Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века

Предисловие

Имя героя этой книги неизвестно широкому читательскому кругу в России и за ее рубежами, что очень огорчительно, так как речь идет о человеке, оставившем свой след в истории; о герое, не раз сознательно рисковавшем не только своим благополучием, но и жизнью. Так было в России и при царизме, и в годы Гражданской войны, и в Германии непосредственно после прихода к власти Гитлера, и во Франции, когда значительная часть страны, включая Париж, была оккупирована нацистами. А разве 60 лет самоотверженной научной деятельности, кропотливого, почти детективного поиска участников исторических событий и сохранившихся у них свидетельств, создание драгоценного архива документов нельзя назвать научным подвигом?

Между тем жизни и деятельности Бориса Ивановича Николаевского посвящены лишь несколько небольших научных статей. Правда, ссылки на его документальную коллекцию и на его труды в исторической литературе встречаются довольно часто, но ведь никто, кроме узких специалистов, на них обычно не обращает внимания.

Сын священника, Борис Иванович Николаевский (1887–1966) учился в гимназии в Самаре и в Уфе. В 1903–1906 гг. – большевик, затем меньшевик. В 1904 году, будучи гимназистом, был впервые арестован за принадлежность к молодежному революционному кружку, судим за хранение и распространение нелегальной социал-демократической литературы. В тюрьме провел несколько месяцев.

В общей сложности до революции арестовывался восемь раз, правда, на короткие сроки. Дважды отпускался по амнистии 1905 г., и лишь в третий за годы первой русской революции арест приговорен, наконец, к двум годам. Бегал из тюрем, три раза ссылался. Революционной деятельностью занимался в Уфе, Самаре, Омске, Баку, Петербурге, Екатеринославе. В 1913–1914 гг. работал в легальной меньшевистской «Рабочей газете» в Петербурге. После революции, в 1918–1920 гг., как представитель ЦК меньшевиков ездил с поручениями от партии по всей России. С 1920 г. – член ЦК партии меньшевиков. В феврале 1921 г., вместе с другими членами ЦК меньшевистской партии, арестован и после одиннадцатимесячного заключения выслан из РСФСР за границу. В эмиграции (в Германии, Франции и США) продолжал принимать активное участие в политической деятельности партии меньшевиков. Постановлением от 20 февраля 1932 г. лишен, вместе с Троцким и рядом других эмигрантов, советского гражданства.

Однако политическая деятельность Николаевского не была в его жизни главным. Николаевский был прежде всего историк, и его заслуга перед Россией и русской историей состоит в том, что начиная с 1917 г. он собирал, хранил (и сберег для потомков) бесценнейшую коллекцию архивных материалов. Уже вскоре после Февральской революции, когда революционеры по всей стране громили центральные и местные архивы (особенно полицейские), Николаевский, как представитель ЦИКа Советов, вошел в комиссию по изучению Архива департамента полиции. В 1918 г. вместе с П.Е. Щеголевым он составил проект организации Главного управления архивным делом. Именно Николаевский убедил тогда большевика Д.Б. Рязанова взяться за спасение архивов. В 1919–1921 гг. Николаевский стоял во главе историко-революционного архива в Москве, выпустил ряд книг по истории революционного движения в России и на Западе.

Как социал-демократа Николаевского в первую очередь интересовала история революционного движения в России и в Европе. Но его интересы как историка шли далеко за пределы ограниченного узкими рамками социал-демократии спектра. Он был чуть ли не единственным меньшевиком, сумевшим понять трагедию власовского движения и оправдать его (чем обрушил на свою голову многочисленную критику однопартийцев). Его способность списываться с людьми самых разных политических взглядов, от монархистов до коммунистов, заставлять их относиться к нему как к историку с полным доверием, убеждать их в необходимости немедленно сесть за написание мемуаров или же за подробные ответы на тут же составленные Николаевским бесчисленные и конкретные вопросы – не может не поразить каждого, кто сегодня работает с собранными Николаевским архивами. Настолько, насколько было возможно в те годы, он знал всё, всех и всё обо всех. За справками к нему обращались писатели, историки и публицисты из разных уголков мира. И почти всегда получали от него толковые и конкретные ответы. Он обладал уникальной, почти фотографической памятью и был ходячей энциклопедией русской революции.

Но меньшевик Николаевский не смог бы завоевать столь безусловного доверия расколотой русской эмиграции и даже командированных за границу советских коммунистов, если бы его личные этические стандарты, как историка и собирателя архивов, не стояли над политикой и над потребностями момента. Посвященный во многие человеческие и политические тайны своего времени, он ни разу не позволил себе погнаться за сенсацией и опубликовать ставший ему доступным материал в ущерб интересам своего информатора.

Как собиратель архивов, Николаевский оставил нам восемьсот с лишним коробок архивных материалов. Сегодня они хранятся в Гуверовском институте при Стенфордском университете (Пало-Алто, Калифорния, США). Как историк и публицист, Николаевский опубликовал бесконечное множество статей на русском и основных европейских языках. Уделяя много времени архивам, переписке с людьми и политической и публицистической деятельности, он был менее продуктивен как автор собственных толстых книг. Его самая известная книга – о Евно Азефе, написанная в 1932 г., с традиционной точки зрения, сегодня не кажется очень ценной. Много позже Николаевский пришел к новым, очень важным, даже сенсационным выводам, что Азеф провокатором не был, а был полицейским агентом и аккуратно передавал информацию о готовившихся террористических актах директору департамента полиции A.A. Лопухину. Именно Лопухин, чуть ли не в сговоре с премьер-министром русского правительства С.Ю. Витте, прятал эту информацию под сукно и таким образом умышленно допустил несколько террористических актов. Об этом Николаевскому сообщила вдова Лопухина, с которой Николаевский беседовал уже в эмиграции. Эти данные Николаевский собирался использовать в новом издании книги: «У меня подобрались неизданные материалы о Лопухине и его отношениях с Витте (в связи с большой борьбой между Витте и [министром внутренних дел В.К.] Плеве)… Много нового и важного материала, который я охотно дал бы в качестве особого введения и добавления», – писал Николаевский. Однако разработать эту тему Николаевский не успел. Новое издание «Азефа» опубликовано не было.

Не имея времени и усидчивости для создания масштабных исследований, Николаевский, однако, был исключительно активен как публицист и историк. Им были написаны сотни статей и заметок, подготовлены к печати публикации архивных документов и воспоминаний. Он редактировал журналы и сборники, согласовывал публикации и договаривался об интервью. Трудно представить себе, где находилась бы русская эмигрантская пресса, если бы Николаевский не был ее частью. В послевоенные годы он переключился в основном на современность, стал советологом. Его интересовали прежде всего феномен сталинизма и новое поколение сталинцев, например Маленков. С неугасаемой энергией и энтузиазмом он был вовлечен во всю эту работу до самой своей смерти.

Несколько слов о том, что написано о Николаевском. Существуют две энциклопедические статьи^[1]. Первая статья, дающая общее представление о творческом пути персонажа и называющая массу его псевдонимов, фиксирует важнейшую черту Николаевского: «Современники отмечали исключительную эрудицию, безукоризненную точность и феноменальную память Николаевского». В статье есть, правда, мелкие неточности (например, Николаевский не был делегатом V съезда РСДРП, как указывает автор; не верно, что большая часть его архива в 1940 г. была захвачена нацистами). Но по крайней мере, эта статья превратила Бориса Ивановича в «энциклопедическую фигуру». Вторая статья существенно дополняет первую, сообщает данные об архивных фондах, в которых имеются материалы Николаевского, но в соответствии с характером издания фиксирует основное внимание на периоде эмиграции.

Немногим больше по объему обзорная статья А.П. Ненарокова, кратко осветившего вклад Николаевского в историческую науку, не связывая, впрочем, историографический аспект с биографическим и касаясь главным образом историографии российского зарубежья^[2]. В качестве историографических фактов в этой статье рассматриваются источники личного происхождения – письма, касающиеся в основном текущих дел меньшевистской эмиграции, а не анализа истории эмиграции. Вообще, по мере изложения автор, сознательно или нет, перешел с основной темы статьи на историю политических расхождений в среде меньшевистских группировок за рубежом. Видимо, в этом сказалась основная направленность творческой работы Ненарокова, связанной с публикацией документального наследия меньшевистской партии после 1917 г., увенчавшейся серьезными достижениями^[3]. Завершая свою статью о Николаевском, Ненароков пишет: «Вклад Б.И. Николаевского в изучение истории русского зарубежья велик и заслуживает специального исследования. Данная же статья преследует цель более скромную – привлечь внимание к этой стороне творческого наследия Николаевского, весьма неординарного человека, роль которого как историка русского зарубежья до сих пор специально не рассматривалась»^[4]. С этим нельзя не согласиться.

Единственной более или менее объемной биографической работой является книга уфимского краеведа Флюры Ахмеровой^[5]. Оценивая эту публикацию, следует прежде всего приветствовать смелость, с которой периферийный краевед взялась за тему, требующую анализа архивных и прочих источников ряда стран. Не случайно основная часть книги (примерно две трети) посвящена российскому периоду жизни Николаевского, хотя его основная деятельность развернулась именно за рубежом (американскому периоду посвящены три страницы). Но в целом такая структура книги – не вина, а беда автора, которая попыталась обследовать различные российские архивные фонды, в том числе и труднодоступные. Что же касается зарубежного периода деятельности Николаевского, то он Ахмеровой почти не освещен (судя по книге, за российскими рубежами ей поработать не довелось), хотя некоторые документы из Гуверовского института войны, революции и мира она смогла получить по заказу^[6].

Должное Николаевскому отдают некоторые западные исследователи, которые черпали информацию из богатейших фондов его архивной коллекции или из консультаций с ним. Так, И. Гетцлер, биограф лидера российских меньшевиков Ю.О. Мартова, в своей книге сообщает о письме В.И. Засулич Г.В. Плеханову 1893 г.: «Господин Николаевский датировал это письмо и привлек к нему мое внимание». В другом месте Гетцлер пишет по поводу статей Мартова в сибирских газетах конца XIX в., что они были найдены Николаевским и в результате этого стали ему доступны^[7].

В то же время в западной историографии много книг, упущением которых является пренебрежение к коллекции Николаевского, содержащей огромное количество первоисточников по изучаемому ими вопросу^[8]. Отчасти это является результатом свойственного части американских историков мнения, что эмигрант в принципе не может стать видным специалистом по истории своей страны, так как он пристрастен и предвзят, что мешает объективному анализу^[9]. Не случайно в единственном издании, появившемся в США в результате так называемого Меньшевистского проекта, Николаевский рассматривается почти исключительно как участник политических событий, но не как их исследователь^[10].

Таким образом, подлинного полного жизнеописания видного российского историка и общественного деятеля все еще нет, что и обусловило решение авторов этой книги написать биографию Николаевского. Мы положили в основу работы прежде всего документы его огромной коллекции, хранящиеся в Гуверовском институте^[11]. В ней содержится обширная личная документация и переписка, дающая возможность воспроизвести многие факты и детали жизненного пути Бориса Ивановича и его взгляды по принципиальным проблемам новой, современной и текущей истории. В коллекции Николаевского в Гуверовском институте находятся также фонды десятков политических и общественных организаций, их руководителей, участников событий, деятелей культуры, дающие масштабное представление о широте и многогранности научных интересов историка.

Важные материалы можно также обнаружить в Библиотеке редких книг и рукописей Колумбийского университета (Нью-Йорк). Помимо обширной переписки с Николаевским многих российских эмигрантов, хранящейся в фондах Бахметьевского архива, здесь находятся еще и бумаги Меньшевистского проекта – широко запланированного, но только отчасти осуществленного коллективного собирательско-исследовательского труда. Особенно важны для нас были 24 интервью, взятые Л. Хеймсоном у Николаевского в первой половине 60-х годов^[12].

В небольшом личном фонде Николаевского в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) нам полезны оказались, с одной стороны, переписка Николаевского с Институтом Маркса и Энгельса в Москве (ИМЭ), его руководителем Д.Б. Рязановым, с эмигрантскими изданиями и деятелями; с другой – материалы, дающие представление о характере деятельности Николаевского в Германии в 20-х годах. Здесь имелись также отдельные рукописи, черновики и чистовики статей^[13]. Одновременно фонд ГАРФ отражает, правда в самых общих чертах, сотрудничество Бориса Ивановича с Русским заграничным историческим архивом, созданным русскими эмигрантами в Праге (этот архив был после Второй мировой войны передан правительством Чехословакии СССР и ныне является составной частью ГАРФ)^[14]. Таким образом, в существенной своей части настоящее исследование базируется на архивных материалах, не доступных (в силу удаления) российским читателям и исследователям.

Важнейшим источником изучения биографии историка и политолога являются, разумеется, его произведения. Они становятся незаменимым первоисточником, характеризующим творческий процесс и его результаты. Мы стремились рассказать по возможности подробно об основных научных и публицистических трудах Николаевского, выпущенных отдельными изданиями как на русском, так и на иностранных языках. К исследованию были привлечены и другие тексты – партийно-политическая документация, пресса и воспоминания людей, которые общались с Николаевским и оценивали его действия.

Хочется особенно отметить документальную публикацию по истории российского социал-демократического движения. Борис Иванович смог проделать основную часть работы по подготовке массива документов к печати, их структурированию и детальному комментированию, написал обширное введение к первой части публикации, но завершить и издать эту важную работу, являвшуюся венцом его научного творчества, ему помешали болезнь и смерть. Полагая, что за прошедшие с тех пор более чем полвека документы отнюдь не утратили своего научного значения, мы взяли на себя труд завершить дело, начатое замечательным человеком и ученым^[15].

Изучая это произведение, а затем осуществляя археографическую его подготовку к печати (в частности работая над предисловием и комментариями), мы вновь и вновь убеждались в исключительной научной добросовестности, энциклопедических знаниях, великолепном стиле изложения, свойственных Николаевскому, которые проявились в этой незавершенной работе^[16].

Мы старались не идеализировать Николаевского ни как общественного деятеля, ни как публициста, политолога и историка. Он был живым человеком со своими достоинствами и недостатками, которые мы отнюдь не стремились скрыть. Но все его недостатки сполна перекрывались тем вкладом, который внес в историю современности герой этой книги.

Борис Иванович Николаевский скончался в 1966 г., оставив незавершенными многочисленные свои проекты по изданию книг и исторических сборников. Его бесценное архивное собрание – лучший памятник умершему историку.

Глава 1
РОССИЯ ДО 1917 г.

Башкирская провинция

Борис Иванович Николаевский родился 8(20) октября 1887 г. в городке Белебее (этот город находится в нынешнем Башкортостане) в семье православного священника. Священнослужителями были и несколько поколений его предков по отцовской линии. Судя по рассказам отца, в роду Николаевских насчитывалось не менее восьми поколений служителей христианства. В бумагах, которые были выданы Борису при его высылке за пределы советской России в 1922 г., был ошибочно проставлен 1883 год рождения^[17]. Отсюда подчас возникала путаница – некоторые авторы «старили» его на четыре года.

По мнению самого Николаевского, городок имел чисто русский характер. Через много лет Николаевский вспоминал шутку, услышанную им еще в детстве, что население Белебея составляло 3333 человека, из которых 3000 русских, 300 татар, 30 чувашей и 3 еврея.

Но в данном случае, верный своему принципу все связанное с историей проверять документами, он себе изменил, видимо не считая ни национальный состав жителей городка, ни в целом его прошлое заслуживающими внимания. Между тем, как почти каждый населенный пункт, Белебей имел свою оригинальную и небезынтересную историю.

Поселение чувашей на месте будущего города было основано, согласно данным местных краеведов, отраженным в городском историко-краеведческом музее, в первой половине XVIII в. на территории Оренбургской губернии. Соответствующая легенда гласит, что деревня Белебеево получила название по имени ее первого жителя, хотя, конечно, как все легенды, эта версия наивна – ведь не один же человек ее основал. Место было удобным – здесь протекала небольшая река (ее также назвали Белебей), которая возле деревни впадала в реку Усень – приток Камы. Не очень далеко (180 километров) было до сравнительно крупного уже в то время города Уфы (позже, в 1785 г., Оренбургская губерния будет разделена на две – Оренбургскую и Уфимскую, и Белебей будет отнесен к последней).

Поселение росло, и в 1757 г. указом императрицы Екатерины II село Белебеево было переименовано в заштатный город. Еще через четверть века, в 1781 г., последовал новый высочайший указ, объявивший Белебей уездным центром – городом Уфимского наместничества.

Этому, правда, предшествовало немаловажное событие – во время пугачевского бунта 1773–1775 гг. отряд местных чувашей присоединился к повстанцам. Они сожгли несколько богатых домов и деревянную церковь, правда, после этого не знали, что делать, и далеко от города не ушли. Чувашские бунты, в основном на религиозной почве (язычники протестовали против принудительного крещения), продолжались, однако, и в следующие годы, в результате чего в 1881 г. все чуваши были из города выселены. Им была отведена территория поблизости, на которой было основано село, которому власти дали звучавшее презрительно наименование Малая Белебейка. Прошло, однако, еще несколько десятилетий, и это село слилось с городом, так что он вновь стал преимущественно нерусским.

В конце XIX в. занятия и особенно уклад жизни большинства горожан ненамного отличались от быта сельчан. Да и архитектура Белебея являла собой унылое однообразие. Про такие поселения, даже если они носят статус города, говорят: большая деревня. Действительно, он был сплошь застроен одноэтажными деревянными домишками с редким вкраплением двухэтажных зданий. Крыши домов в основном были тесовыми и железными, изредка, преимущественно на окраинах, встречались лубяные и даже соломенные. Правда, главные улицы города – Большая Уфимская и Коммерческая – отличались от сельских тем, что были довольно длинными и замощены камнем. Так что стук колес проезжавших по ним экипажей и телег издавал «шум городской». Кроме того, именно здесь находились чуть большие по размерам административные здания.

Краевед Ф. Ахмерова пишет: «В центральной части Белебея возвышалась старая Михайло-Архангельская церковь, сверкало окнами новое здание казначейства, угрюмо чернела тюрьма. Большая базарная площадь, заполнявшаяся мелкими торговцами в определенные базарные дни, разместилась здесь же – в центре»^[18].

Основную массу жителей Белебея составляли крестьяне, переселившиеся после отмены крепостного права из сел и деревень в поисках лучшей доли. Некоторой части «новых горожан» повезло: кто-то вошел в сословие мещан или даже купцов, что означало подъем вверх по официальной иерархии гражданского состояния. Большинство горожан принадлежало именно к мещанскому сословию. Его представители занимались ремеслом и торговлей, могли улучшать свое материальное положение, но не настолько, как купцы или тем более дворяне.

Выбившиеся из крестьян мещане снисходительно и пренебрежительно относились к деревенским мужикам и бабам, завидовали «белой косточке» – дворянам. Мещане не имели возможности получить достойное образование, приобщиться к подлинно высокой культуре, обустроить свой быт по меркам высшего света, но вчерашний крестьянин всячески подражал образу жизни последнего, окружал себя тем, что казалось ему культурой: покупал рисованные ковры с лебедями и замками, блестящие «драгоценности», в разговорах к месту и не к месту применял заморские выражения, обычно не понимая их смысла.

Условия труда наемных работников были изнурительными. Рабочий день достигал 12–14 часов в сутки. Об оплачиваемом отпуске и не мечтали, так же как и о пособии по временной нетрудоспособности и тем более о пенсии по старости. Поденщик на хозяйских харчах работал за 25–30 копеек в день, на своем харче – за сорок– пятьдесят, иногда за шестьдесят. Прислуга зарабатывала 5–6 рублей в месяц.

Естественно, была в Белебее и верхняя прослойка горожан – немногочисленные чиновники казенных учреждений, служащие земства, купцы и предприниматели – владельцы магазинов, небольших промышленных предприятий, а также адвокаты, агрономы, агенты страховых компаний, врачи, преподаватели начальных и средних учебных заведений. Именно к этой категории относился отец Иоанн – родитель Бориса.

Большой промышленности в городе не было, имеющиеся предприятия, по существу, были ремесленными мастерскими или же кожевенными и кирпичными заводиками. Значительная часть горожан по совместительству занималась сельским хозяйством – на приусадебных участках и за городом выращивали овощи, картофель, нередко и зерновые. Во дворах держали скотину – коров, свиней, птиц, многие имели лошадей. В этом отношении представители привилегированных сословий, в том числе и семья Николаевских, мало чем отличались от основной массы населения.

Что же касается национального состава, то судить о нем можно лишь приблизительно, ибо официальные данные относятся в целом к Белебеевскому уезду. Согласно переписи 1897 г., башкиры составляли вместе с мещеряками (мищарами) 50 процентов населения; около 10 процентов жителей были названы татарами; 6 процентов – чувашами; 1,5 процента – черемисами (так называли марийцев); 1,1 процента – мордвой. Русское население составляло 16,6 процента, причем значительное количество русских появилось в уезде в последние 15 лет перед переписью. За этот период в крае возникло более 200 новых селений, в большинстве своем русских. Можно полагать, что в действительности чувашей в уезде было значительно больше, но эта народность считалась самой «непрестижной», и от нее всячески пытались откреститься.

В экономическом и в культурном отношениях Белебей оставался глухой провинцией. Первая публичная библиотека в городе появилась только в 90-х годах. Первую железнодорожную ветку, причем прошедшую в десяти верстах от Белебея, проложили в середине того же десятилетия.

Чтобы более не возвращаться к истории Белебея и к его историко-краеведческому музею, на основании материалов которого, представленных на официальном городском сайте^[19], основаны приведенные сведения, отметим, что в музее можно встретить материалы о нескольких известных людях, которые так или иначе были связаны с городом в сравнительно недавнее время. Среди них – герой Гражданской войны В.И. Чапаев, поэтесса М.И. Цветаева, маршал Советского Союза Б.М. Шапошников, композитор Д.Д. Шостакович. Но ни в экспозиции музея, ни на городском сайте ни слова нет о герое нашего повествования, хотя он не просто «имел отношение» к Белебею, а был его уроженцем…