Максим

Дорогой читатель!

В предисловии к первому изданию романа я подробно рассказала о причинах, побудивших меня описать историю подростков Максима и Алёны. Судя по письмам читателей, эта история была принята весьма благосклонно.

Вместе с тем были и замечания, и недоуменные вопросы, касающиеся, прежде всего, «слишком вольного» изложения обстоятельств, освещенных ранее СМИ совсем по-иному. Немного досталось автору и от медиков, и от летчиков, и от служителей Фемиды, и даже от разочарованных кладоискателей, вычисливших некоторые описанные в трилогии места.

Чтобы у Вас, уважаемый читатель, не возникало претензий и вопросов, полагаю необходимым пояснить следующее.

Совпадение имен и фамилий во всей трилогии – действительно лишь совпадение. Поэтому убедительно прошу: не ищите среди моих персонажей каких-либо прототипов.

Описанные в книге события также далеко не всегда и совсем не во всем соответствуют произошедшим в действительности. Например, мой первый роман писался по «горячим следам», важные сведения собирались по крупицам. Вы сами, наверное, помните, как странно преподносились нам и факты исцелений, и необъяснимые случаи «внесудебных» расправ над некоторыми представителями криминального мира. Мои знакомые из силовых ведомств первыми шепнули мне о невероятном – появлении подростков с паранормальными способностями. Затем мне несказанно повезло: я познакомилась с людьми, знавшими этих подростков – Максима и Алёну. Их историю я и предлагаю Вашему вниманию, уважаемый читатель.

Кто они? Результат эволюции или очередных экспериментов? Людены из миров Стругацких? Почему появились здесь и сейчас? А может быть, они – следствие цепной реакции при критической массе зла? Я намеренно не раскрываю этот важный вопрос, так как точных ответов пока нет. Слишком много слухов и домыслов. Слишком мало фактов. И пока мы не узнали всей правды, мои герои будут жить в очень похожем на наш, но все-таки своем мире.

Я с благодарностью приму от Вас любую информацию, если Вы тоже были участником или свидетелем тех нашумевших событий. Особенно признательна буду за любые сведения о дальнейшей судьбе моих главных героев – Максима и Алёны.

Глава 1

Максим пришел в себя, словно проснулся после тяжелого, изнурительного сна. С удивлением посмотрел на плохо окрашенные стены, на забинтованного подростка, лежащего на железной койке, и догадался, что находится в больнице. Не понял только – почему. На всякий случай очень осторожно пошевелил руками и ногами – убедился, что ничего не болит. Резко сев, посмотрел в высокое окно. Лучи весеннего солнца, струившиеся в палату, ослепили его. Макс зажмурился, с удовольствием наслаждаясь этим теплом. Его пробуждение не осталось незамеченным. В палату впорхнула втиснутая в белый халатик тетка (практикантке мединститута было всего-то двадцать два, но пятнадцатилетним такой возраст кажется едва ли не близким к старости).

– Ляг-ляг! Тебе еще нельзя вставать и делать резкие движения. Сейчас врача позову, – затараторила она, пытаясь теплыми полными руками уложить больного в постель.

– А что со мной? – настороженно поинтересовался Макс.

– Сейчас-сейчас, доктор все расскажет, – и, продолжая тараторить, медсестра помчалась в коридор.

В ожидании врача Макс повернулся на бок и, рассматривая палату, тщетно пытался вспомнить, что же с ним произошло. Две больничные койки пустовали, на третьей неподвижно лежал ранее замеченный пацан с перебинтованной головой. Пощупав свою, Максим убедился в отсутствии бинтов, шишек или шрамов. Непонимающе пожав плечами, он уставился в окно. Ветви каштанов уже выпустили робкие листочки.

– Вот это да! – ахнул он. – Сколько же я здесь? Тогда только каникулы начинались. Или листва рано поперла, или я здесь долго лежу. Но почему?

Раздумья прервал вошедший в палату солидный толстый доктор. Увидев недоуменный, но ясный, осознанный взгляд подростка, он по-доброму улыбнулся.

– Ну-с, молодой человек, как самочувствие?

– Нормально, – односложно ответил пациент.

– Это хорошо, что нормально. Где болит?

– Нигде, – пожал плечами больной.

Несмотря на то, что внешность и поведение врача располагали, подросток отвечал односложно, тем тоном, каким и разговаривают со взрослыми ребята его возраста.

– Так уж и нигде? Голова болит? Кружится? Тошнит? – последовало еще несколько вопросов, затем просьб вытянуть руки, достать кончик носа, посмотреть вправо-влево на докторский молоточек.

– Ну, молодцом, молодцом. Значит, дело на поправку, – заключил, наконец, эскулап. – Но пока ты не усердствуй. Без нужды не вставай, резких движений не делай и ни о чем неприятном не думай.

– Я хочу понять, почему я здесь?

– Но, может, сначала ты скажешь, что с тобой случилось?

– Не знаю!

– А что помнишь?

– Ничего. Нет… помню, что каникулы начались. А потом… не знаю…

– Ну вот, сам видишь: амнезия, то есть потеря памяти, которая наблюдается после травм или при тяжелом стрессе. Кстати, когда тебя последний раз били по голове?

– Неделю назад, – быстро ответил подросток. – То есть, за неделю до каникул.

– Что, подрались? – сочувственно понизил тон доктор.

– Да нет, на тренировке.

– Ах да, твой отец говорил, что ты боксируешь. Наверное, это немодно уже.

– Не боксирую, только тренируюсь.

– Но по голове уже получаешь?

– А как же, – с готовностью отозвался больной. – В конце тренировки пробуем. Порой и перепадает. Но не сильно.

– Так вот, сынок, ты получил сотрясение либо на тренировке и сам того не заметил, либо тебя что-то очень сильно напугало. Во всяком случае, ты был доставлен к нам без сознания и пробыл в таком состоянии вот уже… две недели. Вероятнее всего… но это потом.

– Что? Ну скажите, что «вероятнее всего»?

– Скажем так, – осторожно сформулировал доктор, – вероятнее всего, ты увидел что-то, что показалось тебе ужасным.

– Что это могло быть?

– Бог весть…

– И из-за этого я был без сознания? – иронично спросил беспокойный больной.

– Хорошо, что все обошлось благополучно. Отчасти… – все-таки уточнил врач.

– Но, доктор…

– Все-все. В остальном тебе придется мне поверить. Лежи и выздоравливай. Перед сном поговорим еще.

– Отцу-то сообщите, что я пришел в себя.

– Молодец, вспомнил. Значит, действительно, пошел на поправку. Обязательно позвоню. А если что понадобится, обращайся к медсестре.

Доктор остановился около перебинтованного соседа Максима, вздохнул и ушел.

Разговор с толстым доктором хоть и успокоил, но все же озадачил Максима. «Две недели здесь… Круто. Это что же, и каникулы провалялся, и тренировки пропустил? Но что, черт побери, все-таки случилось? Дали по голове на тренировке? – Он вспомнил, как безуспешно гонялся по импровизированному рингу за противником. (Такой уж попался – намного мельче, вертлявый, но нагловатый, выпендривался, «косил» под великого технаря, пока не получил плюху.) – Нет, до головы он ни разу не достал, а вот печени разок досталось, когда я зазевался». – Юноша поймал себя на том, что с точностью до мгновенья вспомнил те, уже почти месячной давности, события. – «Тогда пойдем по цепочке, – решил он, вновь подставляя лицо под лучи солнца. – Так, это я помню. Хорошо. Последний урок, выставление оценок. Еще бы не помнить! Это же так лажануться!»

По литературе его в четверти вызывали пять раз подряд. Все пять он отвечал на «отл.» и посчитал, что хватит. Не выучил стишок, чтоб его! И на тебе, вызвала шестой раз и влепила «неуд.». А затем спохватилась и, чтобы исправить, вызывала еще четыре раза. В том числе и на последнем уроке. Образ главного героя романа. Максу вспомнилось, как раскрывал этот образ. Даже самому понравилось. Почти весь урок. Ну, минут тридцать точно.

«Но ведь помню! Помню даже эту восхитительную картину в журнале – пять «отл.», одна «пара», снова пять «отл.» и «отл.» за четверть. Но все-таки какова училка! – подумалось ему. – Ну что она ко мне пристала? Та-ак. Потом мы шли домой. Потом пили коктейль в кафетерии. Потом дома читал книгу, пока не пришел отец. И он что-то сказал. Что? Ну? Что же он мог сказать такого страшного? Нет, не помню, – мучился в догадках Максим, но память отказывала именно здесь. – Вот хлопнула дверь, вошел отец, слышно, как в коридоре он снимает сапоги. Я откладываю книгу и показываю ему дневник».

– И что? Есть, чем похвалиться? – спросил отец.

– Я как бы и не хвалюсь, а так, просто расписаться надо.

Отец доволен. Видно, что доволен, улыбается. И, улыбаясь, говорит:

– Что, что?

В это время тяжело застонал, а потом страшно закричал сосед по палате – подросток с забинтованной головой. Этот крик подбросил Макса и вынес его в коридор.

– Там, там… этот, – сбивчиво сообщил он сидящей за дежурным столом уже знакомой медсестре.

– Ничего, – успокоила юношу толстушка и кинулась в палату. – Это у него бывает. После операции. Ты не бойся. Я ему обезболивающее уколю, и он опять спокойно ляжет…

Но Максим уже не слушал тараторку. Мимо на каталке быстро провезли кого-то забинтованного.

– Девушку машина сбила. На операцию повезли. Тяжелая. Сам профессор будет оперировать, – также глядя вслед, объяснила, вернувшись, медсестра.

– Это который? – рассеянно поинтересовался занятый своими мыслями подросток.

– Который тебя лечит. Ну, сегодня приходил, Василий Иванович. Золотые руки! Только здесь – вряд ли… хотя загадывать не надо. Твоего соседа по палате Василий Иванович с того света вернул. Вроде выздоравливает, хотя и кричит от боли пока… Ну хорошо, иди в палату, отдыхай. Скоро твой отец приедет. Профессор позвонил.

Юноша кивнул и, оторвав взгляд от закрывшейся в операционную двери, неуверенными шагами поплелся к туалету. Там он долго с удивлением таращился в зеркало – рассматривал свое лицо, словно не узнавая себя. Он и одновременно – не он. Те же карие глаза (от отца!), те же густые темно-каштановые волосы, порядком отросшие, те же широкие брови. Но детская припухлость щек сменилась туго натянутой на скулах кожей. Глаза запали и казались неестественно большими. Даже бывший предметом насмешек нос – «картошкой» – теперь заострился и приобрел более правильные нордические очертания. И губы вот… – подросток вытянул их трубочкой, потом поджал, потом улыбнулся. – Уже не «губки бантиком». Хотя… Нижняя осталась такой же пухлой. Но в целом увиденное Максиму понравилось. Из зеркала на него смотрел тот, кем ему и хотелось быть, – по крайней мере, уже не ребенок. Объяснив это значительным похуданием, Максим принялся за гигиенические процедуры.

Появление отца в майорских погонах и с новенькой Звездой Героя на груди было исключительно эффектным.

– Сразу после службы. Да и профессор настаивал, говорил, положительные эмоции тебе нужны, – смущенно оправдывался он за свой вид, прижимая сына к пропахшему куревом кителю. – Ну, а ты? Как себя чувствуешь?

– Ничего, папуля, нормально. Но ты… ну, ты… – Максим глупо широко улыбался, по-детски таращась на Звезду. – Ты молодец, папуля, – наконец нашел он нужные слова. – Я всегда знал, что ты у меня герой. А как? За что?

– Так ты ничего не знаешь? Тебе ничего не говорили? – осторожно поинтересовался Белый-старший, садясь на кровать и выкладывая на тумбочку всевозможную снедь.

– Нет, ничего. Рассказывай, рассказывай быстрее!

– Посадил аварийный самолет на глазах у Главного.

– А подробнее?

– Вернешься домой, все подробно расскажу.

– Ну, хоть немножко.

– Нет, здесь не будем, – твердо оборвал клянчанье отец. – Рассказывай, как ты здесь.

– А, секреты! – по-своему истолковал это Макс. – Тогда ладно. Чего ты там понавез? Лучше бы книжку какую. Нормально я. Профессор осмотрел, сказал, что поправляюсь. Что случилось, допытывался. А я, честное слово, не помню. После его ухода вспоминал, вспоминал… До того, как ты пришел со службы вечером, помню, как показал дневник, помню, а дальше – провал.

– Не волнуйся, главное – спокойствие.

– Это Карлсон говорил.

– Это нам твой Василий Иванович говорил. Ты отъедайся. Это тоже профессор говорил. Пока вот соки, пасты, шоколады. В школе все нормально. Директорша сказала, что помогут наверстать. Невеста твоя интересовалась, тоже обещала помочь.

– Ай, ну папа, – засмущался Макс.

Невестой отец называл школьную подружку сына. Когда-то они сидели за одной партой, потом разные интересы охладили их отношения, сейчас же затаившаяся взаимная симпатия перерастала во что-то иное, о чем подросток вообще не хотел говорить с кем бы то ни было.

– Да ладно тебе. Какую книгу привезти?

– Мне Женька обещал. Еще до каникул. Может, свяжешься? Он знает.

– Найду. Ну, пора. Врач просил долго по первому разу не засиживаться.

– Да, езжай. Когда снова будешь?

– Теперь часто, – офицер крепко обнял сына и ушел, оставив в душе юноши радостное ощущение любви, тепла и нужности на этом свете.

Помахав ему в окно, больной развернул свертки и только сейчас почувствовал, как проголодался. Поев разных вкусных фруктовых кашек, подросток с какой-то хитрецой покосился на конфеты, а затем блаженно закрыл глаза, в точности выполняя предписания тихого часа.

Разбудил его вечером мрачный Василий Иванович. Сугубо по-деловому осмотрев юношу, он сказал:

– Молодцом, продолжай в том же духе, – после чего повернулся к больному на соседней койке.

– Василий Иванович, когда меня выпишут? – жалобным голосом спросил Максим.

– А что, тебе плохо здесь? Только очухался, и уже надоело? Не нравится?

«А что здесь должно нравиться?» – хотел, было, спросить Макс, но, взглянув в грустные уставшие глаза профессора, осекся.

– Четверть кончается. И год.

– Переведут без экзаменов. Выведут средний. Все равно напрягаться тебе долго нельзя будет. Так что отдыхай и выздоравливай. Мы еще с тобой обстоятельно поговорим на эту тему, – пообещал профессор, уже стуча по конечностям его соседа.

Глава 2

– Угощайтесь, угощайтесь. Мне все равно много пока нельзя. Да, а как меня до этого кормили? Кололи? – спросил Максим у медсестры.

– Да, первых несколько дней кололи, а потом потихоньку из ложечки кормили. И ничего, глотательный рефлекс утрачен не был. Правда, давали только жидкое или пюре, тоже совсем жиденькое. Так что сейчас смотри, никакого мяса раньше времени.

– Вот я и говорю: угощайтесь. Почему это Чапай такой злой? – поинтересовался Максим.

– Кто? – не поняла толстушка. Максим уже выяснил, что зовут ее Светлана, и, чтобы кое-что выведать, пригласил на отцовские конфеты.

– Ну, Василий Иванович ваш…

– Не надо так, – серьезным тоном упрекнула девушка собеседника и даже отложила конфету. – Он не злой. Просто он очень уставший и подавленный. Помнишь ту девушку? Шесть часов операции. Шесть часов, понимаешь? И не ногу какую-то отрезать, а мозг оперировать. Ювелирная работа. Но не всегда и не все подвластно даже ему. Наверное, умрет бедняжка. Хотя надо надеяться и бороться до последнего, – спохватилась она, тяжело вздохнув. – А потом, после операции, – разговор с родителями. Соври, успокой, что все нормально, а вдруг раз – и все. Как потом в глаза им смотреть? Сказал, что сделали все возможное, но ни за что ручаться нельзя. Мать – тотчас же с инсультом, уже тоже наш пациент, а отцу надо на службу. Он тоже офицер. Какой-то большой начальник у вас. Пушкарев его фамилия. Знаешь такого? Представляешь, завтра приедет, а дочь…

– Пушкарев… Значит, она… – ошарашенно прошептал Максим.

Он хорошо знал эту девчонку – синеглазую красавицу Анюту. «Анютины глазки – цветочек из сказки», – сочинил он когда-то в рифму и, написав эти слова на бумажных самолетиках, забросал ими ее балкон (в их же доме, но через подъезд и этажом ниже). Обратила ли она внимание? Наверное, хотя она этого не сказала, но вскоре он здорово получил от ее более взрослых ухажеров. Было это в детстве, три года назад, поэтому теперь почти забылось. После они никогда не общались и, кажется, об этом не жалели. И теперь она… ее… Почему-то навернулись слезы. Ну, не почему-то, а от жалости.

– И что с ней теперь? – спросил Максим.

– Профессор сказал, что травма тяжелая. Да оно и так было видно. Весь череп… но тебе ведь нельзя волноваться!

– Ну расскажите, пожалуйста. Тем более, что уже все и рассказали.

– Ладно. Теменная кость раздроблена. Мозги видны. Привезли, сразу – трепанация, а затем… – и студентка, гордясь своими знаниями, начала сыпать мудреными терминами.

– Но я не понимаю. Вы бы мне по-русски.

– А вся медицина на латыни.

– И что, нет шансов?

– Неизвестно. Травма мозга очень серьезная, несовместимая с жизнью… почти.

– Но только «почти»?

– Все может быть. А даже если выживет, будет инвалидом. Паралитиком…

– Зачем тогда вообще жить? – выдохнул Макс.

– Не знаю, – вздохнула медсестра. Ей было всего двадцать два, она тоже не представляла себе, зачем жить, не имея возможности двигаться. – Ну все, спать. Будет мешать сосед – позовешь меня, я на дежурстве.

– Спасибо, спокойной ночи.

– И тебе спасибо. Выздоравливай.

Сосед не мешал, но уснуть не удавалось. Хотя какое там не удавалось? Максим и не пытался. В окно светила луна, в открытую форточку прокрадывался волнующий запах рано зацвевшей сирени. Наверное, специально, чтобы пациентам болеть не хотелось. И умирать – тоже. Гнетущая тоска охватила сердце. Хочешь не хочешь, а когда-то придется. Вот Анюта тоже не хотела. Не хочет. Он вспомнил ее на школьных вечерах. И если в школьной форме она была красива, то на вечерах или дискотеках была, как бы это точнее выразиться… да ладно, неважно, как это называется! И не в том дело, что она не с ним. Он и не пытался. Кроме тех идиотских самолетиков… Лицо его вдруг залилось краской от давнего воспоминания, он подумал: «И по делу меня тогда отходили. Подло, правда, что втроем, ну она-то здесь при чем?»

И вот теперь она рядом умирает. А он не может помочь. Почему не может? И даже не пытается? А как? Да хоть как-нибудь, надо попробовать!

Не совсем осознавая, что делает, Макс накинул халат и выскользнул в коридор. Светлана сидела, склонившись над столом, – то ли читала, то ли дремала. Парнишка тихонько прошмыгнул в реанимацию. Благо, все эти требования о закрытых дверях здесь, как и во многих других знакомых нам больницах, успешно игнорировались. Не усидел на месте и дежурный врач – засел в ординаторской с дежурным хирургом. Типа: «Ну и что? В конце концов, в случае чего аппаратура сразу даст знать и сюда, а мне отсюда – пару секунд. И ва-аще…».

Пушкарева лежала одна в холодной, страшной темноте, с зашторенными окнами. Только мерцали зелеными светляками какие-то индикаторы и монитор высвечивал биение сердца Анюты. «Видимо, чтобы свет не мешал, – мелькнула мысль у визитера. – Но как может мешать свет? Особенно лунный?»

Он осторожно отодвинул штору – ровно настолько, чтобы луна могла освещать лицо девушки. Анюта лежала без сознания. Лицо ее было почти такое же белое, как бинты на голове, изможденное, безжизненное.

«Умрет», – с ужасом подумал юноша и нащупал ее холодеющую ручку. Почти не осознавая, что делает, Максим представил, как его пульсирующая горячая кровь, его силы по пальцам переливаются в руку бедной девочки. И вдруг через несколько секунд он начал почти наяву ощущать это.

– Анюта, открой глаза, – неожиданно даже для себя попросил он – и словно два василька выглянули из-под снега.

– Слушай меня, – откуда-то из глубины души, почему-то глухо, сами собой стали вырываться слова. – Ты не умрешь. Ты ведь не хочешь умирать. Ты будешь жить. Слушай и чувствуй. Бери мои силы и живи. Бери, бери, бери…

Теперь он уже явно ощущал, как горячая волна от его сердца катится по руке, струйками просачивается через ее пальцы дальше и такой же горячей волной разливается по телу девушки. Но в это же время от нее к нему черными струйками начала просачиваться боль. Вначале покалывало пальцы, затем стало жечь руки, потом волна боли захлестнула его всего. И на новую волну переданного тепла приходила новая волна боли, пронзительной, ослепляющей, заставляющей напрягаться каждый нерв.

– Бери и живи, бери и живи. У меня много. Бери… живи… – повторял он, с каждой такой волной окунаясь все глубже и глубже в глаза девушки и едва сдерживая себя, чтобы не закричать от боли.

Луна уже перестала заглядывать в щель между шторами, когда Анюта, легко вздохнув, закрыла глаза и уснула. Максим почти физически почувствовал, что она больше не в силах ничего от него взять. А он – не может дать. Оставив потеплевшую руку, юноша подошел к окну и долго, собираясь с силами, смотрел на лунный диск. Боль медленно уходила, стекая с пальцев невидимыми струями. Затем он медленно, хватаясь за стены, вышел из палаты, незамеченным добрался до своей койки и провалился в глубокий сон.

– Подъем, подъем, подъем, – разбудил утром Максима радостный голос Василия Ивановича. – Я понимаю, что для выздоравливающих и сон – лекарство, но не до такой же степени. Уже осмотр, пора хотя бы глазоньки продрать.

Перед сонным подростком сидел ликующий профессор. Сейчас он был очень похож на собирающегося взлететь майского жука – даже усы так же распушились.

– Э-э-э, брат, да ты совсем ослаб. Ты чем это ночью занимался?

– Спал, – хмуро ответил юноша, протирая глаза.

– Что-то не похоже, – засомневался врач, осматривая, ощупывая и простукивая пациента. – Впрочем, ладно. Кошмары не снились?

– Скорее всего, сказки, – вспомнил прошлую ночь Максим.

– Сказки, это ничего. С сегодняшнего дня – только общеукрепляющие, – обратился он к пришедшей с ним врачихе. – Но не усердствуйте. Больше покоя.

И что-то мурлыча под нос, ушел в сопровождении бело-халатной свиты.

– Чего это он? – поинтересовался Макс у Светланы, когда она раскладывала таблетки на его тумбочке.

– Девочке лучше. Просто чудо. Думали, до утра не доживет, а она жива. И, видимо, выкарабкается. Слава богу, – с радостной улыбкой прокомментировала медсестра.

– Когда вы снова придете?

– Во вторник. Мы сутки дежурим, а в течение полутора суток отдыхаем.

– Я вас попрошу: принесите, пожалуйста, газеты. Ну, которые про отца.

– Ой, не знаю, можно ли тебе?

– Но профессор сказал, что ничего страшного, то есть уже можно.

– Хорошо, поищу. Выздоравливай. Если что, ты Марины не стесняйся. Она только с виду строгая, – охарактеризовала она свою сменщицу.

«Ей, ровеснице, а может, и подружке, хорошо говорить «не стесняйся». А тут такая красавица!» – подумал Макс, когда новая медсестра пришла за пустой посудой.

Надо отметить, что, во-первых, белый цвет украшает любую девушку, а белый халат – любую стройную женщину. И, кроме того, не так много наяву видел красивых девушек наш обитатель военного городка.

– Может, помочь чем? – попытался он вступить в контакт, когда эта красавица ворочала его бессознательного соседа.

– Себя обслуживай – это уже помощь, – довольно резко отклонила она его предложение.

Подросток замолчал и стал думать над тем, что же случилось с ним прошедшей ночью. Может, все ему только приснилось? А улучшение состояния Анюты – совпадение? «Ничего себе сон», – содрогнулся он, вспомнив о пережитой боли.

А если попробовать еще раз? Провести такой же эксперимент с соседом. Ведь он тоже лежит в беспамятстве или кричит. Ну и что, что «тундра», ведь тоже страдает.

Дело в том, что давным-давно, когда только полк прибыл сюда из Сибири, местные ребята тут же окрестили пришлых «тайгой». Те не остались в долгу и назвали аборигенов «тундрой». Максим не разделял этой предвзятости и старался относиться к «тундре» объективно.

«Но стоит ли терпеть?» – вновь вспомнил он перенесенную боль.

В самом начале тихого часа Макс все же решился и подошел к соседу. На этот раз он легко коснулся руками забинтованной головы в том месте, где сквозь бинты вновь просачивалось красное пятно, попробовал пустить сквозь пальцы ту же волну, но сейчас же, вскрикнув, отдернул кисти. Боль пришла мгновенно, словно от прикосновения к раскаленному металлу.

– Да что это такое? – недоуменно прошептал он. – Значит, не снилось? Но раньше-то такого не случалось.

Он посмотрел на свои руки, пожал плечами и вновь приблизил к голове больного. «Надо терпеть, – уговаривал он себя. – Если получается, надо помочь. Мучается же парень. Вон сколько времени в себя не приходит. Надо помочь».

И – странное дело – боль отступила, вместо нее нахлынула горячая волна силы, которой он щедро делился с безответным бедолагой. Настолько щедро, что вскоре пол поплыл под ногами. «Еще чуть-чуть, еще капельку», – уговаривал он себя, чувствуя, сколь нуждается в этом больной. Затем добрался до своей кровати, свалился и уснул.

– Ну и здоров ты все-таки спать, – вновь разбудил его голос профессора. – Как ни приду – он спит. Может, ты и раньше просто крепко дрых? – тормошил врач подростка. – Ну-ну, молодцом. Динамика замечательная. Хотя и не такая, как у соседа. Бурно выздоравливает. Пока ты спал, он вдруг встал и пошел в туалет. Чудеса современной медицины. Мы думали: гарантированная обездвиженность, хотя бы очнулся, а тут… В общем, теперь у вас палата выздоравливающих.

– Скажите, а та девушка?

– Почему она тебя интересует? – нахмурился врач. Он уже взялся за «бурно выздоравливающего», который, правда, в это время не шевелился. То ли спал, то ли вновь был без сознания. – Ну, ничего, ничего, начало положено, рефлексы проявились.

– Да знакомая она моя…

– Медицина не всесильна. Наверняка будет жить, а вот все остальное…

– Обездвиженность? – повторил Максим только что произнесенный Чапаем термин.

– Запомни, дорогой, врачи диагнозы и вероятности исхода лечения с другими больными не обсуждают. – Профессор тяжело вздохнул. – Всегда хочется большего. Будем бороться! – с каким-то вызовом сказал врач, уже выходя из палаты.

Позже приехал отец, вновь привез свежих овощно-фруктовых кашек, пожурил сына за то, что плохо ест. Подросток оправдывался, мол, сыт и энергию не на что тратить.

– А ты затрачивай побольше на выздоровление, – посоветовал отец. – Привет тебе от невесты.

– Ай, ну папа…

– Шучу. И от Женьки, и от других одноклассников. Собираются проведать.

– Ну, вот еще, – застеснялся юноша. – Тоже мне тяжелобольного нашли. Кстати, ты знаешь о Пушкаревой?

– Да… Ее отец меня и подвез. Несчастные родители. Вначале молились, лишь бы выжила. А теперь…

– Профессор говорит, будут бороться.

– Да, конечно, надо надеяться. Вот тебе твое чтиво, но не усердствуй, доктор сказал – в меру.

Затем они поговорили ни о чем и старший Белый засобирался. Отец Анюты ехал домой, чтобы решить служебные дела и вновь разрываться здесь между женой и дочкой.

Сосед по палате мирно похрапывал. На тумбочке уютно горела лампа. Красивая медсестра не появлялась. Максим, анализируя прожитые сутки, пришел к выводу, что в нем появилась или проявилась способность к целительству. Выросший в эпоху повального увлечения всевозможными паранормальными явлениями, он скорее обрадовался, чем удивился этому обстоятельству. Но вот боль… Он ранее нигде не читал, что целительство столь мучительно для самого врачевателя. Да и те, кого подняло на щит телевидение, не морщась, лечат целые толпы. А тут из-за одного или одной – столько боли и такая трата сил.

Внезапно его осенило. А что, если это временно? Вот завтра проснется, а этого уже нет. И он не успеет. Надо… Прямо сейчас, пока возле нее никого нет. Максим поднялся и вышел в коридор.

– Я быстро, – ответил он на немой вопрос дежурившей красавицы Марины и направился в сторону туалета, а когда та склонилась над книгой, метнулся в реанимацию.

Здесь ничего не изменилось. Разве что шторы теперь были раздвинуты, да из капельницы в вену на тонкой руке неподвижной девушки сочилась какая-то жидкость. Непонятно откуда зная, что делать, Макс, даже не касаясь, поднес руки к голове несчастной и замер, ожидая боли. И она вновь пришла – на этот раз тупая, саднящая.

– Да что же это? – всхлипнул целитель, но тут же, потрясенный, замолчал, уставившись на пальцы рук.

Маленькие искорки пробегали от запястий к кончикам пальцев и накапливались там, заставляя их светиться все более ярким и ярким светом. И словно некий барьер мешал этому свету вырваться, политься дальше.

– Бери, бери, – шептал он, как в прошлый раз, но отчетливо видел: он сам не давал той целительной силы, в которой так нуждалась девушка. Кончики пальцев уже светились настолько ярко, что освещали бледное лицо девушки, когда Максим вдруг понял – он так боится этой боли, что желает быстрее от всего этого отделаться.

– Нет! Пускай! Она должна… Она не будет калекой. Ну же! Не боюсь. Давай!

Боль вновь ослепила его. Но таинственный свет («Какое-то поле», – подсознательно решил юноша) двумя прямыми лучами коснулся висков девушки, затем растекся по ее голове и явно стал просачиваться сквозь бинты.

– Открой глаза, – решительно и в то же время радостно сказал он, – и тут же окунулся в их глубину.

– Бери это. Впитывай. Ты будешь ходить, бегать, прыгать, танцевать. – Пронзительная боль не давала возможности сосредоточиться, и Максим с трудом подбирал слова. – Ты будешь абсолютно здорова, – нашел он, наконец, правильную формулу и вдруг почувствовал сопротивление своим словам и мыслям.

Повторяя слова об абсолютном здоровье, он попробовал, как в прошлый раз, послать не эти ручейки, а волну своей неведомой силы. Что-то мешало, и юноша, мотая головой от мучительной боли, попробовал сосредоточиться на путях светящихся ручейков. Это удалось, и он вдруг ясно представил, как пульсирующие волны растекаются и, словно губкой, впитываются розовыми, похожими на мелкие цветочки, клеточками мозга. Дальше, дальше… А здесь? А здесь зияла пустота, пропасть.

«Прооперированный участок, – понял Макс. – Надо соединять».

Он попытался добавить силы светлым лучикам, и это отозвалось еще более жгучей болью.

– Ничего, – успокоил он девушку, испуганно глядевшую на него. – Ничего. Ты выздоровеешь. Ты скоро выздоровеешь.

Еще немного боли, и он уже не увидел, а почувствовал, что его флюиды все же прорвали этот черный барьер.

– Вот так, вот так, – приговаривал он, отправляя этих таинственных посланцев здоровья все глубже и глубже в раненый исстрадавшийся мозг.

И рана сдалась! Он увидел, как ярко-чистым голубым огнем вспыхнули лучи его пальцев, как окуталась свечением вся голова девушки. А вскоре свечение погасло само собой. Угасла и боль.

«Или силы кончились, или больше не надо», – решил Максим.

Он вновь был так опустошен и измучен болью, что даже не заметил, выходя, как Анюта повернула голову и посмотрела ему вслед. Он в этот момент столкнулся взглядом с медсестрой, стоявшей в дверном проеме. Судя по расширенным до последней степени зрачкам, она что-то видела, но пока не могла понять, что.

– Все потом. И помогите, – попросил целитель, опираясь на стену.

С присущей медсестрам сноровкой Марина подхватила оседающего нарушителя режима под мышки и поволокла по коридору. Уже у палаты они встретились со спешившим в реанимацию Пушкаревым.