Чингис-хан, божий пёс

– Поглядите на багатура! Такой, наверное, способен одной стрелой убить двух соколов и настричь шерсти со спины черепахи!

– Или на молнии поджарить барашка!

– Небось тяжело носить кангу на шее, Тэмуджин?

– Нет, ему не тяжело, он же багатур, ха-ха-ха! Разве только немного неудобно!

– Уж куда неудобнее, чем чесать себе ноги через гутулы¹⁸, ха-ха-ха!

– Чего молчишь, Тэмуджин? Скажи что-нибудь! Это только мёртвая собака не лает, а ты ведь ещё живой!

– Да он, наверное, нас боится!

– Это точно! В нём смелости меньше, чем крови в гусиной лапке! Никакой он не багатур, а обыкновенный трус, этот братоубийца!

– Ничего, скоро он околеет, и тогда ему станет некого бояться!

– Когда он околеет, Таргутай Кирилтух снимет с него кангу, а шаман натянет его шкуру на бубен! Будет потом вызывать дух Тэмуджина из нижнего мира, ха-ха-ха!

– Да кому нужна его грязная шкура! Разве что червям земляным, ха-ха-ха!

Тэмуджин безответно сносил издевательства и насмешки немилосердной детворы, глядя на всех исподлобья. Молчал, стиснув зубы; лишь желваки играли у него на скулах, свидетельствуя о той буре чувств, которая бушевала у него в душе. О, тайджиутские дети были намного хуже взрослых! Они не знали пощады и если уж принимались травить пленника, то не отставали, пока кто-нибудь из старших не отгонял их суровым окриком, а то и пинками.

***

Иногда находились сердобольные, пускавшие Тэмуджина переночевать в своей юрте. Правда, предоставлять ему приют две ночи кряду в одной и той же семье было строго-настрого запрещено. Но чаще всего мальчика оставляли коротать ночи под открытым небом. А чтобы он не пытался бежать, его шейную кангу скрепляли с сосновым колом, вбитым подле юрты Таргутая Кирилтуха. В этих случаях спать приходилось на вытоптанной множеством ног земле, свернувшись калачиком и дрожа от холода.

Казалось, он был низвержен на самое дно жизни – в такую мрачную бездну, из которой выбраться не в силах никто, ни единый человек на свете.

Молодые женщины обходили его стороной. Лишь издали бросали на Тэмуджина жалостливо-боязливые взгляды.

Зато старухи-кумушки – тоже поодаль – кучковались в часы досуга и судачили, шамкая беззубыми ртами:

– Каждый под своей ношей сгибается. У одного канга на шее, у другого ещё что-нибудь: может, и не всегда распознаешь, а оно гнетёт.

– Старость – вот и весь твой гнёт. Старость да хворобы.

– В свои молодые травы я столько забот на себе тащила, а так, как нынче, меня к земле не пригибало.

– Да-а-а, время к человеку немилосердно.

– И не говори… Смолоду-то всё нипочём, а теперь каждую ночь ноги ломит и крутит – поутру хоть не вставай. Согнёшься тут.

– Смолоду – это да. У мальчишки, вон, только канга деревянная, и то он еле шевелится. А я-то, даже когда детей вынашивала, скакала, что коза.

– И я легко носила, мне было в радость.

– Да разве такое можно сравнивать? Ребёнок хоть и ноша, да своя.

– Не скажи. Мне первенец достался тяжело: тошно было до самых родов. Правда, следующих четверых полегче вынашивала, обычно, однако тоже от еды воротило.

– В любом положении обвычка нужна. Без неё любая малость может согнуть в три погибели.

В общем, разную ерунду мололи старухи. Пялились и чесали языки обо всём подряд. Зато не бросали в Тэмуджина бараньи кости да комья грязи, и то хорошо.

***

Несметными табунами проносились в голове мальчика воспоминания о прежней воле. Пусть он существовал скудно, порой на грани голода, однако с ним были его мать и братья, и сестра, и простодушная Сочихэл, и старая заботливая Хоахчин… И никто не измывался над ним с каждодневной неумолимостью – изощрённо и торжествующе, неотступно и безнаказанно.

Ничего хуже, чем происходившее с ним теперь, он представить не мог.

Даже если бы по ночам кангу Тэмуджина не скрепляли с сосновым колом, вырваться на свободу он не имел возможности. Далеко ли уйдёшь по степи с тяжёлой берёзовой колодкой на шее? Впрочем, он, несмотря ни на что, обязательно попытался бы бежать – пусть навстречу верной смерти, лишь бы избавиться от унижений и насмешек. Но и этого он сделать не мог, поскольку его стерегли. По приказу Таргутая его турхауты, сменяя друг друга, от восхода до заката ходили следом за мальчишкой.

Время в страданиях тянется долго.

Порой животное безмыслие овладевало им, и он подолгу сидел на земле в тени какой-нибудь юрты, словно высеченное из камня изваяние, устремившее неподвижный взгляд в бесприютное пространство над степью. А когда выходил из этого состояния – думал: «Так вот как живут боголы! Мыкают горе до конца своей жизни, превращаются в скот! Нет, я не хочу, не буду! Мне надо бежать отсюда!». И принимался лихорадочно измысливать пути к спасению. Ни один из которых, впрочем, не казался ему надёжным – все сулили скорее гибель, нежели освобождение от рабской колодки.

Был ли на свете человек несчастливее Тэмуджина?

Если б и удалось отыскать такого среди вселенского многолюдья, то наверняка это оказалось бы очень непросто.

***

Он пал духом, но не отчаялся. Иначе не смог бы перенести тягот, которые выпали на его долю. Жалкий изгой, брошенный в пучину невзгод, всеми презираемый и униженный, Тэмуджин был упрям и поддерживал в себе, подобную слабому огоньку лучины, надежду на спасение. Он терпеливо сносил лишения и ждал счастливого случая, который помог бы ему оказаться на свободе.

И такой случай наконец представился.

Однажды он попросился на ночлег в юрту к старому Сорган-Шире, ремеслом которого было делать айраг¹⁹. Там к юному изгою отнеслись на удивление участливо. Сытно накормили горячей похлёбкой, уложили спать на тёплом войлоке. Когда он готовился ко сну, сыновья Сорган-Ширы – Чимбай и Чилаун – обратили внимание на то, как сильно сдавливает ему шею канга.

– Да смилостивится над тобой Вечное Небо! – с жалостью в голосе воскликнул Чимбай. – Я бы, наверное, ни за что не смог уснуть, если б на меня надели такую здоровенную штуковину.

– Ничего, я привык, – горько усмехнулся Тэмуджин. – Говорят, на свете есть птицы, которые умеют спать в полёте.

– Птицы свободны, – покачал головой Чилаун, – они сами выбирают, куда им лететь да как спать. А кангу на шею человеку способен надеть только другой человек. Ни птицы, ни звери не держат своих собратьев в неволе.

– Это верно, – согласился Тэмуджин. – Недаром говорят, что в степи нет зверя страшнее человека.

– А ещё говорят: выйти и войти – нет ворот, прийти и уйти – нет пути, – сказал Чилаун. – Ты наследник благородного отца и достоин лучшей участи, но судьба обошлась с тобой жестоко. Не хотел бы я оказаться в твоём положении, Тэмуджин, но что тут поделаешь, остаётся только смириться.

– Да, смириться и уповать на Вечное Синее Небо, – подал голос Сорган-Шира. – В неволе тоже ведь можно как-нибудь жить. Я знавал многих боголов, которые приноровились к своей доле и дожили до старости. Иным из них добрые хозяева даже позволяют завести жён, и те производят на свет детишек. Хотя детишки-то у них тоже рождаются боголами, но тут уж ничего не поделаешь.

– Как-нибудь жить я не хочу! – выпалил Тэмуджин. Он мотнул головой, чтобы откинуть с лица длинные, давно не мытые волосы, и это движение выглядело как дополнительный знак отрицания. – И с невольничьей долей никогда не смирюсь, уж лучше совсем сгинуть!

– Ну-ну… Хотя, может, ты прав. Однако сгинуть – дело простое, это всегда успеется. Так что не торопись: кто знает, как дальше обернётся твоя судьба. Время идёт, многое может измениться. Если повезёт, родичи сумеют тебя выкупить.

– Не сумеют. Даже если б они не были столь бедны, что порой вынуждены ложиться спать натощак, Таргутай Кирилтух всё равно ни за какие сокровища не согласился бы отпустить меня на волю. Он боится, что я отомщу ему, когда вырасту, потому намерен меня уморить.

– Эх-хе-хе… – Сорган-Шира опечаленно покачал головой. – Вообще-то, судя по тому, как он с тобой обращается, это очень похоже на правду.

Где-то поодаль протяжно завыла собака. Чимбай и Чилаун, переглянувшись, суеверно поёжились: это был дурной знак, так завывать могли духи предков, недовольные поведением своих живых родичей. А в чём заключалась причина этого недовольства – поди угадай.

– Давай-ка мы ослабим этот берёзовый ошейник, чтобы он не так сильно сдавливал ему шею, – предложил Чимбай брату.

– И то правда, – хлопнул себя по лбу Чилаун. – Как я сам до этого не додумался!

Они принесли инструменты и за короткое время расшатали и раздвинули две половинки канги настолько сильно, что теперь мальчик и сам при желании смог бы её снять.

– Только смотри, на людях не подавай вида, что давление этой деревяшки уже не то, что прежде, – предостерёг мальчика Сорган-Шира. – Ведь если доложат Таргутаю – несдобровать тебе. Узнаешь, как чешется спина, когда подсыхают струпья на рубцах от плётки.

– Да уж знаю, приходилось пробовать. Таргутай на этот счёт никогда не скупится.

– Таким он всегда был. Скорпион жалит не из злобы, а по природе, но человек-то намного хуже любой ядовитой твари…

В эту ночь – впервые за много прошедших ночей – Тэмуджин уснул с улыбкой на губах; и его измученное тело получило более-менее сносный отдых, которого ему так долго не хватало.

А ещё через два дня, шестнадцатого числа первого летнего месяца, в курене Таргутая Кирилтуха отмечали праздник полнолуния. Были большие народные гулянья, скачки, состязания борцов и стрелков из лука. На закате началось весёлое и шумное пиршество на берегу Онона; тайджиуты ели и пили, и горланили весёлые песни, а до Тэмуджина никому не было дела. Его в этот вечер охранял молодой парень, который напился архи²⁰ сверх всякой меры и сильно захмелел. Данный факт не остался без внимания его подопечного. Дождавшись, пока пировавшие разошлись по своим юртам, Тэмуджин разъединил кангу и ударил своего стража по голове одной из её половинок. Молодой тайджиут со стоном рухнул наземь, а Тэмуджин бросился бежать.

Однако удар оказался недостаточно силён: охранник хоть и свалился с ног, но сознания не потерял. Прошло совсем немного времени – и за спиной беглеца раздался крик:

– Люди, упустил я колодника! Седлайте коней, ловите его! Он меня чуть не убил, вот и не справился я с мальчишкой: видать, злые духи вселились в окаянного!

Курень загудел, как растревоженный улей. Мужчины выскакивали из своих юрт, коротко перекрикиваясь, садились на коней и группами по нескольку человек мчались в степь на поиски беглеца.

От верховой погони ему было не уйти. Оставалась одна надежда – на реку. И Тэмуджин бросился к Онону.

***

Степь вокруг раскинулась буйно, широко, враждебно.

Тэмуджин бежал изо всех сил, продираясь сквозь высокие травы. Добравшись до берега Онона, он, задыхаясь, с готовым выскочить из груди сердцем, упал в реку. Не покидая мелководья, перебирая руками и ногами по песчаному дну, добрался до пучка чахлых камышей – ненадёжное укрытие, однако другого не было. И, перевернувшись на спину, замер в воде – так, что только голова осталась над поверхностью воды.

Стояла духота: парило, как перед дождём, оттого телу в реке было отрадно. А дождь обманул, так и не собравшись.

Поначалу над водой летали быстрые стрижи, но затем они пропали: разлетелись на ночёвку по своим гнездовьям.

Темнота сгущалась, но её оказалось недостаточно для того чтобы скрыть всё сущее под небом, а заодно и затаившегося в реке беглеца. Оттого быстро сгущалась и тревога мальчика.

Множество всадников рыскали в окрестностях куреня. Один из них приблизился к реке. Спешился и, ведя на поводу рыжую кобылу, подошёл к самому урезу воды.

Тут луна выглянула из-за облака – в её предательском свете Тэмуджин хорошо разглядел тайджиута и узнал его. Это был старый Сорган-Шира.

Мальчик затаил дыхание.

Старик постоял немного, повздыхал, уставившись на колеблемые течением тростины камыша (их было слишком мало, и Тэмуджин с ужасом понял, что Сорган-Шира обнаружил его). Затем присел на корточки, зачерпнул горстью из реки, плеснул себе в лицо. И обратился беглецу с печальным укором:

– Зачем играешь своей жизнью? На что надеешься? Может, у тебя ум зашёл за разум? Теперь если тебя поймают – убьют, скорее всего, не пожалеют. Или как пить дать изувечат.

– Не выдавай меня, – попросил мальчик, чувствуя, как вновь бешено заколотилось в груди сердце. – Я ведь не сделал тебе ничего плохого.

– Это верно, ты не сделал мне ничего плохого, – задумчиво похлопывая себя по колену рукоятью плётки, повторил Сорган-Шира. – Все вокруг точат на тебя зубы, мальчик, но я твоей погибели не желаю.

Несколько мгновений на лице старика отражалось мучительное сомнение. А затем он махнул рукой:

– Ладно, не бойся, лежи здесь тихо. Пусть этот поступок прибавит мне седых волос, но я умею держать язык на привязи и не выдам тебя. Дождёшься, пока все угомонятся, а потом убирайся восвояси. Правда, хоть убей, не ведаю, как тебе удастся выжить одному в степи. Ну да поможет тебе Великий Тэнгри!

После этих слов Сорган-Шира взобрался на лошадь и неторопливо потрусил дальше вдоль изгибавшейся дугой береговой кромки. Старик то и дело поглядывал на отливавшую лунным серебром речную поверхность, точно боялся, что его могут утащить на дно водяные духи, и бормотал себе под нос обережные заклинания.

Но на Тэмуджина он так ни разу и не оглянулся. Как будто беглого колодника не существовало на свете.

Мальчик видел, как к Сорган-Шире приблизились двое всадников и стали его о чём-то спрашивать, указывая на реку. Старик покачал головой.

– Никого здесь нет, – донёсся до Тэмуджина его ответ. – И то сказать: где уж нам отыскать его в потёмках. А всё же мальчишка далеко убежать не спроворится. Завтра поутру снова сойдёмся на поиски – обнаружится пропажа, никуда не денется.

У тайджиутов не было причин усомниться в резонах Сорган-Ширы. Они развернули своих лошадей и – теперь уже втроём – неспешно поехали прочь, изредка оглядываясь по сторонам в поисках беглеца, заставившего их трястись в сёдлах, вместо того чтобы лежать в тёплых постелях и смотреть спокойные хмельные сны.

***

Медленно, чрезвычайно медленно и томительно тянулось время, пока ночь пожирала мир, а Тэмуджин лежал в реке под бескрайним небом. Казалось, природа затаилась в ожидании развязки. Все звуки тонули в воде, а их тени дрожали на поверхности и непредсказуемо дрейфовали в разные стороны, то сопротивляясь течению, то поддаваясь ему. Гибель кружила окрест, но не торопилась заключить мальчика в свои объятия. Никогда прежде ему не было так страшно, как в эту долгую, показавшуюся бесконечной ночь.

Не счесть сколько раз Тэмуджину на лицо садились комары, больно вонзали ему в кожу острые хоботки и беспрепятственно пиршествовали. Мальчик не решался поднять руку над водой, чтобы отогнать их или прихлопнуть – мало ли: вдруг кто-нибудь из тайджиутов услышит всплеск. Приходилось терпеть, дожидаясь, пока кровопийцы насытятся и улетят.

«Если смерть не настигнет меня сегодня – клянусь, Таргутай Кирилтух и его родичи поплатятся за то зло, которое они совершили, – мысленно твердил он себе. – Их лиходейство не останется безнаказанным, пусть даже мне придётся посвятить этому всю свою жизнь до последних дней. Я ничего не забуду, и когда-нибудь обязательно придёт время посчитаться за каждый день моих унижений. Я погашу огонь в тайджиутских очагах, изведу под корень все их роды, истреблю саму память о них. Нигде, даже в самых дальних краях не найдут они спасения от моей жестокой мести. Уже ради одного этого я должен выжить. О, я могу лежать в воде долго, сколько угодно, пока не превращусь в рыбу! Главное, чтобы никто не отыскал меня здесь…»

Он понимал, что в случае поимки может поплатиться за побег жизнью. Старухи Орбэй и Сохатай, вдовы Амбагая, всегда хотели, чтобы ханом тайджиутов стал Таргутай Кирилтух, поскольку тот приходился внуком Орбэй. Они ненавидели Есугея-багатура, а после его смерти возненавидели Тэмуджина – и, конечно же, воспользуются возможностью присоветовать Таргутаю избавиться от подрастающего соперника.

От судьбы нельзя ускользнуть. Бежишь от неё или остаёшься на месте – она всегда настигнет, дабы закончить то, что было начато, и свершилось предначертанное.

Но разве кто-нибудь знает свою судьбу наперёд? Нет, её не дано прозреть простым смертным; грядущее даже шаманам открывается лишь изредка, да и то не всегда правдиво.

Тэмуджину оставалось только ждать. И надеяться на лучшее.

***

Беда клубилась и густела, ходила вокруг да около, но миновала стороной. Не сумев обнаружить беглеца, тайджиуты, усталые и хмельные после вечернего пиршества, разошлись по своим юртам. А Тэмуджин ещё долго не решался выбраться на твёрдую почву, напряжённо вслушиваясь в пластавшуюся над окрестностями тишину и страшась уловить приближающийся конский топот. Однако ничто не тревожило безмятежного покоя окружающего мира, всё глубже погружавшегося в сон и неподвижность.

Наконец мальчик медленно, стараясь не производить громких всплесков, выполз на берег и повалился в густую траву. Перевернулся на спину и, глядя на блёстки рассыпанных по небу звёзд, стал думать о том, что ему делать дальше.

Завтра утром тайджиуты непременно возобновят свои поиски. С младенчества приученные к беспрекословному повиновению ханам, они не станут задаваться вопросом, зачем нужен Таргутаю Кирилтуху Тэмуджин, и в чём он провинился перед Вечным Синим Небом. Во всех направлениях помчатся бодрые, отдохнувшие всадники, и в голой степи укрыться от них несчастному беглецу будет негде. А у него нет ни копья, ни лука, ни даже кинжала, чтобы защититься от преследователей. Его заарканят, как глупого кулана²¹, и приволокут на расправу к жестокосердому и мстительному правителю тайджиутов.

Оставалось одно: спрятаться где-нибудь поблизости. В таком месте, где никому не придёт в голову искать его.

Но где?

И тут мальчика осенило: Сорган-Шира! Ведь старик сжалился, не выдал его преследователям. Узнай Таргутай Кирилтух о таком проступке – крепко не поздоровилось бы Сорган-Шире за его мягкосердие… И семья у старика добрая: это ведь его сыновья помогли ослабить кангу на шее у Тэмуджина.

Приняв решение, он осторожно – пригибаясь, а то и падая в траву при каждом подозрительном шорохе – стал пробираться к куреню тайджиутов.

Вскоре вдалеке показались многочисленные юрты, торчавшие из плоского тела степи, точно тёмные нарывы.

Глава вторая.
Волчьи законы степи

Одинокий скиталец, найду ли

Я приют в этом в мире большом?

Су Дунпо (Су Ши)

В котле с кипящей водой нет холодного места.

Чаньское изречение

Не зря говорят в народе: ночь – щит беглеца и покров для спасения. Никем не замеченный, мальчик достиг куреня.

Собаки после праздника обожрались костей и теперь если поднимали лай, то лишь в бестолковых распрях между собой, устраивая драки за припрятанные остатки вчерашнего пиршества. Впрочем, к Тэмуджину они давно привыкли, потому не стоило беспокоиться, что четвероногая охрана устроит переполох из-за него.

Люди спали, однако следовало сохранять осторожность: мало ли, вдруг кому-нибудь понадобится выйти из юрты по нужде – увидит беглеца, поднимет крик, тут-то и конец всем его мечтам о свободе.

Чутко прислушиваясь к ночным звукам, он преодолевал участки открытого пространства короткими перебежками: от повозки – к коновязи, от коновязи – к новой повозке. Одна собака, деловито трусившая мимо, вдруг заинтересовалась пришельцем: то ли не узнала Тэмуджина, то ли сочла его поведение странным. Она, остановившись, некоторое время смотрела на мальчика. Потом подошла к нему.

– Тихо, не поднимай шума, я свой, – едва слышно прошептал он, стараясь не показать своего страха. – Ты же меня знаешь. На вот, понюхай.

Он медленно протянул руку, и собака её обнюхала. После чего позволила себя погладить. И, удостоверившись в том, что человек не представляет опасности, затрусила прочь. А Тэмуджин продолжил своё движение: от повозки – к коновязи, от коновязи – к новой повозке…

В зыбком предрассветном сумраке, когда на небе уже потускнело всевидящее лунное око и поредели звёздные россыпи, но солнце ещё не вынырнуло из-за горизонта, беглец неслышной тенью скользнул под полог знакомой юрты.

***

Старый Сорган-Шира проснулся затемно. Немного поворочался на войлочной постели, пытаясь снова погрузиться в призрачный мир сновидений, но тщетно. Тогда он решил: раз уж ему не спится, надо заняться каким-нибудь полезным делом. Встал, оделся, взял кожаное ведро и отправился доить кобыл. Покончив с этим, вернулся в юрту. Растопил очаг, потом сообразил, что завтрак готовить рановато, дочь проснётся – пусть она, как обычно, приготовит, а затем уж и сыновей можно разбудить. Однако огонь в очаге не стал тушить: с ним веселее домашним духам, да и ему самому. Огляделся по сторонам: чем бы ещё заполнить бессонное время? Разве что заняться пахтаньем, не сидеть же бездельно, как суслик в степи. Человек тем и отличается от бездумного зверья, что умеет всё употребить себе на пользу, даже бессонницу, которая приходит с возрастом.

С этой мыслью Сорган-Шира перелил в деревянную маслобойку скисшее кобылье молоко из двух больших глиняных кувшинов (позже надо не забыть наполнить их свежим молоком из ведра), вооружился увесистой берёзовой мутовкой и, усевшись поудобнее на войлок, приступил к привычному делу.

Молоко кружилось под мутовкой, образовывая воронку, в которую утекало время. Следом бежали думы, коих не перечесть. Они бежали под мерный деревянный перестук и утекали, утекали, утекали в никуда… Однако в это утро старику не было суждено достигнуть момента, когда молоко разделится на масло и айраг. Потому что вдруг откинулся входной полог, и в юрте появился человек. Свет очага упал на его лицо, и Сорган-Шира узнал незваного гостя. Вечное Небо, это был Тэмуджин!

От неожиданности старик чуть не выронил из рук мутовку.

– Зачем ты пришёл? – зашипел он на мальчика, побагровев от ударившей в лицо крови. – Погубить меня хочешь? Разве я не велел тебе убираться восвояси?

– Мне некуда деваться, – виновато склонив голову, развёл руками Тэмуджин. – Я хотел попросить у тебя убежища – на день или, может быть, на два. Спрячь меня у себя, чтобы переждать время, пока идут поиски. А потом я уйду.

– Но где же я тебя спрячу? В юрту каждый день кто-нибудь заходит – не могу же я не впускать сюда людей. Нет, здесь тебе не место. Я не желаю тебе зла, но пойми, из-за тебя Таргутай не только меня, но и всю мою семью может покарать. Неужели ты хочешь отплатить этим за моё доброе отношение к тебе?

От звука их голосов проснулись дети Сорган-Ширы: сначала его дочь Хадаган, а за ней и сыновья – Чимбай и Чилаун.

– Отец, не гони его, прошу тебя, – вмешался в разговор Чимбай. – Ты же видишь: у него только на нас и осталась надежда. Если не спрячем мальчишку – погибнет ведь, и его смерть останется на нашей совести.

– Мы должны помочь несчастному, – протирая кулаками глаза, поддержал брата Чилаун. – Как пташка-подранок ищет спасения от хищника в непролазной чаще, так и Тэмуджин явился сюда от отчаяния.

– Да не в моих силах ему помочь, – не унимался Сорган-Шира. – И о себе подумайте. Этот колодник навлечёт на нас беду. Если его здесь обнаружат, нам ох как не поздоровится!

– Посмотри, отец, бедняга весь промок, – подала голос Хадаган. – Разве можно сейчас выгонять его? Да он, наверное, ещё и голоден. Надо накормить Тэмуджина.

– А потом найдём, где его спрятать, – добавил Чилаун. – Мы с братом и сестрой находили много укромных мест, когда малышами играли в прятки, и сейчас найдём. Духи воды оказались милостивы к нему: оберегли, не выдали. Так неужто мы выдадим?

Старик устыдился собственного малодушия: даже дочь оказалась смелее него, не хочет гнать бедолагу из юрты на верную гибель. И сыновья выказали сострадание. Правда, молодёжь обычно проявляет меньше благоразумия перед лицом опасности, чем люди умудрённые опытом. А он отвечает за всю семью и не имеет права навлечь беду на своих детей…

Сорган-Шира немного помолчал, сердито насупившись. Было видно, что в нём происходит мучительная борьба. Кряхтя, он склонился над мешком с сухим аргалом и, выбрав несколько затвердевших коровьих лепёшек, подбросил их в огонь очага. Поглядел на оживлённо заплясавшие языки пламени, беззвучно шевеля губами, подобно шаману, разговаривающему с духами предков. А затем неохотно пробурчал:

– Ладно, пусть остаётся. Солнце небось скоро покажется над степью: кое-кто в курене наверняка проснулся, поэтому сейчас мальчишке уже не уйти отсюда. А днём тем более следует затаиться. Спрячем колодника где-нибудь до ночи, а потом дадим ему коня, и пусть убирается.

Тэмуджину насыпали в большую глиняную плошку грут²², залив его кипятком, и дали поесть. Пока он жадно насыщался, старик подбрасывал кусочки жира в огонь очага, подкармливая домашних духов, дабы те умилостивились и отвели беду от семьи. Затем беглеца – обсохшего, до отвала набившего живот сытным грутом и слегка осоловевшего – спрятали в повозке с высокими бортами, доверху нагружённой овечьей шерстью.

Однако Сорган-Шира ошибся, предположив, что следующей ночью Тэмуджину удастся выбраться на волю. Дозоры, выставленные Таргутаем Кирилтухом, так охраняли курень, что и мышь не проскользнула бы незамеченной. Пришлось мальчику трое суток пролежать в повозке, скрючившись под грудой шерсти. Изнывая от жары, он задыхался и истекал потом, но боялся даже шелохнуться. Всё казалось ему: вот-вот кто-нибудь обратит внимание на повозку, заглянет в неё – и примется выбрасывать наружу шерсть. Если обнаружат его – что тогда делать? Только готовиться к смерти.

***

Так он провёл два дня. Ни жив ни мёртв, окутанный теменью и духотой. Порой его сознание отключалось, и он погружался в полуобморок-полусон. А затем возвращался в реальность, уже почти не помышляя о спасении.

…На третий день поисков, когда беглого колодника не удалось обнаружить в степи, Таргутай Кирилтух пришёл в исступление.

– Тэмуджин не птица, чтобы улететь по воздуху! – кричал он, то воздевая руки к небесам, то принимаясь топать ногами. – И провалиться сквозь землю он тоже не мог! Тогда скажите мне, куда подевался поганец! Или вас постигла слепота одновременно с глухотой? Или передо мной стадо глупых баранов, которые видят только то, что находится у них перед глазами, но не способны смотреть по сторонам? Вы должны отыскать следы мальчишки и опередить его действия! Никто из вас не будет знать покоя и отдыха, пока я снова не надену кангу на шею волчонку!

– Может, он спрятался где-нибудь поблизости, потому мы и не отыскали его следов в степи? – подал голос один из нукеров.

– Разве вы не обшарили здесь каждую ложбину и каждый куст – всё, что поднимается над землёй хотя бы на ладонь вокруг нашего куреня?

Сказав это, Таргутай Кирилтух внезапно осёкся. И обвёл взглядом растерянно переминавшихся перед ним тайджиутов:

– Вокруг куреня – да. А в курене-то мы и не искали. Как же я об этом сразу не подумал? И вы, ослиные головы, почему не искали в курене? В стаде потерял – в стаде и ищи, так ещё мой дед говорил… Ну, если какой-нибудь доброхот прячет мальчишку в своей юрте – несдобровать этому предателю!

По его приказу нукеры принялись обыскивать становище, перетряхивая юрту за юртой. Обшарили они и жилище Сорган-Ширы. Когда один из них начал было вытягивать пучки шерсти из повозки, в которой укрывался Тэмуджин, старик велел жене вынести для гостей кувшин с айрагом, а сам, посмеиваясь, сказал:

– Хотел бы я посмотреть, сколько ты сам-то выдержишь, лёжа под ворохом шерсти в такую жару.

Нукеры рассмеялись следом за ним и принялись балагурить:

– Если б Тэмуджин ещё и был нарезан кусками, то сейчас мы вынули бы из повозки уже готовый борц²³!

– Нет, борц любит жаркое солнце, а под такой кучей шерсти – пфуй! – вместо того чтобы высохнуть, сопрел бы наш колодник и превратился в тухлятину. Мы б его тогда легко нашли по запаху!

– Ха-ха-ха! И верно, под шерстью он быстро протух бы! Вонь стояла бы на всю округу! Ну-ка, принюхайтесь: не несёт ли из повозки тухлым волчонком?

– Да вроде не воняет.

– Значит, нет его здесь.

– Ну конечно. В повозке этот голодранец мог спрятаться только если б ему жизнь была не дорога.

– Да он уже далеко отсюда. Таргутай Кирилтух думал приручить его как пойманного зверёныша, а он избавился от канги и был таков. Видать, ловкий парень – из тех, кто на скаку отъест ногу у ещё не родившегося кулана, ха-ха-ха!

– В сказанном тобой много правды. Только сейчас этого ловкого парня где-то в степи, верно, уже расклёвывают стервятники, ха-ха-ха!

– И чего Таргутай беспокоится? Орал на нас так, что целой стае шакалов перекричать не под силу. Не всё ли равно, здесь или в степи мальчишка найдёт свою погибель? Это ведь как с оброненным горшком: расколется ли, разобьётся ли – всё равно горшку конец, ха-ха-ха!

Так, перебрасываясь шутками, они напились айрага и, не став обыскивать повозку, удалились неспешными шагами.

Этот случай явился последней каплей, переполнившей чашу терпения Сорган-Ширы. Едва дождавшись ночи, он велел дочери привести Тэмуджина. И сказал, встревоженно сдвинув к переносице свои жидкие седые брови:

– Чуть не развеял ты мой очаг по ветру. Всё, довольно прятаться, подобно тарбагану, забившемуся в зимнюю нору. Я дам тебе яловую кобылу, запас еды и питья – и отправляйся к своим родным. Убирайся подобру-поздорову, пока не случилось неладного со всем моим семейством!

***

Всей семьёй снаряжали беглеца в дорогу. Снабдили его луком и двумя стрелами, отрезали большой кусок мяса от сваренного накануне двухгодовалого барана, вручили также несколько полос сушёного мяса и бурдюк с водой. Затем Сорган-Шира велел Чилауну привести беломордую рыжую кобылу. Правда, седла мальчику он не дал:

– На седле моя метка, – объяснил старик. – Если попадёшься, по ней сразу поймут, кто тебе помогал. Не хочу, чтобы мне из-за этого завтра свернули шею.

– Я не попадусь, – заверил Тэмуджин.

– Э-э-э, кабы в жизни всё оборачивалось таким образом, как мы надеемся, мир стал бы совсем другим. Не говори, что попал в цель, мальчик, пока стрела ещё в полёте.

– Но, Сорган-Шира, если ты боишься, что меня поймают, то почему тогда отдаёшь свою кобылу? Её ведь тоже легко узнать по клейму.

– Так ведь беломордую ты мог взять и без моего ведома, – хитро сощурился старик. – Когда в юрте покойно и тепло, мы тут все о-о-очень крепко спим, вот ты и угнал кобылку, хе-хе-хе.

Тэмуджин подивился изворотливости Сорган-Ширы. Хотя если подумать, нечему тут особенно удивляться: за спиной у старика столько прожитых трав – на своём веку чего только не повидал он и чего только не испытал. Опыт многое даёт человеку.

– Если бы не ты, ни за что не ушёл бы я от Таргутая, – сказал мальчик дрогнувшим голосом. – Спасибо, что не выдал. Настанет время – стану ханом и обязательно отблагодарю тебя.