Сказка о юной дочери мандарина Чунхуа и её верном друге Лонгвее

1

Хотите – верьте, хотите – нет, но только случилась эта история в далёкие древние времена, и притом не абы где, а в Великом Китае. В те старые добрые времена Китай испытывал невероятный расцвет во всех ипостасях; и в культуре, и в науках, и в торговле, и в военном искусстве, и в сельском хозяйстве, и даже в мореплавание. И за все эти ипостаси несли ответственность важные сановники при императорском дворе, которых, кстати, называли «мандаринами». А называли их так потому, что лишь только им дозволялось наслаждаться ароматным вкусом настоящих мандарин. Тут всё просто, если сановник ест мандарины, то он имеет право также и называться.

Разумеется, и сам император тоже ел мандарины. Правда не в таких количествах, он-то всё больше употреблял так им любимые овощи, рис, различную зелень и пряные соуса. Ну, с рисом, зеленью и соусами всё понятно, их все любят, а вот из овощей император особенно предпочитал морковь. Да-да, самую простую морковку. Его искусные повара предлагают ему и патиссоны, и огурцы, и капусту с молодым бамбуком, а он нет, только морковку и требует.

– Хочу, чтоб в каждом блюде присутствовала морковь!… И в рисе, и в соевых супах, и в салатах!… И даже, чтоб фазаны ей фаршировались!… И принесите мне побольше морковного сока!… Да побыстрей!… – частенько подгонял он своих поваров. Что уж тут поделать, вот такой император им достался, с таким привередливым вкусом. И вполне понятно, что при таком вкусе требовалось несметное количество моркови. Уж раз император любит морковь, то и весь императорский двор, все приближённые, ему подражают. А потому при императоре имелся особенный сановник, мандарин ответственный за морковку.

Ох, и важный же был это сановник, весь такой напыщенный, заносчивый, фигурой полнотел, откормлен сверх всякой меры, из-за щёк ушей не видно, пузо словно арбуз. Ходит задравши нос, фыркает на всех, воображает больше чем ему положено. И даже самые ответственные сановники ему не указ. Он их презирает, чуть ли в след не плюёт, морщится и рот кривит.

– А что вы без меня делать станете!… Ведь это от меня зависит, какое настроение будет у императора!… Коли задобрю его вкусной морковкой, так и вам хорошо будет,… а нет, так он на вас всё своё зло сорвёт, а меня не тронет!… А всё оттого, что я лучше всех разбираюсь в морковке и заменить меня некем!… – не раз кичливо покрикивал он на прочих сановников и вёл себя с ними дерзко. Ну а тем делать нечего и они его терпели, ведь он был прав, и замены ему не было, потому, как он поставлял на стол императору самую отборную морковь. А чтобы выбрать такую морковь ему самому приходилось столько морковки пробовать, что цвет его кожи приобрёл оранжевый цвет. И лицо, и руки, и ноги, и живот, и даже пятки стали у него морковного цвета.

– Единственный сановник в моей свите, который по цвету кожи, полностью соответствует своему чину мандарина… – полушутя подтрунивал над ним император, но всегда благоволил ему. Дарил величественные подарки, дозволял на пирах сидеть рядом, и, разумеется, изрядно платил за его морковную службу.

Отчего мандарин жил припеваючи. Имел добротный дворец и большие угодья, на которых, кстати, и взращивалась императорская морковь. И хотя этих угодий у него было много, особенная морковь росла лишь в двух местах. В долине недалеко от столицы и в горном распадке за лесом. Очевидно, только в этих двух местах земля была наиболее плодородна. На остальных же землях такого изысканного вкуса у морковки не получалось, и там сеяли рис вперемежку с прочими сельхоз культурами.

2

И вот тут надо заметить, что все эти роскошные угодья достались морковному мандарину по наследству. А вернее будет сказать, что он их получил в виде приданого за своей женой красавицей, очень милой, кроткой женщиной. Но, к сожалению, так уж вышло, что его дорогая супруга очень рано покинула этот мир. Она успела лишь родить ему крошку доченьку и её практически сразу не стало. Что поделать, в те дремучие времена подобное случалось довольно часто.

Разумеется, мандарин очень переживал, корил себя и не находил места. Но с годами скорбная боль поутихла, а любимая доченька, подрастая, стала для него великим утешением. Кстати, ей не так давно исполнилось шестнадцать лет, возраст, когда девушки расцветают в полную силу. И надо ли говорить какой красавицей она была, вся в матушку. Чёрные, жгучие локоны обрамляли её бледно-розовое лицо, на котором, словно алые розы, сияли слегка припухшие кукольные губки. А её прелестный носик пимпочкой в гармонии с ярко-карими, большими глазами делали из неё непревзойденно-милую очаровательницу. А какая лёгкая, грациозная была у неё фигурка, даже самая стройная лань не смогла бы с ней сравниться. Ну а звали юную прелестницу – Чунхуа, что означает весенний цветок.

Чунхуа была и гордостью, и проклятьем своего отца сановника. Он хоть и вёл себя высокомерно с прочими людьми, но с ней был мил, мягок и во всём ей потворствовал. Однако в тоже время отец не давал ей и шагу свободно ступить. Боялся, что кто-нибудь покуситься на неё или сглазит, наведёт порчу. Впрочем, его можно понять, ведь все отцы-одиночки такие. Они до последнего дня будут опекать своих дочерей, и отгонять от них назойливых женихов. Для них лишь бы их доченька подольше оставалась в родительском доме, а по возможности, так и вообще не покидала его никогда. А это значит, что практически все отцы-одиночки невероятные эгоисты. Они только о том и думают, чтобы их чада не влюбились в какого-нибудь «охламона». И держат бедных дочерей в зоне своей видимости. Шаг в сторону, расценивается ими, как прямая попытка к бегству.

Кстати, у этого отца-сановника даже и имя было подходящее, звали его – Шенхен, что означает осторожный, подозрительный, всегда начеку. Но что ещё интересно, у него к тому же имелась чересчур мнительная привычка – он никому не верил. Однако и в этом сановник был не совсем честен. Ведь это он только так говорил, что не верит, а на самом деле кто его знает, чего у него там, на уме было. Одним словом, Шенхен являлся коварным хитрецом, и, невзирая на всё своё добродетельное отношение к дочери, с другими был груб, безжалостен, и не проявлял ни малейшего уважения к окружающим. А слово «сочувствие» ему было и вовсе незнакомо. Притом случаев доказывающих это, имелось огромное количество. Бывало, приедет он в те угодья, где взращивают морковку, и начинает с тамошними крестьянами, работающими на него, спорить.

– Сегодня, как я погляжу, вы меня опять надуть хотите,… снова несвежей моркови насобирали,… ни аромата, ни сочности!… Выходит, плохую мне подсунули, а хорошую сами съели!… Ух, негодники!… – раскричится он на них, ногами растопается, хотя сам прекрасно знает, что предоставленная ему морковь наивысшего качества. Ну, крестьяне к таким его кривляньям были уже привычны, понимали, что как бы он не орал, до телесного наказания дело не дойдет, а потому спокойно ему возражали.

– Нет, что ты, великий мандарин,… мы не смеем поедать императорскую морковь,… для себя мы растим рис,… да и когда нам кушать,… мы с утра до ночи работаем,… спины не разгибаем… – с поклоном отвечали они. На что Шенхен никак не унимался. Ох, и спорщик был, свет ещё не видывал таких спорщиков.

– Ах вы, плуты!… Обманываете меня!… Разжалобить хотите!… Покаяния от меня требуете!… А я вам всё равно не верю!… Не верю, и всё тут!… А ну говорите правду, куда хорошую морковку девали!?… – опять разорялся он, и кричал так почти целый час. Только потом, довольный устроенным им скандалом, забирал ту же самую морковь, что крестьяне предлагали ему сразу, и спокойно уезжал. И такое повторялось, чуть ли не каждое утро, ведь поставлять свежую морковь ко двору, требовалось ежедневно. Благо климат в этих местах был исключительный и позволял выращивать свежую морковь круглый год. Ну а крестьяне, в связи с его такой напускной недоверчивостью, так его промеж себя и прозвали – «Шенхен-неверя» в одно слово.

3

И всё бы ничего, и вполне возможно жизнь морковного сановника так бы и продолжалась, да только в последнее время с ним стали происходить непонятные перемены. Вдруг ни с того ни с сего, он начал подозревать, будто его прелестница дочка, что-то от него скрывает. Ну, это уже высшая степень недоверия. Подозревать свою собственную дочь это никуда не годиться, просто мания какая-то. Всё ему кажется, что она не до конца с ним откровенна, чего-то не договаривает, прячет какую-то тайну.

Хотя на самом деле никакой тайны не было. По вполне понятным причинам Чунхуа кое-что не могла сказать отцу. Ведь она была уже не та маленькая девочка, что могла целыми днями спокойно играться под присмотром нянек. Притом постоянно находясь только в одном отеческом дворце. Теперь это была юная зрелая девушка, которой хотелось знать, что делается там, за порогом дома, какая там жизнь, что происходит на просторах её родного края. Естественно Чунхуа смущалась своего навязчивого желания вырваться из отеческого дворца, и, конечно же, с самим отцом о таком не поговоришь. Ну а он-то чувствует все её недомолвки, и уже стал покрикивать на Чунхуа, всё «не верю» да «не верю», мол, «скрываешь что-то». И, разумеется, чем больше недомолвок, тем пышнее ссоры, которые теперь стали случаться с невыносимой частотой. Между отцом и дочерью, словно стена выросла. И чем больше Шенхен зажимал личную свободу дочери, тем сильней ей хотелось вырваться из-под его опеки.

Вполне знакомая ситуация, такое случается сплошь и рядом, практически в любой семье. Но тут всё же особый случай, ведь Чунхуа росла без матери, и отец воспитывал её в одиночку. И, само собой разумеется, часть черт отеческого характера передалась и дочери. Настойчивость – граничащая с настырностью, дерзость – переходящая в неприкрытую наглость, уверенность – сообразная с самолюбованием, и ещё некоторые неблаговидные черты достались ей. И можно себе представить, что творилось, когда отец и дочь начинали спорить. В таких случаях говорят, нашла коса на камень, только искры летели в разные стороны. Хотя в случае с Чунхуа и её отца летели не искры, а дорогая фарфоровая посуда. Не один искусно выполненный китайскими мастерами сервиз нашёл свою погибель в стенах чудесного дворца мандарина. Слуги только успевали убирать осколки некогда величественных цветочных ваз, суповых блюд, чайных чашек и прочих изящных столовых вещей.

И хорошо бы дело ограничилось только этим. Битьё посуды в данной ситуации это, пожалуй, самое безобидное. Но дальше – больше. Вскоре Шенхен дошёл до какого-то маниакального недоверия, и стал везде и всюду брать Чунхуа с собой. Конечно, в императорский дворец он не имел права её приводить. Ведь женщинам без дозволения высшего совета запрещалось посещать Заветный город. Но и тут Шенхен нашёл выход. Он переодевал Чунхуа в костюм юноши, и брал её с собой, выдавая за своего помощника. Ну а Чунхуа такие походы были только на руку. Ей этого как раз и хотелось, ведь вырваться из отеческого дома была её мечта. Поэтому она помалкивала и выполняла все батюшкины повеления. Переодевалась и послушно следовала за ним в императорский дворец. Однако это было настолько рискованно, что если бы стражники признали в ней девушку, то её ждала бы неминуемая расплата. Но отец, невзирая на это упорно брал её с собой.

Впрочем, одним этим дело не ограничилось. Шенхену по долгу службы приходилось бывать не только во дворце, но и периодически посещать свои угодья. И это понятно, ведь морковка сама во дворец не пойдёт, её привозить надо, а это как раз входило в прямые обязанности морковного мандарина. Из всех важных сановников только один он имел право прикасаться к моркови и доставлять её на императорскую кухню. Так что желание Чунхуа посмотреть на родные просторы вскоре исполнилось. Отец стал брать её на морковные поля. И кстати, путешествия на природу ей больше пришлись по душе, чем поездки в императорский дворец. Свежий ветер с гор, запах леса, аромат душистых трав и цветов, кружил ей голову и будоражил кровь. Такого великолепного настроения у Чунхуа не было никогда в жизни. Никакие дворцовые залы, золотые украшения, изысканная посуда, и даже помпезные одежды не сравняться с чувством свободы и неописуемого восторга, которые она испытывала, выезжая с отцом на поля.

Чунхуа уже раз пять была на центральном поле, два раза на том, что находилось у бамбуковой рощи, и даже раза три на том, что ютилось в горном распадке. Однако она ни разу не была на поле за рекой. Так уж получилось, что мост через реку после дождя смыло, и пока его спешно восстанавливали, доступа туда не было. Хотя с той стороны крестьяне кричали, что у них уродился изумительный урожай. Так что Шенхен с нетерпением ждал восстановления моста.

Ему этот урожай сейчас был бы очень кстати, ведь за рекой росла особая сахарная морковь, сладкая с привкусом земляники, которой был засеян специальный участок у леса. Выходило так, что при цветении пыльца обоих растений смешивалась, и отсюда появлялся этот чудесный земляничный привкус. Вот из-за него-то император особенно обожал эту морковку и ждал её с большим аппетитом. Он даже пообещал Шенхену награду, если тот быстрей доставит ему желанный овощ. Смешно конечно получать награду за овощ, но это всё же лучше чем вообще ничего. Вот оттого-то Шенхен так радовался восстановлению моста. Едва гонец сообщил ему приятную новость, как он сходу начал собираться за диковинным урожаем. Разумеется, Чунхуа должна была его сопровождать. Однако на этот раз ей слегка нездоровилось, и она упорно отказывалась от этой поездки.

– Батюшка дозволь, сегодня я останусь дома,… мне так не хочется трястись в повозке,… тем более ехать надо за реку, а там наверняка сыро и скучно… – настойчиво возражала Чунхуа, изображая из себя капризку.

– Ну хватит морочить мне голову,… всё равно дома я тебя не оставлю,… небось задумала сбежать и побродить без меня по городу!… Нет, ты меня не обманешь,… а ну собирайся, не то волоком утащу!… – сердито топнув ногой, взвился отец, отчего Чунхуа пришлось уступить. Ей уже порядком поднадоели все эти скандалы, и она не стала спорить. Мигом собралась и уже через пять минут была готова к поездке. В следующую секунду заняла место в повозке рядом с отцом, и они тут же отправились в путь.