Скандал столетия

Он приходит во время дождя

Не в первый раз она так вздрагивала, сидя и слушая дождь. Скрипнула железная решетка, прошелестели шаги по выложенной кирпичом дорожке, подошвы зашаркали перед тем, как ступить на крыльцо. Вечер за вечером она ждала, что мужчина постучится в дверь. Но потом, научившись распознавать бесчисленные звуки дождя, пришла к мысли, что воображаемый гость никогда не переступит порога, и привыкла не ждать. Окончательное решение было принято бурной сентябрьской ночью пять лет назад, когда, размышляя над своей жизнью, она сказала себе: «Я того гляди превращусь в старуху». С тех пор звуки дождя изменились, и шаги на кирпичной дорожке были вытеснены другими голосами.

Разумеется, несмотря на ее решение больше не ждать, время от времени железная решетка поскрипывала, и подошвы шаркали перед порогом, как раньше. Но дождь уже дарил ей новые откровения. Она снова слышала, как Ноэль, пятнадцатилетний, учил попугая катехизису; и доносилась издалека грустная мелодия граммофона, который продали старьевщику, когда умер последний мужчина в семье. Из шума дождя она научилась извлекать чистые трогательные голоса прошлого, некогда звучавшие в доме. Стало быть, этой бурной ночью новым, волшебным и удивительным явилось то, что мужчина, столько раз открывавший железную решетку, прошел по дорожке, выложенной кирпичом, кашлянул на пороге и дважды постучал в дверь.

С лицом, потемневшим от неодолимого волнения, она взмахнула рукой, повернулась туда, где сидела другая женщина, и сказала:

– Вот он и здесь.

Другая женщина сидела за столом, положив локти на грубые неструганые дубовые доски. Услышав стук, она устремила взгляд на лампу, вздрогнула от какой-то смутной тревоги и спросила:

– Кто бы это мог быть в такой час?

А она, вновь безмятежная, уверенно произнесла фразу, отточенную за столько лет:

– Неважно, кто. Кто бы то ни был, он промок до нитки.

Другая, под ее пристальным взглядом, встала. Она видела, как та взяла лампу. Как исчезла в коридоре. Услышала, из полутемной комнаты, сквозь шум дождя, усилившийся в темноте, как шаги той, другой, удаляются, запинаясь о выбитые выщербленные кирпичи прихожей. Услышала, как лампа стукнулась о стену, как в проржавевших пазах завизжал засов.

Какое-то время она не слышала ничего, кроме далеких голосов. Счастливый, затерянный в прошлом голос Ноэля, который, сидя на бочке, провозглашал попугаю Благую весть. Слышала скрип колес во дворе, когда папа Лаурель открывал ворота, чтобы впустить повозку, запряженную двумя волами. Слышала, как Хеновева, как всегда, кричит на весь дом, потому что «всегда, всегда этот чертов сортир занят». И потом снова папа Лаурель, ругается на чем свет стоит, сыплет солдатскими словечками, сбивая ласточек из того же пистолета, из которого в последнюю гражданскую войну перестрелял, в одиночку, целую дивизию правительственных войск. Она даже подумала, что и на этот раз все ограничится стуком в дверь, как раньше ограничивалось шарканьем подошв у порога, и подумала, что другая женщина, открыв дверь, увидела только горшки с цветами под дождем да улицу, печальную и пустую.

Но потом начала различать в темноте голоса. И услышала знакомые шаги, и увидела тени, протянувшиеся по стене прихожей. И поняла, что после долгих лет подготовки, после многих ночей колебаний и раскаяния мужчина, который открывал железную решетку, наконец-то решился войти.

Другая женщина возвратилась с лампой и за ней – вновь пришедший; она поставила лампу на стол, а он – не покидая орбиты света – снял плащ, повернув к стене лицо, исхлестанное бурей. Тогда-то она и увидела его в первый раз. Вначале как следует на него посмотрела. Потом разобрала с ног до головы, изучая все члены взглядом упорным, старательным и серьезным, так, будто разглядывала не человека, а птицу. Потом, отвернувшись к лампе, подумала: «Так или иначе, это он. Хотя я воображала, что он немного повыше».

Другая женщина придвинула стул к столу. Мужчина уселся, положил ногу на ногу и принялся развязывать шнурки на ботинке. Другая села рядом и непринужденно заговорила о чем-то, чего она с кресла-качалки не могла расслышать. Но даже не слыша слов, только наблюдая жесты, она чувствовала, как отступает одиночество, и замечала, что в сухом и пыльном бесплодном воздухе снова пахнет, как раньше, словно вернулись те времена, когда мужчины, все в поту, входили в спальни, и Урсула, хлопотливая, полная забот, каждый вечер в пять минут пятого бежала к окну посмотреть, как отходит поезд. Она следила за жестами незнакомца и радовалась, что он так ведет себя; понимает, что после тяжкого пути, многократно повторенного, наконец нашел дом, заблудившийся в бурю.

Мужчина начал расстегивать рубашку. Снял ботинки и нагнулся над столом, над лампой, чтобы обсохнуть от ее тепла. Тогда другая женщина встала, прошла к шкафу и вернулась к столу с наполовину опорожненной бутылкой и стаканом. Мужчина схватил бутылку за горлышко, выдернул зубами пробку и налил себе полстакана густого зеленого ликера. Потом выпил единым духом, с преувеличенной жадностью. И она, наблюдая за ним с кресла-качалки, вспомнила вечер, когда решетка заскрипела в первый раз – это было так давно!.. – и она тогда подумала, что в доме нет ничего для гостя, кроме этой бутылки мятного ликера. Она тогда сказала подруге: «Надо поставить бутылку в шкаф. Когда-нибудь кому-нибудь она понадобится». Другая спросила: «Кому?» А она ответила: «Кому угодно. Лучше всегда быть готовыми к тому, что кто-то придет под дождем». И теперь мужчина, как она и предвидела, наливал еще ликеру в стакан.

Но на этот раз мужчина не выпил. Когда он поднял стакан, глаза его устремились в полутьму, поверх лампы, и она впервые ощутила теплое прикосновение его взгляда. До этого момента мужчина не догадывался, что в доме есть еще одна женщина, поняла она, и начала потихоньку раскачиваться.

Какое-то время мужчина разглядывал ее до нескромности пристально. Нескромность, возможно, была нарочитая. Она вначале смутилась, но потом заметила, что и взгляд этот ей знаком, и что, несмотря на его пытливое, даже до дерзости, упорство, много в нем есть от беспечной доброты Ноэля и кое-что от терпеливого добросовестного тугодумия попугая. Поэтому она снова стала раскачиваться, думая про себя: «Хотя, может быть, и не он открывал железную решетку, это, в сущности, все равно». И продолжая раскачиваться, под его взглядом, подумала: «Папа Лаурель позвал бы его в огород пострелять кроликов».

Перед полуночью буря усилилась. Другая придвинула стул к креслу-качалке, и две женщины сидели молча, не двигаясь, и наблюдали, как мужчина сушится у лампы. Ветка миндального дерева, росшего возле дома, стукнула несколько раз в плохо закрепленное окно, и влажное дыхание бури наполнило комнату. Колючий град, залетевший с порывом ветра, коснулся ее лица, но она не пошевелилась, пока не увидела, как мужчина выливает в стакан последнюю каплю мятного ликера. Ей показалось, что в этом есть нечто символическое. И она вспомнила, как папа Лаурель сражался в одиночку, запершись в сарае, валя солдат правительственных войск из пистолета, предназначенного для стрельбы по куропаткам и ласточкам. И вспомнила письмо от полковника Аурелиано Буэндиа, и чин капитана, который папа Лаурель отверг со словами: «Скажите Аурелиано, что я воевал не ради войны, а просто чтобы невежи не переели моих кроликов». С этим воспоминанием и она как будто бы вылила последнюю каплю прошлого, остававшуюся в доме.

– Есть еще что-нибудь в шкафу? – спросила она хмуро.

И другая, в том же тоне, вполголоса, так, чтобы мужчина не услышал, ответила:

– Нет, ничего нет. Помнишь, мы с тобой в понедельник съели последнюю горстку фасоли.

И потом, боясь, как бы мужчина не услышал их, снова взглянули на стол, но увидели только тьму – ни стола, ни мужчины. Но они знали, что мужчина – там, невидимый, рядом с догоревшей лампой. Знали, что он не покинет дом, пока не кончится дождь, и что в темноте комната съежилась, и нет ничего странного в том, что он их услышал.

9 мая 1954 года, «Эль Эспектадор», Богота

Дом Буэндиа
(наброски к роману)

В доме свежо, влажно по ночам, даже летом. Он стоит на севере, в конце единственной улицы селения, на высоком, крепком бетонном фундаменте. Крыльцо приподнятое, лестницы нет; видно сразу, что в просторной зале мало мебели; два окна от пола до потолка выходят на улицу, вот единственное, что выделяет этот дом среди прочих домов селения. Никто не припомнит, чтобы двери в течение дня бывали закрыты. Никто не припомнит, чтобы четыре плетеных кресла-качалки стояли в других местах или в другом положении: они расставлены квадратом, посередине залы, утратив, кажется, способность предоставлять отдых и став теперь простым бесполезным украшением. Теперь в углу стоит граммофон, рядом с увечной девочкой. Но раньше, в первые годы века, дом был тихим, скорбным; возможно, самым тихим и скорбным в селении, с этой огромной залой, занятой лишь четырьмя […] (теперь над шкафчиком для кувшинов – фильтровальный камень, замшелый) в углу, противоположном тому, где сидит девочка.

По одну и другую сторону от двери, ведущей в единственную спальню, висят два старинных портрета, перетянутых траурной лентой. Сам воздух в зале несет в себе некую суровость, холодную, но элементарную и здоровую, как узелок с подвенечным платьем, что раскачивается над дверью в спальню, или сухая ветка алоэ, украшающая изнутри входную дверь.

Когда Аурелиано Буэндиа вернулся в селение, гражданская война уже закончилась. От тяжкого паломничества новоиспеченному полковнику вроде бы ничего не досталось. Разве что военное звание и смутное неосознанное чувство беды. Но также и половина смерти последнего Буэндиа, и полный голодный паек. Еще тоска по домашнему быту и желание иметь жилище спокойное, мирное, без войны, чтобы через высоко поднятое крыльцо проникало солнце, а в патио висел гамак между двух столбов.

В селении, где находился дом предков, полковник и его супруга нашли только пеньки от сожженных дотла столбов и высокую насыпь, чисто выметенную изо дня в день дующими ветрами. Никто не узнал бы места, где раньше стоял дом. «Так было светло, так чисто», – молвил полковник, припоминая. Но среди пепелища, там, где раньше был задний двор, все еще зеленел миндаль, словно воскресший Христос среди обломков, рядом с деревянным домиком отхожего места. С одной стороны дерево было тем же, что затеняло двор старых Буэндиа. Но с другой, с той, что была обращена к дому, простирались траурные ветви, обугленные, будто половина миндаля жила в осени, а другая половина – в весне. Полковник припоминал разрушенный дом. Припоминал ясный свет, беспорядочную музыку, сотворенную из излишков всех тех звуков, которые переполняли его, выплескиваясь наружу. Но припоминал также резкий, пронзительный запах нужника подле миндаля и внутренность каморки, насыщенной глубокой тишиной, разделенной на полосы древесной тенью. Среди обломков, разгребая мусор, донья Соледад нашла гипсового святого Рафаила со сломанным крылом и резервуар от лампы. Там они и построили дом, лицом на закат, в направлении, противоположном тому, какое имел дом Буэндиа, погибших на войне.

Строительство началось, едва прекратились дожди, без подготовки, без заранее обговоренного порядка. В яму, куда будет вкопан первый столб, сунули, не церемонясь, гипсового святого Рафаила. Возможно, полковник ни о чем таком не думал, когда чертил план на земле, но подле миндаля, там, где стоял нужник, в воздухе задержалась та же плотная свежесть, какая была на этом месте, когда оно представляло собой задний двор. Стало быть, когда выкопали четыре ямы и сказали: «Таким вот и будет дом, с просторной залой, чтобы дети играли», лучшее уже проявило себя. Будто бы люди, снявшие мерку с воздуха, начертали границы дома в точности там, где заканчивалась тишина двора. Ибо когда поднялись четыре столба, огороженное пространство стало уже чистым и влажным, как сегодняшний дом. Он включил, заключил внутри себя свежесть дерева и глубокую, таинственную тишину отхожего места. Снаружи осталось селение, его жара и шум. И через три месяца, когда воздвигли крышу, когда побелили стены и навесили двери, внутри дома осталось – до сих пор остается – что-то от двора.

3 июня 1954 года, «Ревиста Кроника», Барранкилья

Литературщина

Есть люди, которые негодуют по поводу кровожадности махровых бульварных драм, в которых льется больше крови, чем натыкано героев на квадратный километр, и чьим читателям или зрителям следует быть начеку, чтобы кровавая стихия их не затянула. Однако реальная жизнь порой оказывается более жестокой.

Случай, произошедший в округе Сан-Рафаэль, Антиокия, любой литературный критик признал бы преувеличением, ничуть не похожим на реальную жизнь. Во-первых, речь идет о вражде между двумя семьями, повороте сюжета, который в литературе уже дисквалифицирован, ведь мало кто готов придавать ему то же значение, какое он имел два века назад. И все же кровавая бульварщина в Сан-Рафаэле произошла из-за соперничества двух семей, а кому эта ситуация покажется надуманной, остается только осудить саму жизнь за скудость воображения и пристрастие к шаблонам.

Как и следовало ожидать, произошло преступление. Но не абы какое, а работающее на публику: убийца для начала выстрелил в жертву из пистолета. И тут литература отдыхает – выпустив весь заряд в тело, убийца стал рубить его мачете и наконец, в припадке нечестия, заставляющего думать, что некоторые колумбийцы происходят от татар, отрезал язык, даже не подумав, что он станет с ним делать, и в самом деле не сделав ничего.

Новость удостоилась – при нынешнем распределении полос – всего двух колонок на странице новостей из департаментов. Кровавая разборка, как всякая другая. Разве что в наше время в ней нет ничего чрезвычайного, ведь как новость она чересчур обычная, а как роман – чересчур кровавая.

Следовало бы посоветовать реальной жизни проявить побольше сдержанности.

23 июня 1954 года, «Эль Эспектадор», Богота

Предтечи

Без сомнения, первой сенсационной новостью – после сотворения мира – было изгнание Адама и Евы из Рая. Какая бы незабываемая первая полоса получилась: АДАМ И ЕВА ИЗГНАНЫ ИЗ РАЯ (на восемь колонок). «Будешь добывать хлеб в поте лица своего, – сказал Бог. – Ангел с огненным мечом вчера исполнил приговор и сторожит ворота Эдема. – Яблоко – причина трагедии».

Сколько лет тому назад эта новость была актуальной? На данный вопрос так же сложно ответить, как и предугадать, когда наступит момент готовить репортаж о последней великой сенсации: о Страшном суде, который, по сути, предъявит окончательный счет деяниям человечества. Но до того как пробьет последний час, кто знает, какие новые формы примет журналистика, этот изнурительный род деятельности, начало которому было положено, когда один сосед рассказал другому, чем занимался третий минувшей ночью, и который приобретает весьма любопытный облик в наших селениях, где человек, ежедневно читающий газеты, письменно комментирует каждую новость, создавая серьезную редакционную статью или заметку в легком тоне хроники текущих событий, и читает их тем же вечером в аптеке, ибо общественное мнение там высказывается за то, что кто-то должен направлять его в нужную сторону.

Этот комментатор обыденной жизни – а таких можно найти, по меньшей мере, в сорока процентах наших селений – журналист без газеты, верный своей профессии наперекор тому неумолимому и неустранимому обстоятельству, что у него нет даже ротапринта, чтобы излагать свои мысли, и он излагает их устно, прямо на улице, и весьма успешно: вот оно, неопровержимое доказательство того, что журналистика – биологическая потребность человека, а потому способна пережить даже и сами газеты. Всегда найдется человек, вслух читающий свою статью у дверей аптеки, и всегда – в этом-то вся и соль – найдется группа граждан, готовых его слушать, хотя бы для того, чтобы, смакуя свои демократические права, выразить несогласие.

10 августа 1954 года, «Эль Эспектадор», Богота

Почтальон звонит сто раз

Посещение кладбища забытых писем

Какова судьба никогда и никому не врученной корреспонденции. Письма человеку-невидимке. Учреждение, издавна привыкшее к человеческой глупости. Три человека в нашей стране, имеющие законное право вскрывать чужие письма.

Однажды было написано письмо, которое никогда не дошло до адресата и никогда не вернулось к отправителю. Когда его написали и положили в конверт, все было в полном порядке – адрес правильный, марок сколько нужно, имя получателя написано четко. Почтовые служащие обработали письмо по всем правилам. Ни в одной инстанции не было ни одного сбоя. Сложный механизм почтовых отправлений вовремя доставил по назначению и это письмо, и тысячи других, отправленных в тот же день.

Почтальон с этим письмом в сумке позвонил несколько раз, сверил адрес, спросил соседей. Оказалось, получатель адрес сменил. Новый точный адрес узнали у соседей, а письмо было передано в отдел рассылки, где получатель при желании мог забрать его в течение тридцати дней. Тысячи людей, ежедневно спрашивающих на почтах о письмах, которые никогда не были написаны, с горечью наблюдали там письмо, которое написано было, но никто не пожелал его прочесть.

Потом письмо вернули отправителю. Но теперь адрес сменил и он. Еще тридцать дней его возвращенное письмо ждало в отделе доставки, а он, возможно, спрашивал себя, где оно и почему нет ответа. Наконец это короткое послание из четырех строк, которые могли быть совершенно пустяковыми, а могли и перевернуть всю жизнь получателя, положили в специальный мешок вместе с другими неопознанными и анонимными отправлениями и отправили в дом номер 567 на Восьмой улице, пыльное и захудалое строение. Там находится кладбище потерянных писем.

Эпистолярный детектив

Миллионы невостребованных писем прошли через этот низенький одноэтажный дом с облупленными стенами, выдающими, что здесь никто не живет. Некоторые из этих писем обошли весь мир, прежде чем вернуться сюда и ждать, чтобы кто-нибудь о них спросил – кто-нибудь, кто, возможно, умер, так этого письма и не дождавшись.

Кладбище для писем похоже на кладбище для людей. Здесь спокойно, тихо, длинные темные коридоры ведут к глубоким полкам, заполненным кипами невскрытых писем. Правда, в отличие от человеческих кладбищ, на кладбище эпистолярном надежда потеряна далеко не всегда. Шесть почтовых работников там делают свою, слегка тронутую ржавчиной рутины, работу: методично и тщательно обрабатывают письма в надежде найти их неизвестного получателя.

Из этих работников трое облечены законным правом вскрывать чужие письма. Но даже эта крайняя мера в большинстве случаев не помогает: текст письма не дает сведений, необходимых для доставки или возврата отправителю. Но вот что совсем странно: в каждой сотне писем есть два-три, которые были оплачены и доставлены по ошибочному адресу, но не содержали ничего: письма без писем, пустой конверт.

Где живет невидимка?

Смена адреса у получателя или отправителя, хотя и кажется чем-то запутанным, на самом деле случай заурядный. Служащие отдела невостребованных отправлений – так официально называется кладбище писем – потеряли счет разнообразным ситуациям, которые возникают в лабиринтах затерянных посланий. Десять процентов невостребованных писем, поступающих сюда, – это письма, скрупулезно оплаченные и вследствие этого попавшие на сортировку, но совершенно без всякого текста на конверте. «Письма для невидимок» – так называют их на почте. Кто-то написал и опустил в почтовый ящик письмо тому, кто не существует и нигде поэтому не живет.

Адресовано Юфемии

Одно из невостребованных писем прибыло сюда в конверте с надписью: «Богота. Хосе». Конверт был вскрыт, внутри оказался сложенный листок бумаги, исписанный от руки и подписанный «Диогеном». Единственной информацией, намекающей на получателя, было обращение: «Мой дорогой Энрике».

Писем, которые попали в невостребованные потому, что на конверте было только имя или фамилия, тысячи. Тысячи писем для Альберто, для Исабель, для Гутьеррес-и-Медина и для Франсиско Хосе. Самый частый случай.

Даже здесь, где человеческая глупость знакома давно и хорошо, слегка удивились письму в траурном конверте без адреса и имени получателя, зато с надписью: «конверт с черной каемкой это чтоб быстрей дошло».

Кто есть кто

Абсурдных отправлений самого разного рода очень много, и количество их не уменьшается; нормальному человеку от этого впору обезуметь, а вот нервная система тех шестерых, что каждый день по восемь часов имеют с ними дело, в полном порядке. Они методично ищут возможностей вручить адресатам тысячи сбившихся с пути писем. Например, из лепрозория Агуа-де-Дьос, особенно под Рождество, прибывает множество писем без имени адресата, зато с завуалированной просьбой о помощи: «Сеньору, который владеет лавочкой на 28-й Южной ул., через два дома после мясника», – гласит надпись на конверте. Почтальон обнаруживает, что 28-я Южная тянется 50 кварталов подряд, что лавочек там не счесть, а вот мясника как раз нет ни одного. Другое письмо из Агуа-де-Дьос адресовано «Сеньоре, которая каждое утро ходит в Египетскую церковь к мессе в 5.30». Вы не поверите, но настойчивое расследование работников отдела невостребованных писем завершилось успехом: письмо было вручено анонимному получателю.

Несмотря ни на что

Писем совсем «мертвых», безнадежно осевших в отделе невостребованных, относительно немного. Дон Энрике Посада Укрос, седой и педантичный человек, говорит, что после пяти лет руководства этим отделом его мало что может удивить и что теперь он натренирован на поиск адресата по еле заметным намекам, не сразу в письме заметным. Он настоящий фанатик дисциплины, и образцовый порядок в его отделе как бы уравновешивает тот адский, беспредельный хаос, который царит в поступающей сюда корреспонденции. «Никто не прочтет писем, адресованных до востребования, пока есть надежда найти адресата», – говорит начальник отдела «мертвой» корреспонденции. Нашедшиеся адресаты составляют лишь малую часть тех неизвестных, кому приходят письма просто без адреса. Отдел писем до востребования почтамта Боготы целый день осаждают люди, страстно ожидающие письма. Так или иначе, из 170 писем с ошибочным адресом только шесть не нашли получателя.

Гомес, Лопес, Перес, Сантос

Невежество, небрежность, глупость, безответственность, непривычка к общественной жизни – вот главные причины того, что множество писем не доходят до адресата. Среди колумбийцев почти нет тех, кто сообщает в почтовое отделение о смене своего адреса. Как бы ни старались работники отдела невостребованных писем, их усилия будут напрасны, пока эта ситуация не изменится. В самом деле, что можно сделать с письмом, уже несколько лет невостребованным, адрес которого таков: «Вам от Вашей невесты». А рядом две комнаты битком набиты невостребованными пакетами со всего света – в них газеты, журналы, репродукции картин, академические дипломы и довольно много предметов неясного назначения. Их адресаты так и не были установлены. Пакеты адресованы просто Альфредо Лопесу, Эдуардо Сантосу, Густаво Рохасу, Лауреано Гомесу, и вряд ли это те Лопесы и Гомесы, кого вы знаете лично, скорее всего другие. Между прочим, я видел там толстый пакет с философскими журналами для социолога и адвоката с нашего Карибского побережья, доктора Луиса Эдуардо Ньето Артесы, который сейчас находится в Барранкилье.

Почтальон звонит сто раз

Не всегда отправление оседает среди невостребованных из-за неверного адреса. Часто адресат просто не желает его получать. Люди сейчас делают много покупок по почте, потом охладевают к этой покупке и отказываются ее забирать в почтовом отделении, утверждая, что не получали квитанции. Почтальону они указывают на порог. Сеньору Посаде Укросу, который им звонит по телефону и просит срочно получить пакет из Германии, отвечают индифферентно или не отвечают. Опытный почтальон, не первый раз вручающий квитанцию упрямому получателю, знает несколько приемов, позволяющих получить его подпись на уведомлении о вручении. Правда, в большинстве случаев все эти усилия напрасны. И пакет, частенько также и без обратного адреса, находит вечное упокоение в отделе невостребованных отправлений.

Схожими случаями надо считать задержанные таможнями товары, запрещенные к пересылке, и товары легальные, но упорно не получаемые, потому что пошлина превышает цену посылки. В последней кладовой «кладбища писем» лежат девять свертков, задержанных на таможне в Кукуте и в конце концов присланных сюда. Девять свертков разнообразных дорогих вещей, которые кто-то отослал с нарушением правил, не заполнив документов при отправке, и которые вследствие этого юридически не существуют. Дорогостоящий товар, посланный ниоткуда и прибывший в никуда.

В большом и чуждом мире

Иногда что-то сбоит в сложном механизме международных почтовых связей, и в отделе невостребованных отправлений почтамта Боготы оказывается письмо, которое должно было преодолеть 100 километров, а реально путешествовало за 100000. Теперь, после того как первые контингенты колумбийских солдат вернулись из Кореи, стали часто приходить письма из Японии. Многие из них любовные, написанные непонятным языком, похожим на испанский, в котором латиница смешана с японскими иероглифами. «Капралу № 1. Гавана», – было адресовано одно из них.

И совсем недавно, меньше месяца назад, отсюда вернули в Париж письмо с безупречно четко написанным подробным адресом одной далекой деревушки в Итальянских Альпах.

1 ноября 1954 года, «Эль Эспектадор», Богота