Мистер Уайлдер и я

Секунды две Билли молча разглядывал парня, прежде чем спросить:

– Я не улавливаю смысла. При чем тут, черт возьми, мои картины?

Мужчина сообразил, что, надо же, в своем повествовании он пропустил самую главную часть, и смущенно рассмеялся:

– Извиняюсь, я туплю, ведь я первым делом должен был сказать об этом: все пошло-поехало из-за вашей картины, той самой охеренной “Квартиры”^[12]. Помните такую?

– Мм-да-а, припоминаю.

– Так вот, персонаж Джека Леммона – вылитый я в начале шестидесятых. Я был таким же безмозглым чмо, вкалывал на крупную корпорацию в Нью-Йорке, и когда я посмотрел ваш фильм, до меня дошло: я должен поступить как он, послать все на фиг и мотать из Нью-Йорка куда подальше, вы меня понимаете?

После продолжительной паузы Билли кивнул:

– Понимаю. Выходит, все это из-за меня?

– Все из-за вас.

Мужчина постоял еще немного, словно в ожидании похвал.

– Что ж… – Билли протянул ему руку, – полезно знать такие вещи. Спасибо.

Они обменялись рукопожатием.

– Спасибо вам, мистер Уайлдер. И без обид, мэм.

– Никто и не обиделся, – милостиво улыбнулась Одри.

Мужчина ушел. Билли снова выпил вина и отправил в рот четвертую, заждавшуюся своей очереди устрицу. С паштетом я управилась в два счета и теперь отщипывала потихоньку от куска хлеба.

– Слыхал? – Билли воззрился на мистера Даймонда, сидевшего на другом конце стола. – Вот так-то.

– Так-то вот, – согласился Ици.

– Парень каждую ночь при живой грелке, чего без нас у него бы никогда не было.

– И ты вроде как посланец небес, да?

Мистер Уайлдер покачал головой, словно дивясь роли случая в человеческой жизни. Он улыбался. Но тему развивать не стал и две последние устрицы съел молча.

Я решила поддержать беседу. Большой бокал вина, только что допитый, придал мне отваги.

– Наверное, это здорово – услышать от людей такое. О том, что ваши фильмы изменили их жизнь.

– Да, это приятно, – сдержанно откликнулся мистер Уайлдер. – Знать, что не все, сделанное тобой, забыто.

– Его пресыщенный тон, – прокомментировала Одри, – объясняется тем, что подобное происходит довольно часто. На улицах, в магазинах. Не удивляйтесь, если сегодняшним вечером к нашему столику подойдут еще человек пять-шесть.

– И не удивляйтесь, – дополнил Билли, – если они назовут одни и те же картины. И все пятнадцатилетней давности. А иногда и более ранние. Они даже могут припомнить совсем старые ленты. Снятые лет двадцать, а то и тридцать назад. После “Квартиры” мы с мистером Даймондом поработали над семью фильмами. Посмотрим, скажет ли кто-нибудь сегодня, что хотя бы один из этих семи изменил их жизнь.

Дабы прервать последовавшее тягостное молчание, я снова открыла рот:

– Да, но это же потрясающе…

Билли повернулся ко мне:

– Говорите, вы из Греции, я правильно понял?

– Правильно.

– Но у вас превосходный английский. И даже английский акцент.

– Моя мама англичанка.

– То есть с самого раннего детства вы владеете двумя языками?

– Да.

– Скажите что-нибудь на греческом.

– Νομίζω ότι ήπια πολύ γρήγορα το κρασί μου, – сымпровизировала я, особо не задумываясь.

– И что это значит?

– Это значит “Думаю, я выпила бокал вина слишком быстро”.

Билли рассмеялся.

– Вам очень повезло, вы говорите на двух языках. Вам пришлось выучить их, когда вы были еще ребенком. Мне было под тридцать, когда я приехал сюда, и приехал я, не зная английского. Ну, может быть, с десяток слов, не больше. Учил язык, слушая радио, в основном комментаторов на бейсбольных матчах. И однако, акцент мой так никуда и не делся, и даже теперь я говорю не всегда гладко. Французский я знаю куда лучше. У меня хороший французский. Вы говорите по-французски?

– Говорю, – ответила я. – И по-немецки тоже. Оба языка мне преподавали в университете.

– Этой весной мы с мистером Даймондом побывали в Греции, – сообщил Билли. – Поездили по островам, высматривая натуру для съемок. Вам знакомы эти места?

– Греческие острова? Да, кое-какие знаю. Мы отдыхали на Санторини, на Икарии… Почему вы спрашиваете?

– Мы не нашли того, что нам нужно, – ответил Билли. – Но если студия все же раскошелится на нашу новую картину – если, поскольку в нынешней киноиндустрии никогда не знаешь, чем дело кончится, – нам потребуется подходящий греческий остров.

Сгорая от любопытства, я задала, казалось бы, невинный вопрос:

– А о чем ваш новый фильм? – И была поражена смятением, отразившимся на лицах Одри и супругов Даймонд.

С тех пор, за минувшие долгие годы, я, конечно, усвоила: никогда и ни под каким предлогом нельзя расспрашивать творческих людей о том, над чем они в данный момент работают, – но в те времена я была совершенной naїf^[13] и мое любопытство казалось мне естественнее некуда.

Как бы то ни было, сам мистер Уайлдер неудовольствия не выразил. Вероятно, уже тогда во мне было что-то (не знаю, что именно), побуждавшее его разговаривать со мной запросто.

– Это фильм о постаревшей кинозвезде, – ответил он. – Об актрисе. По имени Федора. Никто не видел ее годами, известно лишь, что живет она на каком-то греческом острове. Затворницей. В духе Гарбо. Некий продюсер разыскивает ее, а когда находит и остров, и виллу, где она обитает, у него никак не получается подобраться к ней поближе. Свита кинозвезды, те люди, что ее опекают, постоянно чинят ему препятствия.

– Она вроде как в заключении, да?

– Э-э… в некотором смысле.

Что означало “в духе Гарбо”, я и вообразить не могла, но продолжила, и не только из вежливости:

– Звучит увлекательно. Я бы точно захотела посмотреть такой фильм.

– Правда?

– Да. Обожаю фильмы, в которых есть тайна.

Мистер Уайлдер бросил торжествующий взгляд на мистера Даймонда:

– Вот тебе пожалуйста. Мы наконец охватим молодую аудиторию.

Мистер Даймонд грустно покачал головой:

– Нам нужна выборка пошире, Билли. – Он обратился к Джилл: – А как насчет вас, вы часто ходите в кино?

– Бывает.

– И какие картины вам нравятся?

Джилл пожала плечами:

– Разные.

– Например?

Джилл наморщила нос:

– “Челюсти” – классное кино.

– О да, “Челюсти”, это потрясающе, – энергично закивала я. Мы с родителями ходили на премьеру этого фильма, когда он вышел на экраны Греции, в День подарков в семьдесят пятом, и потом я по крайней мере еще раза два смотрела это кино.

Выслушав наши отзывы о “Челюстях”, мистер Уайлдер протяжно вздохнул (впрочем, скорее с бесконечной терпеливостью, нежели с укором):

– Господи, картина с акулой про акулу. И когда люди прекратят судачить об этом зубастом фильме? Знаете, проклятая акула заработала в Штатах больше, чем любая другая картина в истории Голливуда. Даже Монро, даже Скарлетт О’Хара не собрали столько денег, как эта рыбина. И отныне все тупые воротилы в городе жаждут побольше фильмов с акулами. Ведь как они рассуждают, эти люди. Мы сделали миллион долларов на акуле, и теперь нам нужна новая акула. Нам нужно много акул, и чтобы они были поогромней и поопасней. И тогда я придумал снять фильм под названием “Челюсти в Венеции”. По Гранд-каналу, как обычно, курсируют гондолы, битком набитые японскими туристами, и тут в канал заплывает сотня акул и нападает на них. Смеха ради я пересказал этот сюжет парню из “Юниверсал”. Он был уверен, что я всерьез делаю заявку на фильм. И моя “заявка” ему ужасно понравилась. Картина, содержание которой можно пересказать в трех словах, им ведь такое нравится, они обожают простые истории, и он решил, что “Челюсти в Венеции” – проект его мечты. “Окей, – сказал я, – прекрасно, дарю вам идею и денег с вас не возьму, но в режиссеры этой картины я не гожусь. С рыбами у меня как-то не ладится, знаете ли. Вспомните мои картины, среди них нет ни одной, где бы фигурировала крупная рыбина. Я из тех режиссеров, кто более склонен работать с человеческими существами”. Этот мистер Спилберг, он по-настоящему талантлив. Он из нового поколения, как и мистер Коппола, и мистер Скорсезе. Мистер Даймонд называет их “юнцами бородатыми”. – Билли рассмеялся, выказывая искреннее восхищение (чему позднее я не раз была свидетелем) способностью своего друга играть словами. – Я действительно думаю, что Спилберг лучший в этой команде и, следовательно, самый талантливый человек в Голливуде на данный момент. Я видел его “Шугарлендский экспресс”. Вы смотрели этот фильм? (Мы с Джилл дружно помотали головами.) Вот именно, потому что это картина о людях, а теперь никто не хочет смотреть на людей. Понятно, там есть автомобильные погони, перестрелки и прочее в том же духе… возможно, под конец саспенса становится многовато… и все же нам рассказывают нормальную историю о людях, которые могут быть нам интересны. Но ради акулы мистер Спилберг свернул на другую дорожку, погнался за пресловутым “сделай так, чтобы зритель забыл про попкорн” – острые моменты один за другим, лишь бы вогнать публику в дрожь. Больше похоже на ярмарочный аттракцион, чем на драму, жизненную историю. Такое у меня впечатление складывается, по крайней мере.

Он умолк, когда двое официантов принесли нам горячее и мы отвлеклись на еду; вооружились столовыми приборами, пробовали наши блюда, и я зажмурилась почти в экстазе, когда вонзила зубы в первый нежный кусочек стейка и кровавый мясной сок оросил мой язык. Покосившись на мистера Даймонда, я обнаружила, что он испытывает примерно то же самое. На мгновение мы почувствовали себя счастливыми сообщниками.

– Можно сделать так, чтобы на Федору напали акулы, – как бы между прочим предложил мистер Даймонд.

Мистер Уайлдер кивнул, нарезая картофельное соте ломтиками помельче:

– Когда она плывет на судне к своему острову? Несомненно, это сработало бы. “Челюсти в Греции”. Неплохо. Не говоря уж о том, что акулы решат нашу проблему со второй частью сценария. – Наколов на вилку кусочек картошки, он обронил: – Давай обсудим это завтра утром. – Затем, откинувшись на спинку кресла, Билли оглядел ресторанный зал. И совершенно другим тоном – куда более заинтересованным – спросил своего друга: – Видел, кто только что явился?

Мистер Даймонд и головы не повернул. Чувствовалось, что другие посетители его ни капли не интересуют, сколь бы знаменитыми они ни были. Барбара, однако, проследила за взглядом мистера Уайлдера:

– Аль Пачино, нет?

– Мистер Пачино, да. И по-моему, очень красивая женщина, что сидит напротив него, темноволосая, – его девушка, и она тоже актриса. Прочих за тем столиком я не знаю.

– Подойдешь поздороваться с ним? – спросила Одри.

– Не подойду и не поздороваюсь, – ответил Билли. – По крайней мере, пока мы едим.

Мистер Даймонд, вызывающе равнодушный и к Аль Пачино, и к его спутнице, снова взялся за нас с Джилл:

– А что насчет комедии? Что вызывает у людей смех в наши дни? Вы видели какие-нибудь смешные фильмы?

Я честно попыталась вспомнить, но безрезультатно. Ведь в кино я тогда ходила нечасто. Что касается Джилл, я даже не уверена, слышала ли она вопрос. Я слегка встревожилась: лицо у моей подруги становилось все более и более страдальческим, и казалось, она вот-вот разразится слезами.

– К примеру, вам нравится “Монти Пайтон”? – дал нам подсказку мистер Даймонд.

– Признаться, я не в восторге от “Монти Пайтона”, – вставил мистер Уайлдер, не отрываясь от своей тарелки.

– Ну а “Сверкающие седла”? – допытывался мистер Даймонд. – В целом забавное кино.

Ответил ему опять мистер Уайлдер, поскольку мы с Джилл были немы как рыбы.

– Да, забавное, – согласился он. – Мне нравится мистер Брукс^[14]. Он парень смекалистый. Очень смекалистый и с хорошим чувством юмора. Но даже у него, знаете ли… – Он повернулся к нам с Джилл, словно обращаясь к ученикам в классе: – Та сцена, в которой ковбои, сидя вокруг костра, начинают портить воздух поочередно. Это не то, что я называю тонким юмором, вы согласны со мной? Мы с мистером Даймондом никогда бы не написали подобную сцену. Мы по большей части учились у Любича. (Еще одно имя, ничего нам не говорившее^[15].) Не стоит раскладывать все по полочкам. Достаточно тонко намекнуть. Не надо проговаривать все до конца, пусть зритель сам делает выводы. До знакомства с мистером Даймондом я работал в паре с мистером Брэккетом, и я… мы написали для Любича сценарий под названием “Ниночка”^[16]. Успех был огромный, невероятный успех. Потому что это была первая комедия, в которой снялась Гарбо, понимаете? И рекламщики в “Метро-Голдвин-Майер” сочинили очень хорошую фразу для продвижения фильма и рекламных плакатов: ГАРБО СМЕЕТСЯ. Всего два слова, но их оказалось достаточно, чтобы привадить зрителей. ГАРБО СМЕЕТСЯ – это их заинтриговало. Но заметьте, не ГАРБО ПЕРДИТ. Ибо тогдашние зрители привыкли к юмору более деликатному и чуть более осмысленному. Сейчас ситуация другая, и, возможно, мы с мистером Даймондом идем не в ногу со временем, но, как я уже говорил, мы пишем сценарий о постаревшей кинозвезде, очень элегантной, очень красивой, очень загадочной, поэтому у нас не будет сцены, в которой она выпрямляется в кресле, приподнимает ягодицу и портит воздух посреди диалога с другим персонажем.

– Ох, Билли! – со смехом пожурила его жена.

– Нет, ничего подобного не случится. Мы на такое не способны. – Мистер Уайлдер подлил себе красного вина из графина. – Вдобавок, наша новая картина даже не комедия. Это будет серьезная картина. Мелодрама, близкая к трагедии. Вот почему этот сценарий причиняет мистеру Даймонду столько беспокойства.

Я взглянула на мистера Даймонда, действительно ли он обеспокоен, но по нему было трудно судить. (Всегда трудно, не только в нашу первую встречу.) Вид у него был задумчивый, меланхоличный и в общем непроницаемый, разве что он откровенно наслаждался стейком.

Внезапно Джилл поднялась с кресла:

– Мне нужно в туалет.

Заявление было настолько кратким и бесцеремонным, что Одри на секунду оторопела, но быстро пришла в себя:

– В дамскую комнату? Конечно же, это там, в конце зала.

Мистер Уайлдер также встал на ноги и промокнул губы салфеткой:

– Пожалуй, мне тоже не помешает наведаться в мужскую комнату. Идемте, я провожу вас.

Они удалились вдвоем, но мистер Уайлдер не добрался до мужской комнаты. По пути он остановился у столика, за которым сидел Аль Пачино; надо полагать, он изначально направлялся именно туда и вскоре увяз в продолжительной беседе с кинозвездой. Билли нависал над Пачино, и, разговаривая, они часто смеялись, вроде бы к обоюдному удовольствию.

Минуты через две к нашему столику подошел официант. С клочком бумаги, на котором Джилл нацарапала записку, адресованную мне.

– Ваша подруга просила передать, – сказал официант.

Развернув бумажку, я прочла:

Все плохо, и это невыносимо. Сегодня вечером я уезжаю в Феникс со Стивеном. Прости, мне очень жаль.

Одри с Барбарой пристально наблюдали за тем, как расширяются мои глаза и вытягивается лицо, пока я читаю. Как она могла? Бросить меня в ресторане с четырьмя чужими людьми? Что я им скажу?

Правда виделась наиболее простым и достойным выходом из положения.

– Ей необходимо уехать, – сказала я.

Будучи дамами благовоспитанными, они и виду не подали, что мой ответ их не слишком удовлетворил.

– О боже! – воскликнула Одри. – Надеюсь, ничего серьезного.

– Она объяснила, почему уезжает? – спросила Барбара.

– Несколько дней назад она познакомилась с парнем, – ответила я. – И они безумно влюбились друг в друга. Сегодня вечером он возвращается домой. Она рванула следом за ним.

– Как неимоверно дерзко и романтично, – отозвалась Одри.

– Хотя вам от этого не легче, – заметила Барбара, за что я была ей благодарна.

Вернувшийся за столик мистер Уайлдер воспринял новость об исчезновении Джилл с полнейшим спокойствием (да и жалеть ему было особо не о чем – за весь вечер они с Джилл и словом не перемолвились). Вдобавок ему не терпелось рассказать о своей встрече с Аль Пачино.

– Ну и как прошло? – сухо, как всегда, осведомился Ици.

– Мы приятно побеседовали, – уклончиво ответил Билли.

– Надеюсь, он был польщен, когда ты остановился поболтать с ним, – сказала Одри.

– Насколько он был польщен, с уверенностью сказать не могу, но обо мне и мистере Даймонде он наслышан. И с нашими картинами хорошо знаком. – Повернувшись ко мне: – Вы, конечно, знаете мистера Пачино. Видели его в “Крестном отце”?

– Не видела, – призналась я.

– Замечательная картина. Я имею в виду вторую часть, ту, что вышла недавно. Блистательный фильм, один из лучших, виденных мною. – Далее он обращался ко всем сидящим за столом, при этом своего друга из поля зрения не выпускал, отслеживая его реакцию: – Нелегко было понять, что он говорит, он жевал гамбургер и что-то мямлил с набитым ртом. Мистер Пачино и в жизни говорит так же, как и на экране, а вы не знали? Дайте ему монолог Гамлета “Быть или не быть” – и все равно не поймете ни слова. И кстати, наш ресторан не гамбургерная. Мсье Шомей – наш шеф-повар – не умеет толком готовить гамбургеры. В меню их нет. Следовательно, Пачино пришлось сделать специальный заказ. Гляньте, сколько всего вы можете заказать здесь – буйабес, кассуле, потофе, – а он заказывает гамбургер! Его девушка извинилась за него. Сказала, что он неотесанный.

– Как ее зовут?

– Зовут ее Марта. Марта Келлер. Дама из Швейцарии. – Он недоуменно оглядел присутствующих. – Чудно, не находите? В Голливуде не так уж много швейцарцев. А швейцарских актрис и во всем мире не так уж много. Ни одной другой и припомнить не могу. Эта страна выпускает куда больше часов с кукушкой, чем актеров. – Затем, резко обернувшись ко мне: – Что стряслось с девочкой Фоли? Кто-то сказал ей, что у нас десерты невкусные?

– Нет, нет.

– Рад слышать. Потому что они очень вкусные. Давайте-ка снова заглянем в меню.

Он посмотрел по сторонам, щелкнул пальцами, и к нему подбежал официант. Я опять подумала о моем отце, милом скромном человеке за пятьдесят, который не сумел бы поймать взгляд официанта даже во спасение собственной жизни. А потом я подумала, что, наверное, это удобно, когда все вокруг столь к тебе внимательны. И ты привыкаешь к такому положению вещей, но все меняется, и утрата внимания к твоей персоне может быть очень болезненной.

– Она помчалась вдогонку за парнем, – сообщила Одри мужу, – на крыльях любви.

– Неужто? – Новость, кажется, позабавила его. – Вряд ли мистер Фоли отнесется к ее бегству с пониманием. Он человек исключительно здравомыслящий. Вероятно, она пошла в мать.

Без Джилл я начала ощущать себя незваной гостьей.

– Вы все были так добры, – сказала я, – позволив мне отужинать с вами. Но теперь, когда она уехала, мне неловко оставаться дольше. Я здесь только потому, что Джилл меня позвала за компанию…

Они запротестовали наперебой, громко и единодушно.

– Глупости, дорогая, – сказала Одри.

– Мы и слышать об этом не хотим, – заявила Барбара.

– Давайте-ка, – Билли наполнил вином мой бокал, – прикончите его, ибо мы намерены заказать еще одну бутылку.

– Но вы даже не…

Одри накрыла ладонью мою руку, а ее взгляд заставил меня умолкнуть.

– Пожалуйста, просто расслабьтесь и развлекайтесь. Мы очень рады, что вы здесь с нами. И непременно закажите десерт, какой вам понравится, потому что вы его уже заработали.

– Я? Но как, что я такого сделала?

– Думаю, вы удивитесь, – продолжила Одри, – но сегодняшний ужин – событие из ряда вон выходящее. Билли с Ици никогда не едят вместе по вечерам. Да и с какой стати? Они каждый день проводят в обществе друг друга. С девяти утра до шести вечера всегда вдвоем. Друг с другом они остаются наедине много чаще и дольше, чем со мной и Барбарой. И они куда более преданны друг другу, чем своим женам. (Билли с Ици невозмутимо слушали Одри, изредка кивая и не оспаривая ни единого слова.) Но им обоим очень хотелось познакомиться с вами. И знаете почему?

Вопрос поставил меня в тупик.

– Все очень просто, дорогая. Потому что вы молоды. Разве вы не заметили, как они весь вечер пытались вас расколоть, выведать, что вы думаете о кино? Билли отчаянно жаждет узнать, чего современная молодежь ждет от кинематографа. Но ему решительно не с кем об этом поговорить. Так, а теперь… я искренне рекомендую шоколадный мусс, за него можно душу продать.

– Я бы не сказал, что я в отчаянии, – возразил Билли, подливая вина в мой бокал, хотя тот был почти полным, – но мне всегда любопытно узнать, что люди хотят увидеть в кинотеатре. Не могу же я просто снимать картины для полдюжины человек из Бель-Эра^[17]. Или для того, чтобы получить… Золотого Бурундучка на кинофестивале в Лихтенштейне. Кино – это бизнес. Победа или поражение определяется кассовыми сборами. Все прочее… пфф! – Он посмотрел на Одри: – Ты не против, если я закурю?

– Валяй. Может, и я последую твоему примеру.

– Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, – в свою очередь обратился ко мне Ици, – но ваша подруга нас слегка подмораживала. Ну а теперь, поскольку у нас с Билли был трудный день из-за того письма от Марлен, лично я намерен напрочь забыть обо всех трудностях разом.

– Отличная мысль. – Барбара наполнила бокалы, сначала мужу, потом остальным. – Пусть вино льется рекой. И я созрела для кусочка лимонного торта. Тебе крем-брюле, полагаю?

Просияв, Ици захлопнул меню.

– Сгодится, – ответил он.

Одри с Барбарой переглянулись и залились смехом; Билли тем временем доверительно склонился ко мне, поясняя:

– Не стоит делать вывод, будто мистер Даймонд не в восторге от крем-брюле. Здешний крем-брюле лучший в Лос-Анджелесе, а то и во всей Америке. Но когда узнаешь мистера Даймонда получше, начинаешь понимать, что именно так он выражает свой восторг и одобрение. Двадцать лет мы вместе сочиняем сценарии, и “сгодится” – величайшая похвала, какую я когда-либо слышал от Ици. Я могу подбросить ему прекрасную реплику, лучше которой ни в одном фильме не было, вроде концовки “Квартиры”, когда она говорит: “Кончай трепаться, лучше сдай карты”… Ах да, вы не в курсе, потому что смотрите только фильмы про акул, но поверьте, это очень даже выдающаяся реплика, и когда я предложил ее Ици, что он, по-вашему, сказал? “Билли, ты гений”? “С этой фразой картина обречена на успех”? Нет. Ничего подобного. Он лишь посмотрел на меня, как всегда, уныло и произнес: “Сгодится”. И так я понял, что он в восторге, хотя прямо никогда не скажет, хоть режь его. И крем-брюле он обожает, хотя ни за что не признается в этом, только будет твердить “сгодится”, и ничего иного вы от него не добьетесь.

Слушая эти речи, Одри с Барбарой переводили взгляд с Билли на Ици и обратно, глаза обеих женщин задорно поблескивали.

– Ну разве эта парочка не прелестна? – сказала Барбара. – Разве не было бы куда восхитительнее, женись они друг на друге, а не на нас? Не знаю, как ты, Одри, но я порою чувствую себя виноватой за то, что встреваю между ними.

– О да! – расхохоталась Одри. – Со мной то же самое происходит. Не подцепи я Билли за несколько лет до того, как он познакомился с Ици, не видать бы мне его никогда.

– Заметьте, мы не гомики, – предостерег меня Билли. – Но никому об этом не рассказывайте.

Я кивнула с серьезным видом, выпила еще вина, и последующие несколько минут их беседа слышалась мне как журчание воды в ручье. За столом все дымили сигаретами, кроме меня, я никогда не курила. Мне было так хорошо, как еще ни разу не было за все время моего путешествия по Америке, даже когда я лежала под солнцем рядом с Джилл на пляже в Санта-Монике. С тех пор минуло всего часа три-четыре, но, если честно, мне было абсолютно безразлично, увижусь ли я снова с Джилл после того, как она со мной поступила. Она определенно рехнулась, иначе не сбежала бы с этого ужина ради того, чтобы провести всего день или два рядом со Стивеном в Фениксе, ибо вот он, рай на земле, здесь и сейчас, – сидеть в одном из самых роскошных ресторанов в Беверли-Хиллз, в окружении красивых, талантливых, богатых, знаменитых людей, насыщаясь вкуснейшей едой. Я словно шагнула в иную вселенную, на совершенно иной уровень существования. Через два дня я опять сяду в междугородний автобус и буду семь часов, потея, ехать до Сан-Франциско, и в моем рюкзаке не отыщется никакой еды, кроме сэндвичей с плавленым сыром, но сейчас я не хотела об этом думать. Мои мысли были только об этих людях, о том, какие они элегантные и очаровательные и как они дружелюбны со мной, отчего я тоже ощущала себя элегантной и очаровательной.

Одри опять смеялась. Над чем-то, сказанным ею самой. Смех был лукавый, проказливый, и Барбара вторила ей. Речь шла об их ресторане. Как я поняла, недавно его использовали в качестве интерьера для съемок фильма и особо скандальную сцену сняли в комнате для особых гостей на верхнем этаже.

– Ей-богу, вы лишь иллюстрируете мою мысль, – сказал мистер Уайлдер полушутливым, полусерьезным тоном, к которому я начинала привыкать. – Для нас с Ици это настоящая проблема. Мы стараемся сочинить нечто изысканное, романтическое, а публика жаждет совсем иного. И вот вам пожалуйста, на десятой минуте фильма, не раньше и не позже, девушка плюхается на колени, чтобы сделать парню минет. Трудновато представить в такой роли Гарбо, Одри Хепберн либо Ингрид Бергман, не правда ли?

– Нельзя отставать от жизни, Билли, – сказала его жена.

– Поверь, я изо всех сил стараюсь не отстать. В наших фильмах уже появлялись голые титьки, дважды.

– Дважды? – усомнился Ици.

– А то, титьки в фильме о Холмсе, забыл? Медовый месяц с обнаженкой.

– Титьки вырезали.

– Да, вырезали. Всю картину изрезали. Но изначально они были.

– Титьками уже никого не удивишь, – сказала Одри.

– Разрази меня бог, если я когда-нибудь уверую в то, что женской грудью более никого не удивишь.

– В “Федоре” у вас будут титьки? – спросила Барбара.

Ици покачал головой, но Билли напомнил ему:

– Конечно, будут. В сцене, когда молодую Федору снимают в картине “Леда и лебедь”.

– Ах да… я забыл.

Я подперла ладонью лоб, голова моя отяжелела. Я чувствовала, что сейчас зевну, и ладно бы только зевну – пространство вокруг внезапно слегка накренилось. Перед глазами у меня плыло.

– Кстати, мы до сих пор не решили, как нам быть с этой сценой, – напомнил своему другу Билли.

– Освежи мою память, что нам нужно решить?

– Как он отреагирует. У нас есть паренек, юный Детвейлер, в студии он на подхвате, и когда снимают ту сцену, его обязанность прикрыть их, эти самые титьки Федоры. Прикрыть необходимо из-за цензуры. Но сперва он видит ее голой. Как он отреагирует?

– Как и любой другой паренек. Ошалеет.

– Да-а, но это скучно. Потому что ничего другого от него и не ждут.

Зевок не унимался. Раздвинув уголки моего рта, он медленно распространялся по челюсти, я попыталась сдержать его, но позыв был сильнее меня.

– Ну не знаю… – размышлял Ици вслух. – Наверное, было бы любопытно, если бы его реакция оказалась прямо противоположной той, что обычно выдают юнцы.

– И какой именно? – спросил Билли.

Последовала долгая пауза, а потом Одри указала на меня:

– Как у нее.

Я пребывала посредине широченного и невероятно продолжительного зевка. Рот я старалась прикрыть ладонью, но, заметив, что все уставились на меня, зачем-то отняла руку – вероятно, с намерением закрыть рот, но он не закрывался. Зевок длился и длился, пространство вокруг меня колыхалось, а лица мистера и миссис Уайлдер и мистера и миссис Даймонд виделись очень расплывчато.

– Точно! – раздался торжествующий возглас мистера Уайлдера.

– Точно что? – спросил мистер Даймонд.

– Он зевает. Смотрит на самую красивую женщину на свете, что лежит голышом прямо у него под носом, и зевает. Потому что он не выспался. Такая реакция для нее новость. Ничего подобного с Федорой прежде не случалось. И тогда у нее возникает желание переспать с ним.

В ожидании ответа Билли не сводил глаз со своего напарника-сценариста. Мистер Даймонд, откинувшись на спинку кресла, смотрел куда-то вдаль, обдумывая услышанное.

Наконец он кивнул очень медленно и произнес так же очень медленно:

– Ага. Это должно сработать. Определенно сработает.

Билли вынул из коробки маленькую сигарку и закурил. Продолжать разговор он не стал, но думаю, все поняли, что он разочарован. От мистера Даймонда он ожидал услышать “сгодится”, но не дождался.

* * *

Что до меня, я не отключилась, ну разве что чуть-чуть. В сознании я пребывала до конца. Но совершенно не помню, как я оказалась в квартире Уайлдеров. Должно быть, они пожалели меня, сообразив, что до хостела мне самостоятельно не добраться. Видимо, погрузили свою “гостью” в такси, затем в лифт, но ничего из этого я не помню. А на следующее утро я очнулась в гостиной Уайлдеров, где хозяйничало калифорнийское солнце, слегка утихомиренное полуопущенными жалюзи. Ночь я провела на кушетке, недостаточно просторной для распластанного человеческого тела, и спина моя болела адски, голова раскалывалась, а веки не желали подниматься.

В соседней комнате раздался шум. Решив, что это Одри, я собрала волю в кулак, поднялась и побрела к двери. Однако за дверью я обнаружила не Одри, но женщину средних лет в униформе прислуги, протиравшую всяческие кухонные приспособления.

– Доброе утро, – поздоровалась она. – Вы, должно быть, та самая гречанка.

Я кивнула и спросила:

– А где Одри? И Билли?

– Мистер Уайлдер в конторе у себя, они там работают с мистером Даймондом. Миссис Уайлдер отправилась на прием к глазнику. Она велела накормить вас завтраком, и если вы подождете немного в той комнате, я быстренько чего-нибудь сготовлю.

Промямлив “спасибо”, я вернулась в гостиную, где стоял обеденный стол из темного дуба. Квартира казалась небольшой, но только потому, что была переполнена вещами. Стены, все до единой, увешаны картинами – современной живописью в основном, множество работ абстракционистов и множество ню. Лишь много лет спустя я поняла, что мистер Уайлдер был вдумчивым коллекционером произведений искусства, одним из наиболее уважаемых в Соединенных Штатах, и что изрядное число картин на стенах были оригиналами Шиле, Климта и Пикассо. Книг здесь тоже было несметное количество (на разных языках), и граммофонных пластинок (классическая музыка и джаз), и несколько статуэток “Оскар”.

Прислуга вернулась с кофе, булочками, разными джемами и апельсиновым соком на серебряном подносе. Налила мне крепкого черного кофе, за что я поблагодарила ее, прежде чем выпить жадно этот целебный напиток. Когда я села за обеденный стол, она подала мне книгу. Называлась книга “Коронованные головы”, автор Томас Трайон – имя, абсолютно мне незнакомое.

– В книгу вложена записка вам от мистера Уайлдера, – сказала прислуга и деликатно удалилась.

Я вынула записку: плотная кремовая бумага, наверху имя БИЛЛИ УАЙЛДЕР четкими заглавными буквами, внизу адрес, напечатанный на машинке, без телефонного номера. Я решила, что это адрес квартиры, куда меня поместили заботливые хозяева, но я ошиблась.

В записке говорилось: