Добрый доктор из Варшавы

Они приближаются к лесу, на траве лежат мрачные тени от темных сосен. Миша вдруг резко останавливается и поворачивается к ней лицом. Она закрывает глаза. Он собирается что-то сказать. Сердце ее замирает.

Она чувствует легкое колебание воздуха и, когда открывает глаза, видит, что он стоит перед ней на коленях прямо на траве. София смотрит на него с изумлением, а Миша берет ее руку, и она чувствует, как горячи его пальцы и ладонь по сравнению с ее прохладной кожей.

– Я никогда не буду зарабатывать много, и тебе еще два года учиться. Все это я знаю. Но никто никогда не будет любить тебя сильнее, чем я. Ты согласна? София, ты согласна однажды стать моей женой? Прошу тебя, скажи «да».

Она не может произнести ни слова. Его рука мелко дрожит, будто по телеграфному проводу бежит сообщение. Он зарывается лицом в ее ладонь. Сердце ее тает.

– Да, Миша, да, я согласна.

Напряжение и тревога исчезают с его лица без следа. Он вскакивает на ноги и страстно обнимает ее. Их поцелуй длится долго, они с трудом отрываются друг от друга, но, сделав пару шагов, снова останавливаются и целуются. Будто во сне, они идут по лесу, и всплески солнечных лучей в просветах между кронами сосен освещают им путь. На поляне они находят поваленное дерево, поросшее мхом, и садятся на него, не размыкая объятий. Пение птиц похоже на плеск льющегося в бокал вина. Высокие сосны окружают их, как стены, небо – крыша над ними. Он смотрит на ее руку.

– Прости, у меня пока нет кольца.

Она пожимает плечами:

– Разве это важно? Но два года. Ты сможешь ждать так долго? Еще два года, пока мы не выучимся.

– Не так уж и долго. Лучше подождать.

Она смотрит на свои руки и вспоминает Сабину, бледную, исхудавшую, с Марьянеком на руках, своим обожаемым малышом, появившимся на свет через девять месяцев после свадьбы.

Они оба знают, что беременность означает для Софии конец учебы. Поэтому они подождут. Как хорошо, что он понимает, насколько важно для нее окончить университет.

Только это будет совсем не просто.

Они целуются, обнимаются, тесно прижавшись друг к другу, согревая друг друга, сливаясь воедино. Лес наполнен звоном птичьих голосов. Глаза Софии закрыты, и временами она уже не различает, где кончается ее кожа и начинается Мишина.

Смогут ли они выдержать два года? Она думает о Розе, которая бросила университет и вышла замуж за Лолека.

Нет, она так не сделает.

Миша вдруг замирает и шепчет:

– Посмотри.

Позади них среди деревьев мелькает олень. В тишине он подошел так близко, что на них повеяло крепким запахом от его шкуры. Ну точь-в-точь как от козла. Вдруг олень вздрагивает, встает на дыбы и уносится в чащу.

Они выходят из сумрачного леса на солнце, которое оказывается не по-вечернему ярким. Они безмерно счастливы, их пальцы переплелись, и кажется, будто весь мир сейчас лежит у их ног. На другой стороне поля, над овощными грядками рядом с дачами, будто праздничные флаги, развеваются белые кухонные полотенца, вывешенные после стирки. Нюра смотрит на приближающихся Мишу с Софией. Она их поджидала, догадывается София. Нюра подбегает и, увидев их сияющие лица, начинает плакать.

– Я целый день боялась зареветь, думала, не выдержу. Я так счастлива за вас, – она замолкает, вопросительно глядя на Софию. – Ты ведь сказала «да»?

София смеется:

– Ну конечно.

Нюра бросается ей на шею, и дети тут же догадываются, что к чему. Они бегут к ним со всех сторон и прыгают от радости. Пан Миша и пани София собираются пожениться!

– Пожалуй, мне стоит бросить педагогику и открыть брачное агентство, – смеется Корчак. – Еще одна пара связывает себя узами брака. Неверли, Штокманы, теперь вы, уже третьи среди помощников-стажеров.

– Если бы еще вы благословили нас, – говорит Миша. Корчак стал для него вторым отцом, а порой даже заменял ушедшую мать.

Корчак целует Мишу и Софию в лоб.

– Когда я вижу вас, мои дорогие дети, я верю в будущее, и пусть мое благословение поможет вам во всем. Что же пожелать вам? Наверное, чтобы вам довелось жить в лучшем мире, где есть место любви и прощению, правде и справедливости, в мире, которого сегодня не существует, но, может, завтра придет его время.

Он неловко обнимает их, смущенно кашляет в сторону, и голос у него сдавленный, будто он вот-вот заплачет.

– Дети мои, – произносит он, а вслед за тем хлопает в ладоши, и все тут же приходит в движение, начинается веселье. А после ужина обязательно будут песни и танцы.

Доктор посылает Абрашу за фотоаппаратом, а София и Миша встают на ступеньки дачного крыльца. На этом фото она стоит на ступеньку выше, чтобы сравняться с Мишей, белые носки на сильных загорелых ногах, летнее платье, солнечные искорки в блестящих волосах. Он в брюках гольф и белоснежной рубашке с расстегнутым воротом, и у обоих такие счастливые, сияющие лица.

* * *

До конца недели младшие девочки то и дело придумывают наряды для невесты, играют в свадьбу, ловят мальчиков и заставляют их изображать женихов. При первой же возможности женихи срывают с себя шелковые платки и сбегают от невест на футбольное поле. И только Эрвин, застенчивый и смущенный, краснея от гордости, сам предлагает стать женихом своей обожаемой Галинки.

Ведь он всегда любил Галинку, еще с тех пор как она появилась в приюте на Крохмальной и была похожа на тощего стриженого барашка, который не хотел ни с кем разговаривать.

Поэтому, когда она поднимает занавеску-фату и обещает любить его вечно, Эрвин тоже обещает. Он всегда будет любить ее и заботиться о ней.

* * *

Сара ни в какую не хочет есть хлеб, который дают на ужин. Сидящий за одним столом с ней Эрвин возмущается, когда видит, как Сара каждый раз отодвигает от себя куски. Что может быть ужасней выброшенных продуктов? Эрвину так нравится прекрасная еда, которая каждый день появляется на столах. Ее можно накладывать сколько захочешь и есть до отвала. За их столом сидит пани София, но даже она не может уговорить Сару съесть хоть кусочек хлеба.

Пан доктор собирает тарелки со столов. Он видит хлеб, Сарины сжатые губы. Садится перед ней на корточки и шепчет:

– Сара, ведьмы улетели далеко в горы и больше не вернутся.

Она смотрит на него с надеждой. Осторожно откусывает маленький кусочек, а потом съедает весь хлеб без остатка. И убегает играть, держа Галинку за руку.

– Как вы узнали, что трюк сработает? – спрашивает София.

– Это вовсе не трюк. От Сары я узнал, что бабушка рассказала ей историю про ведьм, которые живут в хлебных корках, и с тех пор Сара стала бояться хлеба. Иногда, чтобы побороть старую небылицу, нужно сочинить новую.

Напевая себе под нос, он идет дальше вдоль столов со стопкой тарелок.

* * *

Последний день в лагере. София стоит на краю поля. Капли росы на травинках переливаются в лучах утреннего солнца. Как бы ей хотелось остановить это мгновение. Не хочется думать о возвращении в Варшаву с ее затемнениями и угнетающей атмосферой.

Сара и Галинка окликают ее. Воздушные змеи готовы, и все отправляются на поле. Несколько палочек и пара кусочков бумаги превратились в птиц, которые парят на ветру высоко в небе.

– Пани София, – говорит Абраша, натягивая струну своими музыкальными пальцами каждый раз, когда змей снижается. – Однажды я вырасту и облечу весь мир, буду играть музыку, похожую на песню змея на ветру. А вы со мной полетите?

– Конечно. На серебряном аэроплане.

* * *

На пути в Варшаву поезд замедляет ход, проезжая мимо полей, где проходят маневры польской кавалерии. Возбужденные дети толпятся у окон. Солдатская форма и коричневые крупы лошадей блестят на солнце, как каштаны. Над квадратными фуражками, отделанными маково-красными лентами, развеваются тонкие белые перья.

Поезд снова набирает скорость, Миша поворачивает голову, стараясь как можно дольше не потерять из виду удаляющихся военных. София крепко держит его за руку. Она знает, что он хочет сделать, вернувшись в Варшаву.

Глава 7
Варшава, 31 августа 1939 года

Миша сбегает по ступенькам призывного пункта, на лице его досада и гнев. Все утро он обивал пороги, пытаясь записаться в добровольцы. Его, высокого, здорового, готового служить родине, охотно взяли бы в любые войска. Однако Миша выпускник университета, а значит, освобожден от мобилизации, поэтому его никуда не берут. И еще одна проблема: окончившим университет присваивают офицерское звание, а еврей не может командовать поляками. На призывном пункте никто толком не знает, вправе ли они брать его в армию, можно ли пренебречь старым правилом, которое почему-то до сих пор не отменили. Все до ужаса нелепо. В конце концов ему везде с сожалением отказали.

Уже много месяцев Гитлер требует от Польши передать Германии контроль над Данцигом и частью Северной Польши, а вчера он предъявил окончательный ультиматум. И тем не менее, похоже, польская армия застигнута врасплох, она безнадежно дезорганизована и не имеет четкого плана.

Кафе на Саксонской площади, как всегда, переполнены. Люди стараются не замечать уродливого нагромождения мешков с песком прямо перед дворцом. На фонарных столбах висят корзины с петуниями, будто извиняются за прикрепленные под ними громкоговорители, которые в любой момент могут сообщить о воздушном налете. Правда, до сих пор они молчат.

Миша замечает Софию, она ждет его за столиком под липами. Низкая решетка отгораживает столик от тротуара со снующими прохожими. К узорчатому ограждению кто-то привязал таксу, и решетка трясется каждый раз, когда взбалмошная собачонка подпрыгивает, хлопая ушами, похожими на лопасти сломанного пропеллера.

Девушка не может скрыть радости, когда слышит о Мишиной неудаче.

– Говорят, что все это пустые угрозы. Гитлер никогда не посмеет напасть на Польшу, иначе ему придется иметь дело с нашими союзниками – Британией и Францией.

Миша кладет на стол чемоданчик с противогазом.

– Но ведь никто даже не пикнул, когда он аннексировал Австрию и забрал почти всю Чехию. И зачем эти тонны орудий рядом с нашей границей? Что он задумал?

– Не будем думать о плохом в такой прекрасный день. Спустимся к реке.

Они идут на многолюдную набережную. Мужчины в широких, как у матросов, брюках прогуливаются с женщинами в элегантных шифоновых платьях, белых летних шляпах. Оркестр играет новомодное веселое танго, под звуки кларнета и аккордеона танцуют пары. У Миши выходной, поэтому они гуляют допоздна, едят клецки в кафе на улице Шуха. Потом выходят на залитые луной тихие ночные улицы, и Миша провожает Софию домой к площади Гжибовского. Кажется, что война где-то далеко, а затемнение – просто романтическая уловка, придуманная специально для влюбленных. Они долго стоят в арке во дворе, обнимаются, неохотно расстаются до следующего дня. В непроглядной тьме Миша идет по улицам домой, в свою узкую комнатушку. Как бы ему хотелось, чтобы София оказалась права. Но будущее пугает, ему кажется, на них надвигается что-то страшное, вот-вот нагрянет беда.

* * *

Ранним утром, с первыми лучами солнца Корчак вскакивает в кровати, разбуженный грохотом. Звуки дальних взрывов – вовсе не сон.

В дверях появляется Абраша.

– Пан доктор, они бомбят заводы в Праге!

– Должно быть, какие-то учения.

– Но по радио говорят, что началась война. На нас напал Гитлер.

Вбегает Стефа, по ее лицу все ясно и без слов.

– Это правда? – спрашивает Корчак.

– Да. Германия напала на нас. Похоже, без всякого объявления войны. Просто перешли границу на севере и послали самолеты бомбить заводы рядом с Варшавой. И что нам теперь делать?

– Жить дальше. Возможно, Данциг Гитлер и заберет, но никогда не решится на большее. Иначе ему придется иметь дело с нашими союзниками, Франция и Британия объявят ему войну. Я спущусь через минуту. Абраша, иди с пани Стефой и скажи другим, чтобы не волновались.

Корчак роется в шкафу, перебирая вешалки, и наконец достает из глубины антресолей свою офицерскую форму.

Окантовка слегка обтрепалась, но ведь эта форма видела еще Первую мировую. Видела, как покидали Варшаву немцы, задержавшиеся в Польше после короткого перемирия в девятнадцатом. И потом, два года спустя, видела войну Польши за независимость^[6]. Ну а если посчитать еще войну России с Японией, в которой Корчак участвовал еще студентом-медиком, получается, что он побывал на четырех войнах.

И вот что он понял совершенно точно. В любой войне в первую очередь страдают дети.

Он натягивает брюки, с усилием застегивает их. Мешает небольшое брюшко, которое появилось у него за последние годы. Мундир же, наоборот, болтается на худой груди.

– Ну а чего ты ожидал? – говорит он своему отражению в небольшом зеркале для бритья.

Оттуда на него дерзко смотрит старый солдат с белой бородой, пронзительными фиолетово-синими глазами в лучиках добрых морщинок. Он застегивает и нежно поглаживает серебряные пуговицы на мундире.

– По крайней мере, теперь мы, поляки и евреи, будем заодно, начнем вместе бороться против этого сумасшедшего Гитлера.

Корчак слишком стар, чтобы вернуться в армию. И все же бывший майор медицинской службы достает сумку с медикаментами, проверяет ее содержимое, кладет туда побольше бинтов и коробку с пузырьками морфия. Он спускается в холл, громко стуча старыми офицерскими сапогами.

Где-то вдалеке снова грохочут взрывы. Встревоженные дети отрываются от своих чашек с молоком, перестают жевать хлеб.

– Ну-ну, просто Гитлер проснулся сегодня в плохом настроении, – говорит им Корчак. Он расхаживает по столовой, улыбается детям, успокаивает тех, кто подбежал к нему, обнимает их. Теперь, когда доктор рядом, ничего плохого случиться не может.

– Пан доктор, а правда, что самолеты у немцев из картона? – спрашивает Хая.

– А одежда из бумаги! – кричит Шимонек.

– Сущая правда, – отвечает Корчак, – даже кальсоны!

Эрвин с порога зовет его:

– Пан доктор, вас к телефону. Директор с Польского радио.

Войдя в кабинет, Корчак отвечает на звонок коротко и прохладно. Он еще не забыл боль и неловкость от последнего разговора с директором радио. Корчак тогда пришел обсудить новые идеи для своей программы, а в ответ услышал, что его еженедельные беседы по радио больше не нужны, его передачу сняли с эфира.

– Позвольте спросить, доктор Корчак, не найдется ли у вас времени прийти сегодня к нам в студию и выступить перед варшавянами? Люди в панике, и только голос Старого Доктора может успокоить их. Вы всегда умели тронуть сердце каждого.

Корчак молчит, и директор рассыпается в извинениях:

– Мне, конечно, следовало за вас тогда заступиться. Разумеется, это была месть в чистом виде, они отыгрались на вас за критику некоторых политиканов. До какого же абсурда дошли те, кто заявляет, что евреи не должны высказывать свое мнение о событиях. Но уж теперь-то руки у них связаны.

Доктор отвечает хриплым от волнения голосом:

– Конечно. Буду рад.

* * *

Корчак выступает по радио:

– Сегодня мы стоим плечом к плечу, сплотившись, чтобы противостоять великому безумию. Сегодня каждый из нас, мужчины, женщины, дети, должен внести свой вклад в борьбу с темной силой, пришедшей в наш дом.

* * *

В коридоре студии директор крепко пожимает руку Корчака:

– Ну почему я спасовал тогда, почему не вступился, когда вас увольняли, мне нужно было твердо стоять на своем. Если б я только…

Корчак обрывает его, взяв за обе руки:

– Все это в прошлом, друг мой. А сейчас мы должны думать о будущем. Есть ли новые сообщения с фронта, как там наша армия?

– Нам запрещено говорить по радио, что все плохо, но вам я скажу. Немецкая армия стремительно продвигается в глубь страны, сеет хаос повсюду. Польская армия в основном отступает.

– Это точные сведения? А ведь нам твердили, что Польша готова отразить любое нападение. Впрочем, все наверняка изменится, когда в войну вступят Британия и Франция. Они еще не делали заявление?

– К сожалению, пока нет.

* * *

Весь следующий день Миша, Корчак и другие учителя то и дело забегают в кабинет, чтобы послушать радио. Когда наконец передают, что Великобритания объявила войну Германии, Корчак радостно вскакивает со стула.

– Я так и знал! Я верил, что союзники нас не подведут. Надо пойти к посольству и выразить благодарность.

Корчак и Миша присоединяются к толпе, заполнившей узкую улицу, ведущую к британскому посольству. Франция тоже объявила войну Германии, и на балконе стоят послы Франции и Британии. Толпа хором начинает петь польский национальный гимн. Потом люди затягивают еврейский национальный гимн, и у Корчака на глаза наворачиваются слезы. Одной рукой он обнимает Мишу, а другой – стоящего рядом поляка.

* * *

София смотрит на улицу из окна Розиной квартиры. В последние дни Варшава жила обычной жизнью, будто война вот-вот закончится. Работали магазины, по улицам ходили элегантно одетые люди. Но сегодня ставни на витринах закрыты, в сторону моста спешат люди, одетые будто впопыхах или собравшись в поход, в ботинках, с рюкзаками за спиной. И так же много людей прибывает в Варшаву, это беженцы из сел на западе и севере. Что делать, не знает никто.

В новостях одно и то же: польская армия терпит поражение, немцы успешно продвигаются, союзники бездействуют.

Неужели немцы действительно могут дойти до Варшавы?

Гости собрались на праздничный ужин в честь помолвки Миши и Софии, но посуда отставлена в сторону, вместо нее на столе разложена карта. Семья Софии, Миша и его сестры, затаив дыхание, следят, как муж Розы Лолек чертит маршрут, по которому через реку Буг можно попасть в Восточную Польшу.

– Когда вы собираетесь ехать? – спрашивает Миша у Розы.

– На днях. Пока еще не поздно. Если Польша проиграет войну, нас будут притеснять так же, как в Германии. – Она смотрит на Лолека. – Молодых мужчин хватают и забирают на работы без всякого предупреждения.

– Если Польша проиграет. Что за разговоры? – ворчит господин Розенталь.

Госпожа Розенталь смотрит на девушек, склонившихся над картой. Исхудавшая темноглазая Сабина держит на руках ребенка. Нет, об ее отъезде не может быть и речи. Кристина совсем еще девочка. Но если Софию будет сопровождать Миша, может быть, стоит отпустить их вместе?

Нюра тянет Мишу за рукав:

– Мы с Рифкой поедем вместе с Розой, вернемся к отцу в Пинск. Знаю, это опасно, но, может, и ты поедешь с нами? Ну пожалуйста, Миша.

Он не знает, что ответить. Может, и вправду им с Софией тоже стоит уехать? Но как оставить детей? Его душа рвется на части.

Снаружи на фонарных столбах висят громогласные, хриплые репродукторы, которые уже прочно вошли в повседневную жизнь. Неожиданно раздается пронзительный вой сирены.

– Учебная тревога, – уверенно говорит мать Розы.

* * *

Но через несколько мгновений на улице гремит взрыв, и комната начинает трястись и раскачиваться.

Они успевают спуститься в подвал, а в небе над Варшавой повисают десятки вражеских самолетов.

* * *

Город бомбят каждый день.

Во время очередного налета, провожая младших детей до дверей подвала, Эрвин смотрит на небо сквозь ветви дерева в центре двора. Нынешним летом в лагере Эрвин, Сэмми, Абраша и другие мальчики играли в войну поляков и немцев. Иногда выигрывали немцы, иногда поляки. Больше они так не играют. Каждый день Гитлер посылает свои самолеты бомбить Варшаву. Как только звучит сирена, старшие дети помогают Шимонеку, Саре и другим малышам добраться до подвала. Корчак с гордостью наблюдает за тем, как дети спокойно, без толкотни раз за разом спускаются в подвал. И ведут себя разумнее, чем многие взрослые, которых он видел в Варшаве.

И каждый день Корчак берет медицинскую сумку, бродит по Варшаве сквозь дым и огонь, мимо разбитых зданий и мертвых лошадей на дороге, оказывает первую помощь раненым, выводит детей из дымных развалин. На Маршалковской он находит босого мальчика, который стоит на тротуаре, усыпанном осколками стекла.

* * *

К ярости Гитлера, несмотря на страшные бомбардировки, Варшава не сдается. Город полон решимости продолжать борьбу. Поляки уверены, что союзники вот-вот придут им на помощь. А пока они должны стойко держаться, и рано или поздно немцы отступят.

Однажды в столовую входит Залевский с побелевшим лицом.

– Неужели это правда, пан доктор? Да может ли такое быть?

Оказывается, немцы уже в пригороде. Польское правительство больше не сопротивляется. Оно бежало из столицы, обещает продолжить работу в Кракове.

– Армия тоже ушла. Польские войска оставили Варшаву. Как они могли нас бросить?

Он включает радио, все учителя собираются вокруг приемника. Корчак сжимает спинку стула. Медленно качает головой, не веря в происходящее. Уже совсем скоро немцы доберутся до самого сердца города и заполонят Крохмальную. Стефа косится на майорский мундир Корчака.

– Дорогой доктор, не лучше ли его снять? Вдруг немцы придут?

Он смотрит на нее поверх очков.

– А разве мы не на войне?

– И зачем я спрашиваю? – отвечает Стефа. – Конечно, ты не снимешь форму. Будешь носить, пока они не уберутся. Кто бы сомневался.

Миша сжимает кулаки. Что он здесь делает? Его место в польской армии, он должен сражаться, выбивать захватчиков из Варшавы.

Новое сообщение по радио. Он подходит к приемнику, внимательно слушает, как его повторяют снова и снова. Все годные к военной службе мужчины должны собраться в восточной части города, на другом берегу реки. Учителя смотрят друг на друга. Что это? Может быть, и правда, на востоке заново формируют армию и это призыв присоединиться? А может быть, это ловушка?

Миша встает. Он знает, что должен делать.