Сто дверей

ПОД ЗНАКОМ РЫБЫ

Сегодня целый день прошёл под знаком рыбы. В поисках рыбы мы добрались до порта в Бремерхафене.

Проехали мимо гигантских сухогрузов, переправляющих автомашины немецкого производства по всему миру. Они, действительно, были похожи на больших рыб с разинутой пастью, в безразмерных внутренностях которых один за другим исчезали крошечные цветные автомобильчики. Но для нас оказались слишком уж большими.

Посетили коптильню с чугунными печами и штабелями буковых и дубовых дров, где нашли то, что искали, – свежекопчённую рыбу шести сортов: сочного палтуса, скумбрию в перце, лосося, форель, угря и что-то ещё длинное и жёлтое в тонкой тёмной шкурке под названием Schillerlocken, Кудри Шиллера.

Упаковали нам всё это в коробку, завёрнутую в газету. Когда я вышла на улицу, еле вырвавшись из головокружительных запахов и ароматов коптильни, то увидела, что это страницы с объявлениями о смерти с соболезнованиями друзей и родственников: «Ты навсегда останешься в нашем сердце», «Мы никогда не забудем тебя». И мне вспомнилось, что с такими словами раньше провожали всех выезжающих на ПМЖ за границу, в другую страну, как на смерть, без необходимости поддерживать дальше отношения.

Если бы я верила во взаимосвязи и неслучайность всего происходящего (а я в них верю), то я бы на этом месте остановилась и задумалась. Но кажется, мой мир не создан для того, чтобы потерпеть поражение от печатного слова. Поэтому я не остановилась и не задумалась, и мы просто пошли дальше. Зашли ещё в пару магазинов, где от запахов, оттенков и вариантов рыбы у меня окончательно отказали тормоза.

Кстати, в Бремерхафене ровно сорок лет назад началась новая жизнь моего мужа Яцека в Германии. В 1981 году он вместе с двумя друзьями уехал из Польши навсегда. Времена наступили смутные. «Солидарность» была сломлена и коммунизм снова начал скалить зубы. Поговаривали, что ещё недолго и границы между Востоком и Западом закроют навсегда.

В один из угрюмых осенних вечеров он принял решение. Купил билет на поезд до Берлина, собрал рюкзак и попрощался с семьёй. В восточном Берлине прошёл через Tränenpalast, Дворец Слёз на вокзале Фридрихштрассе и через пару часов оказался в Гамбурге в Западном Берлине. В Гамбурге пересел на электричку в Бремерхафен, где и прожил свои первые два года в Германии. Всё это я узнала за стойкой киоска, в котором продавали булки с рыбой, – кулинарную особенность региона. Он с детства не любил рыбу.

– Вы знаете, я тоже когда-то булки с рыбой продавал, – вступил он в разговор с продавщицей.

– Да что ты говоришь, значит, мы коллеги, – неохотно поддержала разговор она, едва скрывая нотки раздражения, как при разговоре с разболтавшимся алкашом.

– В каком-то смысле коллеги, да. А потом после булок работал в порту на сортировке рыбы и внутри корабля на полировке.

– А сейчас где работаешь, всё там же? – Продавщица совершенно перестала скрывать своё презрение.

– Да нет, сорок лет назад это было. Сейчас я директор музея.

Такая вот эмигрантская история – от продавца булок и сортировщика рыбы до директора музея. В 1981 году, когда эта невероятная карьера началась, мне как раз исполнилось шесть лет. Это ещё более невероятная история, если всё сложить и подумать. Мой будущий муж, от которого я рожу двоих детей, попрощался с родителями навсегда. Никто не думал, что стены между Востоком и Западом когда-то не будет. Он уезжал с мыслью, что не увидит родителей и дом, в котором родился, больше никогда. Его профессиональная карьера началась именно здесь, в портовом городе на берегу Северного моря. И именно здесь он полюбил рыбу.

Не зря же говорят, что человек как вид вышел из моря и развился из морских млекопитающих. Так и в случае с моим мужем: вид человека западного после человека восточного образовался из него в плотной атмосфере испарений моря и в тесном контакте с рыбами.

Явно очень плодотворная среда.

КТО ЗНАЕТ?

Может быть, это история о любви, может быть, о ненависти. A может быть, о прощении?

– Я всегда буду… Даже если вы… Даже если ты и он… – Здесь она замялась и громко подумала непроизносимое слово «расстанетесь». Слово, которое в момент наивысшего счастья и любви, достигшей триумфа официального воссоединения, нельзя было произносить, но можно было подумать. Тем более, что вокруг это слово думали все, – друзья, родственники, студенты, коллеги по работе, почётные гости и простые приглашённые.

Его так много думали, что оно просто висело в воздухе. За него можно было ухватиться. Как за поручень в метро или трамвае, который шатает из стороны в сторону. И его даже не надо было искать или судорожно нащупывать. Только протянуть руку и оно само удобно ляжет в раскрытую ладонь и примет совершенно определённую форму. Неромантичное, но вполне реалистичное слово. Потому что так бывает. Буквально на каждому шагу.

Мало ли, что случается в этой жизни. И судя по раскладу и выходным данным, скоро случится и в этой сомнительной ситуации: неравный брак, молодая жена откуда-то из Украины, муж из Польши намного старше её, слишком заманчивая перспектива совместной жизни в Германии на всём готовом. В жизни всё меняется и ничто не постоянно. И каждый только пытается найти собственную выгоду и как-то более или менее выжить.

Рядом со мной стояла высокая женщина спортивного телосложения с пшеничными волосами до колен, которые она распускала по особым случаям. Сегодня был тот самый особый случай – наша свадьба, на которую она была приглашена свидетельницей. Волосы густой копной рассыпались по плечам и водопадом спускались по спине, и казалось, что она была окружена мягким шелковым мерцанием.

Вдохновенное лицо с точёными правильными чертами выдавало общие для нас с ней славянские корни – широкий лоб, тонкий нос, узкие губы, гладкая смуглая кожа со следами недавнего загара. Одета она была в длинный плащ из чёрной кожи, брюки свободного покроя и свитер навыпуск, скрывающие возможные недостатки её фигуры.

Но у неё, на самом деле, не было недостатков. Она была совершенна, как художественные инсталляции, которые она создавала из обрывков бумаги, кусков хозяйственного мыла, прозрачных пластиковых трубок и засохших листьев.

Инсталляции жили ровно столько, сколько им было отведено продолжительностью выставки в музеях. Они запечатлевались на фото и на камеру. Обсуждались в газетах и на телевидении. Оседали в памяти. Оставляли следы в глазах и душах. А потом разбирались на мелкие составные части. И исчезали. Как будто их не было никогда. Как будто всё это на самом деле никому не было нужно. Хотя, несомненно, было чрезвычайно талантливо.

– Я всегда буду… Даже если вы… – Женщина замялась и ещё раз громко подумала страшное слово. Я поняла, что она хотела сказать, но не возражала. Мне так понравилось первая часть её предложения про вечность, что я решила не реагировать на вторую, про временное. Тем более в такой важный для меня день. День моей свадьбы. Действительно, кто знает. Вечное или временное. Я, во всяком случае, судя по тому, как она на меня смотрела, не имела такой компетенции.

– Ты же знаешь, у меня мама тоже украинка, а папа поляк. И история у них, как и у вас, тоже непростая.

Я округлила глаза, давая понять, что удивлена. И снова не возражала. Мне так понравилось начало её истории про многонациональность, что я снова решила не корректировать её продолжение – о сложности. Действительно, кто знает. Сложное или простое. Я, во всяком случае, судя по тому, как она на меня смотрела, не имела такой компетенции.

– Мои мама и папа познакомились в Германии, – рассказывала она. Это был трудовой лагерь, куда они попали совсем молодыми во время войны. Маме ещё не исполнилось шестнадцать лет, а папа был на несколько лет старше. Сразу после войны папа привёз её к себе домой в Польшу и они поженились.

Её мама была робкой и боязливой. Она поначалу ни слова не говорила по-польски. Да и на родном языке-то практически не могла ни читать, ни писать. Бабушка была сильная и авторитарная. Она сразу же невзлюбила невестку. Может быть, потому, что желала своему единственному оставшемуся в живых сыну другую жену, более похожую на себя, сильную и властную. А может быть, просто из-за национальных предубеждений, ведь тогда Польша и Украина жили как кошка с собакой. И нередко поляки относились к украинцам уж слишком откровенно как к младшим братьям – по разуму и человеческим компетенциям.

Когда бабушка поняла, что не любит невестку, она решила от неё избавиться. Наговаривала, пеняла на нерасторопность, указывала на малейшую провинность, устраивала ловушки, но сын держался: люблю и всё, и бросать не собираюсь. У них вскоре родилась дочь, потом ещё двое детей – мальчики, один за другим.

Однажды, когда на улице вываривалось белье в большом котле, маленькая дочка заигралась и упала в кипящую воду. Спасти её не удалось. Она умерла от обширных ожогов и заражения крови. Бабушка во всём сразу же обвинила невестку. И с тех пор больше не сдерживалась. Она решила раз и навсегда от неё избавиться. Чего бы ей это ни стоило.

Как-то ночью семья проснулась от запаха дыма. Горел дом и сельскохозяйственные помещения. Через несколько дней бабушка пошла в полицию и написала заявление на собственного сына. Сына судили и обвинили в намеренном поджоге. Так он попал в тюрьму на несколько лет. Сразу после суда бабушка не стала терять времени. Как только она убедилась, что сына в доме нет, она выгнала беременную невестку с двумя маленькими детьми из собственного дома. Той ничего не оставалось делать, как возвратиться на Украину.

Жили они там впроголодь в маленькой комнатушке. Женщина сразу же после родов пошла работать на завод. А детей закрывала дома на весь день вместе с новорождённым. И там они коротали время совсем одни до вечера. Через несколько лет отец вышел из тюрьмы и приехал на Украину искать жену с детьми. Чудом нашёл и забрал к себе домой, назад в Польщу.

– В первый же год после воссоединения семьи родилась я. Так детей в семье стало четверо.

– А что же случилось с бабушкой? – спросила я, сгорая от любопытства и одновременно ужаса.

– Она прожила вместе с нами в одном доме ещё несколько лет. И умерла тихо и мирно во сне в собственной постели. Так что, не забывай, я буду всегда… Даже если вы… – повторила она, заглядывая мне в глаза. В них явно пошёл отсчёт по убывающей в проекции на наше с мужем совместное будущее. Я была откуда-то из Украины, он поляк. Между нами протянулась масса отличий и времени.

Я скользила взглядом по этому совершенному лицу и внезапно поняла: я пытаюсь прочесть, что в нём от украинской мамы, от той, которая страдала, а что от польской бабушки, от той, которая доставляла страдания. Что от той, у которой болело, и от той, которая причиняла боль? От чувственной и бесчувственной. Нравственной и безнравственной. Доброй и жестокой.

Той, которая считала себя выше, вправе, лучше, совершеннее, увереннее, компетентнее, дальновиднее и прозорливее. Или той, которая любила и выживала, как могла. Такая себе невинная игра мысли, как разгадывание кроссвордов. Может быть, этот широкий лоб или тонкий нос, или карие глаза? Или смуглая кожа со следами недавнего загара. Или морщинка, прорезавшая лицо от основания носа. Несомненно, и то, и другое.

Уже много лет прошло. Но я до сих пор не знаю, чего же всё-таки было больше.

ТИР-ЛИМ-БОМ-БОМ

Когда я вышла замуж, муж подарил мне зубную щётку и велосипед. Зубная щётка оказалась электрической, и это смягчило удар от осознания собственной ущербности перед лицом развитого капитализма. А велосипед мы выбрали дамский с заниженной рамой. Для стремительности вскакивания в седло и без выверта ног.

С этого начались мои отношения со спортом.

До замужества я всегда была тем, что англичане называют coach potato, диванная картошка, а немцы Stubenhockerin или Sportmuffel, лежебока или просто интеллигент. Для меня не было более прекрасного времяпрепровождения, чем залезть в кроватку, а ещё лучше вообще оттуда не вылезать и пребывать там с утра до вечера в неземном блаженстве. Под тёплым пледом и подушкой под спиной я читала, учила иностранные языки, готовилась к экзаменам, слушала музыку, ела, мечтала, плакала и молилась, грызла семечки и ногти, смотрела телевизор, в общем, жила как хотела и на полную катушку.

И никто мне не мешал.

Пока я не встретила будущего мужа. До того, как мы поженились, он навещал меня в Киеве, где я обитала в однокомнатной квартире. Там мы пробовали друг друга на зуб, испытывали на прочность, таскали удачу за хвост и катались по бездорожью полей, утрамбовывая копытами грязь и разбрызгивая разноцветные лужи.

Однажды зимой, отвечая на висевший в воздухе вопрос: а сможем ли мы вообще жить вместе и каждый божий день проводить наедине друг с другом, в качестве репетиции семейной жизни мы прожили на территории в тридцать семь квадратных метров, включая две лоджии, целый месяц. Репетиция была не генеральная, поэтому декораций у нас ещё не было, да и расстановка сил не соответствовала действительности.

Утром я уходила на работу, Яцек меня провожал и встречал, хотя всё должно было быть наоборот, но пришлось делать скидку на местность и локальные условия проживания. Вместе мы ездили на маршрутке и метро, стояли в пробках, спускались и поднимались по эскалатору, ходили в магазин, вместе слушали ноктюрны Шопена и Второй концерт Рахманинова в исполнении Владимира Горовица, буравили взглядом пустую противоположную стенку, едва прикрытую тонким слоем прозрачных обоев, как женщина пеньюаром, катались на облаке, готовили ужин, ели, спали и занимались, заглядывали друг другу в глаза и объяснялись в любви на языке чистого разума Канта.

В течение этого месяца каждый день Яцек собирался бегать. Так, как он это делал всегда у себя дома в Германии. В этом смысле ничего не изменилось. И без декораций он мог обойтись, ведь если человек хочет бегать, он просто бежит и ничего ему больше для этого не надо. Совершенно логично. Глядя на него, я наблюдала особый ритуал превращения человека нормального в человека бегающего.

Для этого он влезал в узкий чёрный костюм с фосфоресцирующими белыми полосками, который дополнялся повязкой на голову такого же цвета из плотной шерстяной ткани. Ступни украшали специальные носки-варежки с футлярчиками от мозолей между пальцами. Сверху всё это упаковывалось в особые кроссовки-говнодавы специальной модели, пригодные для беганья по пересечённой местности в средней полосе с лёгкой снежной порошей и частыми осадками.

С этого начиналась операция «Время спорта в спальном районе Киева». Яцек решительно хлопал дверью и уходил навстречу заходящему солнцу. Возвращался часа через полтора – взмыленный, но непобеждённый. Бегал он по узким тротуарам и внутренним дворикам в тёмных просветах между многоэтажками. Больше в динамичном и стремительно развивающемся спальном районе города Киева с высокой концентрацией строительного элемента на отдельный квадратный метр бегать было негде.

Жители района реагировали на его появление на их бледном горизонте радостно, были благодарны ему за бесплатный спектакль и всячески его поддерживали, свистели ему вслед, а некоторые даже приветственно махали шарфами из окон автомобилей и стремились переехать. Самые изобретательные спускали с поводков собак и смотрели, кто быстрее добежит до ближайшего подъезда. Через три дня такого марафона операция «Время спорта в спальном районе Киева» была досрочно завершена.

С бегом в Германии у меня всё обошлось без элементов драмы и вообще какого бы то ни было спектакля. Все бежали, и я побежала. Муж бежал, его студенты бегали, соседка бежала, случайные знакомые бежали, весь парк Фридрихсхайн вместе с Кройцбергом и Марцаном в Берлине бежал. Да что там – весь Унтер ден Линден бежал вместе с Бранденбургскими воротами, Потсдамской площадью и резиденцией канцлера. Мне ничего другого не оставалось, как тоже побежать. Ведь в сущности человека определяет не то, что он о себе думает, а то, как ведут себя те, кто его окружает. А меня окружали те, кто бегает. Ничего удивительного.

Яцек купил мне эквипмент, точь-в-точь как свой, облегающий костюм с фосфоресцирующими полосками в стиле «тир-лим-бом-бом, а гном идёт купаться», кроссовки цвета недозревшего лимона, три пары сменных носков, мама связала мне сиреневую мохеровую шапочку с начёсом, вместе мы состригли кончики пальцев со старых прохудившихся перчаток, и я превратилась из человека нормального в человека бегающего.

Сначала я просто бегала. До соседнего столба и обратно. Потом бегала с удовольствием. Потом с поросячьим восторгом. Потом бегала потому, что не могла уже не бегать. Под конец я дошла до того, что даже сформулировала собственную философию бега, куда же без философии, если ты выпускница историко-теоретического факультета консерватории.

И эта моя философия состояла из описаний отдельных стилей, как кроль или баттерфляй в плавании, только глубже, и в отличие от других философий крепко была замешана на обязательном элементе чуда по типу гностиков. Например, можно просто бегать – быстро или медленно. А можно убегать – от проблем, страхов, напряжения, сложных ситуаций.

Когда убегаешь, то сначала кажется, что проблемы бегут вместе с тобой и не отпускают тебя ни на минуту. Но потом случается чудо. В определённый момент ты забываешься, переключаешься на что-то другое, а очнувшись, видишь, как проблемы становятся всё меньше и меньше, пока совсем не исчезают где-то далеко на горизонте.

А ещё можно бегать и преодолевать грузность и неповоротливость собственного тела и земное притяжение. Сначала ты бежишь как будто сквозь густую кашу, с трудом переставляя ноги, на которых висят тяжёлые камни. Но потом опять случается чудо. Твоё внимание перескакивает на что-то другое, нить теряется, и ты вдруг чувствуешь удивительную лёгкость дыхания и непринуждённость движения, почти взлетаешь и захлёбываешься от благодарности всему, что тебя окружает, за просто счастье быть и жить.

А ещё можно бежать и решать всякого рода нерешаемые вопросы, на которые нет ответов. В этот момент тоже случается чудо. Но это чудо трудно описать. Потому что оно сугубо индивидуально и приходит исключительно на адрес получателя. Но всё-таки я попробую.

Однажды много лет назад, после защиты кандидатской диссертации в Киеве и возвращения в Германию, во время утренней пробежки у меня в голове стали крутиться вопросы: что делать? где работать? к кому обратиться? куда идти? Безвыходно и безрезультатно, снова и снова.

Бежать было ещё довольно долго, не меньше пяти километров. От напряжения дыхание сбивалось, ноги подкашивались, в боку покалывало, сердце ныло. Я видела перед собой окончание пути: где-то далеко, ещё три поворота, один круг и одна лестница, а потом по прямой – и к финишу. Я бежала. Сил становилось всё меньше и меньше. Но каждый шаг приближал меня к цели.

Каждый шаг приближал меня к успеху. Я продолжала бежать. Следила за ритмом движений: без скачков, синкоп и пауз, плавно и равномерно, только вперёд, правая нога, левая, и потом снова то же самое. Поддерживала дыхание – не слишком глубоко, не слишком часто. Делала то, что было нужно, чтобы прийти к цели, расслабиться и не мешать самой себе. И с каждым шагом расстояние сокращалось.

«Я бегу и каждый шаг приближает меня к цели», – повторяла я себе.

И это было ответом на мой вопрос: что делать? Да ничего!

Всё, что нужно для достижения цели, – это делать маленькие шаги, держать выбранное направление, не сопротивляться и позволять дороге тебя нести.

Цель у меня была тогда самая простая. Даже и не цель вовсе. Я хотела состояться в новой стране, выучить язык, найти работу, зарабатывать деньги, вырастить сына. Хотела быть счастливой. Ничего из ряда вон выходящего. И я продолжала делать маленькие шаги, не зная, что меня ждёт за поворотом, и не видя ничего перед собой. Иногда самые малюсенькие: каждый день выучивала по двадцать новых слов, слушала новости, разговаривала с людьми, читала книги, настраивалась на биение сердца странного и нового города.

А чаще всего ничего особенного не делала. Проживала каждый день в состоянии готовности и особого бодрствования, взращивая в себе новое «я», новую женщину, новый мир, новое понимание, новое сознание, новые привычки, новые ожидания, новое счастье, новое дыхание, новый пульс и новую шкуру, которые делали меня совместимой и жизнеспособной в той среде, в которой я оказалась, вспахивая и пестуя в ней место для самой себя. Другой.

Каждый шаг приближал меня к цели. Каждый шаг приближал меня к успеху.

Много лет спустя я прочла у какого-то индийского мудреца о философии маленьких шагов. И в этом состояло моё маленькое чудо.

Если просто реагировать на требования момента, выбрать направление и продолжать идти в этом направлении, шаг за шагом, не оглядываясь назад, без поворотов и ответвлений, то когда-нибудь густая лесная поросль уступит место широкой, залитой солнцем равнине. И ты увидишь облака. И горную цепь на горизонте. И необозримую даль. А оглянувшись вокруг, больше не найдёшь то место, с которого начался твой путь, – таким он был длительным и великим. И всё твоё существо просияет радостью и восхищением. И ты почувствуешь прилив новых сил.

Чтобы идти дальше. Шаг за шагом.

Наверное, это то, чему меня научил спорт. А может быть, я сама себя научила. Или придумала. Или увидела во сне. Не знаю. На то оно и чудо.

Чтоб ничего не знать.