Мой отец обожает придумывать прозвища всем, кто только его окружает. Точнее, прозвищами это назвать сложно, он просто коверкает их имена на свой лад. Так мою Ба он называл Баунти, а дедушку Вову девушкой Лолой. Думаю, это странно, ведь эти люди, которые даже не его родители, а родители моей мамы, воспитывают его ребенка. Стоит ли это считать насмешкой или у моего папы просто такое юмора?

Меня зовут Ксюта, а он называет меня котопёс, хотя это не мой любимый мультик, да и звучит не совсем созвучно, но когда он это произносит, мне всегда становится теплее. Мою маму Лену, он называл Ленором, ну знаете, такое средство для стирки. Для меня это было бы обидно, наверное. Но я никогда не узнаю, как это было для мамы. Хоть и хочется.

Еще у папы есть мама, получается, моя бабушка, но она совсем не такая, как та бабушка, с которой я живу. Ее зовут Римма, но я зову ее Бабари, потому что в детстве выговорить полностью было сложно, а сейчас уже все привыкли к тому, что я зову ее так. Мой второй дедушка, тот, который ее муж, работал ветеринаром, и не жил уже давно вместе с Бабари. А больше я ничего не знаю, может когда-то он обидел её, поэтому они теперь живут раздельно?

Папа оставил меня жить с бабушкой и дедушкой, сказав, что им тяжело потерять мою маму, их дочку, и со мною им будет намного веселее, а с ним мы обязательно будем видеться. В этом же нет ничего плохого?

Поэтому теперь мы живем с бабушкой и дедушкой. Они хорошие, и почти всё мне разрешают. Мне это, конечно, нравится, но я скучаю по папе.

Вдруг бабушка с дедушкой специально не разрешили мне жить с папой, чтобы заглушить через меня свою боль от потери мамы, и потери внуков, двух моих братьев. Вдруг они поступили эгоистично?

Так бывает?

У них очень красивый желтый дом с яркой красной крышей, а ещё черно-белый кот, которого мы взяли ещё вместе с мамой на рынке, стало быть ему уже семь лет, ведь мне тогда было два года. Мама назвала кота Ч/б, и, когда я спрашиваю у бабушки сейчас, что это значит, она говорит, что моя мама очень любила кино, особенно черно-белое, как и кот. Поэтому она его так и назвала, как в сокращении называют такие фильмы. Можно ли его считать котом с историей?

Думаю, да.

У каждого есть своя история.

Рядом с нашим домом пустые кроличьи клетки, дедушка давно перестал ими заниматься, а ещё вишневые деревья, саженцы которых подарила моей бабушке ее подруга, и любимое дедушкино сливовое дерево, о появлении которых я еще расскажу дальше, еще есть сараи, в которых что-то отыскать может только дедушка и никто другой. Это будто его планета. Дедушка говорит, что у каждого должно быть место, где он чувствует себя счастливым.

Надо жить с тем, кто тебя любит больше или с тем, кто ЛЮБИТ?

Не знаю, что будет дальше, но сейчас это мой дом.

Дедушка высокий, и у него огромный живот. Его любимая одежда-красно-белый полосатый свитер, синие спортивные штаны и черные ботинки. Все свободное время он изобретает машину, которая сможет ездить, питаясь только от солнечной энергии, а то время, которое у него несвободное, он проводит летом на грядках, а зимой дома на старом кресле, слушая с бабушкой романсы.

Бабушка плохо ходит из-за болезни, и потому она почти все время дома. Я не знаю, как ей хватает сил держаться такой доброй и веселой, видя каждый день одно и то же. Она говорит, что она очень любит меня, и ждет не дождется, когда пройдет нога, чтобы пойти со мною по магазинам. Я тоже этого жду, потому что моя бабушка это самый прекрасный человек на земле, а никакая не Баунти. А еще она говорит, что самое главное у нее прямо под носом, и для этого ей никуда не надо идти. Когда я вопросительно смотрю на нее после этого, она смеется и говорит: «ты, дед, да пионы под окном». Я отвечаю шутя: «и кот под столом». Она широко улыбается, стучит рукой в такт по коленке и заявляет: «нескладушки, неладушки, прямо тебе по макушке».

Готова поспорить, что у нее самое огромное сердце в этом мире.

Они же не могут быть эгоистами?

Для того, чтобы узнать их, уже достаточно, а дальше будет история.

Как я появилась?

Обычно, когда у людей спрашивают историю знакомства их родителей, или как они начали жить вместе и так далее, то все сразу же рассказывают красивые фильмовые истории, но в моем случае все было крайне смешно.

Мои мама и папа познакомились на дискотеке, а потом начали гулять друг с другом. Однажды вечером папа не пришел домой, хотя было уже поздно, и тогда Бабари позвонила на стационарный телефон моей бабушке. Та сказала, что они с моей мамой уже спят, и папу она будить не будет.

Бабари была в ярости, потому что папа тогда учился в институте и соответственно думать должен был только об учебе.

– Пусть Саша встает и идет домой, ему завтра рано вставать, – закричала в трубку Бабари.

– Он не может пойти… – замялась моя бабушка.

– Как это не может? – вопила Бабари.

– Я… ему курку постирала. Она еще вся мокрая.

– А он просил вас стирать эту куртку?

– Там воротничок был грязный, вот я и постирала, – сконфуженно ответила моя бабушка.

Бабари тогда бросила трубку, а моя бабушка наверняка посмеялась и пожала плечами. Она была абсолютно уверена, что в ту минуту сделала все правильно, а папа с того момента остался и больше не уходил. Так, через год, появились мои близнецы, а еще через три года они погибли, а еще через два года родилась я.

Мама сначала очень любила меня, а потом она заболела и стала злой.

Когда мне было страшно.

Мне четыре. Мама еще жива, и от смерти близнецов она сходит с ума. Ее часто не бывает дома, и оттого бабушка плачет.

Дедушка говорит постоянно про окна, и что их нужно заколотить, чтобы моя мама не разбила их ночью.

Я не понимаю, зачем моей маме бить стекла. Бабушка не разрешает ему ничего заколачивать, потому что верит, что у мамы просто сложный период, и все обязательно наладится. Когда я ложусь спать, дедушка берет из своей спальни венский стул и садится прямо перед моей кроватью. Раньше он был инженером-конструктором оружия, и с этих времен, у него остался небольшой охотничий пистолет. У него крошечные пули, похожие на кедровые орешки. Дедушка говорит, что он не может причинить боль людям.

Когда я засыпаю, он немного смыкает глаза, и сидит со мною до самого утра, а тот самый пистолет лежит у него на коленях.

Я не знаю, зачем.

Когда мне было еще страшнее.

Мне пять, и на улице совсем темно. Мы уже легли спать. Я плохо помню, как все началось. Помню звук, а потом крик, гулкие шаги дедушки в зал.

Я кричу и смотрю на маму, которая машет мне рукой, чтобы я уходила спать к себе комнату. Дедушка закрывает меня собой и стоит рядом. Бабушка лежит на кровати, а мама стоит рядом с ней, в ее руках большой кухонный нож. Дедушка шагает назад, чтобы за его спиной я смогла пройти к себе и спрятаться. Я не прячусь, и растирая слезы по щекам, выбегаю на улицу. Прямиком сквозь дырку в заборе, попадаю к соседям. Стучу им в дверь, и с трудом выговаривая слова, говорю, что у меня дома мама стоит с ножом. Не могу перестать плакать, и начинаю задыхаться. Сосед быстро выбегает из дома, и берет меня на руки. Вместе мы бежим к нам домой, он стремительно заходит в зал, и хватает мою маму за руки, а потом кричит и тянет ее на улицу. Бабушка плачет, а я стою рядом с ней, не зная, какой будет следующая минута. Дедушка идет за ними, и они снова долго кричат, только теперь на улице. Подходя к окну, я вижу их силуэты в расплывчатом свете фонаря с соседней улицы.

Дедушка возвращается один и садится рядом с бабушкой.

Он кивком показывает мне, что бы я шла в свою комнату. В этот раз я слушаю его, потому что сейчас мне кажется, что уже все закончилось. Все прошло.

Когда все, действительно, закончилось.

Мне все еще пять. Только живу я теперь не с бабушкой и дедушкой, а с мамой в квартире с огромными потолками в старом доме над библиотекой. Она очень старается, покупает много игрушек, а еще водит меня каждый день в парк кормить лебедей и белок. Папа почти не приходит, а мама про него не говорит вообще, даже обижается, когда я начинаю спрашивать.

В тот день я спала, когда все случилось.

Помню лестницу, большие руки, окно, много людей внизу, неприятный запах, от которого хотелось кашлять. Помню дедушку, на руках которого я ехала обратно к ним в дом. Когда я проснулась утром там, то спросила, почему я здесь, и где мама. Бабушка отвернулась и посмотрела на дедушку. Он молчал.

Ее глаза слезились. Она обняла меня, и сказала, что мама больше не придет. Я не верила в это, потому что все последнее время она была хорошей.

Я посмотрела на бабушку и спросила:

– Она снова ушла к кому-то?

– Нет, теперь она ушла навсегда.

Я плакала всю ночь, и просила бабушку позвонить папе, но не помню, позвонила ли она, и что сделал он. Теперь мне не страшно, а больно.

Детский сад-взрослый огород.

– Наденем тебе новенькое платье, и будешь самая красивая, -говорит моя бабушка, пытаясь, протиснуть мою голову в вырез платья, -поднимай руки, и так тяжело, -смеется она.

Я стою как манекен, и мне кажется, что руки вообще невозможно поднять, они каменные.

– Ты что, боишься? Нечего бояться, в саду хорошо, детей много, будешь играть со всеми.

Я щурюсь и чихаю, голова сами втискивается в платье, а потом влезают руки.

Бабушка поправляет мне юбку и, улыбаясь, смотрит на меня.

– Красота! Сейчас скажу деду, пусть тебя ведет.

Смотрю вниз, платье и вправду красивое, белое с маленькими ягодами малины.

– А почему папа не ведет меня в первый день в сад? -спрашиваю я у бабушки.

– Папа, папа, где же папа наш? Еще тот вопрос! -причитает она, -не переживай за это, зато мы с дедом здесь, вон он как приоделся, чтобы тебя отвести.

Я улыбаюсь и киваю ей головой.

– Вов, мы готовы! -кричит бабушка.

Я ужасно боюсь идти в сад, потому что не знаю, что это такое. Если это сад, значит там что-то растет, бывает же вишневый сад или яблоневый, дедушка часто говорил о таких, а этот детский, значит там на деревьях растут игрушки? Или конфеты?

Дверь открывается, и в комнату входит дедушка, он сначала берет меня за руку, а потом начинает щекотать и ловко схватив под подмышки, поднимает к потолку. Я расправляю руки и касаюсь головой люстры. Надо же, снизу она громадная и далекая, а теперь вон как близко.

– Ну ладно уже, идите, в первый день нехорошо опаздывать, -серьезно говорит бабушка и открывает перед нами дверь.

Мы выходим через калитку на шумную улицу. Тепло, летают мухи, и под ногами много пыли, которую я загребаю сандалиями, и их носы мгновенно темнеют и перестают блестеть. Дедушка, заметив это, нагибается и ладонью оттирает носы моих туфель, а потом грозит мне пальцем:

– Не пачкайся, это же твой первый день. Некрасиво приходить чумазой.

Я киваю ему и смотрю налево, где весело несется разноцветный трамвай. Один вагон-красный, а другой-голубой. Машу людям, сидящим в нем, и одна из женщин машет мне в ответ. Я хитро смотрю на дедушку; заметил он или нет, а то скажет, будто нельзя баловаться, хотя это и не баловство вовсе.

Проходим второй дом, третий, и вдруг дедушка останавливается и тянет меня обратно за руку, потому что я продолжаю идти дальше.

– Стой, куда ты, пришли уже, -говорит он и заводит меня в черные ворота.

Мы идем вдоль цветных клумб, в конце которых стоит белый памятник женщине с ребенком. Я думаю, что это памятник маме и ее малышу. Интересно, он понравился бы моей маме?

Дедушка открывает передо мною зеленую, пахнущую краской дверь и подгоняет рукой.

– Входи скорее, видишь для вас все покрасили, все новое, красивое.

Мы входим в двери, и перед нами тянется большой коридор со стенами лимонного цвета, на которых всюду висят детские рисунки, красивые и не очень. Пахнет супом и кашей, которую я терпеть не могу. Где-то издалека доносится цокот, и он приближается к нам, а уже через минуту перед нами останавливается высокая пухлая тетя в коричневом платье с рыжими волосами. Она наклоняется ко мне и смотрит прямо в глаза, отчего мне становится не по себе, и я по привычке прячусь за дедушкину ногу, и оттуда недоверчиво смотрю на нее.

Она быстро переводит взгляд на дедушку и, улыбаясь, спрашивает:

– Я-Галина Ивановна. Это новенькая? Как зовут?

Она наклоняется прямо ко мне и протягивает руку, чтобы я ее пожала. У нее очень добрые глаза и большие красные щеки.

– Ксюта, – улыбаясь, говорю я, и жму ей руку.

– Что-то она взрослая у вас, -ласково говорит Галина Ивановна, и поворачиваясь ко мне, спрашивает, -сколько тебе лет?

– Пять, -сдавленно отвечаю я.

– Хорошо хоть не на пальцах показывает, -смеется она, и снова разворачивается к дедушке, -а почему так поздно привели?

– Семейные обстоятельства, понимаете, -тихо говорит дедушка и чешет затылок.

Она понимающе кивает в ответ.

– Ничего страшного, все бывает. Будет ходить во вторую подготовительную группу, там все дети уже к школе готовятся, потянет?

– Еще как потянет, – улыбается дедушка, -мы дома занимаемся с ней, она смышленая.

– Приходите за ней сегодня часиков в 11, до полудня, в первый день лучше забрать пораньше, -говорит она моему дедушке.

– Хорошо, -он наклоняется ко мне и подмигивает, а я машу рукой ему вслед, но даже не успеваю проследить за тем, как он скрывается в дверях, потому что Галина Ивановна берет меня за руку и ведет к остальным детям.

Я не знаю, как себя вести с ними, потому что мне это непривычно. У меня есть соседка Лилька, с ней мы дружим с самого детства, и поэтому я научилась с ней общаться. Бабушка говорит, что с ее мамой-тетей Ириной моя мама раньше дружила, и они больше всего любили лежать на крыше гаража в нашем саду, так они могли загорать и обсуждать всякие темы, пока взрослые не слышат. Правда, сейчас Лилька переехала, и у меня остался только один друг-Тимка. Он тоже живет в соседнем доме, но у него престранные родители, они не пускают никого к нему, да и его ни к кому в гости не отпускают. Поэтому мы с ним общаемся так: я забираюсь на старую вишню, что рядом с его забором, с ее высоты отлично видно его двор и дом, а он садится на лавочку или просто стоит с другой стороны, и мы с ним рассказываем друг другу всякое. Выглядит, это, конечно, тоже престранно, но что делать. Успокаивает только то, что Тимке в саду, наверняка, пришлось бы еще тяжелее, чем мне.

– Проходи сюда и поздоровайся с ребятами, -ласково кивает мне воспитательница.

Я боязливо смотрю на нее, подправляю платье и вхожу в группу.

– Здравствуйте, -робко говорю я.

На меня все смотрят. Очень много глаз. Детей примерно 10, а глаз, получается в два раза больше. Перед ними за столом сидит худая женщина с вытянутым лицом. Она обводит меня презрительным взглядом так, что мне становится неловко, а потом подходит ко мне и пискляво говорит, боязливо поглядывая на Галину Ивановну:

– Меня зовут Алиса Васильевна, и я твоя воспитательница.

Я с опаской и удивлением перевожу взгляд на Галину Ивановну, которая вела меня сюда, и к которой я уже привыкла.

Она водит головой из стороны в сторону и улыбается:

– Нет, милая, я не воспитательница. Теперь будешь слушаться вот эту тетю, будь хорошей и послушной девочкой.

Я отворачиваюсь от них и смотрю на детей. Мальчик в синей водолазке ковыряет в носу, он смешной, две красивые девочки играют с куклой, кукла очень красивая, и девочки тоже милые. Мне не удается рассмотреть всех, потому что моя новая воспитательница командует, чтобы мы строились парами, и готовились к прогулке.

Зачем парами?

Я не привыкла к этим детям и еще больше к их рукам.

Может я просто аккуратно встану рядом с кем-то и меня не заметят?

Замечаю девочку с длинными русыми вьющимися волосами. Она похожа на принцессу, но почему-то очень грустную.

– Как тебя зовут, -спрашиваю я, подойдя к ней.

– Софийка, а тебя?

– Я-Аксюта, давай пойдем вместе?

Она кивает, и я становлюсь рядом с ней плечом к плечу, и мы вместе выходим из двери, снова по коридору через тяжелую дверь на улицу.

Воспитательница подводит нас к небольшой поляне, где стоят маленькие качели, колесо с сидениями, на которые можно садиться и раскручиваться до тех пор, пока не затошнит, и песочница.

– За этот участок выбегать нельзя, там другие дети, наша группа гуляет только здесь, поняла? – тыкает мне пальцем воспитательница.

Я киваю головой и бегу за детьми, которые уже успели разбежаться кто куда. И тут вдруг думаю про себя, что бы сделать такое интересное, чтобы они заметили меня и начали дружить со мною.

– Коля! Коля! Пошли в песочницу, -кричит мальчик в зеленой кепке.

– Хорошо, отвечает ему кто-то прямо сзади меня, я поворачиваюсь и вижу того самого мальчика, который ковырял в носу, когда я только вошла.

Теперь я знаю, что его зовут Коля.

Он пробегает совсем рядом, за моей спиной, и бежит вперед, а за ним еще трое мальчиков, я пока не знаю, как их зовут. Подхожу к Даше и тяну ее за рукав, пока она, наклонившись к земле, разглядывает каких-то муравьев.

– Ты что? -спрашивает она.

– Пойдем в песочницу, все туда побежали.

Она крутит головой из стороны в сторону и капризно тянет:

– Не хочу, мне тут хорошо.

– Ну пошли, -продолжаю я.

– Не хочу, не понимаешь?

Всё я понимаю, поэтому показываю ей язык, и иду одна в песочницу. Мальчики достают из карманов грузовики и машинки, нагружают их песком, и возят их по деревянному борту песочницы. Один из ребят опрокидывает свой грузовик, и на машины, которые ехали сзади него обрушивается гора песка.

– Авария! -кричит один.

– Нельзя ехать! -кричит другой.

– Это песчаная буря! -кричит третий.

– Ты что, дурак, у нас не бывает песчаных бурь!

– Сам дурак, мы же играем, значит бывает.

– Пусть эта девочка предложит игру? -говорит Коля и все ребята оборачиваются на меня.

– Да, она новенькая, пусть предлагает.

– Ты что молчишь?

На меня все смотрят, и я понимаю, что это мой момент.

– Так что?

– Давайте в манну небесную?

Они во все глаза смотрят на меня и начинают громко смеяться.

– Чего? Что это за глупая игра?

– Ни разу о такой не слышал.

Я смотрю по сторонам, и вижу, что даже те ребята, которые были на качелях, сидели на траве или на лавочке, тоже стали наблюдать за нами, и я решаю не сдаваться.

В детстве я случайно увидела, как моя бабушка смотрит по телевизору какую-то передачу про Бога, которого звали Иисус, и там говорили про манну небесную, и про то как этот самый Бог кормил своих людей ей во время скитаний. Эта пища падала прямо с неба, как град или какие-то крупинки, и люди ели ее и выжили. Мне понравилась эта идея, тем более, что песок был очень похож на эти крупинки из телевизора.

– Что нужно делать в этой игре? -спросил Коля.

– Я буду Иисусом, а вы-моим народом. Буду набирать песок в лопату, вставать, а вы будете сидеть, и я буду сыпать его на вас всех. Вы можете есть его, а можете и не есть. Это и будет манна небесная.

Они расхохотались.

– Сама играй, -буркнул один из ребят.

– Дурацкая у тебя игра!

– Лучше бы мы тебя вообще не звали!

Мне стало ужасно обидно. Я скривила рот, чтобы никто не заметил, что я начинаю плакать, отвернулась, взяла лопатку, и стала сыпать песок на себя, лопатку за лопаткой. Ребята смеялись, и я подумала, что им нравится моя игра, просто они побоялись играть сами. И тогда я уже совсем расхотела плакать и тоже начала смеяться вместе с ними, но вдруг почувствовала, как мне на плечо опускается чья-то рука.

– Что. Ты. Здесь. Устроила.-еще более противным голосом, чем в первый раз, когда я ее услышала, и ужасно медленно сказала воспитательница, глядя мне прямо в глаза.

– Мы играем с ребятами, им нравится моя игра, -сказала я, и начала зачерпывать лопаткой еще песка.

– Убери это. Они смеются не над игрой, а над тобою. Ты не умеешь играть. А вам как не стыдно, -она грозно посмотрела на ребят, и они сразу замолчали, а потом повернулась ко мне и добавила, -Скоро за тобою придут, и я скажу, чтобы тебя забрали из этого сада. Нам не нужны такие. Понятно? -пропищала она так громко, что ее лицо даже покраснело.

Я не знала, что делать. Кривить рот и прятаться было совершенно бесполезно, потому что слезы текли ручьями по моим щекам. Я наскоро стирала их руками, но пальцы были в песке, и от этого глаза начинали слезиться еще сильнее. У меня больше не было сил, и я закричала.

– Ну и пусть! Никогда больше не приду в ваш дурацкий сад. Вы обманули меня! Здесь совсем не хорошо! Здесь ужасно!

Дети смотрели на меня, выпучив глаза, и молчали, а я орала до тех пор, пока воспитательница не нагнулась ко мне и не сказала:

– Руку.

– Что? -всхлипывая, переспросила я.

– Пришли за тобою.-самодовольно пискнула та.

Я мигом встала, и втянула сопли, а потом посмотрела на свое платье, которое было ужасно грязное, и мне захотелось плакать еще больше, чем из-за этих дурацких детей, ведь бабушка просила меня не пачкать его. Я вырвала свою руку из руки воспитательницы и бросилась к дедушке, и уткнувшись в его огромный и теплый живот, заплакала еще сильнее.

– Что случилось, кто тебя обидел? -принялся расспрашивать дедушка, но тут подошла воспитательница, и я даже не успела открыть рот, как она заявила:

– Она не умеет находиться с детьми, не приводите ее больше. До школы потерпите ее, а потом в первый класс пойдет, может получше дела станут.

Дедушка прижал меня к себе, и глядя прямо в глаза воспитательницы сказал.

– Мы не терпим ее, а любим, это другое.

Бабушка называет такой тон « не терпящий возражений». Для такой ситуации это самое то. Поэтому воспитательница, видимо, не найдя, что ответить ему, просто криво улыбнулась нам вслед и пошла обратно к остальным детям.

Дедушка наклонился ко мне, и вытер слезы, а потом я взяла его за руку, и мы пошли домой, где меня уже ждала полная кружка черешни, а платье бабушка, конечно, постирала, и оно стало лучше прежнего. Про манну небесную больше никому не расскажу.

Голуби и зубные феи

Сейчас август. На улице пыльно и душно. Началось время августовских ритуалов. Я помогаю дедушке убирать с грядок созревший чеснок; мы сушим его на солнце, а потом связываем головки шпагатом и развешиваем на перекладине под крышей нашего зеленого гаража. Чб прячется от жары в виноградных кустах и гоняет птиц, прилетающих попить из дедушкиных леек. Некоторые листья уже начинают желтеть, и это значит, что скоро начнется осень.

Вчера у бабушки с дедушкой была большая стирка. Это такие летние дни, которые бывают обычно раз в неделю летом. Выносится стиральная машинка, похожая на Мойдодыра, дедушка подключает воду, а бабушка сидит на стульчике прямо рядом с машинкой, чтобы вовремя нажать на кнопки и заложить белье, а потом вытащить его огромными деревянными щипцами, больше похожими на клещи. А потом они развешивают белье на веревки, тянущиеся от штрифеля до антоновки, и весь сад пахнет яблонями, летом и свежестью стирального порошка. Раньше Чб прыгал на белье, и поэтому на простынях и покрывалах всюду оставались отпечатки его лап, а после того, как его хорошенько отругали, он перестал так делать.

Но даже несмотря на солнце и отличную погоду, этот день мне не нравится, потому что сегодня мы с дедушкой пойдем к зубному. Он уже несколько раз сказал, чтобы я шла собираться, а я все тяну, потому что боюсь. Все началось с того, что в прошлый раз, когда я была в гостях у Бабари, она сказала, что у меня зуб один шатается. Это правда, просто я никому не говорила, а она вот заметила, и начала говорить бабушке и дедушке, чтобы срочно отвели меня к доктору и зуб вырвали. Правда, сама почему-то не согласилась вести, хотя у нее свободного времени целый вагон. Зуб тоже вырывать не хочу, сам выпадет, остальные же выпали как-то. Этот не хуже.

– Вот штаны, только с веревки, и майка полосатая, кладу на стул, иди одевайся, – кричит бабушка с крыльца.

– Сейчас, еще пять минут посижу тут.

Она отрицательно качает головой

– Уже было десять раз по пять минут, итого-час. Собирайся!

Я понимаю, что сейчас спорить уже бесполезно, и нехотя плетусь из огорода домой одеваться. Потом за мною приходит дедушка, и мы быстро выходим через нашу оранжевую калитку на улицу. Так пыльно, что даже на языке песок.

– Смотри, сейчас ты маленькая, и мы идем по этой улице, потом подрастешь и пойдем в школу по этой же улице, – рассуждает дедушка.

– А ты пойдешь со мною в школу? -я смотрю на него и щурюсь из-за солнца.

Он смеется.

– Это ты сейчас просишь, чтобы я с тобою в школу шел, а потом будешь убегать от меня, чтобы стыдно не было перед ребятами.

– Шутишь? Зачем мне убегать?

– Потому что в школе все хотят чувствовать себя взрослыми, а родители и бабушки с дедушками этому мешают.

– Со мною такого не будет, – машу головой я в разные стороны.

– Как скажешь, -он снова смеется.

Мы идем дальше, мимо проезжают велосипеды и самокаты, а на них дети. Конечно, они радуются, им же не идти к зубному, как мне. Я бы тоже радовалась. Вдруг я замечаю, что прямо у моих ног прыгает голубь.

– Дедушка, смотри! – говорю я и наклоняюсь к нему, чтобы погладить. Он косит на меня черным глазом и подпрыгивает, а потом взлетает совсем невысоко и приземляется в пяти шагах от нас.

– Думаю, он пострадал в бою, -заключает дедушка, сев на корточки рядом со мною.

– А кто же его так?

– Кто-кто, кошка, наверное, какая-нибудь, мало их тут бегает. Видишь крыло одно совсем без перьев почти, потому он и летать не может.

– Давай возьмем его с собою.

– А зубной? Мы же не пойдем к нему с голубем.

– Мы скажем бабушке, что были у него, и она поверит. Ты скажешь.

– Может и поверит, до тех пор пока ты рот не откроешь, а там зуб на своем месте как был.

– А мы скажем, что я так орала, что доктор не стал мне зуб дергать, а сказал ждать, пока сам выпадет.

– Тогда бабушка подумает, что ты трусиха, не расстроишься?

– Не расстроюсь, зато голубя спасем.

– Про него ты тоже не хочешь говорить?

Я опускаю глаза и вожу носком ботинка по асфальту.

– Ладно, придумаем что-нибудь. Только поймать его надо.

Я побежала к голубю и вытянула руки чтобы схватить его, но он снова резко отпрыгнул от нас, отлетел немного дальше и начал приглаживать клювом израненное крыло.

– Кто же так ловит! Тебя не то что больные, а здоровые испугаются.

Дедушка аккуратно присел на корточки и, переставляя вперед одну ногу за другой, приблизился к голубю и протянул руку вниз так, чтобы ладонь касалась асфальта. Голубь повернул голову в его сторону и медленно сделал первый шаг. Дедушка придвинулся еще ближе, и наконец схватил его второй рукой, встал, и аккуратно перехватил его так, чтобы оба крыла оказались надежно зажаты в его ладони, но и чтобы голубю не было больно.

– А можно я понесу его домой?

– Не надо, вдруг руку разожмешь, и упадет он, тогда мы уж ему точно не поможем ничем.

Я киваю головой, и мы идем обратно в сторону дома. Дедушке можно верить. Когда он был маленький, он все время жил в деревне, где было много разных животных, и птиц, и, конечно, он не раз спасал их с ребятами. Мне это в нем очень нравится. А еще нравится, что среди лета обязательно будет день, когда дедушка тайком от бабушки принесет мне случайно найденного ежа с огорода. Бабари вообще не такая, на улице она не разрешает мне даже гладить собак, потому что они якобы заразные. Но я то вижу, что они не заразные, шерсть есть, зубы есть, глаза есть, и язык теплый и слюнявый. Совершенно здоровые псы. Хорошо, что дедушка это понимает и не обращает внимания на заразу; ни на кошачью, ни на собачью, ни на птичью.

– Дедушка, а если папа приедет к нам, покажем ему голубя?

– Думаю, ему это не очень будет интересно.

– А что же ему тогда интересно?

– Чтобы ты выросла хорошим человеком.

– А почему у него нет времени, чтобы часто видеться со мной? Вдруг я обижусь на него, и тогда вместо хорошего стану злым и обиженным человеком? Как ему понравится такое?

– Не понравится, но даже зная об этом, он точно не будет жалеть о том, что столько-то лет назад не посмотрел на твоего голубя.

– А ты?

– А что я, я тебе все сказал, с меня кроличья клетка для него, а с тебя кормить его и воду менять.

– Хороший расклад, – подмигиваю я, -а крыло?

– Крыло сам попробую подлатать, полетит быстрее, чем летал.

– Ты скажешь бабушке.

– А попробуй ты.

Я вздыхаю и киваю в ответ. Не знаю, как ей понравится эта идея. Мы уже стоим у калитки, и дедушка вставляет ключ, пока я придумываю нужные слова.

– Ба, мы пришли! -кричу я, забегая на кухню.

Она отворачивается от плиты ко мне и улыбается.

– Пришли, вот умники, и как зуб?

Я мнусь, потому что не знаю, что сказать, тут входит дедушка и кивает мне.

– Ну, продолжай.

– Мы не вырвали зуб, потому что я испугалась. А еще мы нашли голубя и принесли его домой.

– Мало того, что не вырвали зуб, так еще и коту сомнительный завтрак принесли. Меня Римма сожрет, если узнает, что зуб не вырвали. Она мне тот раз всю плешь проела.

– Пусть сама и ведет меня к врачу, если ей так нужно, -буркнула я.

– Да, она-то поведет, в какой бы сказке только такое выискать.

Первый раз я была рада тому, что Бабари и папа могут забыть про меня, и первый раз мне это сыграло на руку.

– Ну, разрешишь? – я умоляюще посмотрела на бабушку и взяла ее за руку.

– Разрешу, только возиться с ним не буду, а если не будешь кормить его, то скормлю его самого Чб.

– Это же жестоко!

– Зато у тебя будет стимул заботиться, а это важно.

– Спаси-ибо! -завопила я и обняла ее, а потом побежала в огород, где дедушка уже укладывал найденыша в одну из оставленных клеток.

Устроился он там очень уютно, дедушка подложил ему под бока сена, оставшегося от кроликов, покрошил немного булки, и налил воды в крышку от бутылки. Первый раз, когда я приоткрыла клетку, и просунула туда руку, голубь взмахнул крыльями и отпрыгнул в угол клетки, но на третий раз, он уже подходил ко мне, ел с руки крошки от хлеба, и даже давал погладить его по клювику.

Он был у нас около двух недель, и за это время я успела целых три раза забыть его покормить, а Чб успел напугать его раз пять. Но тем не менее, настал день, когда перышки окончательно отросли, и голубь грустно ходил по клетке, просовывая голову между прутьев и наблюдая за другими птицами, которые летали над ним.

Тогда дедушка разбудил меня рано утром и подвел к клетке.

– Нужно выпустить его на волю, видишь как ему тут тоскливо уже.

Я грустно посмотрела на него.

– Может все-таки оставим его? Он меня уже совсем не боится.