Читать книгу: «Дело Дрейфуса», страница 3

Шрифт:

«Эти грубые грязные татары»

Коренные французские евреи относились к трем основным группам. В Бордо, в Байоне, жили беженцы из Испании и Португалии, так называемые «марраны», которые с 1730 года стали открыто исповедовать иудаизм. Вторую группу составляли авиньонские евреи, проживавшие во владении римских пап во Франции, в городе Авиньоне. Третью – наиболее многочисленную группу – представляли евреи Эльзаса, который в результате Тридцатилетней войны был присоединен к Франции. Весь XIX век евреи иммигрировали во Францию. Первоначально из Германии, а со второй половины XIX века – из России, Польши и Румынии. Но эта иммиграция была довольно незначительна.

С 70-х годов среди французских евреев резко набрали силу выходцы из Эльзаса, переехавшие в Париж после отделения Эльзаса и Лотарингии. Эти семьи (к ним принадлежали и Дрейфусы) становятся самыми ярыми французскими патриотами. Перед ними открываются не только салоны Третьей республики, но и аристократические дворцы Сен-Жерменского предместья. Эти семьи свысока относятся к евреям, особенно презрительно – к новым эмигрантам из Восточной Европы. Они очень быстро ассимилируются, забывают еврейский язык, и только соблюдение некоторых догматов иудаизма позволяет им называться евреями. За их презрительное отношение к выходцам из Польши последние считали их ничем не лучше обычных антисемитов. Нужно сказать, что они были напуганы ростом антисемитизма, бешеным успехом Libre parole, на страницах которой они могли читать следующие сентенции: «…перед взором Израиля поднимется Париж, о котором он не имеет понятия. Париж святой Варфоломеевской ночи»29.

Многие представители еврейских кругов Франции вместо отпора антисемитам униженно доказывали последним, что французские евреи – типичные французы и не имеют ничего общего с презренными польскими евреями.

В будущем крупнейший дрейфусар и один из руководителей французских сионистов, а в то время левый анархистский публицист и писатель Бернар Лазар проводил четкую границу между всеми остальными евреями, которых он называл «евреями», и французскими евреями, которых он называл «израэлитами». У Лазара евреи, как это принято в традиционной антисемитской литературе, это люди, которые делают деньги и заняты только этим. Израэлиты, с другой стороны, ассимилированы во французском обществе, ограничены в своих желаниях. Обвинения антисемитизма в основном правильны, когда они относятся к евреям: «Израэлиты должны отвергнуть свою связь с этими менялами из Франкфурта (явный намек на Ротшильда. – Л. П.), с польскими торговцами, с которыми они ничего общего не имеют»30. Лазар призывает израэлитов: «…вышвырнуть этих прокаженных, которые их развращают, вырвать из себя эту гнилость, которая хочет в них войти»31.

В своей второй статье Лазар усиливает свои нападки на еврейскую солидарность. О евреях он пишет следующим образом: «Эти грубые грязные татары, которые приходят, чтобы кормиться, в страну, не принадлежащую им, что у них общего с израэлитами?»32 «Приветствовать этих презренных людей, приглашать их в нашу страну, помогать им, покровительствовать, помещать на нашу почву, чтобы облегчить их завоевания, на чье это благо? На благо космополитических евреев, у которых нет связи ни с какой страной, нет никакой привязанности ни к какому народу, которые подобно бедуинам путешествуют по всей планете с полным безразличием. Израэлиты Франции оказываются запятнаны тем же клеймом, как и эти презренные иностранцы»33.

Будущий сионист в своих нападках идет чуть ли не дальше Дрюмона (неслучайно последний в это время к Лазару хорошо относится, в будущем же во время дела Дрейфуса они будут драться на дуэли). Вышедшую в 1892 году «Историю антисемитизма» Лазара Дрюмон назовет образцом «…объективного рассмотрения фактов». Лазар страстно призывает французских евреев отделить себя от остальных: «Благодаря этим евреям, с которыми нас смешивают, забывают, что мы живем во Франции две тысячи лет. Я публично настаиваю на том, что мы не имеем ничего общего с теми евреями, образами которых нас тыкают. И нам следует покинуть их»34.

Антисемитизм, направленный против французских евреев, – результат недоразумения. Чтобы избежать его, французские евреи должны сделать одну вещь: «окончательно ассимилироваться, навсегда исчезнуть и потеряться в массе народа, таким путем евреи будут полностью приняты, как французские граждане, и только тогда они будут четко отличаться от вторгающегося племени, часть которого они когда-то составляли. Среди высших представителей расы это поглощение уже произошло, для других это только вопрос времени»35.

Интересно, что к такому же выводу приходят многие христиане. Эмиль Золя в статье для газеты Le Figaro писал: «Если евреи еще существуют, то это было виной антисемитов, если бы евреев оставить самих по себе, они исчезли бы, растворились и стали такими же французами, как и все остальные»36.

Без сомнения, большинство евреев Франции не придерживались таких крайних взглядов. Они считали себя евреями, оказывали помощь вновь прибывавшим, а созданная французскими евреями организация Allians Israelite Universell (Альянс) оказывала большую помощь евреям во всем мире и защищала их от гонений и преследований. Но, пусть и не в такой крайней форме, эти настроения зашли очень далеко. Французские евреи считали себя более французами, чем евреями. Они очень много говорят о своем французском патриотизме и очень мало – о праве быть другими. Главный раввин Франции Цадок Кан говорил о французской армии языком ордена иезуитов: «Единая семья, имеющая только одну страсть – обеспечить славу и величие отечества… В армии более чем в каком-либо другом месте бьется сердце Франции»37. Во Франции увеличивается количество евреев, перешедших в христианство, растет число смешанных браков. Без сомнения, многие персонажи Франса и Золя типа баронов Бомонов (евреев, принявших христианство и ненавидящих свой народ, играющих видную роль в движении антидрейфусаров) были списаны с натуры. Французские евреи оказались совершенно не готовы к тому, что им предстояло испытать во время дела Дрейфуса.

Первое столкновение

Первым крупным столкновением между французскими евреями и антисемитами явилось дело А. Майера. Уже в первых номерах Libre parole развернула кампанию травли и клеветы против еврейских офицеров. Газета обвиняла их во всех смертных грехах и писала, что они готовят будущие измены и национальные бедствия. Кампания против офицеров-евреев была затеяна не случайно. Libre parole считала, что для того, чтобы вернее нанести удар врагу, его следует предварительно обезоружить, и вела кампанию по изгнанию из армии еврейских офицеров. Нужно сказать, что в это время военная профессия стала популярна во многих еврейских семьях. Особенно в семьях выходцев из Эльзаса, патриотизм которых требовал немедленного выхода. Количество евреев-офицеров и генералов во французской армии превышает тот процент, который они должны были дать по своей численности. В начале 1895 года их было 240 человек. Аристократы и крупные буржуа-христиане готовы терпеть их в своих салонах, но никак – не в роли офицеров. Во французской армии резко возрастает влияние иезуитов. Им совсем не улыбается наличие офицеров, не ходящих на исповедь, и которых они не в состоянии контролировать. Националистов вообще раздражал сам факт, что в славной французской армии, на традициях которой они буквально помешаны, оказались евреи. Еврейские офицеры решили не оставлять эти нападки без внимания. Летом 1892 года еврей Андре Кремье-Фуа, капитан драгунов, послал вызов Дрюмону. Ему ответили, что французские шпаги готовы принять вызов и что ему придется драться на дуэли со всеми друзьями Дрюмона, пока Франция не увидит «un bon cadavre de juif» (свежий еврейский труп). В последующем затем поединке оба противника были ранены. Нужно сказать, что подавляющее большинство офицеров-христиан поддерживает Дрюмона и его друзей. И даже отказывается быть секундантами у своих еврейских коллег. Среди немногих исключений по иронии судьбы был Эстерхази – секундант Кремье-Фруа, в будущем сыгравший такую страшную роль во время дела Дрейфуса. Страсти накалились, и проходят еще две дуэли. Во время одной из них лидером антисемитской лиги маркизом Моррасом был смертельно ранен молодой офицер Ж. Майер.

Это было до разгара панамского скандала, и в едином порыве общественное мнение Франции выступило в защиту евреев. Все парижские газеты (естественно, за исключением Libre parole) единодушно осудили кампанию травли офицеров. Военный министр Ш. де Фрейсине, говоря о смерти Майера и о вызовах на дуэль офицеров, заявил, что «…армия знает французов, а не католиков, протестантов, евреев. Ей чужды кастовые предрассудки и страсти прошлых веков. Если призывы к взаимной ненависти – дело отнюдь не похвальное, то натравливание одних офицеров на других, сеяние вражды между одной частью армии и другой должны быть названы национальным преступлением против самого отечества»38. Майеру были устроены трогательные похороны, в которых принимало участие около 100 тысяч человек: воинские части, представляющие все рода войск, министры, руководители еврейской общины. Французских евреев такая реакция французского общественного мнения на смерть Майера совершенно ослепила. На страницах ведущей еврейской газеты известный публицист Праг писал: «Нет. Антисемитизм – этот немецкий импорт – не укоренится в нашей стране. Нет, Франция не откажется от трудов эмансипации и от завоеваний французской революции. Нет, народ, который справедливо был назван солдатом права и справедливости, не откажется от своего слова и своей миссии»39. Редакция подтвердила вывод, что антисемитизму нанесен удар, от которого он уже никогда не оправится.

До дела Дрейфуса оставалось два года. После смерти Майера глава Центральной еврейской консистории А. Ротшильд собрал консисторию и предложил присутствующим решить, какие предпринять меры в ответ на серьезные нападки антисемитов, но в процессе обсуждения было решено, что руки у них связаны и сделать они ничего не могут. Собрание выразило уверенность, что после смерти Майера антисемитские нападки утихнут сами собой, и решило ничего не предпринимать, кроме того, что послало семье Майера соболезнование.

Эта реакция консистории определила все ее дальнейшее поведение во время дела Дрейфуса. Полная бездеятельность. Французские евреи строят все свои расчеты на благоприятном отношении к ним французского общественного мнения. Они полностью беззащитны перед грозящим им новым взрывом антисемитизма.

Панамский канал поднял антисемитскую истерию на новый уровень. Libre parole осыпает грубыми нападками буквально все, что касается евреев, не щадя никого. Вслед за мужчинами площадная брань обрушивается и на еврейских женщин. В ответ на это депутат французского парламента и известный журналист К. Дрейфус напечатал в своей газете заметку с целью вызвать дуэль с Дрюмоном: «Человек, который пишет такие мерзости о честных женщинах, негодяй, несмотря на то что он сын умалишенного, сам ненормальный и вообще безответственен»40. Заметка не отличалась особой логикой, но цель ее была достигнута. Дрюмон вызвал Дрейфуса на дуэль, во время которой Дрейфус получил три раны, так как Дрюмон грубо нарушил правила дуэли. Больше неприятностей доставило Дрюмону столкновение с другим однофамильцем Альфреда Дрейфуса, Абрамом Дрейфусом, французским драматургом. Он нанес Дрюмону сильный удар, написав статью, в которой полушутя-полусерьезно доказывал, что Дрюмон по своему происхождению – еврей. Эта статья была немедленно перепечатана в столь падкой на сенсации французской прессе. Но под прикрытием газетной войны и дуэлей антисемиты и военщина готовили евреям тяжелые испытания.

Суд и осуждение Дрейфуса

Полицейская оперетта

Историю обвинения и ареста Дрейфуса я сначала представлю так, как она излагается большинством специалистов, а затем представлю свою собственную версию.

Французская разведка завербовала некую мадам Бастиан, служившую горничной у супруги германского посла в Париже. Роясь в мусорных ящиках во всех комнатах немецкого посольства, она выуживала клочки бумаги и доставляла их в так называемую «секцию статистики Генерального штаба», то есть – во французскую контрразведку.

В конце сентября «секция статистики» получила (вернее – уверяла, что получила) обрывки, при восстановлении которых выяснилось, что это секретный документ, названный впоследствии бордеро – сопроводительное письмо с описью разведывательных данных, пересланных автором этого неподписанного и недатированного документа полковнику М. фон Шварцкоппену, немецкому военному атташе в Париже. Вот содержание этого бордеро.

«Не имея известия, желаете ли вы меня видеть, посылаю вам, тем не менее, некоторые сведения: 1) заметку о гидравлической силе 120 л. с. и о способе с ней обращения; 2) записку о войсках и о некоторых изменениях, произведенных по данному плану; 3) записку о переменах форсирования артиллерии; 4) записку о Мадагаскаре; 5) руководство стрельбы для полевой артиллерии (26 марта 1894 г.). Последний из указанных документов трудно достать. Военный министр разослал определенное число материалов каждой части, эти части отвечают за присланное лично. Офицер, хранящий экземпляр, должен возвратить сейчас же после маневров. Если вы желаете извлечь из него то, что нужно, то я сделаю. Если вы захотите, чтобы была снята полная копия и вам прислана. Отправляюсь на маневры»41.

Отделение контрразведки (секция статистики), который возглавлял бывший полицейский капитан Ю. Анри, считает, что этими данными мог обладать только штабной офицер. 6 октября подполковник Д'Ормешвилль убедил начальство, что письмо мог написать только офицер-стажер. И хотя в Генштабе семь офицеров-стажеров, едва взглянув на их почерки и почерк бордеро, решили, что это почерк Дрейфуса. Альфред Дрейфус – единственный еврей-офицер в Генеральном штабе. Дальнейшее следствие было поручено штабному офицеру Пати де Кламу, аферисту, графологу-любителю, ведшему следствие в духе дешевых детективных романов. Едва взглянув на почерк Дрейфуса и на бордеро, он заявил: «Несмотря на некоторые различия, почерки Дрейфуса и бордеро настолько похожи, что необходима настоящая экспертиза»42. Вызван лучший эксперт по почеркам во Франции, сотрудник Французского банка А. Гобер. Его просят сличить текст бордеро с бумагами, написанными Дрейфусом. С Гобером беседовали заместитель начальника Генерального штаба генерал Ш. Гонз, начальник секции статистики, отличавшийся маниакальным антисемитизмом и патологической неуравновешенностью, подполковник Ж. Сандерр и капитан Анри. Позднее, на процессе в Рене, Гобер сообщит, что у него сложилось впечатление, что принимавшие его были заранее убеждены в виновности Дрейфуса. 13 октября Гобер дал отрицательный ответ. Автор письма – не Дрейфус. Но генералы действуют стремительными темпами, и уже вечером 12 октября начальник Генерального штаба генерал Р. Буадеффр вызвал майора Пати де Клама и сообщил ему, что военный министр генерал О. Мерсье принял решение об аресте Дрейфуса и ему, Пати де Кламу, поручается вести следствие. Вместо того чтобы искать нового виновного, генералы предпочли искать нового эксперта. Им оказался эксперт парижской полиции А. Бертильон, ненавидевший евреев и помешанный на своих якобы «научных методах» графологической экспертизы. Через несколько часов он дал нужное генералам заключение, в дальнейшем оно будет оглашено на первом процессе Дрейфуса: «Бордеро есть документ калькированный, не будучи таковым и в то же время остающийся таковым. Дрейфус по средствам дециметра подводил под мерку свой собственный почерк, почерк своей жены и своего брата, чтобы комбинировать их в нечто, напоминающее ученое лекало, которое с первого взгляда привело все подозрения на него»43.


Этот бред составлял обвинение. Ранним утром 15 октября 1894 года Дрейфус был вызван в канцелярию Генштаба, где находилось несколько офицеров. Майор Пати де Клам просил написать его заранее составленный диктант, полный текст бордеро, сославшись, что у него порезан палец и что он сам писать не может. В составленном для правительства докладе Д'Ормешвилля так говорится о дальнейшем: «…лишь только капитан Дрейфус заметил, о чем идет речь в письме, его почерк, до того времени правильный и нормальный, сделался неправильным, и его смущение было замечено присутствующими. Спрошенный о причинах смущения, он объяснил, что у него озябли пальцы. Между тем температура в министерстве, куда он прибыл полчаса тому назад, была теплой, и первые четыре написанные строчки не показали влияния этого холода»44. Адвокат Золя Ф. Лабори, приводя эту выдержку из доклада, совершенно справедливо говорил о неожиданных и детских приемах судебного следствия45. Непонятно, зачем вообще нужна была эта экспертиза, так как заранее предусмотрели два варианта поведения офицеров, производивших этот эксперимент. Если Дрейфус проявит волнение – это будет свидетельством его виновности, а если Дрейфус не обнаружит никаких признаков волнения, это будет просто считаться доказательством, что его предупредили об опасности. Дрейфус волнения не проявил, и, как подчеркивают историки, видевшие этот документ, в нем нет никаких свидетельств о том, что рука Дрейфуса дрожала46. Но выбрали первый вариант, и Дрейфусу объявили, что он немецкий шпион, его страстные уверения в невиновности никто не хотел слушать. Офицеры уже тогда понимали, что никаких серьезных улик против него нет, и предпочитали, чтобы Дрейфус, ошеломленный всем случившимся, покончил жизнь самоубийством и тем косвенно признал свою вину. Дрейфуса ненадолго оставили одного в комнате, указав на заряженный револьвер. Но Дрейфус отказался покончить жизнь самоубийством и сыграть на руку своим врагам. Вслед за тем он был арестован, арестован с нарушением элементарной законности, без ведома парижского военного губернатора и префекта города Парижа. Помимо военных, о его аресте знали премьер-министр Ш. Дюпюи и министр юстиции Герен. Дрейфуса поместили в тюрьму Шерш-Миди. Коменданту тюрьмы майору Ф. Форцинетти отдали распоряжения еще до прибытия туда Дрейфуса. Ему приказали поместить узника в самую секретную камеру и следить за тем, чтобы у него не было ни ножа, ни бумаги, ни чернил, ни карандаша. Было предписано принять все меры предосторожности, особенно предостерегая против «…вероятного поползновения высшего еврейства»47. Увидев Дрейфуса, майор поражен его видом: «Он был в состоянии крайнего возбуждения, передо мной был настоящий сумасшедший, с глазами, налитыми кровью. Он все опрокинул в своей комнате. Мне не без труда удалось его успокоить. У меня сложилось впечатление, что этот человек невиновен»48. Дрейфус долго не мог прийти в себя. Майор Форцинетти продолжает: «В течение этого периода крайнее возбуждение капитана Дрейфуса не прекращается. В коридоре было слышно, как он стонал, кричал, громко заявлял о своей невиновности. Он бился о мебель, о стены и, казалось, не чувствовал ушибов. Он не имел ни минуты покоя и когда, разбитый страданиями и усталостью, не раздеваясь, валился на кровать, то его сон прерывался страшными кошмарами. Он так вздрагивал, что ему случалось падать с кровати. В течение девяти дней настоящей агонии он принимал только бульон и подслащенное вино, не дотрагиваясь до твердой пищи»49.

Майор Форцинетти немедленно сообщил военному министру, начальнику Генштаба и военному губернатору: «…напали на ложный след, этот офицер невиновен»50. Интересно, что все высшие чиновники судебного ведомства, видевшие Дрейфуса в тюрьме или на процессе, были убеждены в его невиновности.

Поздними вечерами к находившемуся в таком диком состоянии человеку приходил его следователь Пати де Клам. Не предъявляя никаких обвинений, он диктовал ему какие-то отрывки, показывал какие-то клочки бумаги и спрашивал у Дрейфуса: не узнает ли Дрейфус свой почерк. Он бросал загадочные намеки и театрально уходил. Майор Форцинетти рассказывал, как во время своего первого визита в тюрьму Пати де Клам спросил его: «Можно ли внести в его (Дрейфуса) келью довольно сильный фонарь, которым он хотел неожиданно осветить лицо заключенного. Я ответил, что это невозможно»51.

И все-таки мы в XIX веке и во Франции. У нас это может вызвать улыбку. Начальник тюрьмы, который полон сочувствия к заключенному и не боится заявлять о его невиновности на всех уровнях. «Бедный следователь», который не может прибегнуть даже к такой невинной пытке.

Начиная с 27 октября Пати де Клам приходит ежедневно, он хочет добиться признания, но Дрейфусу не в чем признаваться. На следователя оказывается давление, и он пускается на всяческие уловки. В частности, пытается сыграть на желании Дрейфуса увидеться с военным министром генералом Мерсье.

«Пати де Клам: Я вам показываю доклад экспертов, которые заявляют, что инкриминируемый документ написан вашей рукой. Что вы можете возразить?

29.Еврейская энциклопедия // Антисемитизм. T. 2. С. 670.
30.Muchael R. Marrus. The politics of Assimilation. Oxford. 1980. P. 110.
31.Ibid. P. 170.
32.Ibid.
33.Ibid.
34.Ibid.
35.Ibid. P. 171.
36.Ibid.
37.Ibid. P. 201.
38.Еврейская энциклопедия // Антисемитизм. Т. 2. С. 676.
39.Muchael R. Marrus. Opt. cit. P. 199.
40.Еврейская энциклопедия // Дрейфус Камилл. T. 2. С. 341.
42.Там же.
43.Морнар. Речь по делу Дрейфуса // Судебные ораторы Франции XIX века. Речи в политических и уголовных процессах / Сост. Е. М. Ворожейкин. М.: Институт международных отношений, 1959. С. 268.
44.Лабори. Речь по делу Золя // Судебные ораторы Франции XIX века. Речи в политических и уголовных процессах / Сост. Е. М. Ворожейкин. М.: Институт международных отношений, 1959. С. 57.
45.Там же.
46.Guillemin. L'enigme Esterhazy. Paris. 1962. P. 15.
47.Лабори. Указ. соч. С. 148–149.
48.Там же. С. 49.
49.Там же. С. 50.
50.Там же.
51.Там же.

Бесплатный фрагмент закончился.

Бесплатно
400 ₽
Возрастное ограничение:
16+
Дата выхода на Литрес:
30 апреля 2021
Дата написания:
2020
Объем:
185 стр. 10 иллюстраций
ISBN:
978-5-4469-1759-4
Правообладатель:
Нестор-История
Формат скачивания:

С этой книгой читают