фугасная бомба, довольно далеко от поста Джулиет. Однако та все равно бросилась спасать книжки – словно могла в одиночку потушить пожар! Разумеется, это не привело ни к чему хорошему, кроме дополнительных неприятностей, поскольку пожарным пришлось тратить часть драгоценного времени на спасение самой Джулиет.
Она получила незначительные ожоги, но сгорело около пятидесяти тысяч книг. Джулиет исключили из дежурных – и правильно. Позднее мне стало известно, что она предложила свои услуги бригаде помощников пожарных – тех, кто по утрам после бомбежки приходят на пожарище, разливают спасателям чай и оказывают им моральную поддержку. Также они помогают выжившим искать родственников, обеспечивают временным жильем, одеждой, едой, деньгами. Слава богу, это оказалось Джулиет по плечу: чашкам и ложкам трудно навредить.
Теперь ночами она могла заниматься чем угодно и, очевидно, с головой ушла в журналистские почеркушки, поскольку «Спектейтор» нанял ее вести еженедельную колонку о положении нации в военное время, что она проделывала под именем Иззи Бикерштафф.
Я прочла всего одну статью и отказалась от подписки. Джулиет позволила себе высмеивать безупречный вкус нашей любимой (пусть и покойной) королевы Виктории. Вы, несомненно, знаете мемориал, который наша монархиня возвела в память об обожаемом супруге принце Альберте. Это жемчужина Кенсингтон-Гарденз – памятник не только дорогому усопшему, но и идеальному чувству стиля королевы. Однако Джулиет осмелилась аплодировать министерству продовольствия за приказ обсадить мемориал зеленым горошком – по ее мнению, видите ли, лучшего пугала, чем принц Альберт, не сыщешь во всей Англии.
Дурновкусие, нелепые суждения, неверно расставленные приоритеты и сомнительное чувство юмора. Однако в одном хорошем качестве Джулиет не откажешь: она честна. Если она обещала не порочить доброе имя вашего литературного клуба, значит, не опорочит. Больше мне нечего сказать.
Искренне Ваша Бэлла Тонтон
13 февраля 1946 года
Дорогая миссис Моджери!
Заявляю ответственно: Джулиет доверять можно. Ее родители были моими добрыми друзьями и прихожанами церкви Св. Хильды. В ночь, когда родилась Джулиет, я находился у них дома. Она росла упрямым, но прелестным, деликатным, веселым ребенком – необычайно честным с самых юных лет.
Приведу один пример. Джулиет было десять. Она дошла до четвертой строфы гимна «Следит Он за каждою птахой», внезапно захлопнула молитвенник и наотрез отказалась продолжать пение. А дирижеру хора заявила, что эти стихи бросают тень на личность Господа. Он (дирижер, не Господь) растерялся и привел Джулиет ко мне, дабы я ее вразумил.
Я преуспел мало. Джулиет сказала:
– Что за название: «Следит Он за каждою птахой»? Что оно означает? Что Бог занимается орнитологией, когда так нужен людям?
Мне нечего было возразить – и как это я сам не подумал? С того дня хор не исполняет упомянутый гимн.
Джулиет потеряла родителей в двенадцатилетнем возрасте, и ее отправили в Лондон к двоюродному деду доктору Родерику Эштону, человеку не то чтобы недоброму, но настолько погруженному в греко-римские штудии, что они не оставляли ему времени на девочку. Кроме того, у доктора Эштона начисто отсутствовало воображение, а обстоятельство это для воспитателя фатальное.
Джулиет дважды от него убегала. В первый раз добралась лишь до вокзала Кингс-кросс, полиция поймала ее там с упакованным рюкзаком и отцовской удочкой, она ждала поезд на Берри-Сент-Эдмундс. Девочку вернули к доктору Эштону, но она снова бежала. На сей раз доктор позвонил мне и попросил помощи в розысках.
Я знал, куда идти – на бывшую ферму ее родителей. Бедняжка, насквозь мокрая, сидела на пеньке против входа, не замечая дождя, и смотрела на свой (уже проданный) дом. Я отправил телеграмму в Лондон и на следующий день повез туда Джулиет. В приход планировал возвратиться сразу, обратным поездом, но, увидев, что бессердечный дед прислал за Джулиет кухарку, поехал с ними. Ворвался к ученому мужу в кабинет и имел с ним серьезную беседу. Он согласился, что Джулиет лучше отослать в пансион. Средств, оставленных ее родителями, на это хватало с лихвой.
К счастью, я знал хорошее место – школу св. Суизина, прекрасную с академической точки зрения. И руководила ею женщина, сделанная не из гранита. Рад сообщить, что там Джулиет опять расцвела. Ей очень нравилось учиться, но, полагаю, истинная причина – в дружбе с Софи Старк и ее семьей. Джулиет часто уезжала к Софи на каникулы. Дважды девочки гостили в приходе у меня и моей сестры. Мы устраивали пикники, ездили на велосипедах, ловили рыбу. Как-то приезжал брат Софи, Сидни Старк. Он был на десять лет старше девочек и постоянно порывался ими помыкать, однако ему удалось стать достойным членом нашей небольшой команды.
Наблюдать за взрослением Джулиет – и знать ее сейчас – для меня настоящий подарок судьбы. Я польщен, что она от Вашего имени попросила меня охарактеризовать ее как личность.
Я описал историю нашего с ней знакомства, чтобы Вы поняли: я хорошо ее знаю. Если Джулиет говорит да, – значит, да. Если нет, – значит, нет.
Всецело ВашСаймон Симплесс
17 февраля 1946 года
Дорогая Джулиет!
Ты ли это в последнем «Татлере» танцуешь румбу с Марком Рейнольдсом? Выглядишь сногсшибательно – почти так же сногсшибательно, как он, – но, по-моему, пока Сидни не увидел номер, тебе лучше переселиться в бомбоубежище.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке: