Я тебя никогда не покину

© Елена Ликанова, 2018

ISBN 978-5-4490-9635-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДЕД МОШКА

«Ой, лукавишь, девонька! – сказал лесовичок, заводя друг за друга свои жёлтенькие глазки, – Уж я-то знаю, какое оно есть беспределье да бестолковье. Рассказывай заново, да чтоб как по-писаному, а то рассержусь, ух!» – и затряс угрожающе остренькими ушками. А сам ухмыляется бороду, – не злится, стало быть, так пугает, для порядку.

«Меня разбудила тишина, – начала я свой рассказ, – Тишина была утренняя, солнечная, с лёгким ласковым ветерком, перебиравшим мои волосы. Это была незнакомая тишина, и об этом можно было догадаться, даже не открывая глаз. Но я преодолела страх и чу-у-у-у-ть-чуть приоткрыла. Левый. Глаз. Но не до конца. И в щёлочку, по-китайски, посмотрела на мир. Мир состоял из лужайки и маленького корявого деревца – я его сразу же, почему-то, окрестила арчой. Наверное, потому, что никогда не видела настоящей арчи. Под деревцем спали несколько человек, смутно напоминавшие моих друзей. Я села. Продрала глаза. Попыталась встать, машинально ухватившись за какой-то колышек, торчащий из земли. К колышку была прилеплена табличка; на табличке надпись: „Ходить запрещено!“ Подкошенная этой незатейливой истиной, я упала обратно на газон. Поскольку это не что иное, как газон. В незнакомом южном городе. И по нему в художественном беспорядке разбросаны мои друзья-собутыльники. Теперь я всё вспомнила. Мы ехали в Крым, и…..мы приехали в Крым!»

«А там дальше про любовь будет?» – заблестел глазками лесовичок.

«Какая уж тут любовь? – говорю, – Не видишь, что ли, отходняк у всех».

«Ну-у-у-у, – загундел он досадливо, – тогда давай другую историю, с чувствами. И покороче».

«Ладно, – говорю, – можно и покороче. Один юноша очень любил одну девушку. Нет, это ещё не вся история. Но почти вся. Юноша был художник. Абстракционист. Однажды он очень постарался и написал портрет соей любимой, а после в рамочку поместил и на стенку повесил. И всё время любовался ею, своей любимой, и восхищался её совершенством и небесною красотой. Наконец, решил он её со своей мамой познакомить – мол, вот она, моя невеста, прошу любить и жаловать! В назначенный день в назначенное время девушка пришла. Вошла, огляделась и на портрет кивает: „Какой симпатичный пейзажик висит, где ты его писал?“ Сами понимаете, до знакомства с мамой дело не дошло. А художник с тех пор на женщин зуб наточил, и ни одну к себе не подпускает. Не способны, говорит, они его талант оценить. И нежную душу. Вот такая история».

«Гру-у-у-стная, – протянул лесовичок, – И почему это вы, люди, так любите грустные истории рассказывать? Неужто, у вас жизнь такая?»

«Жизнь у нас сумбурная, – отвечаю, – сплошная стрессовая ситуация. И ни минуты передышки. Оттого и мысли путаются».

«Надо же! – сочувственно засопел лесовичок и заёрзал на пеньке, – а я вас ещё и пугаю, бедненьких. Что делать, люблю пошуметь. Да и квалификацию мне терять никак нельзя, и так один из последних в лесу остался».

Тут он замолчал. Долго молчал, минуту, наверное, а для лесовичка это ужас как много.

«Ну, а праздники у вас есть?» – поинтересовался он, наконец, озадаченно копаясь в бородёнке.

«Есть, конечно. День рождения, Новый год…»

«Новый год, ну-ка, ну-ка, это как же так, Новый год?..»

«Новый год – это когда… Ну, это когда ёлку наряжают игрушками, гирляндами, а потом говорят: „Ёлочка, зажгись!“ И она разноцветными огоньками вспыхивает».

«Здорово! – восхитился лесовичок, – а давай мы сейчас себе Новый год устроим. Сейчас ёлочку покрасивее выберем. Как там у вас говорится? Ёлочка, зажгись!»

При этих словах самая высокая ель, росшая неподалёку от того места, где мы сидели, вспыхнула ярким пламенем. Я сначала только рот разинула от неожиданности. А потом как закричу: «Ты что же это делаешь?!! И так лесов совсем не осталось, так ты последний палишь! Туши сейчас же! Туши!» «Пожарчик!» – расплылся в довольной улыбке лесовичок и погладил себя по животику. Постоял ещё немного в задумчивости, глядя на огонь, пока я в ужасе носилась вокруг, забрасыая дерево землёй и прибивая пламя курткой. «Э-э-эх!» – вздохнул с сожалением, и пламя само собой исчезло. «Оптический обманчик», – прокомментировал произошедшее дед. А ель как была, так и осталась стоять целой и невредимой. Я молча в изнеможении опустилась на землю, отдуваясь после такой встряски.

«А хочешь, теперь я тебе сказку расскажу?» – спросил лесовичок ласково. Я не в силах была ничего ответить, и он начал: «В некотором царстве, в замшелом государстве… Н-да-а-а-а, – остановился он вдруг, – а знаешь ли ты, девонька, кто такие лесовички и откуда они берутся при полном благоразумии окружающей действительности? – О как завернул, аж у самого дух перехватило!» – похвалил он сам себя.

«Не знаю, как это у других приключается, а о себе сейчас расскажу. Родился я обычным мальчиком и до шести лет жил и рос как все ребята – играл, резвился, шалил… – одним словом, ничем не отличался от своих сверстников, разве что ростом был чуть пониже. Но это мне не мешало быть весельчаком и заводилой в играх. Да-а-а-а, уж это точно, на выдумки я горазд… Так о чём я, бишь?.. А-а-а! Ну да! Так вот, папа мой, девонька, был замечательнейший охотник. Он неделями пропадал в лесу, а после возвращался с полной сумкой рассказов. Каждый раз, как он отправлялся на охоту, я просился с ним, но он отвечал: «Погоди, ты ещё маленький, вот подрастёшь…» И вот, в один прекрасный день, в день моего рождения, когда мне стукнуло ровнёхонько шесть лет, папа вдруг решил – пора. Я страшно обрадовался и стал собираться – надел резиновые сапоги, куртку, панамку, взял рюкзачок с горбушкой хлеба, и мы отправились в путь. До леса нужно было ехать на электричке. Она увозила нас всё дальше от дома, и мне становилось страшновато, но со мной рядом был папа, и он ласково кивал мне, чтобы я ни о чём не тревожился. Наконец, электричка остановилась, и приятный женский голос в динамике произнёс: «Остановка конечная – лес, можно выходить». Мы вышли и шагнули в густой лес.

Лесные двери всё плотнее закрывались за нашими спинами, и мне опять стало тревожно, но снова папа улыбкой успокоил меня. Он сказал: «Мы будем держаться рядом, но если ты, вдруг, отвлечёшься на что-нибудь и потеряешь меня из виду, садись на ближайший пенёк и жди – я тебя разыщу и заберу. А ещё мы будем перекликаться „Ау! – Ау!“ Понял?» Я согласно кивнул. И ещё папа предупредил меня, чтобы я в этом лесу ничего не трогал и не рвал, потому что лес этот не простой, а заповедный.

Мы пробирались всё дальше и дальше. Лес поразил меня своей красотой, полумраком, мельканием бликов и разнообразием запахов. В кустах то и дело кто-то шуршал, на деревьях тоже была небольшая сумятица – наш визит не остался незамеченным лесными жителями. «Ой!» – вскрикнул я от неожиданности, – белка, улепётывая, уронила мне на голову шишку. Вдруг я увидел огромные заросли малины, усыпанной спелыми ягодами. Я, забыв все папины наставления, бросился к кустам и принялся собирать спелую сочную малину. «Папа! Иди скорее сюда, здесь полно малины!» – позвал я громко, но мне никто не ответил. «Ау! – закричал я в испуге, – Ау! Папа!» Всё было тихо.

Я бросился сквозь заросли, напролом, не думая, куда я бегу, только бы вырваться из этого малинового плена. Но у меня ничего не выходило, будто бы кусты эти были заколдованные.

«Хи-хи! – услышал я вдруг тоненький смешок, – Хи-хи! Гляди, как старается, сердешный!» «Кто здесь?» – спросил я с опаской. «Подружки-лесовушки, Калинка да Малинка, а ты кто?» «А я мальчик, Тимоша, пришёл с папой в лес да заблудился». «Видала? Заблудился… Не заблудился, а мы с подруженькой тебя, милок, заморочили. Чтобы ты наших ягод не рвал, не безобразничал. А то много вас из города таких понаехало, простеньких, а мы вечно ходим обглоданные. Нам это ни к чему, мы девушки на выданье, нам нарядными быть охота. Гляди, каких ты нам уже успел прорех в платье понаделать, опять латать придётся. Нехорошо это, братец». «Простите, подружки-лесовушки, я же не знал… Помогите мне из ваших заколдованных зарослей выбраться, я больше не буду вас тревожить». «Ладно, испытаем тебя. Выдержишь испытание – отпустим тебя восвояси, а нет – пеняй на себя, останешься здесь на веки вечные нам прислуживать – одежду нашу чинить… Закрывай глаза ладонями, да чтоб честно, не подглядывать! Мы тебе варенье на пробу давать будем. Три раза. Угадаешь все три раза, из каких оно ягод сварено, гуляй себе на все четыре стороны». Что делать? Мне оставалось только плотно зажать глаза ладошками, разинуть рот и ждать.

«Ну, какое варенье?» – первую ложку мне дали. «Ну-у-у-у, это просто! Земляничное. Такое мне мама каждое лето варит и на зиму запасает. Чтоб было с чем чай пить.» «Ладно, – говорят, – угадал, сейчас потруднее что-нибудь отыщем. Вот это что? Говори». «М-м-м-м-м…» «Да ты не мычи, не мычи, выкладывай, из чего сварено?» «Это я от удовольствия. Моё любимое, черничное варенье». «Смотри-ка, и впрямь, черничное. Ишь, какой шустрый! Ну, а вот это уж точно не угадаешь. А? Как тебе это?» «Кисло! Значит, клюквенное». «Верно, твоя взяла, выходи на волю». Я ладошки от глаз отнял и вижу – нету и в помине никаких кустов, а стою я на полянке, посреди которой возвышается пенёк. Тут я папин наказ вспомнил про то, чтобы его не искать, а на пеньке сидя ждать. Забрался, ножки свесил, сижу. Сидел я так, сидел, и в сон меня клонить стало. Вдруг вижу – вокруг пенька – грибов целый хоровод – и как это я их сразу не заметил? «Ну, – думаю, – с ягодами не вышло, хоть грибов домой принесу – всё не с пустыми руками вернусь».

Только потянулся за ближайшим грибом, а они все как вдруг зашевелятся, закружатся… У меня в глазах потемнело, очнулся, – вижу, что-то не так – грибы какие-то огромные, – шляпки на уровне моих глаз. Потом на себя глянул и обомлел, – я уже не я, а гриб!!! И не грибы это выросли, а я стал маленьким, размером со среднего роста грибок! Испугался я тут не на шутку, аж позеленел весь от ужаса – что же теперь будет-то? Тут один самый большой и старый гриб говорит: «Это кто же такой среди нас затесался зелёный? Мы этот цвет, конечно, уважаем, но порядочному грибу таким быть не положено. Или, может, ты какая-нибудь новомодная разновидность, о которой мы ещё не слышали?»

«Нет, – отвечаю дрожащим голосом, – я не разновидность, я мальчик, Тимоша, пришёл с папой в лес и заблудился, а теперь вот ещё и грибом стал, совсем худо». «Да уж, чего хорошего, – гриб говорит, – только ведь это неспроста, само по себе в лесу ничего не случается. Видно, ты грибы обидеть хотел, вот сам грибом и стал. А папа, небось, тебя предупреждал, чтоб ты ничего в нашем лесу не трогал. Так ведь?» «Так, – со вздохом ответил я, – но что же мне теперь делать? Неужели, так и оставаться грибом всю жизнь?» «Ладно, не плачь, дадим тебе испытание, выдержишь – отправляйся к своему папе, а нет – будет у нас в лесу новая порода грибов – зелёненькие… Кхе-кхе,» – заусмехался старый. «Испытание тебе такое – закрой глаза, будем тебе давать понюхать по очереди три гриба – если угадаешь все три – иди на все четыре стороны…» Я глаза крепко-накрепко закрыл, жду.

«Ну, отвечай, что это за гриб?» Я носом повёл, принюхался, в ушах у меня березнячок зашумел. «Это, – говорю, – подберёзовик». «Смотри-ка, верно назвал,» – подивился гриб-старшина, – угадывай другой». Я опять нос навострил, трухой древесной на меня пахнуло. «Опёнок это», – говорю. «Опять верно», – зашептались грибы. «Тихо! Без паники!» – прикрикнул на них старшина. «Сейчас мы ему самый сложный гриб подберём, раз он такой умник. Ну-ка, что вот это?» И тут на меня и травой-муравой, и теплом солнечным, и домом пахнуло, я сразу всё понял и говорю: «Это лисичка-сестричка, мой любимый гриб, рыженький». «Что ж, твоя взяла, – говорит гриб-старшина, – отправляйся восвояси». Отнял я ладошки от лица, а ничего нету – ни полянки, ни пенька, ни грибов. А сам я никакой не гриб, а самый обыкновенный мальчик. И стою я на опушке леса под рябинкою, а на веточке сидит маленький пушистенький птенчик и дрожит, – холодно ему. «Дай-ка, – думаю, – спрячу его под курточку, авось согреется?» Только хотел взять птенчика, как налетела большая-пребольшая птица, схватила меня за шиворот и понесла в небо.

Дух у меня от высоты захватило, ничего толком не помню, только очутился я в дупле огромного дерева, в гнезде среди птенцов.

«Пи-пи-пи, – запищали радостно птенчики, – какую хорошенькую игрушечку нам мама принесла, вот здорово!» «Никакая я не игрушечка», – обиделся тут я, даже о страхе своём позабыл. «А кто же ты?» «Я мальчик, Тимоша, пошёл с папой в лес да заблудился, – повторил я в который раз свою историю, – помогите мне отсюда выбраться». «Ладно, – птица говорит, – она с той стороны дерева всё слышала, – дадим тебе испытание. Выдержишь – отпустим, а нет – останешься у нас, будешь моих птенцов развлекать – анекдоты им рассказывать». И откуда она знала, что я анекдоты рассказывать люблю? «Закрывай глаза, – говорит, – мы тебя пёрышками щекотать будем. Угадаешь три раза, от каких птиц пёрышки, – иди на все четыре стороны. Закрыл я глаза, в который раз за сегодняшний день, жду. Вдруг по лицу словно бумажным листом – шворк-шворк, а в ушах такой шум и гвалт поднялся, словно несколько радиоточек заработали одновременно. «Сорочье пёрышко», – догадался я. «Верно, сорочье». Тут гвалт сразу стих, а по моим щекам словно мурашки побежали, – туда-сюда, туда-сюда. «А это что?» – птица спрашивает. «Куропатка пёстренькая», – отвечаю, ничуть не задумавшись. «Опять правильно, – птица удивляется, – ну, а теперь, чьё это пёрышко?» И тут по моему лицу ласковая волна пробежала, и снова – мягкая, пушистая, нежная волна. Я сразу маму вспомнил и загрустил. «Ну, что же ты молчишь? – птица встрепенулась, – Или не знаешь? Видно, что не знаешь…» «Знаю, знаю! – кричу я изо всех сил, – лебяжье пёрышко, лебяжье!»

«Тимоша, очнись, Тимоша!» – слышу мамин голос. Открываю глаза, вижу – лежу я на кровати в своей спальне, надо мной мама склонилась и плачет, и говорит, будто пролежал я в беспамятстве три дня и три ночи, а перед тем ходили мы с папой в лес, он меня потерял, полдня искал, весь лес обегал, а потом нашёл в дупле старого дерева без сознания. Я маме с папой всё, что со мной было, рассказал, они только переглянулись грустно, и мама меня по голове погладила нежно. Не поверили. А ведь это всё было…»

«А почему Вы думаете, что было?» – спросила я, так как лесовичок, похоже, досказал свою историю.

«А потому, что я после в своём рюкзачке нашёл три грибка-боровичка, пёрышко лебяжье и баночку малинового вареньица», – тут он сладко причмокнул. «Но этого мало… Пришёл срок, и стал я сам лесным жителем, природы попечителем, потому как в лесу за всем догляд нужен. Вот так вот, девонька».

«Ох-ох-ох! – загундосил вдруг лесовичок, – Ох-ох-ох, ой-ой-ойушки-ой-ой!» «Что с тобой, дедушка?» – спросила я испуганно. «Какой я тебе дедушка! Мне всего шестьсот лет. Неполных!» – добавил он, многозначительно подняв вверх палец. «Ой-ой-ой», – заныл опять жалобно. «Да что случилось-то? – спрашиваю, – Болит что-нибудь?» «Какая ты чёрствая, всё-таки. Ничего у меня не болит. Скучно мне. Хочу чего-нибудь новенького, интересненького. Есть у тебя что-нибудь интересненькое?» Я порылась в карманах. В одном были ключи от дома, носовой платок и какая-то мелочь. Ничего существенного. А мне так хотелось порадовать лесовичка. Я полезла в другой карман и там обнаружила маленькое зеркальце. «Ой, что это?» – заинтересовался лесовичок, выхватывая зеркальце у меня из рук. «Ты же раньше в доме с мамой и папой жил, – говорю, – неужели, не помнишь? Это зеркало». «Честно признаться, девонька, я тебе маленечко прилгнул насчёт мамы с папой. Хотелось поразить тебя своей героической биографией. На самом же деле, я обыкновенный рядовой марсианин. Прилетел сюда, вот на эту поляночку, шестьсот лет назад, приземлился на пенёк, да так и сижу, – ловлю сигналы разных цивилизаций. Внеземных. А почему именно здесь? Потому что тут находится Волшебная кладовая Вселенной. И пенёк этот не что иное, как Пуп Земли, энергетический полюс. Я понятно изъясняюсь?» Я стояла с разинутым от удивления ртом и молчала. Лесовичок пододвинулся к краю пенька, дотянулся до моего лица и аккуратно, одним пальчиком взяв меня за подбородок, придвинул мою нижнюю челюсть к верхней. Потом сел посередине пенька в позу лотоса и заорал диким голосом: «Мяу-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!!» «А? Что? Кто это?» – очнулась я. «Ты была в шоке, девонька, пришлось принять экстренные меры. Я немножко покричал диким котиком, ты уж извини. Так что, ты говоришь, это такое? Зеркало? Сейчас поглядим. Поглядим. Ой, ой!!! Кто это там сидит? Бородатый, и глаза вытаращил!» «Где?» – говорю. «Да вот же, там, в зеркале!» «А-а-а… Этот волосатый с безумным взглядом? Эт ты-ы». – протянула я с наслаждением, отыгрываясь за дикого котика. «Я-а-а? – удивился лесовичок, – А что, ничего себе мужчинка, видный, глаз горит. А? Как считаешь?» «Насчёт глаза я согласна, – говорю, – но этого мало. Нынче время такое, что сидя на пеньке ничего путного не высидишь». «Молодая ты ещё, неопытная, – заворчал лесовичок, – чтобы мне указывать. Ишь, молодёжь, какие прыткие… Не высидишь… Вам бы всё скакать козлами да танцевать камаринского, а нет бы остановиться и подумать как следует: «И чего это я тут отплясываю, кто я такой есть и на что пригоден? В сакральном, метафизическом, так сказать, смысле. И, вообще, знаешь ли ты такого человека, который суетой чего-нибудь добился? Или в беготне счастье распознал… Если знаешь, расскажи. А я послушаю». «Ладно, попробую, – согласилась я, – расскажу тебе про друга моего, Ивана, как он странствовал по свету в поисках Ларисы». «А кто она такая, эта Лариса?» – поинтересовался лесовичок. «Лариса…

Лариса проснулась от того, что в доме поднялась жуткая суета, шум, гам… Мышки все попрятались в норки, не то, что – нос, хвост высунуть боятся. А за дверью слышен перезвон посуды да беготня какая-то. «Что случилось-то?» – спросила Лариса у серого мотылька, который дремал после бессонной ночи. «А? Что?» – не понял тот спросонок. «Случилось что?» – повторила Лариса. «А-а-а, гостя ждут, принца скандинавского», – ответил мотылёк, зевая, и опять завалился в сон. «Не иначе, мне жениха нашли, – подумала Лариса досадливо, – Ну, родители, ну, хитрецы! Хотели меня врасплох застать. Чтоб я не успела куницей обернуться и убежать из дому. Что ж, может, оно и к лучшему… Надоело по лесу бегать в такой холод, бр-р-р-р-р. Выйду и посмотрю, что это за цаца такая заморская». А ведь и вправду – заморская…

Лариса жила на полуострове. С одной стороны у полуострова – полуморе, с другой – полусуша. А Иван жил на той половине суши, которая когда-то давно от этой половины откололась и в море уплыла. Иван знал, что он Ларисина половина, а она не знала. Потому что она женщина и должна быть скромнее. Она просто сидела в своём полудоме у полуокна и курила трубку (мысленно), а на голове у неё красовался тюрбан с полумесяцем.

А заморский принц, увидев Ларису, потерял дар речи, поэтому он просто сидел с нею рядом и помалкивал, только глаза таращил. А Лариса на него – ноль внимания. Сидит, курит. И в глаза-щёлочки поглядывает – куда дым от её трубочки летит.

Родители Ларисы очень хотели, чтоб она за принца заморского замуж вышла. Они в замочную скважину подглядывали, как у Ларисы проходит свидание с принцем. Увидели принца с вытаращенными глазами и успокоились, говорят друг другу: «Жених-то приглядывается, – значит, скоро предложение сделает. Надо пойти приданое подновить». И пошли. Лебяжий пух поворошить да морских котиков на солнышке пообсушить.

А дым от трубочки всё летит, летит…

Иван носом повёл и говорит: «Это Лариса раскурила трубку мира. Надо, значит, скорее налаживать паруса да к ней плыть, пока она не передумала». И поплыл. Только всё было бы слишком просто, если бы они так скоро встретились.

Приплыл Иван, подошёл к ларисиному полудому, а Ларисы там, вроде как, и нету. На самом-то деле, она там была, только в ту минуту случайно повернулась к Ивану своей второй половиной…, то есть, им самим.

Иван очнулся перед зеркалом… Он так долго в него вглядывался, что впал в забытьё. «Значит, придётся всё начинать сначала», – подумал он и пошёл собирать узелок в дальнюю дорогу, чтобы лететь на ларисин полуостров. Тут он вспомнил, что на самолёт билет нужен, а денег у него было только две полушки да три грошика, да и те были в ходу когда-то давно, аж при царе Горохе, так что потратить их не было никакой возможности. Вот и носил их Иван с собою как воспоминание или как напоминание, что он, всё же, не просто так парень, а сказочный персонаж.

Ну, вот, Иван достал свою любимую трубочку (всамделишную, а не метафизическую, как у Ларисы), вышел в яблоневый сад, закурил, думает, – что же теперь ему делать? Вдруг, смотрит, на дереве, прямо перед его носом, листок висит, а на листке написано ОБЪЯВЛЕНИЕ

Нужан работник —

карактером покладистай,

по дому чтоб всё делал

и баб не водил.

Подпись: Яга (баба).

«Так это ж про меня написано, – подумал Иван, – только идти-то куда?» Присмотрелся, а рядом с объявлением катушка с плёнкой висит. Он её с ветки снял и на землю бросил. А она стала разматываться и покатилась под горочку, по переулочкам да по улицам, да прямо в центр города, а там перед серым домом каменным остановилась. Иван в дверь постучал и ждёт.

Выходит из дому баба, из себя видная, на носу очки, в руках микрофон – всё при ней, спрашивает: «Ты по объявлению?» «Ага», – Иван отвечает. «Ну, проходи». «А где же старушка, которой помощник требуется?» – говорит Иван, оглядевшись. «Какая старушка? Там же ясно сказано – баба. Я и есть. У меня тут студия. Музыкузаписывающая и звукоизвлекающая. Ты, к примеру, на каком инструменте играешь?» «Во влип! – подумал Иван, – Ну, что ж, буду выкручиваться». «Я, – говорит, – на балалайке мастер играть. Знаете трио такое знаменитое – „Бал лаек“ называется? Я в нём играл. На бас-балалайке. Только у меня её сейчас с собой нету, она в ремонте, потому что я её случайно уронил со сцены. На голову директору клуба, в котором мы репетировали. На него сразу просветление нашло, и он в кришнаиты подался. Клуб в Храм Харирам переоборудовали, и нам репетировать негде стало, вот мы и разбрелись, кто куда… А, вообще-то, я думал, Вам работник нужен по хозяйству чего сделать – дров нарубить или воды принести».

«Дров, я вижу, ты уже успел много наломать, да и воду лить мастер. А теперь давай за дело принимайся – технику осваивай – бери тряпочку и протирай всё, что под руку попадёт». «Ладно,» – Иван говорит. Дня три он так всё протирал, проявил усердие, а после Яга видит – парень-то толковый, стала ему доверять более ответственную работу – за зельем в магазин бегать. Иван, конечно, не отказывался, но сам не пил ничего и не ел у Яги в доме, а выжидал. Вот как она наестся да напьётся, спать ляжет, так он гитару в руки берёт, инструмент постигает. Так помаленьку играть научился, думает: «Ну, денег тут, похоже, я не заработаю, зато буду теперь первый парень на деревне, не хуже любого гармониста, и Ларисе понравлюсь. А, вообще-то, хватит мне тут прохлаждаться, пора в путь отправляться». Во, как заговорил, прямо стихами, так ему на одном месте сидеть опротивело. Ну, и решил он на полуостров к Ларисе пешком топать (раз денег на билет не раздобыл). Написал Яге записку: «Так, мол, и так, ухожу по очень важному делу, ищите себе другого дурака», взял свой узелок, который он так и не развязывал с тех пор, как к Яге попал, вышел из дома, потом из города, и пошёл по направлению к лесу. Вошёл в лес, идёт по лесу… Идёт и курит свою любимую трубочку…

А Алёнка со своими домочадцами – жирафиком и муравейчиком – в это время пошли в тот лесок, по которому Иван шёл, прогуляться. Они любили гулять и болтать о всякой чепухе, каждый – о своей, причём одновременно. Главное, нужно было следить, чтобы муравейчик в ней не потерялся, он ведь такой маленький. Иногда его специально сажали на спину жирафику, чтобы он мог увидеть мир с высоты своего плёта. Полёт получался, когда муравейчик сваливался со спины жирафика и летел на траву. Бывало, что жирафик катал по лесу и Алёнку, не только муравейчика. А в этот раз он посадил себе на спину их обоих и не спеша прогуливался по тропинке, ведущей от их домика к земляничной полянке.

Вот на всю эту честную компанию и натолкнулся Иван, в задумчивости шедший в неизвестном ему направлении. То есть, он увидел только жирафика, так как остальные прятались за его длинной шеей.

Иван, конечно, обалдел, увидев в нашем обычном лесу настоящего жирафа. И глазам своим не поверил. Жирафик остановился и на Ивана смотрит, а Иван на жирафика. Долго так стояли. «Если Вы немой и разговаривать не умеете, – не утерпела тут Алёнка, – то хотя бы, напишите, кто Вы такой и что Вам нужно в нашем лесу». «Я неграмотный, – огрызнулся Иван, – и писать я не умею, только на машинке печатать. Одним пальцем». «Ой, правда? – обрадовался жирафик, – Вот здорово, а у нас как раз машинка есть, только она уже вся запылилась. Потому что на ней совершенно некому печатать, – посмотрел печально на свои копытца и добавил просто, – Пойдём к нам».

«А что? – подумал Иван, – Зайду на часок, починю машинку». Пришёл, а в коридоре зеркало висит, в которое он когда-то смотрел Ларисе в глаза.

Лариса работала в цирке – дрессировщицей морских котиков. Она учила их подавать лапку и мелодично мяукать. Но это было очень трудно, поэтому она так долго сидела у своего полуокна и смотрела на полуморе. Ей, конечно, хотелось поехать в другие страны, но не просто так, а чтобы всех удивить. Она не понимала, что её глаза-щёлочки и тюрбан с полумесяцем и так всех удивят, а кое-кого даже обрадуют. Но разве мы можем предугадать, что всех удивит и кого это обрадует?

Алёнку, например, очень удивили и обрадовали ивановы часики. Они были без механизма, но зато с кукушечкой, которая, если не спала и была в хорошем настроении, сообщала, который час, предварительно справившись об этом по телефону или у какого-нибудь прохожего. Дело в том, что алёнкины часы ещё прошлым летом съел один неблагонадёжный змей по имени Корней, останавливавшийся ненадолго в её домике. Он очень любил всякую мелкую технику, и не мог удержаться от соблазна её погрызть.

Но Иван свои часики Алёнке не отдал, сказал – это подарок Ларисе, неудобно без подарка. Только дал на время поносить. Алёнка и этому ужасно обрадовалась. Она, вообще-то, была очень застенчивая. Это, сидя на жирафике, из-за его пятнистой шеи, она могла сказануть что-нибудь смелое, а так – нет.

Но жирафик тоже не всегда бывал дома, потому что он ходил на работу. Работал он у столяра Гоши подмастерьях. Столяр Гоша делал разную мебель, в основном – шкафы. И как сделает, так непременно инструменты на шкафу забудет. Вот и взял помощника, чтоб напоминал.

А познакомились они так – гулял однажды жирафик по улице, шёл и машинально в окна заглядывал. Кто-то сердился, занавески задёргивал, кто-то булочку протягивал, а в одном окне Гоша как раз шкаф доделал, но на этот раз инструменты со шкафа снял, аккуратно в чемоданчик сложил, и тут же забеспокоился (по привычке): «А не забыл ли я чего-нибудь на шкафу?» Вот он стал подпрыгивать, чтобы на шкаф заглянуть… Подпрыгивает, подпрыгивает, а жирафик стоит, смотрит и считает: «Один миллион триста двадцать семь, один миллион триста двадцать восемь, один миллион триста двадцать девять… Эх! Ну что же вы остановились? Одного прыжка всего не хватило, а то бы в книгу рекордов попали». «Какая ещё книга? – говорит Гоша, – посмотри лучше, нет ли там чего, на шкафу?» Жирафик шею пригнул, чтобы получше рассмотреть, и говорит протяжно: «Не-е-е-е-т.» С тех пор они вместе и работают. А Алёнка с муравейчиком дома сидят, вроде как, по хозяйству.

Только вот беда с этой алёнкиной застенчивостью… Соберётся она, к примеру, в магазин, купить бананов жирафику, молока муравейчику и себе мороженого, но из дома не выйдет, пока правильно фразу не составит, которую в магазине сказать должна, и как следует не выучит. «Скажу я, допустим, так, – думает она, – Мне, пожалуйста, пакет молока мороженого и кило бананов. Нет. Что-то не то, где-то я здесь запятую забыла поставить. Но, ведь, вслух-то её всё равно не произнесёшь. Иначе выйдет телеграмма какая-то, а не как маленькая девочка говорит». И так, и эдак вертит. Так ничего и не купит, все сидят голодные.

А с тех пор, как у них Иван поселился, в доме завелись пельмени, так что с едой всё наладилось. Жили они так, не тужили, но однажды встал Иван и говорит: «Хорошо мне у вас, спокойно, спасибо за всё, только надо мне идти навстречу моей судьбе, потому что судьба моя сиднем сидит и сама мне навстречу не выйдет». Что ж, повздыхали все, поохали да и отпустили его с миром, ещё денег на билет дали – набралось по соседям. Иван, конечно, сначала брать не хотел, а потом говорит: «Как смогу, так вышлю», – и побежал в аэропорт.

Сунул деньги в кассу: «Дайте мне билет». Ему говорят: «Куда?» А он: «Докудова хватит». Потому что считал, что до полуострова ларисиного всё равно так сразу не долетит, а только с пересадкой. Где вы видели прямой самолёт на край света?

В самолёте всё показалось Ивану необычным и чужим. Хотя, в целом, ему понравилось – чисто, всё блестит, пахнет хорошо. Девушки красивые – стюардессы называются. Только улыбки у них какие-то неестественные, надувные как будто.

В проходе Иван замешкался, потому что кто-то наступил ему на шаровары. Образовалась небольшая свалка. Кто-то уронил свой контрабас, Иван поднял его и положил на вещи какого-то толстого мужика. Тот, почему-то, виновато улыбнулся. После этого пришлось урезонивать какого-то нервного человечка, который отламывал кусок багажной полки, не желавшей открываться. «До чего народ суетливый, – удивился Иван, спокойно открывая полку, – Нет, главное, с чего это?» Забыл, как сам мчался в аэропорт…

Наконец, все уселись, вышла стюардесса и заговорила, только, почему-то, на каком-то тарабарском языке. «Вот те на, – подумал Иван, – куда же я лечу?» Пока он это обмозговывал, стюардесса к нему подбежала, что-то протараторила, чем-то щёлкнула и убежала. И самолёт взлетать начал. У Ивана внутри всё подобралось. «Надо, – думает, – выйти покурить», – дёрнулся, а он к креслу привязан. «Ну и дела!» Стал спрашивать у соседа, что теперь делать-то, а тот молчит – как воды в рот набрал. Вдруг, слышит родную речь где-то сзади. Оборачивается – мужики, наши, родные сидят!