В написании «Частной практики» мне помогало множество людей. Главная благодарность и любовь – моим клиентам, которые вдохновляют, исследуют, подсказывают, учат и радуют, придавая моей жизни смысл. Низкий поклон моим учителям, семье, психотерапевту и коллегам за совместность в познании человеческого.

мы летим как ракеты

в сияющий космос внутри

Егор Летов

Современный роман не принято сопровождать обращением к читателю. Писатели помоднее фыркнут: «Это так банально, несовременно…» Мол, надобно исполниться нарциссизма и безразличия, делая вид, что читателя не существует. Однако для психолога, измененного навсегда основной профессией, такое совершенно не подходит. Ибо задача сего текста непроста, и без тебя, любезный читатель, никак не справиться. Позволь, автор не станет бубнить себе под нос заумные психологические речи, а если вдруг начнет, останавливай его решительно, требуя вернуться к теме. Ну, или потерпи немного, зевая и проливая вкусный чай на книжку.

Роман написан о людях, которые ходят к психологу, о самых обычных нормальных людях, вовсе не психах, как некоторые думают, а ровно наоборот. Сейчас герои романа толпятся рядом, некоторые кричат, настойчиво дергают, пишут ночью эсэмэски и присылают телеграммы, требуя правды и только правды. Каждый просит слова, вопит о своей уникальности, рассказывает наперебой интересные истории и хочет, хочет, хочет.. Разобраться, понять, пережить, научиться, измениться, внести свое в общее. Все как один хотят быть счастливы и любимы.

Конечно, не все согласились быть узнанными, поэтому пришлось хорошенько поработать. Некоторым сменить имена, прически и место жительства. Другим, особо стыдливым, пришлось даже поменять пол, но признаемся, это редкое исключение. Всегда найдутся истинные герои, желающие рассказать о важных событиях своих жизней, семейных тайнах и открыть все то, что пришлось так долго скрывать, таить в себе и никому не рассказывать. Большие герои не боятся своих грешков и скелетиков, более того, уверены, что все должны о них знать! Что человечеству станет от этого лучше. В наших разговорах было много споров, доказательств, что человечеству все равно, но настоящие герои всегда добьются своего. Пришлось сдаться. Во избежание скандала герои письменно подтвердили свои желания предстать в романе с их настоящими историями, личными именами и сексуальными предпочтениями. Также отметим, что терапия, показанная в тексте, была супервизирована лучшими специалистами города, за что им – особая благодарность.

Сейчас, оглядываясь назад, видно, что писать про психов было легко. В конце концов, психов держат в специальных местах, строят и содержат для них больницы, учат специальных врачей, чтобы их лечить. Совсем не то с нормальными людьми! Посмотри вокруг, дорогой читатель, куда ни глянь – сплошная норма, представленная миллионами лиц. Как понять? Как выплыть в этом океане людей, считающих себя нормой, как не увязнуть в каше несочетающихся меж собой ингредиентов, как рассказать тебе о том, что известно спецам по этому делу?

Поистине, рассказ о психах более благодарен. Но назад дороги нет, только вперед, дальше, в любопытстве и самых разных чувствах! Дабы выяснить всерьез, что же такое психическая норма и как она живет…

Норма – среднее словечко, предмет тревоги каждого.

Психологам повезло. Люди говорят им, что думают и чувствуют, без цензуры. Не сразу, но тем интереснее. Иногда надо поискать «своего» психолога. Но как только он найден, дело идет. Обычно люди хотят чуда, ждут его от психологов и даже требуют. Или, наоборот, имеют тайную цель доказать, что помочь им невозможно.

Более того, все мы считаем себя психологами, потому что так и есть. Без психологии – никуда. Как иначе понимать, что вообще происходит? И все же профессиональные психологи отличаются от обычных. Долгие годы весьма сложного обучения они учатся осознаванию. Анализ, наблюдение, эксперимент – в ход идет все, чтобы в тот самый волнующий момент, когда клиент сядет напротив тебя в мягкое кресло, ты бы знал, что делать. Как вообще один человек может помочь другому? Правда ли, что словами лечат, а не только убивают? И как не навредить? Да и самому не сбрендить от чувств и событий в жизни других – незнакомых, посторонних тебе людей, людей из другого мира, из разных социальных слоев, вероисповеданий и философий.

Так вот. Психологом стать непросто. Путь включает в себя долгие годы проживания сложных вещей: больных, любимых, стыдных и неправильных. Прекрасных и сладких, отвратительных и очень горьких. Многие сворачивают с дороги. На пути становится понятнее то, как на самом деле обстоят дела по ходу романа, который каждый из нас пишет, разыгрывает и дает почитать другим.

Один из героев книги описывает терапию так: «У меня была машина. Как-то я с ней управлялся. В основном я на нее орал, а она не слушалась. Сейчас я знаю, что у меня есть колеса, мотор. Очень важно, что у меня есть тормоз. Коробка передач тоже удобная вещь. Парктроник – высший психологический пилотаж! Еще всякие кнопочки, рычажки, штучки, механизмы и датчики. Теперь я знаю, как ими пользоваться. Можно лучше понимать, что хочешь…» Он обожает рассуждать о терапии.

Есть и другая сторона медали. Психологов многие считают странными, а идти к ним стесняются. Даже когда идешь к проктологу, можно представить, что будет происходить. А у психолога – непонятно. «Я никогда раньше не был у психолога.» – стандартное начало фразы «дикого» клиента. То ли жизни будут учить, то ли диагноз поставят. Скажут, что делать, и кто виноват? Расскажут, как управлять другими людьми?

Но жизнь меняется, и люди не дураки: если им что-то нравится, они рассказывают другим, те – третьим. Так все и работает. Психологи появились даже в самых отдаленных городках нашей необъятной и прекрасной Родины. Даже на Камчатке есть психологи.

Бла-бла-бла, психолог может говорить о себе бесконечно в силу присущей всем профессиям тяги к эгоизму и самолюбованию. Обратимся лучше к филологам. Начали-то мы со слов, которыми люди говорят, когда разговаривают честно. Уважаемые филологи, делая своей задачей создание нормы языка и культуры в целом, доносят до нас мысль о том, что речь влияет на поведение, и злоупотребляющие неправильной или грубой речью, скабрезными темами и прочими кунштюками меняют мир к худшему. Уничтожают человеческую культуру и служат тьме.

Но как говорить о жизни честно? Как говорят наши современники с психологами – людьми из шкафа, сидящими в своих в кабинетах, как в исповедальнях? Как говорить о себе без страха, если скован жесткими нормами «слова и стиля»? Как говорить о любви, смерти и сексе? А ведь с ними, родимыми, мы совершенно разучились иметь дело.

Со всем уважением к братьям нашим по слову и языку, филологам, лингвистам и просто мастерам слова, автор не может принять ни одну из сторон в битве правильных слов с неправильными и в своем изложении последующих событий использует, без лишней увлеченности, ту фиксацию реальности, которой сам стал свидетелем.

Говорят, Русский язык не подходит для говорения о деталях любовного процесса. Слова или возвышенные, или грубые. Пожалуй, в этой раздвоенности умещается вся соль нашей души – территории между высоким идеалом и неприглядной реальностью будто не существует. Конечно, нет. Могучий Русский здесь совершенно ни при чем. Всему причиной шторки восприятия, диктующие эту раздвоенность. Нам все время хочется быть лучше, чем мы есть на самом деле.

Раздвинем шторки, начав издалека: заглянем на денек-другой в детство старших героев – прекрасных стариков, наших отцов и дедов. Ну вы же знаете, психологи всегда начинают с детства. Ибо детство – приквел, точка сборки, завязка сюжета, который взрослый будет разыгрывать всю последующую жизнь.

Миша Думов и Вася Михайлов хоронят Сталина

Миша Думов проснулся, сладко потянулся в кровати, перевернулся на другой бок и позвал сон обратно. Снилось море. Мятное блестящее море с сильным отливным течением. Он нырял в море с разбегу, рыбкой, прямо с пирса. Течение хватало и тащило от берега. Неведомая ужасная сила, во сто крат больше его самого, родителей, всех, кого он знал, завладела им полностью. Взяла в плен и играла с ним. И вдруг вышвырнула обратно на берег. Больше не нужен.

Живого моря Миша Думов никогда не видел, но мечтал о нем страстно. Мама говорила – учись хорошо, в Артек поедешь, будет тебе море. Миша старался.

Вылез из кровати и вышел в коридор. Тихо. Радио молчит. Обычно оно болтает без умолку. Бабушка плохо слышит.

Все на кухне. Сидят со странными лицами.

– Что случилось?

Ему никто не ответил. Только отец сказал:

– Садись завтракать.

Мама налила сладкий чай, положила бутерброды с маслом и сыром.

Позвонили в дверь. Вошла соседка, растерянная тетя Катя, преподавательница марксизма-ленинизма. Они с папой работают в одном институте.

– Митя, здравствуй! – Катя обняла папу и горячо зарыдала. – Я не знаю, как жить дальше, Митя! Ты знаешь, что Зинаида Петровна, как узнала… сразу умерла? Сердечный приступ. А «скорая» так и не приехала. Ты представляешь?

– Садись, Катя, я тебе чаю налью. – Папа проводил тетю Катю на кухню, и мама налила ей чаю.

– Я не могу есть, не могу пить! Спроси меня: что самое дорогое для тебя, Катя? Дочка, конечно! И вот скажи: отдай ее, и он воскреснет, – я бы согласилась!

– Катя, ну что ты говоришь… – Папа сжал губы, будто стыдясь за тетю Катю.

Мама отвела глаза.

– Нет, ну правда, что теперь будет? Что теперь с нами со всеми будет?! Я, как только узнала, сразу поняла: история кончилась. Это и есть конец света, Митя… И я живу в этот момент! – Тетя Катя опять заплакала, ее плечи сотрясались и тянулись вверх к жалкому заплаканному лицу.

Миша поставил чашку с недопитым чаем на стол. Бросил вопросительный взгляд на маму. Он ничего не понимал Мама стояла за спиной тети Кати и сделала знак промолчать. Он незаметно кивнул. Они с мамой хорошо понимают друг друга. Мама рассказывала про разведчиков и молодогвардейцев, которые не выдали секретов фашистам и стали героями. Про своего отца – репрессированного полковника – героя Красной армии тоже ничего не рассказывала, равняться на него не следовало. И Миша Думов учился молчать. Мишка-могила – гордилась им мать.

Он вышел с кухни и зашел к бабушке. Бабушка сидела на кровати в праздничном платье с белым кружевным воротничком. Она улыбалась.

– Бабуль, что случилось? Тетя Катя плачет на кухне…

Бабушка встала, подошла к шифоньеру. На дверце висел небольшой портрет великого вождя и учителя, товарища Сталина.

– Сталин умер, Мишка.

Бабуля сняла портрет с дверцы и убрала его в ящик стола.

Наконец дошло. Сталин умер! Любимый Иосиф Виссарионович, народное счастье, вождь и отец! Мишка вернулся на кухню. Тетя Катя уже не плакала, сидела молча, уставившись в одну точку. Мама отвернулась и смотрела в окно. Папа застыл неподвижно, повернувшись к плите. На мальчика никто не обращал внимания.

Грудь Миши Думова наполнило тяжелое, не дающее вздохнуть чувство тревоги и обреченности. Он поспешил в школу. Учителя и дети ходили с тревожными испуганными лицами, комсомольцы собирались в отряды, тихо обсуждая что-то страшное. Огромный портрет Иосифа Сталина в черной вуали стоял в вестибюле.

В эту ночь Мишка даже не спал толком, вскакивал, смотрел в окно на реку, ходил по комнате и не мог заснуть. Слова тети Кати про конец света вспыхивали в голове неожиданно, каждый раз не вовремя, когда сон был совсем близко. Слова пугали непонятной ясностью. Ему казалось, что, если он заснет, случится что-то важное. Случится без него, и он не успеет. Что именно «не успеет», каждый раз ускользало из детского сознания. Пошел было к родителям, но они горячо шептались в своей комнате, и он не решился войти.

На следующий день общее молчанье и трагический голос из радио, возвещавший о смерти вождя, о его загадочном предсмертном дыхании Чейна-Стокса и народной скорби совсем придавили мальчика. Родители ушли на работу, бабушка к соседке, поговорить не с кем. Надо идти к Ваське Михайлову, закадычному дачному другу. Могила-могилой, но с Михайловым они друзья – не разлей вода. После школы Миша отправился к другу на Пушкинскую улицу, бывшую Большую Дмитровку. Близко к центру, к Кремлю, к Дому Союзов, где народ прощается со Сталиным.

Вася Михайлов хоть и младше на два года – уже взрослый серьезный мальчик, мечтает стать инженером и создать такое оружие, чтобы никто не решился напасть на его страну. Никогда. Отец погиб в 1943-м в сталинградской мясорубке, обеспечив Советской армии коренной перелом в Великой Отечественной. Последние дни операции «Уран», призванной взять немцев в кольцо, стоили уже дважды раненому отцу жизни. «Ни шагу назад», – повторял никогда ни видевший отца Васька, зачатый во время недолгого отпуска отца с фронта. Мужское воспитание Васька получал в гаражах, где часами валялся под серым трофейным «мерседесом».

Миша Думов вышел на Фрунзенскую набережную, в то время – огромную строительную площадку. Возводится новый район, ставший предметом мечтаний советской элиты. Рядышком с гордыми большими домами имперской, позже названной «сталинской», архитектуры доживают последние денечки деревянные домики с садами и огородами. Стройка работает.

Вся Москва собирается прощаться с товарищем Сталиным. Три дня сотни тысяч человек, никем не организуемые, стягиваются к центру города. Непререкаемая власть исторического события гонит людей в центр Москвы.

Миша быстро дошел до Метростроевской улицы, что полвека спустя вновь станет Остоженкой. Толпы людей со всех сторон подходили к бульварам. Он побрел вместе со всеми, и уже к концу улицы, ближе к Гоголевскому бульвару, толпа становится больше. Люди идут по бульварам в сторону улицы Горького. На многих черные траурные повязки. Некоторые плачут.

Толпа идет медленно, вздыхая грустным чудовищем, и Миша Думов, десятилетний мальчик, чувствует себя частичкой этой толпы, песчинкой в миллионе песчинок, каждая из которых ничего не значит сама по себе. Время тянется ужасно медленно, транспорт почти не работает, и он идет до Васьки непривычно долго. Все афишные тумбы, коих в городе множество, заклеены белой бумагой. Темнеет, и улицы светятся белыми бельмами. Жутковатое чувство глубоко проникает в мальчика.

Дверь в Васькину квартиру открыта. Гигантская коммуналка-муравейник. Под потолком коридора висят разнокалиберные лыжи, санки, кучи потрясающего хлама. По круговому коридору можно кататься на велосипеде. Васькина коммуналка кажется Мише, живущему с родителями и бабушкой в трехкомнатной новой квартире, пределом мечтаний, таинственным замком, полным драгоценных сокровищ.

Вася Михайлов живет вдвоем с мамой в маленькой восьмиметровой комнате. Спит на сдвинутых стульях. Днем их ставят к крошечному обеденному столу, а вечером они превращаются в Васькину кровать. Железная кровать матери располагается за ширмой с китайскими птицами, главным их семейным сокровищем. Васькина мать долго не верила, что муж с войны не вернется. Плакала ночами в подушку. Работала на двух работах. Истово любила Ваську и ради него бешено сцепилась со свекровью за наследство. Предметом спора стали две комнаты в дачном кооперативе «Беркут».

«Беркут» – огромный дачный кооператив с многоквартирными домиками и вековыми соснами – заселялся в основном большевиками первой волны, еще в 30-х, и принадлежал Васькиной бабушке. Бабушку за глаза звали Гингемой, боялись и распускали сплетни. К «старым» большевикам бабушка отношения не имела, просто купила две комнаты в кооперативе по случаю. Невестку бабушка не любила и в «Беркуте» после смерти сына не жаловала.

Обе женщины отличались железным нравом и волей. Молча, без скандалов, как настоящие интеллигентные люди, они сражались друг с другом за власть. Васька навсегда запомнил битву занавесок. Мать вешала занавески в голубенький цветочек. А к вечеру на окнах уже появлялись серые в полоску, повешенные бабушкой. Занавески менялись на окнах несколько раз, и Васька, затаившись, ждал, когда разразится гроза. Сдержанные женщины эмоциям предпочитали поступки, и Васька от греха старался меньше появляться дома.

Апофеозом их конфликта стала невесть откуда появившаяся Надя из Саратова, утверждавшая, что у Васьки есть сводная сестра, Васькиного же возраста симпатичная девочка с веселыми глазами и круглым лицом. Надя показывала ее чёрно-белую карточку, плакала и тоже желала поселиться в «Беркуте». Тут уж расклад сил изменился, и бывшие враги, свекровь и невестка, сплотились против «авантюристки легкого поведения из Саратова». В итоге две комнаты в кооперативе были поделены честно поровну, украсившись разными занавесками. Вася Михайлов подружился на всю жизнь с Мишей Думовым, также живущим в «Беркуте», а женщина Надя укатила обратно в Саратов, не оставив адреса.

От всего этого у Васьки кругом шла голова, он никак не мог понять, кто друг, а кто враг, есть у него сестра или нет, погибший отец – настоящий герой или жалкий изменщик и предатель. Все менялось быстро и непредсказуемо.

Миша нашел друга на кухне. Васька плакал навзрыд. Все плакали, и он плакал. Сидел на большой кухне с тремя газовыми плитами, где кашеварил их коммунальный муравейник, и горевал горе по товарищу Сталину. Рядом варила щи соседка, тетя Ася. Щи она варила вкусные, легендарные, чтоб ложка в капусте стояла, и Ваську, всегда голодного, подкармливала, а от других соседей вешала на кастрюлю замок. Сейчас же зыркала на него злобно:

– Ну что ты рыдаешь, Вася? Бандит ведь умер! Щас щи сварятся, и пойду посмотрю на него, бандита дохлого, полюбуюсь! – Тетя Ася с чувством выругалась трехэтажно и продолжила варить щи как ни в чем не бывало.

Васька рыдать перестал и замер с открытым ртом. Товарищ Сталин – бандит? Любящий всех советских детей как родной отец, и его тоже, его – Василия Михайлова, ученика 3-го класса, безотцовщину и голытьбу! Бандит?!!

Таким ошарашенным и нашел его Миша Думов, успевший уже обойти по кругу всю коммуналку.

– Вот ты где! Я тебя ищу везде.

– Пошли отсюда, – выдавил Васька и увел друга в коридор.

Вышли в подъезд, встали у большого окна третьего этажа. Улицу перегородили грузовиками, живой солдатский заслон оставил узенький коридор для людей. Люди шли нескончаемым потоком. Миша и Вася смотрели и смотрели на толпу, пока не стемнело. Возвращаться домой смысла не было, и Миша Думов остался ночевать.

На следующий день народу стало больше. Никто уже никуда не шел. Запертая грузовиками улица сжимала в смертельных объятиях растерянную толпу, в почти религиозном экстазе жаждущую попрощаться со своим бого-вождем. Толпа стояла и качалась на месте. Над головами людей, прижатых друг к другу в смертельной близости, стоял непрерывный гул. Толпа стонала, пытаясь вырваться сама из себя. Выхода не было. А новые люди прибывали и прибывали.

Тетя Ася вернулась в коммуналку только к вечеру, рассказывая всякие ужасы. Что, мол, на Трубной была страшная давка и Антихрист Сталин забрал с собой на тот свет невинных людей. Она то шептала страстно, что Сталин пришел, чтобы наказать русских за безбожие и убийство царя, и теперь наказание закончилось, то громко материлась и плакала. Ползли слухи, что московские морги полны раздавленными людьми. Перед ее глазами всю ночь стояла распятая на фонарном столбе полная миловидная женщина с карими глазами навыкате. Белокурые нежные волосы облепили безумное от боли, немного детское лицо. Все звуки из ее нутра выдавила толпа. Ее мужа, высокого тощего офицера, толпа давно унесла вперед, и перед смертью она видела лишь чужие искаженные лица. Никто не мог ей помочь. Солдаты не убирали грузовики. Приказа не было.

А народ подпирал сзади, все новые и новые люди шли прощаться с умершим стальным человеком, при жизни заставившим миллионы людей делать ужасные и великие вещи. Злой могущественный бог, напомнивший недвусмысленно, что такое рабство духа и тела. При жизни, как и положено, бога никто не видел. Посмотреть после смерти хоть одним глазком.

Миша Думов позвонил матери – она волновалась, по Москве расползались зловещие слухи. Он пообещал ей, что будет сидеть у Васьки, пока все не кончится. Но чем больше он убеждал мать в том, что находится в полной безопасности, тем сильнее крепло его желание прорваться и посмотреть на мертвого Сталина. Нутром будущего историка он чувствовал, что не имеет права испугаться и остаться дома как маленький, что будет жалеть об этом всю жизнь.

Васька Михайлов идею поддержал, втихую они попробовали выйти на улицу, но не смогли. Двери дома оказались заперты снаружи. И черный ход тоже. Оставался путь по крышам, короткий и неплохо им известный.

Почти под утро, когда Васькина мать наконец перестала ворочаться, они тихонечко оделись, вышли из квартиры и вылезли на крышу через чердак, увидев неожиданно пустую Пушкинскую улицу со следами грандиозного побоища. Сотни галош и башмаков, потерянных людьми в давке, валялись повсюду.

Дети долго глядели вниз. В предрассветной мгле кучи одежды и ботинок казались лежащими людьми. Словно лежат те люди, стоны которых они слышали днем.

Прижавшись друг к другу, дрожа от холода мартовской ночи, два мальчика, которым предстоит прожить жизнь неподалеку друг от друга, сидели молча на крыше. В их душах бушевали чувства. Один, навсегда испуганный, всю жизнь будет пытаться побороть детский страх жестокого бога. Жуткий страх перед высшей силой, которая была везде, все слышала и за все наказывала. Даже самые маленькие грешки считались большими преступлениями. И рассказывать о них никому нельзя.

Он потратит жизнь, пытаясь избавиться от этого страха, становясь то тираном, то жертвой. Будет бороться с тиранами большими и маленькими, мечтая о власти и ненавидя ее одновременно. Второй сохранит в душе тоску и горечь утраты доброго бога-отца, свидетелем обычной смерти которого ему суждено было стать. Он простит богу многое, оправдывая и любя его за хорошее, а не плохое. В Сталине он видит отца, который любил его, лично его как родного сына. Что бы ему потом ни говорили. Вождя, который победил ужасное зло и навел порядок, человека, который знал, что такое истинное величие замысла.

Эти дети вырастут, станут взрослыми мужчинами и будут много спорить друг с другом, переживут параллельно удачи и падения. Иногда им будет мерещиться новый бог. Они будут, не сознавая, всегда ждать его возвращения. Один от этого будет в ужасе и гневе, другой в восторженной тихой надежде. Они родят и воспитают потомков, которые отвергнут мифологическое понимание реальности, соединят добро-зло в одно и обязательно в нем запутаются. Они даже породнятся друг с другом, но холодные мартовские часы 1953 года сделают их разными людьми в силу несокрушимой власти истинного тирана – детского впечатления.

Но это потом, потом, в далеком будущем! Через 30, 40, 50 лет, в следующем веке и новом тысячелетии, а сейчас надо добраться в холоде и по крышам до точки сборки, до мертвого человека, соединившего в себе то, что разъединяет его потомков до сих пор.

Крыши оказались скользкими, чердак, через который они собирались вылезти, закрыт… Они долго искали другой выход, отсиживались на чердаках, замерзли, и Васька даже пожалел о всей затее. Но упрямый Мишка Думов шел вперед. Наконец они вылезли в темный открытый чердак, через него в красивое парадное и вышли на улицу уже совсем близко к цели.

Перед Колонным залом Дома Союзов стоит очередь, хотя сам дом еще закрыт. Когда дети будут вспоминать свое приключение, то напрочь забудут, как стояли в очереди, что за люди были вокруг, о чем они говорили или молчали. Зато ярчайшей живой картинкой врезался им в память сам Сталин, лежащий в красном гробу. Васька открыл рот, когда увидел огромный зал, уставленный раскидистыми зелеными пальмами, похожий на ботанический сад. После морозной холодной очереди и путешествия по крышам дети попали в сказочный мир. Сам Сталин показался им маленьким, старым и совсем не таким красивым, как на плакатах и картинах. Зато красный гроб утопал в живых цветах, а тело лежало на красной подушке и было укрыто красным покрывалом. Над головой Сталина, защищая его сзади, стояли пальмы, отчего вождь советского народа походил на вождя дикого племени, проживающего где-нибудь в джунглях. Миша Думов вздрогнул от странного впечатления. Впечатление усиливалось тем, что стоящие вокруг члены Политбюро совсем не походили на индейцев или дикарей, наоборот, были одеты в парадные мундиры и лица имели очень серьезные.

Толпа подталкивала их сзади, они прошли мимо Сталина и потом еще много раз оглядывались.