У Вас в руках книга, отмеченная талантом и мастерством. Книга редкая – сборник верлибров. Верлибр (франц. vers libre) – особая система стихосложения, свободный стих. Он свободен от рифмы и размера. И в то же время это поэзия. Верлибр требует от автора высокого поэтического мастерства. «Он фиксирует акт саморефлексии, потока сознания. Это способ познания автором мира и самого себя» (Д. Самойлов).

Каждый истинный поэт создает свой неповторимый художественный мир. Это сложный духовный процесс, обусловленный мироощущением творящего. Мир, творимый Леонидом Франчевским, – это мир высокого духовного бытия, противопоставленного «асфальтовой повседневности», «затхлости обреченного»:

«О, пустите меня в бесконечность! […]
Я дома – только там.
В безмерности небес и буйстве света…»
Там – «высшее блаженство духа».

(«Бесконечность»)

Небо, небеса, бесконечность – знаки метафоры духовного взлета. Автор зовет «повернуться к высоте лицом» – от обыденного к вечному. «А для чего еще жить?» – вопрошает он в стихотворении «Жажда IX»:

Жить, «чтобы видеть небо и… разгадывать эфемерные тайны облаков». Жить, чтобы «слушать песни, …напитанные бесконечностью и выдержанные в душе». Жить, чтобы «находить в глазах близкого человека глубину понимания, согласия и тепла». Жить – «уметь отыскивать мгновения, …вобравшие в себя всю жажду собственного дыхания и отчаяние надежды. – А для чего еще жить?» («Жажда IX»)

Природа, музыка, миги понимания и тепла – отличительные вехи художественного мира Л. Франчевского. Он умеет одухотворять, оживлять природу. Прорыв к высшему, небесному происходит через органическое единство с миром природы. Май – оживает природа: «Я тоже оживаю». «Пьянящее желанье жить… обжигает кровь и кожу» в период цветения; приходит лето – «Я яростно до осени дышу» («Май»).

Природа оживляет «потоки спавших музыки и слов, искрящиеся жаждой воплощенья». Природа стимулирует творческий процесс.

Художественный мир автора пронизан музыкой. Музыка как звучание идеального мира, бесконечности:

«… живу только музыкой:
Музыкой в форме слова,
Музыкой в виде строфы,
Танца,
Уходящего времени;
Музыкой тишины,
Прилива,
Французской речи;
Музыкой,
…Без которой я – ничто».

(«Бегство XI»)

Той же теме посвящены другие стихотворения («Нараспашку», «Нить Ариадны III», «Две скрипки»). Некоторые стихи и циклы названы музыкальными терминами: Largo, Andante, Concerto. Моцарт, Вивальди, Бах – это разговор с высоким небом, духовный взлет: «Набрать бы музыки полную душу», – мечтает автор («ИзБЫточность»). Она дает силы противостоять серости жизни, творит «мозаику души», рубцует раны: «Так бережно… на все открывшиеся раны наложишь ласковые швы» («Нараспашку»). Музыка помогает расти духовно, вникнуть в бесконечность, осознать свое высокое предназначение и соответствовать ему – «выводить свою единственную мелодию» («Вот такая весна») и быть «человеком с глазами, в которых – душа».

В художественном мире Л. Франчевского слышен голос Жака Бреля с его песнями, исполненными глубинного смысла («Если верно»), взлетают пронзительные звуки танго «Jealousy», тревожат душу средиземноморские и латиноамериканские мелодии. Эти звуки «в одном порыве сопрягают души». И автор вливает в них «Свой голос-крик, Свой голос-луч, Свой голос-птицу» («Петь I»). Автор призывает «Пока душа открыта небесам, Ловить в себе мелодию Живого» («Петь I»). Пение – нить, соединяющая человека, «душа которого открыта небу», с музыкой небес, бесконечного, как выражение жизни духа. И, наконец, музыка в танце, в танце сокровенном, молитвенном («Молитва в танце»). Танец как путь «я» к «Ты», ориентиры которого Ты, Твой путь, Твое дыхание, Твой луч, Твоя стихия. «Ты» – высшее проявление духовного бытия. Этот танец – «пламя быть в себе и вне себя». Он рождается «в минуты сокровенья и первобытной радости любви».

В художественном мире Л. Франчевского человек, «душа которого открыта небу», который силится постичь гармонию его, обречен на одиночество, страдание. Он в мучительных поисках родственной души, способной к пониманию: «Человек! Я к тебе пробиваюсь…» сквозь мир, «Где бродят неприкаянные души, Где даже фонари сиротствуют, как люди» («Две скрипки»). А так

«…хотелось бы, однако,
Чтоб рядом кто-то был, столь близкий,
Кого я мог бы по щеке погладить, взять за руку и посмотреть в глаза —
И в них найти желанные ответы на все тревоги бытия».

(«Поиски близости»)

В этих стихах тоска по духовному общению, «апелляция к пониманию и сочувствию».

Но одиночество может быть жизненной позицией в противостоянии толпе, когда жажда единения с другими людьми неосуществима из-за непохожести души:

«О, обними меня
Как можно крепче,
Одиночество мое!»

(«Толпа»)

Выход из внутреннего одиночества мыслится через любовь и дружеское участие. Любовь как вхождение вечности в жизнь неизбежно связана со страданием. В человеке в этом художественном мире – готовность к страданию, способность страдать искренне и глубоко, воспринимать страдание как критерий истинности бытия. И предвидя все сложности любви – «бурный шквал» чувства, неизбежность его угасания, опустошенность в результате – он заявляет:

«Всё это вижу.
Всё это принимаю.
И потому —
хочу любви.
Боюсь любви».

(«Предвидение II»)

В верлибрах содержатся раздумья о губительном влиянии бескрылой повседневности на душу человека. Люди, подверженные этому влиянию,

«…не умеют страдать,
Мучиться по пустякам,
И уже не способны к счастью…
У них в комнатах сыро от лени,
Душно от отсутствия мысли,
И клонит в сон от пустоты в глазах»

(«Без музыки»)

Все их пути ведут не к свету, не наверх, а в темноту, «Навстречу ветхости, уродству, тлению души» («Тем вечером»). «Руки робота мелких людишек формуют» («Этюд-1985»).

Выстоять, не сползти в «пучину суеты», сохранить себя, свое предназначение —

«Занять свое одинокое место,
Собою стать
                      и до конца остаться
Тревожным голосом,
                                     высоким, но понятным,
Совестью, зовущей
                                  от обыденного к вечному,
                                  от забытого к живому…»

(«Проснуться поэтом»)

Для движения духа «от обыденного к вечному» необходимо уметь слышать «голос, идущий из открытых далей, Улавливать его напор» и творить ответ в музыке или слове, добавив «светлый звук в гармонию Вселенной» («Хотя бы изредка», «Под звездами»).

Читатель! Добро пожаловать в художественный мир Леонида Франчевского.

М. Д. Якубовская, к.ф.н, профессор МАРХИ

Ветер

Рано или поздно… Несбывшееся зовет нас…

(А. Грин)

I

Завтра
Ветер переменится.
Я проснусь на рассвете,
Я услышу зов ветра,
Я шагну в его шквал, —
Он сметет все былое
(Горечь, боль и надежду)…
Не жалея уйду,
Дерзкий; заново ставший,
Брошусь в дождь и туман…

II

Ветер
Приведет меня к морю.
Я увижу город —
И узнаю сразу
Давнее пророчество:
Давний детский сон.
Я увижу в порту
Корабли:
Сильные и мощные,
Стройные и изящные,
(Которым легко плыть по морю),
Но я,
Подойду только
К самому неприметному —
И взойду на него.
III

Тихая церковь.
Усталый священник – с книгой.
Захожу.
– Что нужно?
– Мне сегодня – в море.
– Море – бездна без цели.
– Я привык – без цели,
Так, что самый мираж ее
Меня гонит в бездну.
– В море нужно – силу.
– Мне не нужно силы,
Чтоб остаться с морем:
Мне давно вместо силы —
Отчаянье.
– Ну, а если – смерть…
– Жизнь со смертью – сестры:
Возлюбив одну,
От другой – не скрыться.
– От себя бежишь?
– О! … Себя – обретаю!
– Примешь ли крест?
– Не приму креста:
Осенен им вечно.

IV

Море все искупит:
Вечный путь к горизонту,
Непокорный отблеск
Всех метаний неба, —
Буду служить ему
Болью своею.
Канатами – руки в кровь сотру,
Надорвусь – парусами,
Палубу – горбом надраю:
Лишь бы,
Задыхаясь штормом,
Посекундно хватать глазами,
Там, за гущей серого неба —
Далекую светлую полоску…
Все пройду за это.
Выдержу, выложусь, выжму,
Вытяну, выгребу, выберусь, —
Выживу!
И с криком «Земля»! —
Вновь собою стану.

V

Все это будет лишь начало,
Начало Дел.
А дальше – будет и любовь,
И сила, и полет, и нежность…
Все будет, – да!
Все будет – трудно.
Я обучусь всему, как морю.
Все будет трудно:
Будет – пóлно!
И шаг за шагом
Неначатое – приоткроется,
Несделанное – завершится,
Неприкаянное – уверится…
Все это будет лишь начало,
Начало Дел.
Свидание живых надежд.

VI

Все будет так, я верю.
И разогнется спина,
И расправятся плечи,
И просветлеет взгляд:
Очистится душа.
Все будет так, я знаю, —
Потому что
Все слезы уже выплаканы,
Все молитвы сказаны,
Все родники отравлены,
И время уходит в небытие
Раньше нас.
Сегодня – не существует:
Есть только Вчера…
Но – Завтра!
Завтра —
Ветер переменится.

Дожить бы до завтра…

Июнь – июль 1985

Этюд – 1985

Вот какое досталось Время!
Его сердце почти замуровано в камне,
Его легкие хрипят железной пылью,
Высох мозг под бременем цитат, —
И пустые… пустые! – глаза…
Ненасытные алчные губы,
Обагренные кровью вчерашних и нынешних жертв;
Руки робота мелких людишек формуют
По подобию точному.

Страшно средь них,
Суетящихся, но никуда не идущих,
Столько знающих, но не творящих – себя:
Потому что есть только одно,
Чего Время – такое – боится,
Что его превращает – в стекло, —
(А, казалось, что проще!) —
Лицо.
Лицо Человека с печатью надежды и боли.
Лицо Человека с глазами, в которых – душа.

16—17 ноября 1985

Стержень

Seul compte pour l’homme le sens des choses…

A. de Saint-Exupéry

/Человеку важен только смысл вещей…

А. де Сент-Экзюпери

Вы, одержимые горячим увлеченьем
И преданные лишь ему,
За ним не замечая истязаний;
Вы, верящие в силу воли —
И силой покоряющие жизнь,
Которая, однако, мстит за это;
Вы, спрятавшиеся в любовь
И видящие в ней единственное счастье;
Вы, божеству холодному молящиеся;
Вы, славящие царствие машин;
Вы, посвятившие себя взращению потомства:
Вы, не сказавшие ни разу в жизни «Нет!» —
Мне жаль вас:
Вы бежите главного.

Вы, сползшие в пучину суеты
И душу растерявшие в заботах,
Погрязшие в реальности слепой;
Вы, разменявшие себя таланты,
Потворствующие толпе;
Вы, столь влюбленные в «искусство» —
И видящие в нем одну лишь мишуру;
Вы, льнущие за помощью к земле:
Вы, отказавшиеся от себя самих, —
Мне жаль вас:
Вы бежите сущего.

Я не судья вам, я такой же человек.
Я знаю: проще жить меж призраков надежды,
Я знаю, – я и сам так жил.
Есть масса способов бежать священной боли,
Есть миллионы самых веских оправданий,
Есть множество испытанных путей.
И все-таки…
Пусть вас не удивит,
Когда я вам на слово не поверю
Или на дело не взгляну.

Вот потому перевелись мужчины:
Ответственность никто не хочет брать
За то, что родились на этот свет,
За высшее свое предназначенье.

19—22 марта 1986

Май

Весною ко мне возвращаются
Мои старые призраки:
Видения того, чем я не стал,
И, верно, никогда уже не стану.
Внимая пробудившемуся небу,
Недавно лишь начавшему дышать,
Я тоже воскресаю – к боли.
С первым весенним дождем,
С первыми раскрывшимися листьями,
С первой пролетевшей бабочкой —
Морозный сумрак, сковывавший душу,
Сжимается и тает, оживляя
Потоки спавших – музыки и слов,
Искрящиеся жаждой воплощенья.
Но кровоточащие —
Обреченностью на немоту.

И даже позже,
Когда деревья расцветают,
Пьянящее желанье жить
Мне обжигает кровь и кожу
И раздувает мне мехи в висках…
Как краток миг цветенья…
Всего лишь дни – и я уже смотрю
На белые, живые лепестки,
Разбросанные по асфальту,
И мучаюсь: как пронести в себе
До мая нового —
Их жгучий, терпкий запах,
Дарящий свежесть выжженной душе.
С их смертью возникает Призрак Часа,
И я вступаю в схватку с ним, —
И каждый раз его перебороть
Мне стоит муки и ожесточенья.
Я в этой схватке пробуждаюсь до конца:
Отныне
Так обнаженно, близко бьется сердце,
Что каждая царапина мне – рана,
Что каждый вздох граничит с исступленьем…
Лишь тогда
Я понимаю – медленно и робко,
Что лето выросло во мне.

С началом лета:
С началом яви – после сна,
С началом жажды – после боя
Приходит вожделенье – Быть, —
Обманутое праздником природы,
Но все равно —
Неодолимое в священной простоте,
Как крик
Всего живого, человеческого,
Естественного: должного затем, —
Отказывающегося верить
В клеймо изгойское.
В неправду слов,
В поддельность чувств людских.
Тогда – на краткий миг – я оживаю
И яростно – до осени – дышу…

Но в эти дни,
В еще-начало лета,
Когда закатно увядает
Вернувший мне дыханье май,
Я думаю с тоской,
Что вот, опять не уловил чего-то
В его свободном, девственном расцвете,
Что лето слишком страстно торопил —
И тайну потерял его прихода.
Так, видно, до конца не обрету
Весной – покоя,
Мая – в тишине.

Зимой я живу – желанием лета,
А летом – надеждой на Жизнь.

Май 1986

Бесконечность

Пустите меня,
О, пустите меня – в бесконечность!
Воздухом вселенским надышаться,
Бескрайности дайте – отдаться,
Костями – нет: крылами – ощутить
Упругую насыщенность полета
В пространстве все-возможности…
Не выдуманной: яркой и живой,
Где выбор лишь за мной и путь искрится.
Я дома – только там.
В безмерности небес и в буйстве света
Гуляю по молочным облакам —
И упиваюсь мудростью свободы.
И мне так больно ясен горизонт.
И мне открыта вечность.
И мне покорна красота.
И мне смешны земные частоколы,
И жалки те, кто их не смеет преступить
Во имя высшего блаженства духа.

Сентябрь 1986

Безвременье

Я родился слишком поздно, чтобы жить
(Или слишком рано).

Я выжил слишком поздно, чтобы быть
(Или слишком рано).

Я стал слишком поздно, чтобы любить
(Или слишком рано).

Я полюбил слишком поздно, чтобы знать
(Или слишком рано).

Я узнал слишком поздно, чтобы понять
(Или слишком рано).

Я постарел слишком поздно, чтобы умереть
(Или слишком рано).

И я больше не знаю, чего ищу—
Между прошлым, которое кануло,
И будущим, которого нет.

Ноябрь 1986

Город

Утренний город:
Пепельно-серый,
Каменно-грязный,
Еще с тенями под глазами
И ржавчиной голодных труб,
Что распахнули свои жерла
И в небо целятся…
Застывший город:
Глухонемой.

Город дневной:
Потный и склочный,
С бородой всклокоченной,
Глаз желчью налит,
Жаждою плещущий,
На все голоса щебечущий,
Рвущий, скрежещущий, —
И все-таки:
Глухонемой.

Город вечерний,
Город ночной:
В темноту зарытый,
В холоде метущийся,
Бездомно-неприкаянный,
Ослепший от одиночества, —
Брошенный,
Сдавшийся:
Глухонемой.

Чем озвучить этот город?
Как наполнить этот мир —
Всеобъятною мелодией,
Души солнце-просветляющей,
Зажигающей глаза,
Задающей вечный смысл
Воле,
Голосу,
Словам?
Чтобы с неба звуки капали
Каждому – прямо нá сердце,
Чтобы двигалось с достоинством
И дышалось – без усилия.
И захватывало дух
От счастливой жадной мысли,
Что и завтра предстоит —
Снова жить!
Жить заново…

Чем озвучить этот город?

Ноябрь 1986

ИзБЫточность

Набрать бы солнца – полные глаза,
Набрать бы воздуха – полную грудь,
Набрать бы мгновения – полное сердце,
Набрать бы музыки – полную душу,
Набрать бы вечности – полную память, —
И столько бы еще всего,
Что ни в одно счастье не уместится…

Вот так вся жизнь пройдет —
В сослагательном наклонении.

Набрать бы солнца – полные глаза…

Июль 1987

Призраки IV

Дитя рождается нагим,
Оно еще – душа без тела,
Не знающая искуса тщеты.
Но сразу,
Желая уберечь его от боли,
Ребенка начинают пеленать
В тяжелые и плотные покровы,
Считая немощь главным преступленьем.
Так,
С самых первых дней своих
Ново-рождённый Человек
Чужой заботой прочно привыкает
Скрывать себя – от самого себя.

Потом – живет, наращивая тело
(За ним стараясь душу позабыть).
Себя готовит к жизни среди тел,
Которым кожа крепче всех покровов,
А жесткий разум как броня от боли…
И вот он, наконец, вступает в Жизнь.
Она, плутовка,
Смеется, забавляется, играет,
Ему бросая новые пеленки,
Закутывая с ног до головы.
Он – с жадностью какой! – рядится в них,
Хватая всё —
всё, что достанут руки.
В конце концов, затянутый до хрипа,
Что делать! – начинает верить сам,
Что смысл – один,
Что он – в покровах этих,
И что они и есть его душа.

Раскаянье бывает поздним,
Когда вообще приходит, – чаще нет.
И униформа заменяет кожу
И честь, и постоянство, и любовь,
И даже вечность:
Редко расправляет Смерть
Черты лица, собравшиеся в маску —
В предвзятую гримасу слепоты…

О, как вас много, люди-невидимки!
Вы – властелины мира.
И никто уже не смеет
К вам подойти поближе
И увидеть,
Что все костюмы ваши и мундиры
Давно пусты:
В них – Человека нет.

Июнь – август 1987

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

Ветер. Сборник верлибров

К Читателю