Одна ночь

Евгений Шварц

Одна ночь

Пьеса в трех действиях

Действующие лица

Марфа Васильева.

Даша

 – её дочь.

Сережа

 – её сын.

Иваненков Павел Васильевич

 – управхоз.

Лагутин Захар Иванович

 – монтер.

Архангельская Елена Осиповна

 – командир санзвена.

Ольга Петровна

 – домашняя хозяйка.

Оля.

Нюся.

Шурик.

Действие первое

Восемь часов вечера. Контора домохозяйства № 263, просторная, высокая, со сводчатыми потолками. По конторе из угла в угол шагает, бормоча что-то, монтер домохозяйства, старик в круглых очках, с аккуратно подстриженной бородкой,

Захар Иванович Лагутин

. Радиорупор на стене передает непрерывно отчетливый, ровный стук метронома: тик-так, тик-так!

Лагутин

(внезапно останавливаясь).

 Эх, праздничка, праздничка хочется. Ох, сестрицы, братцы золотые, дорогие, как мне праздничка хочется! Чтоб лег веселый, а встал легкий! Праздника, праздника, праздника бы мне!

Звонит телефон.

Слушаю! Контора домохозяйства № 263. Управхоз вышел. Говорит монтер Лагутин. Потому управхоз не пришел на совещание, что дворника хоронил. А кому еще одинокого дворника хоронить? Человек умер на посту, шел в милицию, а попал под артобстрел. Ладно. Хорошо. Передам.

(Вешает трубку.)

 Собрания, совещания, совещания, собрания…

(Обращается к репродуктору.)

 Тик-так, тик-так! Что ты отсчитываешь? Скажи ты мне – что? Сколько нам жить осталось до наглой смерти или сколько до конца войны? Тик-так, тик-так!..

Вопли за дверь: «Составлю на вас акты, дьяволы!»

Вот и управхоз идет…

Распахивается дверь. Быстро входит высокий человек в старой солдатской шинели. В барашковой шапке с ушами. Это управхоз

Иваненков.

Иваненков.

 Вы у меня дождетесь, трепачи проклятые! Шутки шутят в условиях осажденного города!

Лагутин.

 Чего ты расстраиваешься?

Иваненков.

 Да как мне не расстраиваться? Этот чертов Шурик стоит в коридоре и подымает панику.

Лагутин.

 Каким манером?

Иваненков.

 Воздушную тревогу изображает, паразит. У-у-у! У-у-у! До того похоже, что даже я поверил, из квартиры выскочил. Уже пятнадцать лет парню, а он все шутит! Девчонки хохочут, а он старается, воет. Ну, тут я им показал, по всем лестницам от меня бежали, черти.

Лагутин.

 Скучают ребята.

Иваненков.

 Молчи! Ты что жуешь?

Лагутин.

 Да нет, это я так, бормочу.

Иваненков.

 Займи сухарик, я отдам.

Лагутин.

 Нет у меня, Паша, сухариков. Я ведь, Паша, ничего не запас.

Иваненков.

 И я не запас. Управхозу нельзя запасать. Сегодня одна гражданка в булочной научила, как обращаться с соевыми бобами. Надо их, Захар, сырыми поджарить, пока не зарумянятся, а потом уже в воду. Тут только они, проклятые, разварятся.

Лагутин.

 Пробовал?

Иваненков.

 Нет.

Лагутин.

 Почему?

Иваненков.

 Бобов нету.

Лагутин.

 В квартире двадцать восьмой домработница живет, Зина. Ее тетки сосед в штабе работает. Он говорит, еще только одну декаду нам терпеть. А потом непременно пойдут эшелоны с продовольствием. Со всех концов Союза пригнали к нам, Паша, муку белую, крупчатку, сахар, гречку, пшено, рис, масло и животное, и растительное, какого только твоя душа пожелает. Разобьют кольцо, откроется дорога и хлынет к нам, Паша, питание. Ты что ищешь?

Иваненков.

 Приказ.

Лагутин.

 Опять?

Иваненков.

 Надо, надо приказывать, Захар, надо, надо!

Лагутин.

 Дергаешь ты народ.

Иваненков.

 А его надо дергать. Надо, надо! Не понимает народ, что живет в условиях осажденного города. Буду составлять акт на каждого, кто числится в резерве группы самозащиты, а сам во время сигнала воздушной тревоги сидит себе дома.

Лагутин.

 Я допускаю, что народ иногда норовит отдохнуть не вовремя, но ты, Паша, погляди на него любовно.

Иваненков.

 Ну и что это нам даст?

Лагутин.

 Это много даст! Народ держится, Павел Васильевич. И конца не видно этому запасу терпения. Есть ли на земле место серьезнее нашего города? И артобстрел, и бомбежки, и кольцо тебя душит, Паша… А как народ ведет себя? Ты посмотри любовно на это зрелище. Тут музыки нет, блеска не видно, угрюмый шагает перед нами пар�