Читать книгу: «Наша первая революция. Часть II», страница 18

Шрифт:

Спросим же себя еще раз: нет ли опасности того, что буржуазный мир одолеет нас? Ведь капитализм неизмеримо богаче, а значит, и сильнее нас. Да, богаче и сильнее; но он разделен, и одна часть его – Америка, не дает жить другой части – Европе. Колонии подрывают хозяйственные основы метрополий. Китай – главная масса Азии – сотрясается конвульсиями освободительной борьбы. Недостатка в злой воле у Европы нет. Но у нее не хватает силы. Европа в упадке. Европа меж двух огней. У буржуазной Европы выхода нет, как не было ранее выхода у царизма.

Старая Европа – очаг всей капиталистической культуры. От этого старого ствола в разные стороны пошли два ответвления: Америка и наша европейско-азиатская Россия, ныне Советский Союз. И Европа ныне меж этих двух огней.

Европа не только открыла Америку, но и подняла ее на своих дрожжах. В ряде религиозных движений и революций Европа выбрасывала за океан наиболее активных и предприимчивых своих детей, вернее – пасынков. Эмигранты-земледельцы, пастухи, лесорубы, плотники и слесаря пробудили дремлющие силы нового мира. Деловой дух, дисциплину труда, пуританскую страсть к накоплению, – вот эти семена посеяла на американской почве Европа, и они дали пышные всходы. Вырвавшись из узких перегородок и тесных клеток Европы на простор американских пространств, техническая мысль получила поистине потрясающее развитие. Уже до войны Соединенные Штаты оставили далеко позади себя свою прежнюю метрополию – Англию, и свою более широкую метрополию – Европу. Когда после войны и после попытки жить военными методами захвата и грабежа, после оккупации Рура и после тягчайшего в истории отступления немецкого пролетариата – осенью 1923 года, Европа сделала попытку перехода на мирное положение и оглянулась на себя, она с ужасом убедилась, что она выглядит экономическим пигмеем по сравнению с заокеанским колоссом. Европа породила Америку: без Европы не было бы нью-йоркских небоскребов, ниагарской гидростанции, автомобилей Форда и тракторов. Но, запутавшаяся в сетях собственного консерватизма, Европа оказалась бессильна пред Америкой. Доллар давит на нее с чудовищной силой. Шаг за шагом Америка сдвигает европейские страны на подчиненные позиции, загоняет их в тупой угол, создает для них невыносимые условия существования. Европе выхода нет.

А с другой стороны, Советский Союз, который живет, борется и растет девятый год, является для Европы источником революционных опасностей.

С Европой у нас двойные счеты. Официальная Европа эксплуатировала нас через посредство займов: она питала царизм, она вооружала его, выжимая из народа проценты и, понижая тем наше хозяйство и нашу культуру. Под страшной чугунной крышкой самодержавия – по закону: сила противодействия равна силе действия – накоплялись пары, закалялась революционная воля передовых отрядов. И тут другая, неофициальная Европа приходила на помощь, идейно вооружая их.

Декабристы были первой попыткой дворянской интеллигенции, приобщившейся к историкам Великой Французской Революции, дать царизму отпор и пробить окно в Европу. На смену дворянской интеллигенции пришла разночинная, вооруженная теорией народничества, – и эта новая, более широкая волна подняла на своем гребне группу народовольцев, героические образы которых навсегда вошли в наш железный инвентарь. (Аплодисменты.) На смену народовольцам пришло первое поколение марксистов, – сперва интеллигентов, затем рабочих. От кружков – до 1905 года. И от поражения в декабре 1905 года – до несравненной победы в октябре 1917 года. Чтобы совершить эту работу, чтобы дать революции тот размах, какой она у нас получила, революционному авангарду необходимо было совсем особое первоклассное идейное вооружение. Откуда он получил его? Из Европы.

Весь общественный опыт веков, все накопления обобщающей мысли понадобились нашему пролетарскому авангарду для выполнения его общественной миссии. Три могущественных европейских источника: английская политическая экономия, опыт классовых боев Франции и немецкая классическая философия, – три источника соединились в системе марксизма. И эту систему, и самое в ней драгоценное – метод, дала нам Европа. Но нужно уметь взять то, что дается. Марксизм – не пассивная, не созерцательная доктрина. Недостаточно протянуть руку, чтобы взять его. Марксизм есть доктрина волевая. Он истолковывает мир, чтобы переделать его. Если марксизм дала нам Европа, то мы сумели взять его. Мы сумели взять его, благодаря волевому закалу революционного авангарда. С декабристов началась суровая работа, которая целью своей имела из рыхлой, расползающейся общественной массы создать когорту железных борцов. Единоборство террористической интеллигенции с царизмом не дало победы. Но оно было необходимым этапом в развитии революционных идей и методов борьбы. Без Радищева114 не было бы Пестеля.115 Без Пестеля не явился бы Желябов.116 Без Желябова мы не имели бы Александра Ульянова.117 А без Александра не было бы Владимира. Этим сказано все. Наша суровая и славная революционная история – история ссылки, эмиграции, каторги, виселицы – была необходимой подготовительной школой к подлинному восприятию марксизма как доктрины, которая последними выводами обобщающей мысли вооружает волю самого революционного класса. В ленинизме живут декабристы, просветители-шестидесятники, народники и народовольцы. В ленинизме наша национальная героическая революционная традиция полностью и окончательно сливается с рабочим классом во всеоружии наиболее высокой научной мысли, какую только создала Европа.

Сгорая в огне войны, Европа давала новые толчки технической мощи Америки, как она давала новые толчки революционной мысли России. Америка своих даров не промотала, она довела технику до величайших высот. Но и мы полученный нами от Европы дар – революционную мысль – не принизили, не издержали: наоборот, мы ее обогатили опытом 1905 и 1917 годов и готовы теперь, с этим огромным наращением, поделиться ею с европейским пролетариатом. (Аплодисменты.)

И вот буржуазная Европа стоит сегодня меж двух огней: между Америкой, которая давит Европу долларом (а доллар, это – страшная сила, когда его много), и между Советским Союзом, который стремится социалистическую форму государства сочетать с американской техникой.

Товарищи! Каковы бы ни были те трудности, среди которых мы живем, как и трудности завтрашнего дня, они – ничто перед теми трудностями, навстречу которым идет буржуазная Европа. Мы, марксисты, задолго до 1905 года предсказывали его. Враги издевались, маловеры сомневались, а он пришел. Враги разгромили нас и думали, что навсегда. А мы после 3 июня 1907 года предсказывали 1917 год. И он пришел и пришел навсегда. (Аплодисменты.) Да, и сегодня мы все еще остаемся в кольце капиталистических врагов. Находятся пошляки и тупицы, которые издеваются над «несбывшимися надеждами» 1917 года на мировую революцию. Хорошо посмеется тот, кто посмеется последним. Еще в этом зале соберутся многие из нас, надеюсь, большинство из нас, чтобы встречать торжество Октября за границами нашей страны. (Аплодисменты.)

1917 год – не последний металлический год в летописях истории. Нет, на Европу, на мир надвигается пока еще не обозначенный цифрами, но неизбежный, неотвратимый новый великий год пролетарской революции. Он пробьет. Мы ждем его с уверенностью, с дисциплинированным напряжением. Он придет. Мы, собравшиеся здесь каторжане и поселенцы, ветераны двух революций, этому новому, еще в цифрах не выраженному, великому году, который идет и придет, мы, вместе со всем коммунистическим авангардом пролетариата, бросаем уверенно навстречу: гряди, встретим тебя во всеоружии! (Аплодисменты. «Интернационал».)

«1905. Через двадцать лет».

Л. Троцкий. ИТОГИ 1905 Г.118

Товарищи, мы предаемся воспоминаниям не из простого любопытства, а для того чтоб, ясно поняв пройденный нами путь, лучше видеть тот, по которому нам еще только предстоит идти. Мы учимся у прошлого, чтобы лучше понимать настоящее и готовиться к будущему. И на вечерах наших воспоминаний мы остаемся поэтому революционерами.

Если мы теперь, в двадцатую годовщину первой нашей революции, оглядываемся назад, – а тут много молодежи, которая в 1905 году еще не собиралась заниматься политикой, – то какие главные выводы, какие главные уроки мы извлекаем из опыта 1905 года? Чтобы понять уроки, надо знать факты, надо знать, что было в 1905 году.

Это был приступ к 1917 году. В 1905 году мы шли к 1917 году, но не дошли и были отброшены назад. Если молодое поколение, которое еще бегало тогда пешком под стол, ознакомится с фактами 1905 года, оно найдет много общего с тем, что мы переживали в 1917 года. Самым выдающимся в 1905 году было создание советов рабочих депутатов. В тогдашнем Петербурге образовался Совет Рабочих Депутатов. Как он образовался – этого в точности определить невозможно. Я очень хорошо помню первое заседание первого Совета Рабочих Депутатов. Он родился из массы. Стачка, могущественная стачка, захватила всех тогдашних петербургских рабочих. Потребность у рабочих как-то сговориться между собой была колоссальна, а партийные организации тогда были неизмеримо слабее не только чем теперь, но и по сравнению с 1917 годом. Партия была подпольной организацией, состояла из небольшой группки, которая из подполья руководила движением и бросала лозунги. Рабочей массе эти подпольные корешки партии не были видны, и потому эта потребность сговориться между собой вылилась в создание советов рабочих депутатов. В это время сверху была создана комиссия сенатора Шидловского, куда были выбраны 500 человек рабочих. Эта комиссия была создана с целью допросить рабочих, чего они бунтуют. Эта бюрократическая, сенаторская, царская комиссия подсказала рабочим, что они могут выбрать свою организацию. И из случайного примера комиссии Шидловского и вырос первый Совет Рабочих Депутатов. Я рассказываю о Ленинграде, тогдашнем Петербурге, потому что я работал тогда там. В Москве шли по тому же пути. Через две-три недели после образования Совета, если выходило недоразумение с хозяином или была обида со стороны городового, говорили – надо идти в Совет. Даже если рабочий дурно поступит с женой, прибьет ее, – для разрешения конфликта отправлялись в Совет. Мало-помалу рабочие стали называть Совет «нашим правительством». Создалось такое положение, что при старом правительстве, которое еще существовало и у которого еще были гвардейские полки, армия, образовалось правительство рабочих. С мест, из глухой провинции стали обращаться в Совет. Новое правительство намечалось само собой. Либералы говорили, что у нас есть манифест, данный царем насчет свободы; а под покровом этого манифеста происходило собрание сил, с одной стороны, черной сотни, гвардейских полков, а с другой стороны, всех угнетенных вокруг Питерского и Московского Советов Рабочих Депутатов. В декабре месяце нас разогнали, вернее сказать, не разогнали, а забрали. Мы заседали 3 октября в Вольном Экономическом Обществе. На хорах заседал Исполнительный Комитет, а внизу собрались депутаты. Прибежали с улицы к нам и говорят: через полчаса-час вас окружат. Потом мы услышали топот – пришел Измайловский полк, конные отряды и артиллерия. Окружили нас со всех сторон. Поднялись к нам и арестовали. В ответ на это в Москве, как и в Питере, была объявлена всеобщая стачка. В Москве дело дошло до баррикадных боев. Много тогда погибло лучших людей, пролетариата. Дубасов, тогдашний сухопутный адмирал утопил революционное движение рабочих и оказался хозяином Москвы. По железным дорогам шла стачка. Революционное движение задушили, а потом начались казни, ссылки, эмиграция… Десятки, сотни тысяч людей были перебиты, заточены. Сидели мы тогда в Крестах, в предварилке, в Петропавловской крепости и спрашивали себя, почему нас разбили. Казалось, все шло к победе. Разбила нас армия, – гвардейские полки в первую голову, но и конные полки. Пехотные полки тоже поддерживали самодержавие. В пехоте, впрочем, замечались колебания, в коннице – меньше, а больше всего среди артиллеристов, саперов, минеров, среди машинной команды на кораблях, т.-е. среди пролетарских элементов. Когда стали подводить итоги, кто нас разбил, кто был за нас, кто был против нас, то оказалось, что рабочий класс почти целиком поддерживал советы рабочих депутатов, и в армии пролетарские элементы были за советы рабочих депутатов. Крестьянство колебалось, или шло под царским знаменем. Особенно это чувствовалось в коннице, так как гвардейские полки тогда набирались из крупного крестьянства, из кулацких сынков. Каково же было в целом настроение крестьянства? Вот тут-то основная разгадка судьбы революции обнаружилась. Про крестьянство нельзя сказать, что оно спало тогда непробудным сном. Уже в 1902 – 1903 г.г. были крестьянские движения в разных губерниях. Но тут-то и обнаружились различия в положении крестьянства и рабочего класса, и в связи с этим различия в методах борьбы того и другого. Крестьянин борется у себя в деревне. Он раздроблен. Кое-где он прогонял помещиков, кое-где пускал красного петуха, и этим дело кончалось. Крестьянина в деревне не интересовало, что делается в Петербурге. Так было в 1902 году, 1903-м. В 1905 году, после 9 января, в Петербурге, когда многих рабочих выбросили из столицы в деревню, движение пошло гораздо шире. Но движение в деревне запоздало. Если взять 1905 год, который теперь мы вспоминаем как революционный год, так он начинается с 9 января, – с Кровавого Воскресенья, – когда рабочие столицы шли к Зимнему дворцу и были расстреляны, т.-е. почти с Нового года. А когда кончается этот революционный год? Он кончается 19 декабря, после того как баррикады на Пресне были разгромлены, движение утоплено в крови Дубасовым, который оказался господином положения в Москве. Вот с 9 января до 19 декабря, т.-е. почти как раз с начала года и до конца, весь год заполнен движением рабочего класса вверх, – а потом обрубается, как ножом, и оканчивается разгромом московских баррикад. После этого наступает упадок движения, отлив.

А у крестьян? У крестьян настоящее движение начинается только с конца года. В октябре, после октябрьской стачки рабочих, мужик начинает раскачиваться. В декабре движение становится довольно крупным. Но особенно крупно оно к весне 1906 года. К весне 1906 года движение деревни получает очень значительный размах. Уже рабочий класс раздавлен, а крестьяне, разбросанные по деревням, пытаются подняться. Тут не совпало то, что можно было бы назвать темпом движения классов. А когда царское правительство раздавило рабочих и прошло по железным дорогам железной метлой, уничтожая передовых железнодорожников, застращивая, запугивая или прямо истребляя, то потом добить деревню, губернию за губернией, было нетрудно. Значит, если говорить нынешним нашим языком, в 1905 году не оказалось необходимой революционной смычки между движением рабочего класса и движением крестьянства. Но и тогда уже крестьянство волей или неволей, сознательно или полусознательно, тянулось к рабочим. В чем это сказывалось? Об этом я уже говорил на собрании политкаторжан. Напомню и здесь. Это сказывалось даже в выражениях. Крестьянину необходимы были политические слова, своего революционного прошлого у него не было. Что такое революция и пр. – наш крестьянин до 1905 года вовсе не знал. Когда началось в стране большое революционное движение, крестьянин либо выгонял помещика, либо захватывал скот и землю. В этих случаях мужик говорил: мы «забастовали» помещичий скот, «забастовали» помещичью землю, употребляя городское рабочее слово «забастовка». Употребление этого слова означало, что крестьянин учится у рабочего и перенимает от него слова, которые должны помочь ему выразить его собственные действия. Другими словами, товарищи, движение переживало еще юный возраст. Движение рабочего класса было поддерживаемо массовым движением крестьян, но темпы движений не совпадали.

Я уже сказал, что нас раздавила армия, что Совет Депутатов разбился об Измайловский полк. Здесь, в Москве, был другой полк – Семеновский под командой полковника Мина,119 который остался в памяти рабочих как один из самых кровавых палачей. Революция разбилась об армию. А армия откуда набиралась? Армия набиралась на девять десятых, а то и больше, из крестьянства. Привилегированные полки, т.-е. гвардейские и прочие, набирались из крестьянской верхушки, из кулаков, более сытых, крепких, многолошадных, которые привыкли сидеть на лошади, или из казаков – казачьей конницы. Но остальная масса главным образом пехота, набиралась из рядового крестьянства. Но ведь в том-то и вся суть, что крестьянину, для того чтобы понять, что кроме одного помещика, которого он «забастовал», есть в Петербурге помещик всех помещиков, надо было пройти через большой опыт, через опыт гражданской войны, через карательные экспедиции казаков и ингушей. Для того чтобы он мог прийти к пониманию того, что между помещиком деревни Неплюево Тамбовской губернии и между помещиком всех помещиков Николаем Романовым имеется глубокая связь, нужно было время. Нужно было иметь позади, во-первых, 1905 год и, во-вторых – империалистическую войну и могущественное крестьянское движение, чтобы получить революционную армию, такую, какая у нас была в 1917 году. Новое поколение крестьян оказалось очень восприимчивым к революционным идеям; но те поколения, которые были взяты в армию до 1905 года из старой дореволюционной деревни, поддавались еще целиком царской механической дисциплине, оболваниванию, обману: – руки по швам, пли! – и они стреляли по петербургским и московским рабочим. Рабочий класс играл руководящую роль, рабочий класс пробудил всю страну, рабочий класс потряс самодержавие до основания, но он не победил, потому что армия, вышедшая из верхушек крестьянства, разбила рабочих; с другой стороны, крестьяне, которые не сознавали своих интересов, не имели достаточного опыта, уже старались идти за рабочими. В аграрных движениях играли большую роль рабочие и работницы, в особенности ткачи и ткачихи, которые связаны с деревней больше, чем металлисты. В тот год безработица была довольно большой, и в деревне было очень много рабочих и работниц. Когда читаешь теперь полицейские донесения о различных аграрных волнениях, о том, как мужик «забастовывал» то хлеб, то скот, то помещика, сплошь да рядом наталкиваешься в них на имена рабочих и работниц, ткачей и ткачих. Смычка между рабочим классом и крестьянством намечалась уже тогда, но еще не осуществилась, и вот почему в декабре 1905 года рабочий класс был разбит.

После этого, товарищи, началась контрреволюция. И тогда либералы, меньшевики начали критиковать революцию 1905 года. То, что они писали, было сплошным издевательством. Вот к чему привели легкомысленные революционные методы, – говорили они, – рабочие зарвались и потерпели поражение. Нужен постепенный, медленный путь преобразований, реформ и пр., и пр. Лозунг был такой: 1905 год обманул рабочих. Особенно тогда критиковали борьбу рабочих за восьмичасовой рабочий день. Об этом тоже стоит сказать несколько слов.

После того как царь 17 октября 1905 года издал свой манифест о свободе собраний и пр., и пр., рабочая масса, разумеется, ринулась на собрания, как голодный на хлеб или жаждущий на воду. Из этого движения выросла борьба за восьмичасовой рабочий день. Либералы, буржуазия – адвокаты, врачи, либеральные капиталисты и прочие – говорили: надо во что бы то ни стало внушить рабочим, чтобы они не ссорились с либеральным обществом. Восьмичасовой рабочий день восстановит против рабочих либералов, капиталистов, они отойдут от революции и т. д. Если взять то, что пишут сейчас меньшевики о 1905 годе, то вы увидите, что главной ошибкой рабочих в 1905 году они считают попытку ввести восьмичасовой рабочий день явочным порядком, т.-е. самочинно, захватным путем, без всякого колдоговора, без закона о восьмичасовом рабочем дне – отработают рабочие 8 часов и уходят. Как к этой попытке отнеслись тогда капиталисты? Они сначала с изумлением глядели, а затем стали закрывать фабрики, и мы уперлись в тупик. Рабочие металлисты в Петербурге оказались выброшенными на улицу, и нам пришлось капитулировать до декабря месяца.

Можно ли было избежать этой борьбы? – спросим мы себя. Нет, никак нельзя. Рабочие только пробудились. Они услышали, что им дана политическая свобода. А что такое политическая свобода для рабочего, если он работает на фабрике, как на каторге? Политическая свобода, как и всякая другая свобода, для рабочего начинается с того часа, когда он уходит от станка, когда он получает возможность посидеть в клубе или провести это время у себя в семье. И когда впервые сила самодержавия была поколеблена, каждый рабочий, естественно, мог думать, что если для буржуазного либерального общества он добыл свободу, то почему он должен по-прежнему 11 – 12 часов работать на фабрике. Совершенно неизбежно вытекала отсюда борьба за восьмичасовой рабочий день, и совершенно неизбежно эта борьба стала основной формой борьбы за свободу. И прежде чем рабочий не измерил своих сил в этой борьбе, предугадать ее исход было невозможно. Он зависел от того, за кем пойдет мужик, поддержит ли рабочих армия или нет. Если бы заранее в таких случаях можно было подсчитать силы, – на чьей стороне будет перевес, куда склонится бухгалтерский баланс, – то на свете не было бы революций. Если взять даже стачку на отдельном заводе или фабрике, то и тут нельзя было заранее сказать, кто победит – рабочий или капиталист, потому что рабочих забастовавших фабрик сплошь и рядом поддерживали рабочие других фабрик, устраивали денежные сборы, и нельзя заранее было сказать, сколько соберут, какую выдержку проявят рабочие, и какую выдержку проявит капиталист; каково будет состояние рынка: будет ли большой спрос на эти товары, или малый и т. д. Были мудрецы английской породы, или тред-юнионисты, которые говорили, что заранее можно предвидеть все это. Но никогда и нигде этого нельзя достигнуть, ибо решает сила, решает борьба. А в 1905 году дело шло не об отдельной стачке, а о борьбе классов, и неизвестно было, куда пойдет крестьянство. Как узнать, поддержит тамбовский, курский, орловский крестьянин или нет? – не сделаешь перекличку. То же и об армии – опять-таки не сделаешь перекличку в царских казармах. И ясно было, что только революция, двинув рабочих вперед и столкнув их с армией, могла решить вопрос: что у солдата под черепом, в какую сторону он пошатнется, на чьей стороне он станет. Исход борьбы решается только борьбой. Так было и с восьмичасовым рабочим днем.

Однако, если мы спросим себя, – что же, обманул 1905 год тех, кто боролся за восьмичасовой рабочий день? Конечно, непосредственно восьмичасового рабочего дня он не дал, как не дал и политической свободы рабочим, а про политическую власть и говорить нечего, – рабочий класс был разбит по всей линии. Но борьба за восьмичасовой рабочий день осталась в памяти у рабочих, как одно из ценных завоеваний.

Особенно не хотели уступать рабочие ткачи. Когда мы отступали в Петербурге, – очень тяжело было отступать, – я помню, хорошо помню, как одна питерская ткачиха, Болдырева (она и сейчас жива и работает), призывала с трибуны не отступать. Она говорила: металлисты, вы не держитесь, ваши жены привыкли сладко есть и мягко спать, а мы, ткачихи, будем держаться до последнего. Вся аудитория замерла при этих словах… Этот упрек был по адресу металлистов не в том смысле, что их жены привыкли сладко есть и мягко спать, а в том, что те увидели, что нет впереди исхода, что надвигается реакция по всей линии, что надвигается борьба и за существование самого Совета и за все завоевания революции, и малость отступили. Но ткачихам пришлось отступить вместе со всем рабочим классом. Потом надвинулся декабрь и началась открытая революционная борьба. И в силу того, что крестьянство не поддержало, рабочие были разбиты.

2 декабря, накануне нашего ареста, мы выпустили от имени Петроградского Совета Депутатов, от имени нашей партии, социалистов-революционеров и Крестьянского Союза (Крестьянский Союз был еще довольно слаб, так как он охватывал только часть крестьян-передовиков) так называемый финансовый манифест. В этом манифесте, – в котором говорилось о неизбежном финансовом банкротстве царского самодержавия, о том, что иностранные банкиры поддерживают самодержавие, – революционные организации, представители рабочих и крестьян заявляли, что по царским долгам они платить не будут. 2 декабря манифест вышел, а 3-го мы сидели в Петропавловской крепости. Вышло как будто не очень убедительно. И сколько потом над нами издевались: вот, дескать, погрозили, а царь тут же получил во Франции 500 миллионов франков (в 1906 году, во время Первой Думы). Действительно, промышленность стала расти, иностранцы вкладывали капитал, царь получал новые и новые займы на развитие армии и флота. Так было до 1914 года, до начала войны, а еще больше царь получил во время войны. Уже к тому времени про наш финансовый манифест, как мы его называли, и думать забыли. Кто где был: кто в Сибири, кто и вовсе не сносил буйной головушки, кто на каторге, кто в эмиграции. Что осталось от финансового манифеста? И тут говорили: обманул 1905 год. Ан нет, не обманул. То, что 1905 год обещал, то 1917-й выполнил, – и на все 100 процентов. Вот насчет царского банкротства – все сбылось так, как в манифесте 2 декабря было предсказано. От царского рубля осталось теперь одно воспоминание. Банкротство царских финансов начало сразу проявляться во время империалистической войны, продолжалось в период керенщины, а закончилось при Советской власти, когда на смену царскому рублю явился наш советский червонец. Эта часть финансового манифеста, таким образом, выполнена.

Но как насчет царских долгов? На счет царских долгов еще добросовестнее выполнена программа манифеста 2 декабря. Мне не раз приходилось иностранцам на это указывать, когда они говорили, что мы не выполняем наших обязательств. Я всегда говорил, что мы, революционеры, свои обязательства выполняем на сто процентов. 2 декабря 1905 года мы написали, что по царским долгам ни одного гроша платить не будем, и теперь это наше обязательство выполняем полностью и целиком. (Аплодисменты.)

Теперь, товарищи, молодое поколение с легкостью, как вещь самую обыкновенную, употребляет слово «республика». Никого этим не удивишь. А ведь поколения, которые постарше, помнят, вероятно, как трудно было русскому человеку представить себе, что мы добьемся когда-нибудь, чтобы царя не было. Ведь мы родились и воспитывались при монархическом строе. Школы, газеты, церковь, университет, книги – все это было полно идеей монархии; монархия была вековая и казалась незыблемой. Ведь сколько было революционных движений! Раньше чисто мужицкие движения, разинщина, пугачевщина; потом восстание декабристов – верхушки интеллигенции, дворянства, которые набрались либеральных идей во Франции; затем революционное движение народников, народовольцев, первые стачки рабочих и, наконец, 9 января 1905 года. И все эти движения были раздавлены и утоплены в крови. Ясно, что нужно было мужество мысли, для того чтобы представить себе, что в России не будет монархии, а будет республика. Если взять даже то, что писалось в 1905 году, после 9 января, мы увидим, что левые либералы объявляли нас, революционеров, – а потом во время контрреволюции большевистскую партию – фантазерами, а во время революции говорили, что наши мечты о республике несбыточны, что в сердцах крестьян глубоко сидит идея монархии. Конечно, после 9 января, после того как сотни рабочих и работниц были перебиты, тысячи искалечены, идее монархии в сознании городских рабочих был нанесен непоправимый удар. Когда было опубликовано письмо Горького,120 подписанное Георгием Гапоном, в котором говорилось: «Смерть кровавому царю и его змеиному отродью», – это прозвучало тогда как крик отчаяния. Вот перебили народ, на мостовых кровь, нет сил, чтобы отомстить, оружия нет, кулаки сжимаются, а царская гвардия крепка – и вот проклятие царю и его змеиному отродью. А потом наступили годы контрреволюции. Опять монархия стояла как будто во весь рост, Столыпин был у власти, рабочие стачки почти прекратились, крестьянские волнения также, революционные солдаты, какие были захвачены, были на каторге или перебиты, в армии восстановилась железная механическая дисциплина. В этот период это самое проклятье по адресу царя и его змеиного отродья повисло бессильно в воздухе, и представлялось, что до революции нам дальше, чем когда бы то ни было. Но вот наступил 1917 год, который честно выполнил то, что обещал 1905 год. Сперва сняли царя, хотя либералы колебались, в какую сторону дело повернуть, что нужно: республику или монархию? А потом, в октябре, большевистская революция, Октябрьская, дело порешила крепко, и на Урале в Екатеринбурге, в нынешнем Свердловске, был выполнен приговор петербургских рабочих 1905 года: «Смерть кровавому царю и его змеиному отродью».

Так что же, товарищи, в 1905 году разбили нас? – Разбили. Полностью? – Нет, не полностью разбили. Либералы говорили в октябре 1905 года, когда царь выпустил манифест: победа! А мы говорили: нет, это только полупобеда. Еще у царя есть вооруженная сила, он еще захочет вернуть то, что наполовину как будто отдал или посулил отдать. Когда нас в декабре разбили, то малодушные кричали: поражение! А мы говорили: нет, только полупоражение. Мы еще спину выпрямим. Еще капитализм живет, а вместе с ним живет рабочий класс; капитализм растет, а вместе с ним растет и рабочий класс, и именно потому, что царизм одержал полупобеду и не дал уничтожить помещиков, крепостников, или полукрепостников, – именно потому крестьянин поднимется и поддержит рабочего.

Если иметь в виду эту картину прошлого, промежуток между 1905 и 1917 годами, страшный гнет самодержавия, упадок духа даже у передовых рабочих, кроме небольшой подпольной группы большевиков, – если иметь в виду этот черный провал между 1905 годом и 1917 годом, если в него вдуматься, то почерпнешь колоссальную уверенность насчет дальнейшего нашего развития.

Возьмем теперешнее наше положение. Теперь нам сплошь и рядом говорят: вот вы обещали, что революция будет в Европе, а ее нет. Капитализм есть и после империалистической войны удержался. – Этот довод мы слышим в собственной среде и среди товарищей рабочих. Конечно, как же этому доводу не прийти на ум: ждали революции в Европе после империалистической войны, ждали в Германии со дня на день, но рабочий класс там отброшен. Зарождаются сомнения. Такие же сомнения зарождались и во времена Столыпина, но тем не менее партия большевиков, вооруженная марксизмом, т.-е. теорией, которая позволяет правильно понимать развитие классов, их интересы и ход их движения, предвидела самые черные годы, которые неизбежны для дальнейшей борьбы, и теперь это понимание остается главным нашим уроком в оценке того, что происходит вокруг нас сейчас. Сейчас мы живем в условиях, очень отличных от тех, в которых жили в 1905 году, но 20 лет прошли недаром.

114.Радищев, А. Н. (1749 – 1802) – русский писатель, по своим политическим убеждениям революционный республиканец. Сын небогатого помещика, получил образование в Московском, а затем в Лейпцигском университете. В 1775 г. он начал писать свою знаменитую книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», которую окончил в 1790 г. В этой книге он описывал бедственность крестьянского положения и разорение сельского хозяйства. В книге было напечатано стихотворение «К вольности», призывавшее народ к борьбе с «венчанным мучителем». Вскоре после издания книги Радищев был арестован и приговорен к смертной казни, замененной ему 10-летним заключением в Илимске. В 1796 г. Радищев вернулся из ссылки и поселился в Саратовской губ. В 1801 г. Александр I назначает его членом комиссии по законодательным установлениям под председательством гр. Завадовского. Радищев предложил такой радикальный проект законодательных установлений, что гр. Завадовский счел нужным напомнить ему о Сибири. В 1802 г. Радищев отравился.
  «В лице Радищева, – пишет Плеханов, – мы, может быть, впервые встречаемся с убежденным и последовательным русским революционером из интеллигенции». («14 декабря 1825 года», изд. «Библиотеки для всех», Петербург.)
115.Пестель, Павел Иванович (1793 – 1826), – один из виднейших участников декабрьского мятежа 1825 года (см. прим. 105), организатор и директор «Южного Общества». Сын сибирского генерал-губернатора, воспитывавшийся в Германии, Пестель был одним из образованнейших офицеров своего времени. Блестяще окончив Пажеский корпус, Пестель поступил на военную службу, был ранен под Бородиным и к моменту декабрьского восстания был командиром Вятского пехотного полка. В организовавшемся в 1818 г. «Союзе Благоденствия» Пестель играл видную роль и написал для него программу, носившую название «Русская Правда». В 1821 г. «Союз Благоденствия» распался и из него возникли два общества – «Северное» и «Южное». Пестель, бывший организатором «Южного Общества», пытался установить тесную связь между этими двумя организациями, но, ввиду более правого направления «Северного Общества», это ему не удалось. Идеалом Пестеля была единая демократическая Российская республика с предоставлением Польше самой широкой автономии. Освобождение крестьян занимало виднейшее место в политической программе Пестеля. 14 декабря 1825 г. Пестель был арестован по доносу Майбороды и доставлен в Петропавловскую крепость. Приговором верховного уголовного суда Пестель был приговорен к четвертованию, замененному впоследствии повешением. В приговоре по его делу говорится: «Имел умысел на цареубийство, изыскивал к тому средства, избирал и назначал лица к совершению оного; умышлял на истребление императорской фамилии и с хладнокровием исчислял всех ее членов на жертву обреченных, и возбуждал к тому других; учреждал и с неограниченной властью управлял „Южным Тайным Обществом“, имевшим целью бунт и введение республиканского правления, составлял планы, уставы, конституции; возбуждал и подготовлял к бунту, участвовал в умысле отторжения областей от империи и принимал деятельнейшие меры к распространению общества привлечением других». 13 июля 1826 г. Пестель был казнен вместе с четырьмя другими декабристами – Каховским, Бестужевым-Рюминым, Муравьевым-Апостолом и Рылеевым.
116.Желябов, А. И. (1851 – 1881) – известный русский революционер, один из организаторов и руководителей партии «Народная Воля». Родился в семье крепостного крестьянина, в селе Николаевке, Таврической губ. Окончив гимназию, Желябов в 1870 г. поступил в Одесский университет. В 1871 г. он был исключен из университета за участие в демонстрации. В конце 1873 г. Желябов примыкает к местному революционному кружку. В 1874 г. он был арестован, но спустя год был взят на поруки. В 1877 г. он был вновь арестован за участие в «хождении в народ» и вместе с другими народниками был предан суду особого присутствия сената по процессу «193-х». Суд окончился оправданием Желябова. В 1879 г. Желябов участвовал на Липецком съезде партии «Земля и Воля», на котором произошел раскол партии на две организации «Народная Воля» и «Черный Передел». Желябов примкнул к «Народной Воле» и вскоре сделался самым выдающимся работником этой партии. С 1879 г., после вынесения Исполнительным Комитетом партии «Народной Воли» смертного приговора Александру II, Желябов становится во главе всех покушений на царя. Незадолго до 1 марта 1881 г. Желябов был арестован и после убийства Александра II был предан суду, как один из главных виновников убийства. На суде Желябов произнес речь о тактике «Народной Воли». 28 марта всем обвиняемым по делу о цареубийстве был вынесен смертный приговор, и 3 апреля Желябов, вместе с другими участниками убийства Александра II, был повешен на Семеновском плацу в Петербурге.
117.Ульянов, Александр (1866 – 1887) – брат Владимира Ильича, инициатор и главный руководитель покушения на убийство Александра III. В 1883 г. поступает в Петербургский университет и отдается серьезному изучению естественных наук. В то же время принимает деятельное участие в создании студенческого «Союза землячеств». 13 ноября 1886 г. руководил демонстрацией по поводу 25-летия со дня смерти Добролюбова; в те годы глухой общественной реакции эта демонстрация явилась чрезвычайно ярким событием. А. И. Ульянов был одним из организаторов «террористической фракции партии Народной Воли». Все наиболее опасные предприятия по подготовке покушения на Александра III Ульянов брал всецело на себя. 1 марта 1887 г., в день покушения, он был арестован. На суде он произнес речь, в которой доказывал, что единственным средством борьбы с самодержавием в современных условиях является террор. 8 мая 1887 г. он был казнен в Шлиссельбурге.
118.Эта речь была произнесена на московской ситце-набивной фабрике им. Свердлова.
119.Мин – см. прим. 288 в 1-й части этого тома.
120.Максим Горький (псевдоним А. М. Пешкова) – известный писатель. Принимал активное участие в революционном движении, помогая с.-д. партии своими связями и средствами. До 1909 г. Горький ближе всего стоял к большевикам. В 1909 г., благодаря своей симпатии к «впередовцам» и «богостроителям», он несколько разошелся с Лениным. Во время войны Горький издавал умеренно-интернационалистический журнал «Летопись», который являлся единственным легальным анти-оборонческим органом в России. После Февральской революции он основывает, вместе с рядом левых с.-д. публицистов и литераторов (Суханов, Авилов, Базаров, Десницкий и др.), интернационалистическую газету «Новая Жизнь», которая стала объединяющим центром своеобразного течения в с.-д. партии, получившего кличку «новожизненского». Чем ближе надвигалась Октябрьская революция, тем больше расходились пути большевиков и газеты Горького. Октябрьскую революцию «Новая Жизнь» и сам Горький встретили с нескрываемым пессимизмом, пророчествуя ее скорый провал. Горький настаивал на образовании коалиционного правительства от большевиков до народных социалистов. В первые недели и месяцы после Октября Горький выступил с рядом статей под общим заголовком «Несвоевременные мысли», в которых пессимизм интеллигента, его недоверие к творчеству масс, его страх перед некультурностью народных низов все более превращались в философию антисоветского обывателя. Между прочим Горький выступил в защиту контрреволюционной буржуазной прессы, находя, что именно особенности переходного периода требуют свободного соревнования различных политических партий.
  В 1919 г. Горький (к сожалению, не надолго) порывает со своими прежними предрассудками и становится в ряды горячих и искренних защитников Советской власти. В последние годы Горький опять повернул вправо. Наиболее памятно в этом смысле его выступление в защиту эсеров во время процесса последних в 1922 г. В настоящее время Горький находится за границей.
Возрастное ограничение:
12+
Дата выхода на Литрес:
08 февраля 2009
Объем:
580 стр. 1 иллюстрация
Правообладатель:
Public Domain
Формат скачивания:

С этой книгой читают