Каждый раз, когда на душе становилось скверно, я отыскивал предлог, чтобы уехать из своего провинциального городка в Москву хотя бы на несколько дней. Суета столицы быстро приводила в равновесие мое внутреннее состояние. Полный сил и энергии я спешил домой.

Обычно продолжительность поездок была от нескольких дней до двух-трех недель. Как жителю большого города, вероятно, время от времени хочется сбежать от шума, вони и суеты, чтобы не взбеситься от этого, так и у меня время от времени появлялось жгучее желание сделать обратное – окунуться в суету, встряхнуть себя, чтобы совсем не остановится в убаюкивающей монотонности провинциальной жизни. Мне просто нужно было каждый раз посмотреть на ту жизнь, которой я жил, с противоположной стороны. А противоположной стороной оказывался грохочущий, не слышащий, а если слышащий, то делающий вид не понимающего тебя город. Для меня таким местом стала Москва. Я знал, что каждая поездка закончится возвращением домой, где меня ждут. Туда, где можешь заниматься нужным на твой взгляд делом. Заниматься до тех пор, пока в этом деле ты видишь или можешь придать ему смысл.

Так было на протяжении пары десятков лет. Но все течет и не только меняется, но и заставляет меняться нас.

Если не считать двух моих двоюродных сестер и доброго приятеля со времен студенчества, в Москве у меня никого не было. Для меня большой город был тем местом, где можно было решить официальное дело или затеряться от внимания, которым невольно окружен каждый, живущий в маленьком городе или деревне. Именно тем, что никому до тебя нет дела на улицах большого города, мне и нравилась столица.

Меня всегда ожидал радушный прием у сестер, может, потому, что я не стремился испытывать их терпение и не надоедать им своими проблемами и долгим присутствием, а, может быть, потому, что каждое мое появление напоминало им их тихую и спокойную деревенскую юность.

Мне казалось, что моему приятелю наши встречи доставляли удовольствие. Он приложил массу сил и жизненной энергии, чтобы в свое время остаться в Москве и сделать, живя в ней, предельно возможную карьеру лингвиста. Каждая наша встреча превращалась в хвастовство с его стороны, которое, по моему мнению, ему было необходимо для сопоставления с возможностью доверительного анализа, подчеркивания своих успехов, целью которых было еще и еще раз самоутвердиться. Его привычка похвастать меня никак не трогала. Я прекрасно понимал, что делает он это только из-за того, что выплеснуть все это ему некому, а так хочется. Город большой, а одиночество не смотрит на это.

Еще мои крутые жизненные зигзаги были для него любопытны. Он прекрасно понимал, что в его жизни, подчеркнуто целеустремленной с конкретными простыми житейскими целями, не могло быть ничего подобного. Порой казалось, что рассказать о своих успехах и достижениях ему нужно было совсем не для доверительного анализа, а для иступленной защиты, которую он предпринимал, не отдавая себе в этом отчета. Я ему сыпал соль на рану, а он каждый раз пытался показать, что его жизнь совсем не хуже, а лучше, чем та, которой я жил. У него прекрасная работа в военной Академии, отличная большая квартира в хорошем районе Москвы, красивая и умная жена и две дочери, которые довольны положением дел. У него всего лишь мелкие житейские проблемы, которые, если не обращать на них внимания, решатся со временем сами. Жизнь тиха и спокойна. Она спланирована, налажена и прилагаются усилия только на поддержание определенного жизненного уровня.

А что у меня? Головоломки? Неустроенность? Бесконечное стремление в неизвестное с проблемами, которые порождаются больше и быстрее, чем их можно решить? Можно было увидеть именно такой мою жизнь, а можно было увидеть завидное упорство и веру в себя и своих близких. Можно было увидеть бьющую ключом жизнь, которая отрицала затхлость существования и была похожа на жизнь азартного игрока, который постоянно ставил на кон все, что имел. Может, я иногда и хотел бы жить по-другому, но знал, что по-другому мне просто не дано прожить эту жизнь. Я придумывал себе отдушины, которые называл бегством от тяжести положения. Это было просто черпание новых сил для продолжения движения вперед.

С моей же стороны наши отношения давали мне возможность поделиться своим наболевшим и узнать мнение человека, который всегда относился ко мне неравнодушно с большим любопытством. Мне так казалось. А может, это и было так.

Было понятно, что мир вокруг пришёл в движение и стремительно меняется. Нужно искать себя, и приводить в соответствие, заложенное в тебе от природы с тем, что окружало тебя. Все по-своему проходят этот путь. Это делает каждого неповторимым и порождает неповторимые сочетания отношений, которые нельзя слепо скопировать. Но мало определить себя в этом бушующем мире. Нужно понять его изменчивость и соответствовать ей. Время высвечивает и ставит все на свои места. Поживем, увидим.

Для вхождения в нормальное жизненное русло у меня был еще один испытанный метод. Это тоже, в некотором роде, бегство, но бегство в детство, в то летнее утро, которое стало символом всей моей жизни. Как бы мне не было тоскливо на душе, всплывающие ощущения делали каждый раз маленькое чудо. Те мгновения превратились в бездонный резервуар покоя, который я черпаю до настоящего дня.

Тогда мы ютились на частной квартире из одной комнаты на пустынной окраине одной из станиц Ставрополья. Всего несколько домиков разместились у пригорка за небольшой речушкой, куда упирался конец огорода. Трудно было назвать улицей проселочную дорогу, которая была проложена вдоль домиков и вела куда-то в поле.

Более года мы жили впятером: трое детей, мать и бабушка. Это был 1953 год. Я был самым маленьким, и мне было семь лет. С нами не было отца. Ему не удалось избежать недоразумений, на выяснение которых ушло полтора года и которые, наконец-то, закончились благополучно. Ему было рекомендовано восстановить свое членство в Партии, а это означало, что все претензии в его сторону были лишены оснований. Его действия были признаны правильными, а полтора года разлуки с семьей нужно быстрее забыть.

Так-то оно так, но чьи-то ошибки болезненным эхом проскрежетали по душам близких и дорогих моему отцу людей. Мне было проще всего. Я знал, что случилось что-то страшное, и поэтому с нами нет отца, но я, конечно, не мог представить, что, может быть, его отсутствие и сыграло определенную роль в моем становлении, когда независимо от осознания шло формирование будущего человека. Может быть, поэтому мы оказались на окраине станицы, а не в городе. Может быть, все было бы по-другому, и не влачили бы мы нищенское существование в ожидании другой жизни. Все может быть…

Это рассуждения сегодняшнего дня, а тогда моя жизнь шла своим чередом. Сверстников по соседству не было. Время проводил либо со старшими братом или сестрой, которые меня постоянно чему-то учили, либо с бабушкой, которой в то время уже было далеко за восемьдесят, но она с удовольствием терпела мое присутствие.

Пожалуй, ничего необычного в то утро не случилось, что могло кого-либо другого заставить запомнить его. Проснулся я довольно поздно. Дома никого не оказалось. Я вышел из дома и решил поискать брата или сестру. Ни во дворе, ни в огороде, ни на речке их не было. Я решил сбегать еще за дорогу.

Взбежав по косогору на пригорок, я остановился. Босые ноги ощущали мягкую и теплую, несмотря на еще не высохшие последние капли росы, траву. Тишину нарушали стрекот кузнечиков и жаворонок, висящий над головой в бездонном, голубом, безоблачном небе. На дороге вдоль редко стоящих домов и в просматриваемых дворах никого не было видно. Это была обычная картина, но в то утро мне очень хотелось знать: куда все исчезли? И тут я вспомнил, что все мои близкие, кроме бабушки, собирались отправиться в город с приехавшим отцом, чтобы привести в порядок дом, куда нам предстояло переезжать в ближайшее время.

Спешить было некуда. Мысли об отце, о предстоящем переезде постепенно заполняли мою голову. Я даже не обратил внимания, как оказался лежащим на спине и наблюдающим за висящим жаворонком. Моя душа наполнялась радостью встречи все больше и больше, будто она была плотно закрыта и постепенно открывалась тем чувствам, для которых было давно приготовлено место. Я почувствовал обволакивающий, теплый, влажный, кристально прозрачный воздух. Увидел, как искрится солнце в капельках росы. Почувствовал ласковое утро начала лета. Как здорово, что у меня есть отец, мать, бабушка, брат и сестра! Как здорово, что мы будем теперь вместе!

Ощущение полноты моего бытия оставило «слепок» того утра на всю оставшуюся жизнь. Я почувствовал мир, который меня окружает. Он был удивителен и прекрасен. Он звенел, переливался, наполняя меня той радостью и силой, без которых этот мир ничего не стоит.

Скоро мы будем жить в городе! Наверно, там много детей, таких как я, и у меня появятся обязательно товарищи, с которыми можно будет проводить время. Я буду учиться в городской школе, также буду учиться только отлично, как учился в первом классе сельской школы. Немного жалко расставаться с речкой, где можно было наловить рыбы или раков. На берегу реки всегда было таинственно и немного страшновато. В городе, наверно, нет реки, но мысли о предстоящей жизни в городе почему-то вызывали у меня те же чувства, что и река.

Через несколько дней мы переехали в небольшой курортный городок, что находился в двадцати километрах от станицы, где мы жили. Дом, в котором нам предстояло прожить несколько лет, располагался на большой огороженной территории, куда привозили, прессовали и складировали тюки сена в огромные штабели. В конюшне, что виднелась в сотне метров от дома, была пара лошадей, и там же содержали корову. Совсем как в деревне.

Но стоило выйти за ограждение на улицу, и ты оказывался среди подростков, которые, казалось, играли в какую-то бесконечную игру с разными названиями. Можно было уйти утром, увлечься игрой, а прийти домой вечером, обессиленным от голода и физического переутомления, в буквальном смысле этого слова, дотянуться до кровати и в то же мгновение крепко уснуть.

В нескольких минутах ходьбы от дома была совсем другая жизнь: чистые ухоженные улицы с бесчисленными клумбами, на которых росли диковинные цветы; степенно гуляющие, никуда не спешащие, нарядно одетые отдыхающие, и изумительный парк, в который продавались билетики, и который из-за своего убранства с гаревыми дорожками, поддерживаемыми в идеальном состоянии, либо тенистыми, либо роскошно украшенными цветочными клумбами у старинных зданий, казался загадочным красивым царством. Попадая туда, начинал чувствовать участником изысканного бесконечного праздника. Это был тихий и уютный город- сказка. Таким я его увидел. Там мне предстояло жить.

Небольшая начальная школа, в которую меня определили, находилась в бывшем церковном здании на одной из улиц, прилегающих к парку. Школьный двор находился в парке, их разделяла лишь невысокая металлическая изгородь. Стоило перелезть через нее, и ты оказывался среди буйства зелени.

Дорога из школы всегда занимала больше времени, чем в школу. Нужно было миновать парк, оставив там возбуждение школьного дня. Там же можно было досказать товарищам недосказанное за день, полакомиться боярышником, росшим неподалеку от школы, а зимой покататься с горки, устроенной на одной из дорожек, пройти через железнодорожный вокзал, где всегда было много народа, немного дальше – мимо консервного завода, от которого всегда пахло очень вкусными всевозможными специями. Осенью у ворот завода всегда выстраивалась очередь грузовиков. Легко можно было поживиться парой яблок, выпросив их у водителя.

Конечно, расположение дома и то, чем там занимались взрослые, смазало ощущение резких перемен после сельской жизни, т.к. огромное пространство у дома сохранилось. Ожидаемого шума улиц я не встретил. Зато роскошное убранство курортного района города и музыка, которая даже дома была слышна по вечерам с летних площадок, завораживали.

Почти каждый день я видел обычную работу одних и праздную жизнь других потому, что отдыхающие не казались несчастно больными.

Как бы я ни старался, я не смог стать в новой для меня школе отличником. Мне было непонятно почему это так. Пытался еще и еще усерднее относиться к учебе, но учительница оценивала мое усердие только на «хорошо». У учительницы были свои любимчики. Я к ним, как вновь прибывший, относиться не мог. Среди всех отличных оценок всегда встречалась оценка, которая делала невозможным достижение цели, поставленной мною. Может быть, временное отсутствие отца в первом классе обязывало меня быть лучше других? Это дало результат и оставило след, а здесь, не добившись желаемого результата, я впервые отделил себя от других и решил поискать себя в каком-либо увлечении.

Для начала это был авиамодельный кружок. Мне нравился запах клея и то усердие и дисциплинированность, с которой относились члены кружка к своим занятиям. Было интересно увидеть результат своего кропотливого труда – парящую в небе модель планера. Приятно было отмечать, что каждая следующая модель получалась лучше, хотя и сложнее было её делать.

В памяти остались воспоминания о летних каникулах. Меня не отправляли в лагерь. Казалось, что я был предоставлен самому себе и улице. Все лето – это бесконечная игра, хотя были обязанности дома. Мы с мальчишками могли играть днями в чижа или в лапту, а вечерами со старшими детьми можно было увязаться и поиграть в казаков-разбойников или в садовника. Дома на огромном дереве были устроены качели пяти-шести метровой длины, от которых захватывало дух. Можно было полазать по деревьям, а можно было с радостью побегать под дождем. Дожди почему-то были тогда очень теплыми. Или иногда можно было примкнуть к товарищам брата и поучаствовать в более жестких развлечениях. Помню, однажды они катались на бричке, в которую запрягали пару лошадей. Безумство было в том, что эта телега во время катания была без лошадей. Затащив на пригорок и подняв привязанной веревкой дышло, они, взгромоздившись на нее, неслись с пригорка вниз по дороге, управляя ею при помощи той самой веревки. Телега громыхала на ухабах. Казалось, что она неминуемо рассыплется. Но катание долго не продолжилось по той причине, что затаскивать телегу опять на пригорок было слишком трудно, а может потому, что поняли опасность своего развлечения, т.к. телега была почти не управляема.

Но закончился четвертый класс и с прекрасной, светлой и радостной начальной школой нужно было расстаться. К тому же, дом который строил отец, был завершен. Он был просторный и светлый. У каждого теперь есть отдельная комната. На улице новые товарищи. Напротив дома на огромном пустыре были сделаны хорошо оборудованные спортивные площадки. Главными играми стали футбол, волейбол, баскетбол.

В пятом классе, в котором собрались невесть откуда сорок три сорванца, представление о школе основательно было разрушено. Вместо дисциплинированных пай мальчиков собрались, казалось, хулиганы, во время урока способные набить гайку велосипедной спицы серой от спичек и в парте разогревать ее до тех пор, пока не прогремит выстрел.

В то время мой брат уже учился в военном авиационном училище и посоветовал обязательно записаться в духовой оркестр, т.к. музыкантам в армии живется гораздо легче.

Сказано – сделано. Духовая музыка – музыка праздника. Если праздник, то звучащий духовой оркестр на улице, который всегда настраивает на торжественность и прекрасное настроение. Музыка меня завораживала. Я уговорил до десятка мальчишек пойти записаться в школьный духовой оркестр. Мне достался баритон, хотя всем очень хотелось выбрать самый главный инструмент – трубу. Вероятно, руководитель подумал, что с моими пухленькими губами можно будет управляться с этим инструментом лучше, чем с трубой. Три раза в неделю очень серьезный и терпеливый руководитель оркестра прилагал все усилия, чтобы научить нас овладеть азами, а затем и мастерством музыканта духового оркестра. Мне очень нравились занятия. Нравилось, как играли старшие участники оркестра. Но одно дело слушать со стороны, а другое дело самому попробовать сыграть первую ноту, первый такт, а еще интереснее, когда все вместе. Вдруг замечаешь, что получается не только у тебя, а и у всех вместе. Когда классное помещение переполняется звуком полутора десятков медных духовых инструментов и чувствуется мощь звучания. Ты уже не существуешь сам по себе. Ты уже звук твоего инструмента, который слился воедино с другими и многократно усилился, живя совершенно иными ощущениями.

Сколько было радости, когда руководитель оркестра разрешил взять инструменты домой, чтобы начистить их до блеска. Главное, конечно же, было в том, что можно было похвастать успехами дома и на улице.

Усердие педагога принесло прекрасные плоды. Уже к Первомаю оркестр играл репертуар для праздника и танцевальную программу, а осенью мы стали играть танцевальные вечера в рядом расположенном подростковом санатории. Немного денег санаторий перечислял школе. Чтобы поощрить нас, следующей весной всех участников оркестра отправили на несколько дней в горы, а точнее, в Домбай.

Позднее, спустя несколько лет, я бывал там несколько раз, но впечатления от той поездки не идут ни в какие сравнения с последующими посещениями. Вековые ели, заснеженные вершины, бурлящие горные реки, каскады водопадов, которые порождали мощные ручьи с таящих ледников, теплый и в то же время влажный воздух, яркое солнце завораживали детское воображение. Может быть, немного испортило впечатление фантастическая коллекция заспиртованных змей в местном краеведческом музее. Их было так много, что создавалось впечатление, что ими кишит весь лес. А может быть, это придало остроты ощущениям, особенно когда приходилось входить в лес. Лет через тридцать после этого я еще раз зашел в местный музей уже с сыном, чтобы показать ему именно эту коллекцию змей и чучела птиц, но, увы, их уже не было.

Если до самого отправления автобуса на экскурсию никто не верил, что она вообще состоится, что за свои старания и труд мы получим такое прекрасное путешествие, то возвращались мы домой восторженные и счастливые.

Той же осенью я решил поменять инструмент. Руководитель без воодушевления воспринял мое желание. Пришлось сказать, что хочу поступить в музыкальную школу, где только что открылся класс трубы. Мой день был уплотнен до предела, но не хотелось выглядеть лгуном, и пришлось поступить в музыкальную школу.

После первых занятий стало понятно, что многому нужно учиться, чтобы овладеть инструментом, а поступление в музыкальную школу было удачным жизненным шагом. Захотелось серьезно заняться музыкой.

– Настоящие музыканты занимаются до восьми часов в сутки, чтобы добиться чего-либо, – говорил мой новый учитель.

Он был играющим руководителем самого большого и лучшего профессионального городского эстрадного оркестра. Его мастерство не вызывало никакого сомнения, но больше внимания привлекала сама эстрадная музыка. Это не школьный духовой оркестр. Эстрадная музыка имеет свой шарм. Это шаг к джазовой музыке – одной из вершин музыкального мастерства.

В желании добиться успехов мог заниматься с удовольствием несколько часов в день, никогда не задумываясь о том, что чувствуют мои домочадцы и соседи, слушая бесконечные гаммы и упражнения. С их стороны и намека не было на неудобства, которые, вероятно, доставлял им. Впрочем, казалось, что им нет дела до меня и моих решений.

Мои духовые оркестры незаметно сменились частично эстрадными оркестрами. Почему оркестры, а не оркестр, да потому, что я не упускал возможности поиграть, если предоставлялась такая возможность.

Меня всегда окружали товарищи по увлечению. Да, именно товарищи, а не друзья, т.к. те, первые, почти все оставили за несколько лет школьный оркестр, а пришли другие. В маленьких эстрадных оркестрах основу, вообще, составляли не духовики музыканты. Так сложилось, что музыка увлекла меня.

Из-за отсутствия времени общаться со сверстниками на улице было некогда. Футбол с легкостью менялся на репетицию. С некоторых пор, а точнее со второго года начала занятий музыкой, меня не очень тянуло к какому-то общению на улице. В этом сыграл не последнюю роль мой сосед Эдик Редберг, с которым мы очень сблизились, может быть, из-за совместного непродолжительного посещения им духового оркестра, а может просто из-за того, что жил по соседству. Он был из обеспеченной семьи. Точнее его отец занимался распределением земельных участков, которые трудно было получить под застройку, и здорово погрел руки, занимая доходную должность в команде по распределению этих участков. Многие, жившие рядом, не смогли миновать его.

Их сыну Эдику пришло время самостоятельно набираться жизненного опыта. Ему нужно было утверждаться. Утверждаться, порой, не отдавая себе отчета в этом. На счету не одна пакость, в которую пришлось попасть мне из-за него. Собственно, никто не задумывается, когда ловит рыбу, что он совершает преступление, так и охота в те годы для нас подростков казалась нормальным естественным занятием. Безобидным оружием казалась рогатка, а воробей вредной птицей, которую можно было при случае уничтожить и скормить коту. Нетрудно было в библиотеке отыскать книжку или журнал, где подробно описывались способы ловли того или иного зверя или птицы. Естественно, в городе зверя не найти, а птиц в лесополосе, которая оказалась на задворках, было так много, что летом их пение сливалось в сплошной гвалт.

Однажды Эдик предложил поохотиться на птиц из одноствольного ружья небольшого калибра, на которое он наткнулся у себя в сарае. Половину дня мы заряжали гильзы и готовились к охоте. Когда десятка три патронов было приготовлено, мы отправились испытывать его в лесополосу. Охоты как таковой не получилось, т. к. первые выстрелы, может и успешные, распугали птиц, и все труднее было подобраться к ним поближе. Затем мишенью были выбраны окна длинного колхозного гаража. Без какого-либо умысла, без мысли, что кто-то может пострадать, были расстреляны почти все патроны и разбиты почти все окна. Из птиц последней жертвой стал желторотый воробей еще птенец, который, сидя на рогатине кустистого дерева, выдавал себя чириканьем. Было видно всего полтуловища с короткими перьями хвоста. Прогремел выстрел. Выстрел почти в упор и только полтушки, цепляясь за ветви, упало на землю. Чувство омерзения охватило за все, что сделано было за час «охоты».

– Немного погромили, – сказал Эдик, глядя на длинный ряд разбитых окон.

– Нагорит же нам от родителей – продолжил я.

– Чего ты боишься? Ты что, не обратил внимания, что все оглохли и ослепли у себя дома, и никто не высунулся из своих домов?

– Может, они просто не захотели связываться с вооружёнными идиотами. Не успеешь прийти домой, а там тебя ждет кожаный сюрприз.

– А как же проверить себя на жесткость?

– Да, – протянул я, вспоминая воробья, – это больше смахивает на жестокость, чем на жесткость. Всю жизнь будет стоять перед глазами этот последний воробей.

Мы договорились помалкивать о своих похождениях. Что касалось меня, то, действительно, я уяснил, что могу быть жестоким, но именно жестокость стала вызывать во мне отвращение. Мне было стыдно перед самим собой. Не мог понять, как можно было потерять над собой контроль?

Действительно. Никто из взрослых не прореагировал на более чем часовую стрельбу неподалеку от домов, где они жили. Нам все сошло безнаказанно. Никому до нас не было дела. Хотя… кончилось все тем, что затвор ружья оказался, со слов Эдика, в дворовом туалете.

– Мать выбросила затвор, – сказал Эдик.

– А откуда она узнала?

– Я рассказал.

– Зачем? Мы же договорились не вспоминать об охоте.

– Мы немного переусердствовали. Я решил рассказать обо всем, чтобы родители могли быть готовы к неприятностям.

Мне пришлось напомнить, что подобное он выделывал не раз. Я оставался в дураках из-за того, что ему было все равно, в каком положении оказывался я, когда по договоренности молчал, а он, заботясь о себе, все выбалтывал. Ничего не говоря о решении, было намечено поубавить с ним общение. К тому же он начал пропускать репетиции и, в конце концов, бросил оркестр.

Пролетело три года с этого момента. Каждый день был похож на предыдущий. Из одной школы я спешил в другую. По вечерам частенько приходилось ещё спешить в оркестр. Было удивительно, но девятый класс я умудрился закончить довольно хорошо. Впереди оставалось два года школы.

Классы были реорганизованы по производственному признаку. В нашем классе оказалось двадцать три паренька, которых будут учить профессии шофера, в другом, ребята – будущие строители, в третьем и четвертом учились только девчонки.

Два дня в неделю мы изучали устройство автомобиля, работали в слесарных мастерских, учились управлять автомобилем. Это было для нас больше приятным развлечением, чем нудным занятием общеобразовательными предметами.

Небольшая разгрузка в школьных занятиях позволила мне принять предложение поработать в танцевальном духовом оркестре. Тогда было нормой уважающему себя предприятию иметь свой оркестр. Даже местный колхоз имел свой таковой. Естественно, в нем играли не колхозники, живущие в поселках вокруг города. В основном, это был оркестр из городских музыкантов, которым за игру в оркестре платили зарплату. Почти каждый день в семь вечера к городскому колхозному клубу подъезжал автобус и вез нас в одну из колхозных бригад. В каждой бригаде был клуб. Желающих потанцевать всегда было предостаточно. К полночи я возвращался домой. Денег зарабатывал немного. Хотя деньги не были целью, они всегда оказывались кстати.

Чрезмерное увлечение игрой в оркестрах постепенно стало сказываться на занятиях в школе. И уже времени не хватало ни на что. Домашние задания готовились на переменах. На уроках приходилось внимательно слушать объяснения учителей. Нужно было не пропустить ни одного слова, чтобы усвоить новый материал со слов преподавателя. В основном пересказывалось то, что было написано в учебниках, но иногда, когда тот или иной преподаватель объяснял с использованием материалов из других источников, можно было попасть в нелепую ситуацию. Более или менее все оканчивалось благополучно. Труднее было с математикой. Если девятый класс я закончил отлично по математике, и был заслуженно любимцем у учителя, то последние два года пришлось выезжать на старом, хорошо усвоенном багаже. Учителем был инвалид войны. У него не было правой руки и левой ноги. В любую погоду он ездил на работу на старенькой трехколёсной мотоколяске. Кажется, что он никогда не болел. Все относились к нему с уважением и за его каждодневное мужество, и за его справедливость. Становились стыдно, если не смог ответить домашнее задание. Так пролетел еще один учебный год.

В тот год выпускной вечер устраивался выпускниками нашей школы в одном из ресторанов в центре города. Проныра- тромбонист нашего школьного оркестра, тоже десятиклассник, устроил приглашение для нас двоих на этот вечер. Интересно было увидеть, на год вперед, как радуются окончанию выпускники.

Это было веселье с огромным количеством спиртного. Столы ломились от яств. Переоценив свои возможности в принятии спиртного, пришлось отказаться от мысли остаться там до встречи рассвета. Центральная улица была пустынна. Она была ярко освещена и ни одного прохожего. Хорошо тем, кто остался в ресторане. У них все позади. Они свободны. Им больше не надо каждый день напрягаться, чтобы доделать одно из необходимых дел жизни каждого. Я тащился по улице, время от времени присаживаясь на бордюр. Ночной город, как всегда, был тих, спокоен и безопасен. Притормозил проезжавший мимо милицейский автомобиль.

– Выпускник? – послышалось из машины.

– Да, – соврал я.

– Уже домой? Далеко до дома?

– Не стоит беспокоиться. Уже недалеко.

– Внимательнее через железнодорожный путь, – донеслось уже из отъезжающей машины. Я знал, что даже милиционер не побеспокоит тебя, если ты не слишком уж зарвался, а наоборот тихо сделает внушение, что делало жизнь уверенной и спокойной.

Добравшись до дома, тихо проник через открытое окно в свою комнату и, не раздеваясь, завалился на кровать.

– Главное набраться сил и выдержать еще год. Один год. Всего один год, – твердил я.

– Что еще остается? Нужно оканчивать дневную школу, и выбросить из головы уходить в вечернюю школу. Тогда ты не сможешь играть в оркестре и не получишь права водителя, – говорили в один голос родители.

Я и сам прекрасно понимал это, и старался не заострять свое внимание на отсутствии времени и усталости.

За лето я немного успокоился. Вечерняя работа приносила чувство удовлетворения. Никто не сомневался, что после школы я продолжу занятия музыкой. Но уже в сентябре пришлось отказаться от вечерней работы.

В сентябре пришел в школу представитель военкомата. Правда, это выяснилось немного позже. Он был в гражданском костюме, весело улыбался и не очень был похож по своей выправке на военного.

– Хорошие вы, ребята.

– Это мы знаем, – шумно и весело отвечали мы.

– В институт будете поступать?

– Да, – почти хором ответил класс.

– В институтах конкурс большой, – непонятно, к чему клонил он.

– Не зря же вместо десяти лет мы учимся одиннадцать, – попытался сострить кто-то.

– А сколько лет каждому из вас?

– Семнадцать, – уже тише послышалось в ответ.

– Вы, наверно, уже поняли, о чем мне хочется поговорить с вами? Мы будем говорить о священном долге каждого из вас, – пытался он перевести разговор ближе к теме.

Догадавшись окончательно, о чем пойдет речь, кто-то из ребят уже более серьезно попытался отшутиться:

– Что голову забивать этим сейчас? Сегодня Аня нравится, а завтра Маня. Впереди еще год.

– Так и я об этом же. Уже сейчас трудно поступить в институт, а на следующий год будет выпускников раза в два больше. Только единицы из вас поступят в институт, а большая часть вынуждена будет ждать попытки еще год. Сколько вам будет тогда?

– Восемнадцать.

– Кем вы становитесь?

– Оболтусами, которые будут ждать призыв в армию, – послышалось из класса.

– Совершенно верно. Вы станете призывниками. Даже если кто и поступит в институт, придется с ним расстаться на время, если там нет военной кафедры. У меня есть предложение, которое многих из вас может заинтересовать.