То, что бросается в глаза

Так звали мою бабушку. Я ее помню, хоть мне было всего шесть лет, когда она умерла. От нее пахло нафталином, вот смех-то. Однажды я спросила, как называются ее духи, и она сказала мне, что это духи из сундука, ты представляешь себе, духи из сундука. Каждый раз, когда я к ней приходила, она доставала из сундука нарядное платье, только ради меня, чтобы быть для меня красивой, какая ты красивая, бабуля!

А она отвечала, нет, нет, это ты у меня будешь самой красивой девушкой в мире, и я смеялась, что ты такое говоришь, бабуля, а она мне в ответ, с гримасой, перекосив рот, не смейся, Жанин, это худшее, что может случиться, – быть самой красивой девушкой в мире.

Мое тело – моя тюрьма. И мне не выйти из нее живой.

– Почему счастье – это всегда грустно? – спрашивает он.– Наверно, потому, что оно всегда ненадолго.

Ты Жанин Изабель Мари Фукампре, и ты единственная, и в эти последние дни я открываю с тобой красоту и неспешность; теперь Стоит (мне) коснуться засовов и крестов решетки, / И я чувствую неотвратимую тяжесть мира[87], теперь я могу бояться, потому что страх – это, может быть, такая форма любви (палец Жанин погладил его губы, он дрожал), и я люблю твои страхи, люблю все твои страхи; нам с тобой обоим кое-чего недостает, Жанин, как бы это сказать… исконных запчастей (они оба улыбнулись). Тебе недостает тела, которое было бы твоим, а мне – тела моего отца, который, наверно, любил меня, но так мне этого и не сказал. Мы побывали в аварии.Мы помяты.

Они полежали так неподвижно, переплетенные, спаянные, пока их сердца не забились вновь в спокойном ритме нежности; пока не высохла соль, приклеившая кожу к коже; потом он тихонько выдохнул «спасибо», и она почувствовала себя несказанно счастливой. Я бы хотела остаться так навсегда, это глупо, это невозможно, я знаю. Но я бы все-таки хотела. И ему понравились ее слова, потому что он думал в точности то же самое.Чтобы такое длилось вечно. Чтобы можно было говорить слезами, потому что слова слишком неловки или самонадеянны, чтобы описать красоту.

В одном стихотворении, продолжал он, говорится о юноше, у которого впереди как минимум полвека жизни, и сказано так: Он улыбался банальной надежде.

... ужасающая радость бытия.

Молчание тоже обладает злою силой слов.

Не время воспитывает нас, а то, что мы переживаем.

В сути или во плоти – где она, правда? Образы теснятся в его голове. Он представляет себе тело как пальто. Его можно снять, можно повесить, оставить на крючке, если оно больше не подходит. И выбрать другое, которое лучше сидит, подчеркивает точнее, элегантнее силуэт вашей души. Фигуру вашего сердца. Но так не бывает; вместо того, чтобы приручить его, выучить новым словам, новым жестам, его режут. Кроят, латают, перешивают. Искажают. Пальто уже ни на что не похоже; тряпка, жалкий лоскут. Сколько оголтелых женщин мечтают походить на других. На самих себя, быть может, на себя, только лучше. Но печаль и ложь никуда не делись. Они всегда с вами. Как шутовской нос, приросший к лицу. Кто забыл себя, тот потерялся.