Ближний круг российских императоров

© Первушина Е.В., 2023

© «Центрполиграф», 2023

Предисловие

20 апреля 1834 г. Александр Сергеевич Пушкин пишет письмо Наталье Николаевне из Петербурга в Москву: «Ангел мой женка! сейчас получил я твое письмо из Бронниц – и сердечно тебя благодарю. <…> Письмо твое послал я тетке, а сам к ней не отнес, потому что репортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет…»

День спустя, в воскресенье, он заканчивает письмо: «Воскресение… Нынче великий князь присягал; я не был на церемонии, потому что репортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров. Кочубей сделан канцлером; множество милостей; шесть фрейлин, между прочими твоя приятельница Натали Оболенская, а наша Машенька Вяземская все нет. Жаль и досадно. Наследник был очень тронут; государь также. Вообще, говорят, все это произвело сильное действие. С одной стороны я очень жалею, что не видал сцены исторической, и под старость нельзя мне будет говорить об ней как свидетелю…»

Пушкин никогда не забывал, что он – дворянин из старого, еще допетровского рода, что «водились Пушкины с царями, из них был славен не один». Придворная жизнь никогда не привлекала его, в «ближний круг» царя он попадал лишь поневоле, и не чаял от этой близости добра. И все же «придворные новости» – праздники по случаю совершеннолетия наследника, великого князя Александра Николаевича, придворные назначения его живо интересуют, его волнует «как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой».

Так же относились к царской семье многие дворянские семьи, жившие в двух столицах, – не как к небожителям. Скорее, как к могущественным соседям, с которыми приходится считаться, которых они искренне (или не очень искренне) уважают, а иногда даже обожают, но с которыми можно и поспорить, если вопрос принципиальный. Когда же дворяне поступали на придворную службу, между ними и императорами могли завязаться более близкие и дружеские отношения. Ни один человек не может жить без друзей, без тех, кому он доверяет, с кем может быть искренним. Но очень непросто завести их, если ты принадлежишь к правящей семье и все жители страны являются твоими верноподданными. Да и сама атмосфера дворца не способствует искренности и откровенности. И все же у каждого императора были люди, которых он мог назвать своими друзьями, но искренняя ли эта дружба? Или она становилась лишь одним из рычагов влияния на монарха? Как сами императоры и императрицы относились к людям из своего ближнего круга? Как эти отношения повлияли на историю России? Об этом расскажет книга.

Глава 1. «Камрады» Петра I

Петр I – семейный портрет в интерьере

«Ты царь: живи один!» – писал Александр Сергеевич Пушкин, подразумевая под царем поэта. Но и настоящий царь – фигура в русской истории, к которой было привлечено пристальное внимание Пушкина, одинок. Одинок и тогда, когда стоит «на берегу пустынных волн» и представляет себе будущий город, одинок, когда ночью сражается со стихией хаоса, желающей поглотить его детище.

 
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
 

«Медный всадник» написан в 1833 г., но Пушкин словно возвращается в дни юности, или вернее – передает им последний привет. Петр I в его поэме – личность байроническая, гордый Каин, поднявший мятеж против Бога. В то время как бедный дворянин Евгений и его возлюбленная мещаночка Параша пришли прямиком из сентиментальной повести рубежа XVIII и XIX вв.

Есть в поэзии Пушкина и другой образ Петра, лишенный демонических черт. Он неустанный труженик, созидатель, и если казнит, то лишь по справедливости, – в ответ на мятеж, но милует смелых и честных.

 
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукий.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
 

Что не удивительно, ведь речь идет об обращении к потомку Петра – Николаю I. Но и здесь Петр снова один. Он созидает и разрушает в одиночестве, как и положено романтическому герою.

Между тем существует и другой образ Петра – прежде всего, члена, а потом и главы большой семьи бояр Романовых. Семьи, которой не всегда было просто удержать за собой российский престол. Кто мог видеть Петра таким? Не демоном, не полубогом, а человеком среди людей?

В последней трети XVIII в. императрица Екатерина II начала писать фантастическую пьесу о портретах, висящих в галерее Чесменского дворца. Этот маленький и ныне почти совсем забытый путевой дворец на Царскосельской дороге построен в 1774–1777 гг. по проекту архитектора Георга Фельтена. Дворец предназначался для отдыха императрицы и ее приближенных на пути в Царское Село. Екатерина решила назвать его Чесменским, в честь великой победы русского флота под Чесмой 24–26 июня (5–7 июля) 1770 г. Рядом с дворцом по проекту Фельтена построена чудесная неоготическая церковь Св. Иоанна Предтечи, а в залах дворца стали собираться члены ордена Св. Георгия Победоносца, учрежденного императрицей в 1769 г.

Для внутреннего убранства дворца императрица заказала коллекцию живописных портретов членов правящих династий Европы. Портреты весели в центральном зале и десяти прилегающих к ним комнатах. А еще дворец украсили барельефы Федора Шубина, изображавшие русских князей, царей, императоров и императриц, начиная с Рюрика и заканчивая Елизаветой Петровной.

Вероятно, однажды, когда Екатерина отдыхала во дворце, ей пришла в голову мысль: а что если бы эти портреты могли говорить? Вряд ли они стали бы петь дифирамбы друг другу! Скорее всего, у них нашлось бы немало колкостей, которыми они не замедлили бы поделиться с «коллегами».

Например, вот портреты двух первых Романовых, отца и сына: царя Михаила Федоровича и царя Алексея Михайловича. Что они будут обсуждать? Конечно, семейные дела! Екатерина пишет:

«Царь Михаил (царю Алексею): Мне кажется, мой сын, что все раздоры, случившиеся в вашей семье, произошли оттого, что после смерти вашей первой супруги, имея дом, переполненный большими детьми, вы женились вторично.

Царь Алексей: Что вы хотите, дорогой отец, я думал, что поступаю хорошо. У меня было два сына и пятеро дочерей; оба сына показались мне болезненными. Я был еще молод и снова женился; я сделал выбор, который, как мне показалось, не должен внушать кому-либо опасения, учитывая заурядность семьи моей второй супруги. К несчастью, у нее было много братьев, пороки и недостатки которых, а особенно хвастовство, могли бы нанести большой вред и даже погубить моего сына Петра, если бы тот не пришел в мир наделенный гениальностью и исключительными качествами».

Разумеется, это неслучайно. Гениальность Петра, которую никто не оспаривал, стала еще одним «брендом» Екатерины. При ее жизни в Петербурге возведен знаменитый Медный всадник, и неслучайно его пьедестал украшала надпись «Petro Primo – Ekaterina Sekunda» – «Петру Первому – Екатерина Вторая». Так, в обход всякой генеалогии, Екатерина пыталась утвердить себя «в памяти народной», как истинная наследница Петра, если не по крови, то по духу.

Конечно, Екатерина не знала Петра лично, но ей пришлось прожить более 15 лет под властью его дочери – императрицы Елизаветы Петровны. Отношения русской царицы и немецкой принцессы не всегда складывались гладко, разумеется, от самой Елизаветы и ее приближенных Екатерина могла много узнать об отношениях в семье Петра, и не упустила возможности посплетничать. При этом она не щадит даже своего кумира – Петра I.

Вот какую беседу ведет в пьесе Екатерины его портрет, с портретом его племянницы – русской императрицы Анны Иоанновны:

«Анна I: Мой дядя Петр I очень высоко меня ценил; он много раз говорил… что очень недоволен тем, что я не мальчик.

Петр I: Это верно, племянница, что я вас ценил; это дало пищу для сплетен, будто вы моя дочь. Но, по правде говоря, у меня слишком много присутствия духа, чтобы работать, достигая мастерства. Я любил вас потому, что ваш сдержанный мужской ум позволял мне предвидеть, что вы мыслите более широкими категориями, чем как другая дама нашего рода, только и способная, что повторять избитые истины, в которых злословие играет главную роль, которое я так ненавидел, потому что жестоко страдал от него. Я видел, как часто это начинается в семьях и заканчивается тем, что вся империя оказывается охвачена пожаром. Помните время, когда я стоял на коленях у изголовья вашей умирающей матери (она была из дома Салтыковых и ее звали Прасковья Федоровна. – Е. П.) и молил ее снять с вас и ваших сестер проклятие, которое она на вас ранее наложила. С трудом я добился, чтобы она оказала милость (зачеркнуто «я добился этого только для вас». – Е. П.) вам; ваши сестры остались прокляты.

Анна I: Если бы мой дорогой отец был жив, возможно, с ним произошло бы то же самое.

Петр I: Если бы обстоятельства не сложились так, что сестра София стала моим врагом, я охотно воспользовался бы ее советами. Она была очень талантлива, но слишком слушалась родителей своей матери (Мария Ильинична Милославская. – Е. П.) и особенно своего дяди Милославского, который был очень враждебно настроен против семьи моей матери (Наталия Кирилловна Нарышкина. – Е. П.).

Царь Федор: При моей жизни, брат, мы все жили в мире; я почитал вашу мать, хоть она и не была моей матерью. Мои пять сестер, старшие из которых были старше нашей мачехи, следовали моему примеру. Но, по правде говоря, брат, у вашей матери были родственники такого же надменного как и ограниченного ума. Их недостатки способствовали тому, что завистники становились их врагами. Эти пороки были известны даже моему отцу; он не раз заставлял их браться за их исправление».

Разумеется, пьеса, да еще сатирическая, не может служить историческим источником. Но она хорошо передает ту атмосферу «змеиного клубка», в которой протекало детство и юность Петра. Семья Романовых и в самом деле была очень большая, и вряд ли ее можно назвать дружной. Слишком много властолюбивых людей, интриги и распри, разыгрывавшиеся в XVII в. в Москве, достойны «Игры Престолов». Казалось бы, о дружбе в такой ситуации не может быть и речи, тем не менее, именно друзья – единственная опора юного Петра, единственные люди, стоявшие между ним и его врагами. Но мог ли он до конца доверять своим друзьям?

Потешные ребята

Дружба с отпрыском царской фамилии часто оказывалась службой в самом буквальном смысле этого слова. Это уже стало традицией в доме Романовых. Ватагу «потешных ребят» собирал когда-то царь Алексей для своего старшего сына – Федора. Теперь же, после смерти Алексея, это сделал сам Федор для своего младшего брата.

Собирал сыновей приближенных к семье бояр и князей – спальников^[1], стольников^[2], сокольничих^[3], конюших^[4] и т. д. Вначале – около 50 ребят, которым для игр отвели площадку напротив Кремлевского дворца, но часто увозили в подмосковные царские усадьбы, например, в села Воробьево и Преображенское, где на берегу реки Яузы возводится «потешный» земляной городок «Прешбург» (по имени австрийской крепости «Пресбург», ныне – Братислава). Для ребят сделали деревянные пушки, ружья, палаши, сшили маленькие стрелецкие кафтаны. Как-то однажды юный Петр вместе со своими «потешными ребятами» нашел в амбаре маленький ботик. Конечно же, мальчикам сразу захотелось спустить ботик на воду. В Москве нашелся ко рабельный мастер из Голландии Карстен Брандт. Он починил ботик и заново оснастил его, и вот уже Петр со своей ватагой бороздит воды пруда в Измайлове. Потом построили второй ботик и назвали его «Фортуна», потом – третий, и скоро в пруду плавал целый маленький флот. «Потехи» для Петра устраивали и в селах Семеновское и Кожухово.

Позже по приказу наследника из оружейных палат доставили настоящие мушкеты, фузеи, пищали, ядра, пули и порох. Для обучения приглашали иностранных военных инженеров из Немецкой слободы: знатока фортификации голландца Франца Тиммермана, Федора Зоммерома (специалиста в подрывном деле), артиллериста Патрика Гордона.

Некоторые из этих учителей остались с Петром до конца. Тиммерман участвовал в Азовском походе, а о Патрике Гордоне один из друзей и биографов Петра Андрей Нартов рассказывает такую историю: «Славный генерал Патрик Гордон, оказавший против турок и татар и при внутренних мятежах против стрельцов храбрые России услуги, в 1699 году заболел опасно. Государь, посещая его вседневно в болезни, был при самой его смерти, и когда скончался, то закрыл Его Величество ему очи своею рукою и потом поцеловал его в лоб, а при великолепном погребении сего мужа присутствовавшим чужестранцам и со слезами провозгласил: “Я и государство лишились усердного, верного и храброго генерала. Когда б не Гордон, Москве было бы великое бедствие”. Потом, когда поставили гроб в могилу, то государь, кинув туда земли, сказал к предстоящим: “Я даю ему только горсть земли, а он дал мне целое пространство земли с Азовом”. Сей чужестранец, по сказанию тех, кои его лично знали, любим был не только Петром Великим, но и подданными его. Смерть его была сожалением всеобщим».

Князь Куракин, с которым нам еще предстоит познакомиться, вспоминает: «И по склонности своей Его Величество к иноземческому всему тогда ж начал учиться всем экзерцициям и языку голландскому. И за мастера того языку был дьяк Посольского приказу, породою голландец, Андрей Виниус, человек умной и состояния доброго. А для экзерциций на шпагах и лошадях – датчанин сын Андрея Бутенанта^[5], а для математики и фортификации и других артей, как токарнаго мастерства и для огней артофициальных един гамбурченин Франц Тимарман, а для экзерциций солдатского строю еще в малых своих летах обучился от одного стрельца Присвова, Обросима Белаго полку, а по барабаном от старосты барабанщиков Федора Стремянного полку, а танцевать по-польски с одной практики в доме Лефорта помянутого…»

Петр и «потешные ребята» не только вместе учились, но и развлекались. Князь Куракин рассказывает: «Его ж Величество имел великую охоту к артиллерным делам и к огню артофициальному и сам своими руками работал по вся зимы. Как тогда обычай был на конец кроновала или на Масленице на Пресне, в деревне Их Величества, по вся годы, потехи огненные были деланы. И правда, надобное сие описать, понеже делано было с великим иждивением, и забава прямая была мажесте^[6].

Их Величества и весь Двор в четверг на Масленице съезжали в шато свое на Пресне и живали дня по два; где на обоих дворцах бывали приготовления потех: на одном дворце с Пушкарного двора, а другом дворце с Потешного дворца строения рук Его Величества. Тут же сваживали пушек, по полтораста, для стрельбы в цель. И в назначенной день тем потехам поутру начнется стрельба из пушек в цель и продолжается до обеду; и которой пушкарь убьет в цель бывало награждение каждому по 5 рублей денег и по сукну красному или зеленому на кафтан.

И потом обед даван был всем палатным людям, а по обеде до вечера чинится приготовление потех огненных и, чем ночь настенет, начинаются оные потехи и продолжаются временем за полночь.

И на завтрие Их Величества возвращаются к Москве».

Историкам известно имя Сергея Леонтьевича Бухво стова, которого Петр называл «первым российским солдатом». Современники Бухвостова утверждали, что тот «был росту среднего, силен, тверд, скромен и весьма воздержан», принадлежал дворянскому роду, в котором было немало военных. Один из его предков, Иван Бухвостов, в 1552 г. служил в войске царя Ивана Грозного, участвовал в штурме Казани и погиб под ее стенами, Евстафий Бухвостов в 1634 г. пал смертью храбрых при обороне Смоленска от польских войск.

Ко Двору Бухвостов попал в возрасте 32 лет, поступив на место умершего отца, стал стремянным конюхом – должность для дворянина почетная, т. к. стремянный конюх еще и телохранитель царя, 40-летним взят к Петру I для «потех». И через год «самоохотно» первым явился для записи в потешные. В конце марта 1686 г. указом Петра I назначен в потешные пушкари и участвовал вместе с ним во всех его военных походах. Надо сказать, что артиллерию Петр любил ничуть не меньше, чем военный флот, и с гордостью носил звание капитана бомбардирской роты Преображенского полка.

Начиналось это как детское увлечение, но быстро превратилось в «государственное дело» – создание армии нового типа с огнестрельным оружием и кораблями XVIII в. фрегатами и линейными кораблями.

Но вернемся к судьбе «первого солдата». С 1697 г. Сергей Леонтьевич назначен капралом бомбардирской роты Преображенского полка. Участвовал почти во всех военных кампаниях Петра I, бился с турками и шведами. По легенде, именно он во время Полтавского похода метким выстрелом ранил Карла XII. За боевую доблесть, проявленную в Полтавской баталии, из рук царя получил золотую медаль. За отличия в Северной войне произведен в подпоручики (1706 г.). Позже Петр I пожаловал ему майорский чин и назначил заведовать артиллерией Петербургского гарнизона.

С.Л. Бухвостов

По приказу Петра I скульптор Бартоломео Карло Растрелли (отец строителя Зимнего дворца) отлил бронзовый бюст Бухвостова. Скончался Бухвостов в 1728 г. в возрасте 66 лет. Его не очень большое наследство отошло младшему брату Флору Бухвостову, служившему в петровской кавалерии ротмистром. Внук Флора Леонтьевича премьер-майор Иван Бухвостов стал первым кавалером военного ордена Св. Георгия Победоносца, который императрица Екатерина II вручила ему за храбрость и отвагу при взятии турецкой крепости Бендеры. Уже в 1691 г. «потешные войска» получили правильную организацию и разделились на два полка, Преображенский и Семеновский, обмундирование они получают по западноевропейскому образцу. В каждый полк набрали более тысячи человек. Еще одним человеком, который с юных лет сопровождал Петра и которого царь не однажды называл «камрадом», т. е. другом, его денщик Алексашка Меншиков. Документы ничего не говорят о том, как впервые встретились два «камрада», но как всегда бывает в таких случаях, на помощь приходит легенда. Некто Вильбоа, француз на русской службе, рассказывает сентиментальную историю о сметливом мальчике, отец которого «был крестьянин, получавший пропитание от продажи пирожков при воротах кремлевских, где завел он маленькую пирожковую лавочку». Юный Меншиков продавал пироги стрельцам и солдатам, с шутками и прибаутками, а из окна Кремлевского дворца за ним наблюдал царевич Петр. «Однажды, – писал Вильбоа, – когда он сильно кричал, потому что какой-то стрелец выдрал его за уши, уже не шутя, царь послал сказать стрельцу, чтобы он перестал обижать бедного мальчика, а с тем вместе велел представить к себе проказника продавца пирожков». Самое раннее упоминание о Меншикове относится к 1694 г. Но, скорее всего, Меншиков находился рядом с Петром в те дни, когда молодому царю грозила смертельная опасность. Тогда Петр убедился в его сметливости, расторопности, исполнительности, а главное – в верности и в том, что Алексашке можно доверить жизнь. Можно дать ему поручение и не сомневаться, что оно будет выполнено, что он не предаст, не нанесет удар в спину, а это очень важно для молодого царя.

В то время как дети играли в войну, взрослые втянулись в гораздо более опасную игру – борьбу за власть.

Опасное наследство

«Враг человеку – домашние его», – эта максима верна не для каждой семьи. Но положение в семье Романовых в конце XVII в. она описывала практически идеально. Вспомним слова, которые Екатерина II приписала царю Михаилу – родоначальнику династии и деду Петра I: «Мне кажется, мой сын, что все раздоры, случившиеся в Вашей семье, произошли оттого, что после смерти Вашей первой супруги, имея дом, переполненный большим детьми, вы женились вторично». О чем идет речь?

В первый раз Алексей Михайлович женился на Марии Ильиничне Милославской. Брак был счастливый; Алексей Михайлович нежно любил свою жену. Когда впоследствии она забеременела, царь просил митрополита Никона молиться, чтобы ее «разнес Бог с ребеночком», и выражался в своем письме такими словами: «А какой грех станетца, и мне, ей-ей, пропасть с кручины; Бога ради, моли за нее».

Алексей, вошедший в историю с титулом Тишайший, – весьма деятельный царь, он не только успешно ходил в военные походы, как это и полагалось государю, но делал нечто, чего до него не делал ни один русский царь – при нем начала издаваться первая русская газета «Куранты». Зарождалась эта газета в Посольском приказе и должна была ставить царя и боярскую думу в известность о событиях за рубежом. Для этого поступающие в Посольский приказ зарубежные газеты, журналы и ведомости переводились на русский язык, затем из них отбирались важнейшие материалы и составляли, как сказали бы сейчас «дайджест», дополняя сведениями из писем русских людей, находящихся за рубежом, и отчетов послов.

Да, именно так. Еще до Петра русские цари пристально следили за Европой и не стеснялись при случае перенять все, что считали полезным. Например, Алексей основал в Москве Немецкую слободу – поселение, как сказали бы сейчас, «иностранных специалистов». Позже его сын будет проводить в этой слободе немало времени и почерпнет немало идей. А пока царица Мария Милославская что ни год, рожала царю то сына, то дочь, пока не умерла от родовой горячки в 1669 г. Через два года Алексей Михайлович женился на молодой и веселой боярской дочери Наталье Нарышкиной.

Алексей Тишайший

Наталья Нарышкина получила необычное для своего времени воспитание. Если среди мужчин высшего сословия подражать европейцам уже не что-то из ряда вон выходящее, то для женщин – это еще редкость. Тем не менее, Наталья выросла в доме друга царя – боярина Артамона Матвеева, большого любителя наук. Свои палаты он обставил на западный манер, а его жена – шотландка Мария Гамильтон, дочь роялиста, покинувшего Британию после казни короля Карла I, завела в доме европейские порядки. Кстати, узнав о казни Карла, Алексей сразу выслал из России всех британских торговцев, выразив свое возмущение, а заодно освободив рынок для русских купцов.

Мария Гамильтон – настоящая светская дама, умевшая бывать в обществе и вести просвещенные беседы с гостями мужа. В том же духе она воспитывала свою приемную дочь.

Вероятно, Алексей Михайлович не смог устоять против столь редкого на Руси удовольствия: беседы с умной изящной девушкой, державшейся одновременно скромно и непринужденно. Он выбрал ее себе в жены из 70 невест, прибывших по традиции на царские смотрины. «Нынешняя царица Наталья хотя отечественные обычаи сохраняет ненарушимо, однако ж будучи одарена сильным умом и характером возвышенным не стесняет себя мелочами и ведет жизнь несколько свободнее и веселее. Мы два раза видели ее в Москве, когда она была еще девицею. Это женщина в самых цветущих летах… лице имеет приятное… чело высокое… голос звонкий и приятный и манеры самые грациозные», – пишет о Нарышкиной Якоб Рейтенфельс.

«Свобода и веселье» молодой царицы удивляли иностранцев и вызывали недовольные толки у соотечественников. В начале своей жизни Алексей Михайлович – очень серьезный и набожный юноша. На их свадьбе с Марией Милославской даже не было скоморохов, хотя обычай предписывал их участие в торжествах. Теперь же с молодой царицей он катался по столице в карете с незанавешенными окнами, что шокировало москвичей.

Н.К. Нарышкина

Правда, молодой царице тут же «дали окорот». Якоб Рейтенфельс приводит такой случай: «Русские так привыкли к скромному образу жизни своих государынь, что когда нынешняя царица (Наталья Кирилловна Нарышкина), проезжая первый раз посреди народа, только открыла окно кареты, они не могли надивиться такому смелому поступку. Впрочем, когда ей объяснили это, она с примерным благоразумием охотно уступила мнению народа, освященному древностью».

Наталья Кирилловна старалась соблюдать все установления, но Алексею хотелось удивить и порадовать ее. И он задумал небывалую прежде потеху – театральное действо. Поскольку он был благоразумным царем, то советовался со своими боярами, стоит ли вводить на Руси этот иноземный обычай. Ему ответили, что подобные представления случались при дворе византийских императоров, и что при дворах европейских государей – тоже принято. Этот замечательный ответ дает нам понять, что дело не в Наталье Кирилловне – за последние годы Россия, пусть медленно, но уверенно поворачивалась к Европе лицом, пытаясь сохранить свои, присущие только ей черты.

Пьеса «Эсфирь», или «Артаксерксово действо», стала личным посланием царя к царице, посланием, поднесенным с безупречной галантностью. Ее ставили в летней резиденции царской семьи – подмосковном селе Преображенское. Автор пьесы и режиссер лютеранский пастор Иоганн Готфрид Грегори, проживавший тогда в Москве. Он собрал 64 подростков – детей служилых и торговых иноземцев и обучил их театральной науке. Пьеса была рассчитана на 10 часов игры, но царь смотрел ее, не сходя с места и не мудрено – некоторые монологи пьесы звучали как страстное признание в любви Наталье, которое в реальной жизни было неуместно для его царственной особы:

 
О живота моего утешение
И сердца моего услождение!
Скорь бо в грудех моих пребывает,
Зане сила ми оскудевает,
Яко же сердце мое желает изъявити,
Како тя души моего сердца имам любити!
 

В следующем, 1673 г., Грегори поставил второй спектакль и тоже на библейский сюжет «Комедия из книги Иудифь», или «Олоферново действо». Под его легким пером история суровой патриотки Юдифи, казнившей вражеского полководца Олоферна, превратилась также в историю любви. Олоферн говорил Юдифи: «Не зрише ли, прекрасная богиня, яко сила красоты твоея мя уже отчасти преодолевает? Смотрю на тя, но уже и видети не могу. Хощу же говорити, но языком больши прорещи не могу. Хощу, хощу, но не могу же, не тако от вина, яко от силы красоты твоея низпадаю!»

Два старших сына царя умерли еще при его жизни. Первенец – младенцем, второй – уже представленный народу как наследник – 15-летним. Наталья Кирилловна успела родить царю трех детей: сына Петра – крепкого, живого и сообразительного мальчика, дочь, названную по имени матери Натальей, и еще одну дочь – Феодору, но малышка умерла через год.

В день кончины царя, старшему сыну Федору исполнилось 15 лет, второму сыну, Иоанну – 10, а Петру всего 4 года.

Вопрос наследования решился просто: Федора провозгласили царем. Вдовая царица с малолетними детьми осталась жить во дворце на женской половине вместе с царевнами: 29-летней Евдокией, 24-летней Марфой, 19-летней Софьей, 18-летней Екатериной, 16-летней Марией и 14-летней Феодосией.

Вокруг царевен начала формироваться некая политическая партия, враждебная царице. Николая Иванович Костомаров пишет: «Шестеро сестер нового государя ненавидели мачеху Наталью Кирилловну; с ними заодно были и тетки, старые девы, дочери царя Михаила; около них естественно собрался кружок бояр; ненависть к Наталье Кирилловне распространялась на родственников и на сторонников последней. Прежде всех и более всех должен был потерпеть Артамон Сергеевич Матвеев как воспитатель царицы Натальи и самый сильный человек в последние годы прошлого царствования».

Федор Алексеевич начал масштабную перестройку Московского Кремля и Москвы в целом. При этом особый упор делался на строительстве светских зданий, почти 10 000 из них были каменными. Кредиты на их строительство Федор щедро раздавал из государственной казны, также созданы новые противопожарные службы. По приказу царя в Кремле разбили новые висячие сады.

Легенда гласит, что Федор хотел отселить Наталью Нарышкину с детьми подальше от царского дворца. Когда же она наотрез отказалась, он не стал спорить, а… перенес сам дворец. Так это было не самом деле, или нет, но ясно одно, что Федору не за что любить «партию Нарышкиных», хотя к вдове своего отца и к ее детям он относился с неизменным уважением, заботился о них, как и подобало главе семьи. Так, для маленького Петра он приказал сделать специальную палату для игр, в которой были лошадки, барабаны, солдатики, пушки и походные шатры. Он же приказал собрать для Петра «потешную ватагу».

В те годы царевна Софья находилась рядом с братом. Забота о больном, к которому она была искренне привязана, помогала ей выйти из своих покоев и участвовать в обсуждении политики, в заседаниях боярской думы хотя бы только в качестве слушательницы. А слушала она, как показало будущее, очень внимательно. Вероятно, она оценила разумную рачительность брата и сделала свои выводы. К ней начинают обращаться с просьбами: донести до царя ту или иную челобитную, она словно выходит из «зоны невидимости», в которой должны были пребывать русские царевны.

Править Федору довелось всего шесть лет. За столь короткий срок Федор сделал поразительно много. Кроме того, за это время он успел жениться, и жена родила ему сына Илью. Федору удалось то, что не удалось его отцу и деду: он женился по любви – Аграфена Грушецкая, наполовину полячка, не принадлежала к знатному роду. Бояре, не желавшие этого брака, клеветали на нее и обвиняли в распутстве, но в отличие от Михаила и Алексея, Федор сумел настоять на своем.

В тот год, что он прожил с женой во дворце, были заведены новые порядки: на пиры не пускали гостей в длиннополых кафтанах, царь считал, что они напоминают женские платья, и предпочитал одежду на польский манер и польские шапки, оставлявшие волосы открытыми. Бороды при Федоре не рубили насильно, а брили, повинуясь диктату новой моды. Но через год молодая царица умерла в родах, а через десять дней скончался и младенец.

Уже тяжелобольного Федора спешно женили, детей во втором браке у него не было. Когда он скончался, так и не оставив наследника, стало понятно, что Россию ожидает новая кровопролитная битва за власть.