Место под Солнцем. Книга первая

Глава 2. Клементина

Появившийся на дорожке юноша испугал косулю, кормившуюся из рук девушки.

Животное отпрыгнуло в сторону, замерло, задрало голову, будто принюхиваясь. Стояло так, подрагивая кожистым носом. Подёргивало шкурой, пружинило тонкими ногами. Ещё немного – и бросится прочь.

Девушка нахмурилась притворно, надула губы.

– Ну, что тебе тут нужно, Шарлό?

– Матушка послала за тобой, дорогая сестрица, – ответил, подходя. – А кто ещё, кроме меня, мог бы быстро найти тебя? Не выдавать же было твоё убежище слугам?!

Клементина улыбнулась.

– Я бы не простила тебе этого! Никогда.

Шарль присел на ствол поваленного дерева рядом с сестрой.

– Вот именно, – засмеялся. – Так что не бурчи. Я и так сделал всё, что мог!

– Ну, да! Напугал Наяду, например!

Она залепетала что-то, зацокала языком, стараясь вновь привлечь к себе косулю. Та постояла, посмотрела на рассевшуюся на стволе парочку, мотнула головой и одним прыжком скрылась в осиннике.

– Ты напрасно приваживаешь её, – пожал плечами Шарль, проводив взглядом животное. – Я всегда тебе об этом говорю. Привыкнет к людям – первой попадёт под выстрел.

Клементина испуганно взглянула на брата.

– Отец не станет стрелять в неё.

– Намеренно – не станет. Но всякое может случиться на охоте. Идём, тебе ещё бог знает сколько времени понадобится, чтобы привести себя в порядок.

Он критически оглядел сестру, ухватил её за руки, взглянул на ладони. Захохотал.

– Ну, кто бы сомневался? Ты как всегда, чумаза, как трубочист!

– А ты, как всегда, громогласен, как трубы Иерихона, – парировала Клементина. – Ты так вопишь, что даже птицы замолкли на деревьях.

Она внимательно посмотрела на свои ладони и тоже рассмеялась:

– По моим рукам можно прочесть историю всего моего дня.

Юноша кивнул:

– Да, моя дорогая, боюсь, тебе снова влетит от тётушек. Они терпеть не могут, когда что-нибудь, попадающееся им на глаза, небезупречно. А твои руки даже я не могу назвать безукоризненными.

– О, Шарлό, не будь занудой. Это ведь и правда забавно, – она пальчиком коснулась одного из пятен на своей ладони. – Вот, например, – смотри и завидуй! – прямое свидетельство того, что сегодня я лакомилась земляникой. Там, на холме, её столько, что шагу сделать невозможно, чтобы не наступить… Ты тоже мог бы составить мне компанию, если бы не вредничал с самого утра. А вот эти линии – погляди! – расскажут тебе о том, что я собирала траву для своей Наяды. Чуть не порезалась…

– Весьма дурацкое занятие, моя дорогая, весьма дурацкое, – заметил братец с тихим смешком и прихлопнул ползущее по колену насекомое. – Наяда твоя вполне обошлась бы без твоей помощи. Вон сколько травы вокруг! Ты, приходится признать, глупа, моя дорогая сестрица!

– Это ты глуп, Шарль. Это занятие приносит мне удовольствие.

– Ага, – снова ухватил её за руку юноша, поддёрнул кверху рукав, обнажая свежую ссадину, – а вот эта царапина определённо указывает на то, что сегодня, как обычно, ты полдня провела на одном из столь любимых тобой деревьев. Счастье ещё, что ты не порвала, как в прошлый раз, платье. Иначе матушка устроила бы тебе хорошенькую взбучку. И я не стал бы тебя на этот раз защищать.

– Ладно, довольно, – Клементина отдёрнула руку, спрятала её за спину. – Говори! Зачем я понадобилась матушке?

Шарль ещё некоторое время испытывал терпение сестры: рассматривал на просвет сорванный им лист, вынимал из спутанных волос Клементины несуществующие соломинки, лениво отряхивал абсолютно чистые панталоны. Потом, посчитав, видимо, что молчал достаточно долго, заговорил:

– К нам пожаловали… пожаловали… Ну, попроси меня ещё разок!

Засмеялся, уворачиваясь от шлепка.

– … маркиза де Монтозье с супругом. Ну, что ты дерёшься, Клементина? Я не так уж и тянул с новостью! Ты ведь не откажешься повидать крестную? Она утверждает, что очень по тебе соскучилась. И, кажется мне, она приехала не просто так. Очень уж многозначительный вид был у маркизы в тот момент, когда она спрашивала о тебе.

– На что это ты намекаешь?

– Намекаю? Хорошенькое дело! Да я который год только и мечтаю, – дождаться не могу, – когда же родители выдадут, наконец, тебя замуж! – засмеялся, позволяя себя стукнуть. – Только где ж тебе, страшиле такой, тут найдёшь жениха? Какой мужчина согласится взять замуж замарашку, все дни проводящую в лесу? Будь даже у родителей возможность дать за тобой приданое побольше – и то не уверен, что появился бы желающий связать с тобой жизнь. Одна надежда – на крёстную!

Схлопотав ещё парочку ударов, обхватил сестру за талию, закружил её на месте.

– Сколько ни дерись, правда остаётся правдой! Тебе пора замуж! Но даже если я ошибаюсь, и сегодня мне не удастся сбыть тебя с рук, все равно нам стоит поторопиться. Маркиза – кладезь презанимательнейших историй. И, я уверен, ты огорчишься, если мы не поспешим. Ведь тогда ты рискуешь пропустить одну из них. И, как знать, не окажется ли она самой интересной.

Он легко потянул за собой девушку.

Они побежали по тропинке, ведущей к замку, то и дело спотыкаясь о торчащие из земли корни деревьев, позабыв, что одному почти исполнилось девятнадцать, а другой – шестнадцать.

* * *

Добравшись до замка, Клементина незаметно проскользнула в свою комнату. К удивлению старой няни, она без напоминаний умылась и попросила привести в порядок растрепавшиеся на прогулке волосы.

Пока нянюшка возилась с причёской, Клементина возбуждённо ёрзала, не в состоянии дождаться, когда вновь обретёт свободу.

Ей не терпелось поскорее увидеть маркизу. Та всегда была так добра к ней!

Жюли де Монтозье наезжала в замок Брассер не часто, но достаточно регулярно. Отец Клементины, который, как говорили, поначалу с насторожённостью отнёсся к желанию супруги просить свою давнюю подругу по пансиону, маркизу де Монтозье, стать крёстной их дочери, впоследствии не раз признавал свою неправоту. Несмотря на разницу в положении, маркиза была начисто лишена высокомерия. И она, и её супруг оказались людьми чрезвычайно приятными. И всякий их приезд был для хозяев замка Брассер праздником.

И теперь, сидя на табурете перед нянюшкой, Клементина слушала доносившиеся снизу женские голоса и раскатистый мужской смех и улыбалась.

День обещал быть приятным.

Едва нянюшка закончила возиться с её волосами, Клементина подскочила, чмокнула старушку в щёку и выскочила из комнаты.

Пронеслась по шатким, скрипучим ступеням, влетела в зал.

– А вот и она, – отец поднялся ей навстречу, добродушно посмеиваясь. – Рад так скоро увидеть тебя, моя малышка.

Он подтолкнул её к гостям, и Клементина, грациозно тряхнув кудрями, присела перед ними в приветственном реверансе. Едва выпрямившись, бросилась маркизе на шею.

Матушка нахмурилась, с трудом удерживаясь от желания укорить дочь за несдержанность. Промолчала, увидев, как просияло лицо маркизы де Монтозье.

Та обняла Клементину, потом отодвинула на расстояние вытянутой руки, вгляделась в довольное, раскрасневшееся личико крестницы.

– Ты похорошела, моя девочка, – маркиза ласково коснулась рукой волос Клементины. – Стала совсем взрослой. Отразилось ли это на твоих увлечениях?

Несмотря на светский тон дамы, Клементина безошибочно уловила звучавшую в голосе иронию.

– Боюсь, что нет, мадам. Я не знаю пока ничего, что оказалось бы для меня интереснее моего леса, моих деревьев и моих животных.

– Это временно, моя дорогая, – Клементине показалось, что маркиза вздохнула. – Это временно.

Она провела нежно по щеке девочки.

– Присядь рядом со мной, милая.

Клементина с готовностью опустилась на табурет рядом с крёстной.

Маркиза взяла её за руку. Снова заговорила. Стала рассказывать о дворе – загадочном и великолепном. Говорила и тихонько гладила девочку по ладошке. Клементина восторженно слушала. Она была так поглощена рассказом, что не сразу заметила знаки, которые делала ей матушка. В какой-то момент, расслышав, наконец, тихое покашливание, она взглянула на мать. Та покачала головой, сомкнула пальцами свои губы – дескать, неприлично сидеть с раскрытым ртом, дорогая.

Клементина смутилась, покраснела.

Перевела взгляд на каменные плиты пола. Солнце вызолотило их длинными широкими полосами. Добравшись до расположившейся в кресле гостьи, лизнуло край платья маркизы, замерло, улеглось в ногах.

В зале царила приятная прохлада. Мужчины пили вино из поднесённых слугами кубков. Женщины разговаривали.

За спиной у матушки о чём-то спорили сестры. Матушка шикнула на них раз… другой. Наконец, выставила девочек за двери.

Клементина глядела, как кружатся пылинки в снопе света, падающем через окна. Слушала рассказ маркизы. Улыбалась. Вспоминала, как давно, когда ей было около девяти-десяти лет, крёстная подозвала её к себе, коснулась пальцами её подбородка, заглянула в лицо.

Сказала:

– Никаких сомнений быть не может: с такими глазами эта девочка вмиг завоюет двор.

Отец, услышав слова маркизы де Монтозье, вздохнул – Клементина не поняла почему.

Но сразу, как только её отпустили, бросилась в комнату матери, долго смотрелась в зеркало – что там у неё с глазами?

Наблюдая за тем, как растёт и хорошеет его старшая дочь, граф де Брассер, действительно, частенько вздыхал. Он не знал ни одного жениха округ, достойного руки его дочери. И дело было не только в бескрайней отцовской любви. Клементина, в самом деле, заметно выделялась среди ровесников – детей соседей-дворян. Она была необычайно энергична и сообразительна. Выпросив у отца разрешение бывать на занятиях, которые вёл для её старшего брата старый иезуит, отец Боферá, с давних пор живущий в их доме, Клементина быстро научилась читать и считать. Когда девочка начала вместо лентяя Шарля выводить буквы, – одна другой лучше – старик-учитель, покачав головой, выделил ей отдельное место, поставил перед девочкой чернильницу, положил лист бумаги.

Что ж, если господин граф не возражает… Хотя сам он не одобряет этих новомодных глупостей. Совсем не одобряет! Кто это придумал – обучать грамоте женщин?

Так Клементина и росла. Пока было желание – училась с братом. В остальное время дикаркой носилась по лугам, рыскала с деревенскими детьми по округе, лазала по деревьям, собирала орехи и ягоды.

У графа де Брассер не было достаточно средств, чтобы дать детям хорошее образование. Да и не каждый из его детей, говоря откровенно, имел склонность к наукам.

Старший, Шарль, был драчуном и повесой. Единственное, чем он занимался с удовольствием – фехтованием. Проводил со шпагой в руке дни напролёт. Он мог бы стать неплохим воином, если бы графу де Брассер достало средств приобрести для сына место в полку. Пока же Шарль болтался без дела дома. Задирал младших сестер и брата. Только Клементину оберегал и защищал, только её удостаивал своей дружбы. Возможно, думал граф де Брассер, дело было в том, что они оба были сильны характерами. И в этом смысле друг друга стоили.

Средний сын, Луи-Анри, был помягче нравом. Он привык жить в тени старшего брата. Приноровился. Старался ссор с Шарлем избегать и на рожон не лез. Но граф де Брассер видел, – специально наблюдал! – когда терпение мальчика иссякало, он дрался, как тигр. Победить старшего брата ему не удавалось. Но и пощады он не просил.

Шарль усмехался снисходительно. В драке – на кулаках ли, на шпагах ли – он был без сомнения сильнее. Прижав брата к стене, коснувшись острием шпаги его одежды, смеялся: мал ещё – драться со мной. Удостоверившись, что победил, отпускал.

Граф де Брассер ждал, когда Луи станет жаловаться. Так и не дождался. Это радовало его, несомненно. Мальчик, хоть и не воинственен по природе своей, но горд и честен. Всё так. Но в плане обучения Луи тоже не хватал звёзд с небес. Он был учеником средним. Учился неплохо, но без желания.

Две младшие дочери, сестры Клементины, росли обычными девочками. От них ничего особенного не требовали, они ничего особенного из себя и не представляли. Хорошенькие – в меру. Смышлёные – умеренно. Мать учила их шить и вышивать. Они отдавались этим занятиям без усердия, но и не отлынивали. Делали что должны.

О младенце, что сучил теперь ручками-ножками в своей колыбели, и говорить нечего. Подрастёт – станет понятно, что от него ждать.

А пока что, следовало признать, что учить наукам имело смысл только двоих из семейства – Клементину и Луи-Анри. И то последнего – скорее за компанию с сестрой.

* * *

Граф де Брассер взглянул на дочь, сидевшую подле маркизы де Монтозье. Улыбнулся незаметно.

Клементина, его Клементина, теперь внимательнейшим образом вникала во все придворные сплетни, которые так весело живописала их гостья.

Вздохнул – ей, маленькой дурочке, кажется, что не может быть ничего более прекрасного, чем жизнь при дворе. Ох, как же скоро она разочаровалась бы, узнав, что такое двор на самом деле.

Но в одном маркиза права: его дочери пора замуж.

Увидев, как расширились от удивления глаза Клементины, граф вслушался в слова маркизы де Монтозье.

Клементина, в самом деле, слушала крёстную со всем вниманием.

– Его величество, – говорила маркиза, – кажется, всерьёз влюбился. Принцесса Генриетта, в чьей свите находится новая избранница короля, вот-вот отойдёт на второй план. Понимание этого, естественно, не добавляет принцессе очарования. Новая избранница к тому же не так хороша, как должна бы. Но сердце его величества так же мало прислушивается к голосу рассудка, как и сердца остальных смертных.

Мари-Анн всплеснула руками:

– Вы говорите, дорогая Жюли, король влюбился? Но как же королева?

Жюли де Монтозье снисходительно улыбнулась, и Клементина не поняла, относилась ли эта улыбка к наивности матери или к неудачливости королевы.

– О, королева ждёт наследника. Она и прежде была не слишком хороша, а уж теперь…

Маркиза де Монтозье усмехнулась, заметив горящий интересом взгляд Клементины. Заключила:

– Король влюбчив, Мари. Её величеству приходится с этим мириться.

Клементина слушала.

Ей представлялся чудесный мир, где царили неведомые, удивительные, невероятно привлекательные нравы. Там обитали красивейшие женщины Франции и галантнейшие кавалеры – такие, каких могло только представить её разгорячённое воображение.

Она вспыхнула от радостного удивления, когда вдруг в разговор вплелось её имя, странным, непредсказуемым образом соединённое с именем совершенно неизвестного ей Оливье де Лоранса. Нарисованный маркизой портрет показался Клементине весьма привлекательным.

Что за беда, что он, по существу, отсылается прочь за слишком «живой нрав». Кажется, так выразилась крёстная?

Маркиза говорила что-то об увлечении азартными играми, о чрезмерной проворности шпаги и о чём-то ещё, что, несмотря на бесконечное внимание, с которым Клементина вслушивалась в слова маркизы, всё же ускользнуло от её понимания.

– Уверяю вас, партия эта – весьма недурна, – произнесла маркиза де Монтозье. – Оливье де Лоранс богат и знатен. Он и сегодня, несмотря на последние события, считается при дворе весьма выгодным женихом. К тому же, граф, если вы воспользуетесь моим советом, вам будет гораздо проще добиться от короля снижения бремени налогов. Кроме этого, у вас ведь есть ещё мальчики, которых стоило бы определить на военную службу.

– Всё так, маркиза, – граф де Брассер тяжело вздохнул. – И я благодарен вам за участие в судьбе нашей дочери, но… как я могу жертвовать Клементиной ради блага других своих детей?

– Жертвовать?! – Жюли де Монтозье рассмеялась. – Откуда этот драматизм, мой дорогой?

Она обернулась, взглянула на мужа. Тот пожал плечами – ох, делайте что хотите!

Маркиза де Монтозье выпустила руку Клементины, встала. Подошла к графу де Брассер. Он поднялся ей навстречу.

Маркиза коснулась пальцами обшлага его рукава:

– Я говорила с одним человеком… Вы ведь помните, что у вас есть при дворе должник? – она заглянула в глаза графа де Брассер.

– Вы забыли! – упрекнула шутя. – Не следует забывать тех, кто может быть вам полезен, милый граф!

Он недоуменно поднял брови. Услышав пояснения маркизы, засмеялся:

– Так мальчик сохранил своё положение?

– Сохранил и укрепил. Я говорила вам, что он далеко пойдёт.

Улыбнулась, возвращаясь к прежней теме:

– Так вот я беседовала с ним, и он уверил меня, что, как только гнев нашего короля утихнет, господин де Лоранс сможет вернуться во Францию. Если, разумеется, пожелает.

Граф де Брассер нахмурился.

– А он захочет, – засмеялась маркиза, – непременно захочет. Как бы ни был смел господин де Лоранс, он человек двора. Уверяю вас, граф де Лоранс найдёт способ сделать так, чтобы его величество сам призвал его обратно. А если не найдёт, я снова обращусь к господину де Мориньеру за содействием. Он не откажет мне.

* * *

Когда солнце, наконец, перестало палить, гости решили прогуляться по саду. Матушка, подхватив подругу под руку, повела её смотреть свой райский уголок – маленький клочок земли, где она выращивала пряности к столу. Разомлевшего маркиза де Монтозье перспектива прогулки совсем не прельщала. Он притворился, будто задремал в кресле. Остальные сделали вид, что поверили. Оставили гостя отдыхать в зале.

Клементина тоже собралась было отправиться вслед за женщинами, но отец остановил её. Когда матушка с крёстной вышли, сказал:

– Иди за мной, дитя моё.

Она вошла в полутёмный кабинет с некоторой опаской. Ждала по старой детской привычке, что её станут бранить за какой-нибудь проступок.

Но отец не выглядел сердитым, скорее наоборот, его лицо выражало озабоченность и даже как будто некоторое смущение.

– Заходи, Клементина. Заходи и садись, – он указал рукой на кресло. – Сядь, девочка моя. Мне надо с тобой поговорить прежде, чем я окончательно приму решение.

Клементина смотрела на отца с удивлением.

Он долго говорил глухим от волнения голосом, а Клементина слушала, старалась не дышать.

Наконец-то! Она так счастлива! Конечно, она хочет выйти замуж за этого блистательного молодого человека. Да, она слышала, что говорила маркиза де Монтозье. Нет, её не пугает путешествие в дальние страны. Напротив, она желает этого. Она готова поехать куда угодно! В Новую Францию? Замечательно! Она хочет, очень хочет увидеть другие земли, полные неожиданностей и тайн. Нет, она не боится. Чего ей бояться? Ведь она будет не одна! С ней будет муж. И, она слышала, крёстная обещала, что она сможет вернуться, когда пожелает.

Она не понимала, о чём печалится отец.

Он говорил:

– Я желал бы для тебя многого, но дать могу только то, что могу.

А она думала – о чём тут переживать?

Разве могла она надеяться на такую удачу? Что она видела до сих пор? Дом, лес, реку? Монастырь полный скучных, занудливых наставниц? А теперь она увидит мир! Разумеется, она рада! Тем более что это поможет родителям поправить их пошатнувшееся материальное положение. Ведь Шарль тогда сможет попасть на военную службу, а он всегда об этом так мечтал!

Когда отец замолчал, она воскликнула:

– Да-да, конечно! Конечно, я согласна! Только, отец… Я очень вас прошу, когда я уеду, позаботьтесь о моей Наяде!

Граф де Брассер покачал головой – о какой ерунде беспокоится эта маленькая дурочка!

Глава 3. Генриетта

Когда Генриетта вспоминала, как обошёлся с ней король, она с трудом удерживала злые слёзы. Но она знала: выказывать слабость ни в коем случае нельзя.

В минуты отчаянья она просто сжимала зубы и опускала глаза.

Генриетта помнила – не умела забыть – тот день, когда король сказал с жестокостью в голосе:

– Не время сетовать! Вы рискнули сделать ставку в опасной игре и проиграли.

Да, она проиграла. Да и кто бы мог подумать, что эта нелепая деревенщина, эта слезливая хромоножка-Лавальер сумеет очаровать короля! Посметь превзойти её – Генриетту, внучку Генриха IV!

Принцесса взглядывала в зеркало, и лицо её делалось высокомерным. Разве можно сравнивать её – великолепную, яркую – с этим ничтожеством?

Генриетта навсегда запомнит тот день.

Это правда, она упрекнула короля. Взъерошила шелковистые волосы своего царственного любовника, попеняла нежно на то, что он лишает её своего монаршего внимания, отвлекаясь на эту глупую девицу, не стоившую его мизинца.

Она рассчитывала на его раскаяние. Ждала привычной нежности. Получила отповедь:

– Вам ли укорять меня, принцесса? Разве не вас застал я недавно в объятиях этого несносного мальчишки – графа де Лоранса?

Людовик дёрнул головой, сбросил её руку.

– О чём вы говорите, сир? – воскликнула возмущённо.

Она хотела сказать, что Оливье де Лоранс – просто красивый юноша. Один из многих. Он радует её своим присутствием, как радует певчая птица в клетке, собачка на коленях, колье на шее. Одной красотой. Но как можно сравнивать? Как можно?!

Она желала оправдаться. Но король не дал ей такой возможности. Вышел, хлопнув дверью. И только позже она поняла, что этот демарш был, скорее всего, манёвром, целью которого было переложить на неё вину за их разрыв.

Сначала она рассвирепела и чуть не испортила всё демонстрацией своей ярости. Но удержалась, слава Богу. Утерпела. Поразмышляв, решила, что не все ещё потеряно. Им было так хорошо вместе. Он не может, думала она, так быстро всё позабыть.

Когда через несколько дней Людовик вновь явился в её комнаты, она приготовила для него нежнейшую из своих улыбок.

* * *

– Король! Король идёт! – шёпот, пронёсшийся в толпе придворных, был сродни крику.

Во всяком случае, в нескольких смежных с покоями принцессы комнатах, не оказалось никого, кто не услышал бы и не принял во внимание этого предупреждения.

Кавалеры отодвинулись от своих дам. Музыка смолкла на мгновение. Будто сделала вдох-выдох, чтобы заиграть снова, с ещё большим пылом. Стихли смешки.

Когда Людовик появился на пороге, внучка Генриха IV одиноко восседала на высоком стуле. Придворные расположились поодаль. Никто не хотел быть изгнанным, как это произошло недавно с любимчиком принцессы – графом де Лоранс.

Оливье де Лоранс тоже был ещё здесь – отверженный и злой, обручённый по воле короля с никому не известной провинциальной девицей. Придворные Генриетты отказывались гадать, что это была за особа. Очевидно, что она того не стоила.

Уже через два дня граф де Лоранс должен был проделать долгий путь на юг, чтобы встретиться с невестой, а потом такой же – до побережья, чтобы на корабле, отплывающем в Новый Свет, покинуть Францию.

Войдя в комнату, Людовик окинул холодным взглядом присутствующих. Нахмурился, встретившись взглядом с графом де Лоранс. Отвернулся, когда тот склонился, приветствуя его величество. От внимания Людовика не ускользнула усмешка, притаившаяся на губах придворного. Король сделал вид, что не заметил её.

Сегодня он уже не гневался. Более того, сегодня, когда мысли и сердце его занимала другая женщина, он мог… он готов был простить этого молодого наглеца. Он собрался было даже явить ему свою милость – разрешить остаться при дворе.

Поутру, стоя у зеркала и позволяя себя одеть, Людовик улыбнулся своему отражению. Залюбовался собой – как он величав! Представил, как обрадуется граф, услышав, что прощён. Но через несколько мгновений – за то короткое время, пока придворные застёгивали алмазные пряжки на его туфлях – передумал. Решил, что его милость может быть неправильно расценена. Он, король, не имеет права выглядеть слабым, – подумал. И оставил всё как есть.

Едва Людовик появился в дверях, принцесса поднялась ему навстречу. Не дойдя до его величества нескольких шагов, изобразила нижайший, почтительнейший из реверансов.

– Добрый вечер, брат мой, – проговорила тихо. – Я так счастлива видеть вас у себя.

– Боюсь, принцесса, ваши представления о положении вещей несколько ошибочны. Здесь вы у меня в гостях.

Безмятежность, царившая в этот момент на лице монарха, усилила жестокость его слов.

Генриетте пришлось призвать на помощь всё своё самообладание, чтобы выглядеть так же спокойно и умиротворённо. Она сумела улыбнуться с нежностью. Легкомысленно тряхнула головой:

– Вы правы, сир. Хотя, признаюсь, эти слова печалят меня. Они лишают меня возможности оказать вашему величеству то бесконечное гостеприимство, какое я жаждала бы оказать, будь я хозяйкой этих комнат.

Король улыбнулся снисходительно. Взглянул на принцессу, раздвинул в улыбке губы:

– Если вы говорите это от чистого сердца, дорогая Генриетта, я отвечу вам: у вас есть возможность сделать мне приятное.

Он повернулся к замершим придворным. Махнул музыкантам – играйте!

– Развлекайтесь, господа! Развлекайтесь!

Вновь обернулся к принцессе.

– Ваш муж, сударыня, жалуется на ваши ежедневные сборища. Он утверждает, что вы, моя дорогая, находите теперь удовольствие в общении с господином де Гишем? Вы огорчаете вашего супруга!

Генриетта промолчала.

– Я слышал также, что в ваших комнатах так весело, что фрейлины королевы-матери мечтают попасть в вашу свиту, чтобы их вечера были не так однообразны.

– Не более весело, чем всегда, сир. Я помню, – проговорила она осторожно, – вашему величеству прежде нравилось бывать здесь.

Он взглянул на Генриетту, перевёл взгляд на притаившуюся в глубине комнаты фрейлину.

– Мне и теперь нравится. И я желал бы продлить это удовольствие. Я буду приходить к вам вечерами, дорогая сестрица. – Он снова посмотрел в угол, где Луиза де Лавальер шепталась о чем-то со своей подругой, Анной-Констанцией де Монтале. – Надеюсь, присутствие здесь короля успокоит вашего супруга.

Генриетта присела в реверансе, опустила голову, скрывая усмешку.

Успокоит? Только его величество может быть так забывчив! Ведь совсем недавно именно присутствие короля в её апартаментах доводило до бешенства её мужа, Филиппа, герцога Орлеанского. Он настолько был раздражён тем удовольствием, которое находили в общении друг с другом его брат и его жена, что даже бросился жаловаться королеве-матери на чрезмерное увлечение ею, Генриеттой, короля. И разве не с этого начался весь этот нелепый маскарад? Разве не благодаря дурацкой идее её величества Анны Австрийской родилась эта проклятая связь Людовика с простушкой-Лавальер? И теперь она, дочь Карла I Стюарта, внучка Генриха IV, должна быть ширмой для отношений короля с Лавальер?

В ярости она сжала губы. Вдохнула-выдохнула. Вернула на лицо улыбку.

Когда Генриетта выпрямилась, на её лице не осталось ни следа от пронёсшейся в душе бури.

– Конечно, сир. Я бесконечно рада быть полезной вашему величеству.

Людовик улыбнулся.

– Прекрасно! Будем друзьями, дорогая!

Он решил подтвердить сказанное толикой внимания. Взглянул ей в глаза.

– Вы печальны? Что вас тревожит?

Генриетта опустила взгляд. Приняла вид монашески-отрешённый. Подумала: всему своё время.

Пусть пока торжествует Лавальер. Раз прямо сейчас она, Генриетта, не может вернуть себе милость короля, она подождёт. Время всё расставит по своим местам. Пока же, согласившись стать союзницей его величества в его амурных делах, она получила право просить. И она им воспользуется. Она поддержит друга и уничтожит врага. Слава Богу, в данном случае, враг её друга – её враг.

Людовик нежно обнял её за плечи. Усадил на табурет. Сам опустился на расположенный на возвышении стул с высокой резной спинкой.

– Говорите, Генриетта! Ваш король готов вас слушать.

Мимолётный жест рукой – и музыка смолкла. Принцесса взглянула на своих придворных, качнула головой едва заметно.

Те поняли, отступили, покинули в тишине комнату. Только далеко за спиной короля, в глубине алькова две дамы остались сидеть на своих местах. Склонившись друг к другу, продолжали разбирать, распутывать, скручивать в клубки цветные нити, предназначенные для вышивания.

Генриетта скользнула по ним взглядом.

– Ах, ваше величество! – проговорила тихо. – Вы спрашиваете, отчего я печальна? Вы спрашиваете, не скучаю ли я? Нет, я не скучаю при дворе. И мои дамы меня вполне устраивают. Но, ваше величество совершенно правы, сегодня я огорчена. – Выдержала паузу. Продолжила тогда только, когда Людовик уже начал терять терпение. – Позвольте, сир… Позвольте просить вас о милосердии. Я знаю, что ваше королевское величество великодушны. И уверена, что вы не откажетесь восстановить справедливость.

Король нахмурился.

– Вы опять об этом несносном графе де Лоранс? Право, сударыня, ваше заступничество выведет из себя и святого! Он получил то, что заслужил. Я не изменю своего решения.

– О, нет, сир! – Генриетта так искренне удивилась, что Людовик тут же смягчился. – Граф де Лоранс – молодой и сильный мужчина. И ваше величество были к нему так милостивы. Вы предоставили ему прекрасную возможность служить вашему величеству. Более того, вы дали ему жену. Я уверена, что он благополучен. Нет, сир. Я прошу не за него.

– Тогда за кого?

Генриетта молчала. Будто собиралась с силами.

Она выглядела такой беззащитной, такой смиренной, что король не удержался: коснулся её щеки, скользнул пальцами по шее.

Принцесса осторожно, словно сомневаясь, что имеет ещё на это право, дотронулась до руки короля. С удовлетворением отметила, что облачко раздражения, набежавшее прежде на королевское чело, улетучилось.

Она встретила спокойный взгляд карих глаз, улыбнулась едва заметно. Король смотрел на её губы, глаза, грудь. Генриетта повернулась так, чтобы вздымающиеся из-за корсажа полукружия грудей выглядели как можно более аппетитно. Вздохнула.

Подумала с торжеством: его величество неравнодушен к ней. Что бы он ни говорил, как бы ни желал теперь эту дурочку Лавальер, он не забыл её, Генриетту. Он помнит о ней. И у неё ещё есть шанс.

Она думала так, но не позволила ни единой искре, ни единому проблеску радости мелькнуть в глазах.

Людовик любовался ею. Он не был обманут внезапной кротостью юной тигрицы, но голос его звучал так нежно, что можно было подумать, что предлагаемые ему женские прелести смутили его разум.

– Что я могу сделать для вас? – спросил снова.

– Для меня? – Генриетта распахнула глаза. – О, нет, ваше величество. Я ничего не хочу для себя. Чего ещё может просить молодая женщина, живущая при дворе великого короля? Моя судьба завидна. Я имею возможность быть рядом с вами, государь, говорить с вашим величеством…

– О ком же вы просите?

– Об одной из моих дам, сир. Молодая очаровательная женщина – она могла бы быть счастлива в браке, если бы не… Впрочем, если позволите, ваше величество, я расскажу по порядку.

Король милостиво кивнул. Добавил только:

– Через полчаса назначен Королевский Совет финансов, принцесса. Постарайтесь быть не слишком многословной.

– Сначала я напомню вам одну историю, сир, – проговорила Генриетта. – Вы знали её, но, возможно, забыли. Речь пойдёт о муже моей придворной дамы. Ему пришлось пережить многое. И теперь, когда он состарился, жизнь не стала к нему милосерднее. Он страдает. А вместе с ним страдает та, которую я люблю.

Её голос стал печален.

– Много лет назад, сир, в вашей вотчине было совершено преступление. Страшное преступление. Из тех, что преследуют потом совершившего их до скончания его века. Ибо нет страшнее суда, чем свой собственный.