По поводу одного духовного концерта

Мелкий случай, но с сотнями ему подобных он освещает, он помогает уразуметь многие темные явления нашей жизни, – эту загадочную беду нашего внутреннего общественного настроения, которую все мы болезненно ощущаем, но которой ни смысла, ни силы еще не познали, или не умеем познать. Не умеем главным образом потому, что ищем объяснения в причинах внешних, «от нас не зависящих», тогда как причины – нравственного и духовного свойства и хоронятся, большею частью, в нас же самих. Случай мелкий, по-видимому, но вдумываясь в него приходишь незаметно к выводам серьезным и крупным.

В 8-м номере «Руси» помещена статья «Старого московского священнослужителя» по поводу духовного концерта в зале Благородного Российского Собрания 18 декабря. На этом концерте, как известно, пелась «обедня Чайковского», нашего знаменитого, талантливого композитора. Автор статьи был оскорблен в своем религиозном чувстве подобною, по его мнению, профанациею священного песнопения, которое православные христиане привыкли внимать не иначе как молитвенно, лишь в стенах храма, при совершении величайшего из таинств. Хороша или неудачна музыка Чайковского сама по себе, этой другой вопрос, но все же она прилажена к словам стихов и молитв, которые составляют одно живое, нераздельное целое со всей литургией, одно общее священнодействие. Понятно, что исполнение их не для верующих, а для публики, в бальной зале, за деньги, в обстановке светской, блестящей суеты, наравне с какими-нибудь оперными ариями, романсами или даже каскадными шансонетками, раздающимися иногда в тех же самых стенах на таковых же публичных концертах, не только могло, но и должно было показаться неуместным служителю алтаря, сколько-нибудь не недостойному своего звания, и подвигнуть в его душе вполне почтенную и законную ревность. Да и в нем ли одном?.. Справедливость, впрочем, обязывает нас откровенно сознаться, что мы, лично, вероятно не обратили бы на эту «концертную обедню» никакого внимания – до такой степени неуважение к народной святыне вошло у нас в общественный обычай и нравы. Но получивши статью, мы не сочли себя вправе отказать в ее напечатании. Мало того: мы с полною готовностью и предупредительностью отвели место этому выражению благочестивой скорби и доброго негодования. Мы хорошо знали, к прискорбию, что большая часть «органов русского общественного мнения» не допустит на своих столбцах появления подобного протеста, хотя бы и вполне сдержанного по форме; не допустит не столько по причине разномыслия, сколько ради боязни подвергнуться упреку в ретроградстве, «страха ради иудейска», в буквальном смысле этого слова. Помещение статьи в 8-м номере «Руси» вызвало, как и следовало ожидать, со стороны некоторых наших газет разные гневные выходки и глумления, уснащенные ссылками на «постное масло», «смердящую потухшую лампаду» и тому подобные, по мнению авторов, эмблемы святошества и набожности. Один из таких фельетонов, должно быть самый язвительный, был написан, сколько нам известно, именно «интеллигентным» иудеем… Так сему и быть надлежит…