«Я люблю человеческий голос. Одинокий человеческий голос, измученный любовью и вознесенный над гибельной землею. Голос должен высвободиться из гармонии мира и хора природы ради своей одинокой ноты».

Федерико Гарсиа Лорка

Я, наверное, не поэт. Стихи не живут во мне. Мой мозг не ищет рифму по поводу и без. Я не знаю, что такое творческий замысел. Музы не прописаны в моём доме. Муки творчества не посещают меня бессонными ночами – я не ищу вдохновения и не рву в истерике исписанный пергамент. И очень крепко сплю – нет во мне поэзии. Живу. Ругаюсь и радуюсь. Люблю и нервничаю. Переживаю и восторгаюсь. Оглядываюсь на красивые ножки и покупаю туалетную бумагу. Ем шашлык и что-то презираю. Пью водку и торгуюсь с продавцами на базаре. Размышляю и ехидничаю… Но вдруг возникнет ОНО. В сердце, в мозгу, в крови. Оно мечется и плачет, кричит и терзается. И просит излиться. Как невыносимо оно болит и трепещет. Оно стучится в кожу и умоляет: «Выпусти!». И я хватаюсь за перо и бумагу…

Через несколько часов, выжатый и опустошённый, заваливаюсь на кровать и проваливаюсь в небытие. Так, наверное, засыпает роженица, исполнив долг перед природой. Оно родилось. Наутро я просматриваю вчерашний бред – просто, как любопытный читатель. Вижу технические и грамматические ляпы, пытаюсь расшифровать отдельные слова. Сердце стучит ровно. Руки не трясутся. Губа не закусывается. Дыхание не перехватывается. Закуриваю сигарету и навожу порядок в писанине. Через месяц снова просмотрю, подчищу и причешу. И если не выброшу в мусорную корзину, то вложу листок в папку с заглавием «стихи».

Додосьян И.

Слезами моется душа…

Глупые люди живут в социализме. Глупые люди живут в капитализме. Передо мной красивейшая женщина! Она не имеет никакого отношения ни к демократии, ни к коммунизму. Но у неё особые отношения со мной. Какие же это отношения! Вам и не снились такие… Мы пьём с ней

«Havana Club». Никто не мешает мне выпить с любимой женщиной бутылочку хорошего рома – ни буржуй, ни комсомолец. Моя женщина кружится в танце. Не под патриотическую музыку – из динамиков льётся божественный Шуберт. Я увожу женщину в майский сад, и мы падаем с ней в дурманящие травы. Пьяный май… Он буйствует в тоталитарных и либеральных мирах, и луна бессовестно подглядывает за влюблёнными на всех социальных территориях. Мы с женщиной бесстыдно валяемся на ничейной земле. И живём мы с ней не в капитализме, не в социализме – мы живём всё на той же, грешной. Вы хотели услышать, как я понимаю счастье? А я только что рассказал о нём.

«Здесь воздух не тот, даже небо иное…»

Здесь воздух не тот, даже небо иное,
Здесь счастье чужое, и город не мой,
И душною ночью твоей красотою
Владеет в истоме мужчина другой.

И я, возжигая Всевышнему свечи,
За помыслы грешные крест свой несу,
Не вправе обнять эти хрупкие плечи,
Не вправе погладить тебя по лицу.

Какие права, если просто знакомы
И нету вины предо мной у тебя?
Какие права?.. Просто мозг воспалённый
Покоя не знает, ревнуя, любя…

«Без вина в хрустале, без оплывших свечей…»

Без вина в хрустале, без оплывших свечей…
Электричество, люди чужие,
Да за водкой гонцы, пафос пьяных речей,
Стол, окурки, бутылки пустые…

Мы в дыму и во лжи, словно тонущий бриг,
Сердце раненой птицею бьётся.
На губах твоих страсть, и в глазах твоих – крик,
А компания шумно смеётся…

Корабли проплывают, не видя беды –
Капитаны пьяны до упора,
И пучина смыкается всплеском воды,
Укрывая любовь от позора.

«Осень серая бродит в садах облетевших…»

Осень серая бродит в садах облетевших.
Город в тусклых потеках несвежих дождей.
Нас, промерзших в ночи и к теплу не успевших,
Во дворец не пускает швейцар у дверей.

Там, за окнами, свет и звучат менуэты,
А в каминах огонь, и в бокалах вино…
И красивые пары кружат по паркету…
Не смотри в освещенное это окно:

Наш просрочен билет, и, по лету тоскуя,
Мы стоим под дождем на осенних ветрах;
Я дождинки солёные тихо целую
На лице дорогом, на озябших губах.

«Мы на разных с тобой полюсах…»

Мы на разных с тобой полюсах,
Об одном мы двояко толкуем;
Мы на разных поем голосах
И по-разному даже тоскуем.

Вправо, влево от точки нуля
Наши доблести, наши пороки;
Лишь, по разным дорогам бредя,
Одинаково мы одиноки…

«Как ты прильнула трепетно!..»

Как ты прильнула трепетно!
Как ты призывно глянула!
Что-то невнятным лепетом
В душу вдохнула пряное…

Потом рукою дрожащей
Ломал сигареты я
Во тьме, тишиной звучащей,
Как песня неспетая…

Неслышные эти звуки
Не дали тогда заснуть,
И тело искали руки,
И губы искали грудь…

Тобою хотел согреться
И ласкою плоть томилась,
И сердце искало сердце…
С чего бы? Скажи на милость!

Ах, да, ты прильнула, помню я,
А я возомнил… да что там!
Прости мне ту ночь бессонную
С фантазий моих полётом…

«В глазах твоих тепло и страх…»

В глазах твоих тепло и страх,
Природы зов к тебе и только.
Но почему же на губах
От поцелуев стало горько?

В грехе своём святая ты,
А я в святом безумстве грешник.
Я весь – надежда, ты – мечты,
Я – злой февраль, а ты – подснежник.

«Настанет час: терзаясь давней мукой…»

Настанет час: терзаясь давней мукой,
Авансом бога за грехи моля,
Пойдёшь туда, где девственной порукой
Душились страсти, душу опаля.

Однажды ночью, слыша зов Эрота,
Крадучись в зарослях домов, как в дебрях зверь,
Отыщешь номер 49 на воротах,
Скользнёшь тайком в незапертую дверь.

Войдёшь ко мне, чтоб прошептать: «Не надо…»,
И грубой нежности чтоб уступить,
За одиночество принять награды,
И грех пред сердцем плотью искупить.

В объятьях жарких заплетутся руки
Чтоб прекратились, в жажде утолясь,
Протяжным стоном сладостные муки,
И ты заплачешь, поздно застыдясь.

«Ещё вчера всё – без печали…»

Ещё вчера всё – без печали,
Покоя долгого пора,
Часы тихонечко стучали,
И ночь со сном – ещё вчера.

Терзаний не было и муки,
Был день на прожитый похож,
В нем – не заломленные руки,
И не измена, и не ложь,

И не любовь… В огне сомненья
Вдруг мозг кипит, стон на губах…
Величье взлёта и паденье,
Объятий жар, холодный страх…

Тут грех и святость, свет и тени,
В глазах пьянеющих туман…
Гордыня духа и смиренье,
Надежда, вера и… обман.

И горечь дум, и сладость речи
Для укрощения стыда…
Всё сразу, вдруг!.. И гнутся плечи.
О, как кружится голова…

И руки падают бессильно,
И высший суд себе верша,
Как пыльный сад прохладным ливнем
Слезами моется душа.