Религиозный сионизм. История и идеология

Dov Schwartz

Religious-Zionism

History and Ideology

Academic Studies Press

2009

Перевод с английского Александры Глебовской

© Dov Schwartz, text, 2009

© Academic Studies Press, 2009

© А. В.Глебовская, перевод с английского, 2021

© Оформление и макет ООО «Библиороссика», 2021

Дов Шварц – профессор факультета философии Университета Бар-Илан, автор книг, посвященных истории и философии иудаизма. Dov Schwartz, a former Dean of Humanities at Bar Ilan University and head of the departments of philosophy and of music, currently heads its interdisciplinary unit, and holds the Natalie and Isidore Friedman Chair for Teaching Rav Joseph B. Soloveitchik’s Thought.

Religious Zionism is a major component of contemporary Israeli society and politics. The author reviews the history of religious Zionism from both a historical and an ideological-theological perspective. His basic assumption is that religious Zionism cannot be fully understood solely through a historical description, or even from social, political, and philosophical vantage points.

Предисловие

Данная книга посвящена истории религиозного сионизма, который рассматривается в историческом и идейно-теологическом ключе. Основная моя посылка заключается в том, что религиозный сионизм невозможно понять до конца в рамках одного лишь исторического описания, равно как и с одной лишь общественно-политической или философской точки зрения.

Книга основана на следующей периодизации: за год основания религиозного сионизма принимается 1902-й, год создания «Мизрахи», тогда как корнями своими он уходит в движение «Хибат Цион». До определенной степени по своему мировоззрению религиозный сионизм является продолжением трудов Мордехая Элиасберга, Шмуэля Могилевера и Нафтали Цви Берлина (Ха-Нецива), лидеров «Хибат Цион», показывавших своей деятельностью и духовным влиянием, к примеру, что идеал национального возрождения достижим только через открытость общечеловеческой культуре. Некоторые исследователи датируют возникновение религиозного сионизма концом XIX века и даже более ранним периодом. Действительно, в историографии религиозного сионизма постоянно делаются попытки продемонстрировать непрерывность его развития; с этой точки зрения первым сионистом был Авраам, а эмиграция Нахманида в Эрец-Исраэль стала одной из вех в достижении религиозно-сионистского идеала.

Мой подход, напротив, основывается на том, что создание «Мизрахи» стало подлинной революцией. Именно в этот момент религиозный и раввинистический миры вступили в официальную политику и, до определенной степени, откликнулись на требования современности. Именно в этот момент религиозные евреи признали, что для достижения их целей необходимо добиться признания со стороны светской политической организации (Всемирной сионистской организации), необходимо принимать участие в ее деятельности. Тем самым последователи Ицхака-Якова Рейнса и Зеева Явица признали, что процесс возвращения народа в свою землю теперь возглавляет светская организация, цель которой – создание светского государства и светской культуры. Члены «Хибат Цион» не сделали этого шага и не пошли на сопряженный с ним кризис идентичности. Соответственно, датой возникновения религиозного сионизма можно считать тот момент, когда «Мизрахи» стала частью Всемирной сионистской организации.

Благодарю «Брил» за разрешение включить в текст книги видоизмененный текст написанных мною статей для «Энциклопедии иудаизма» под редакцией Якоба Нейзнера, Алана Авери-Пека и Уильяма Скотта Грина. Благодарю доктора Рафаэля Йоспе за его комментарии и Давида Лувиша за перевод на английский предыдущего варианта первой главы.

Перевод на английский выполнен Батей Стайн, у которой получился внятный, плавный и единый текст, я ей очень за это признателен.

Глава первая
Революционная сознательность

С самого момента возникновения религиозного сионизма (1902) связанные с ним мыслители вдохновлялись духом революции. Однако если революционная мотивация светских сионистов хорошо известна, задокументирована и изучена, то религиозному сионизму повезло меньше^[1]. При этом приверженцы религиозного сионизма были сторонниками сионистской революции, а масштабы и глубина их революционных побуждений выглядят особенно впечатляющими на фоне консервативного традиционализма, который был свойственен сионистскому движению во все время его существования.

Если говорить о мессианской и политической идее в иудаизме, само по себе появление религиозно-сионистской идеологии было революционным шагом. Впервые в истории человеческая инициатива привела к непосредственным и на удивление решительным действиям в форме откровенного бунта против пассивности еврейского народа в изгнании, а также отказа дожидаться божественного избавления. Еще одним аспектом этой революционной составляющей стало желание создать новый тип религиозного еврея, «человека, получившего избавление», который готов откликнуться на призыв к созданию современного политического объединения и пересмотреть свои религиозные воззрения в свете такой необходимости. Вступление на арену официальной политики, ознаменовавшееся созданием движения «Мизрахи» – политического оплота религиозного сионизма, – стало важной вехой на пути к революционным воззрениям и институционализации. В этой главе моя задача состоит в том, чтобы охарактеризовать основные черты революционных воззрений религиозных сионистов.

Определение

Если говорить о собственном самоопределении как группы, религиозные сионисты были не согласны с понятием об общине как единственной форме самовыражения религиозного (а точнее – соблюдающего определенные религиозные обряды) меньшинства. При всей своей высокой организованности, такие общины не имели национально-суверенных черт и находились под властью нееврейского большинства. Религиозные сионисты стремились получить национальный статус, причем под «нацией» подразумевалась политически и религиозно независимая общность с собственной территорией, языком и прочими национальными признаками. Соответственно, религиозные сионисты тяготились существовавшим на тот момент статусом изгнанников и добивались иного: «Мы намерены создать нечто новое» [Aviad 1962: 117]^[2].

Одним из следствий стремления перейти от общины к нации стало отрицание галута — существования в изгнании еврейского народа, который был вынужден покинуть родную землю. Религиозные сионисты утверждали, что их движение «основано на полном признании догматов иудаизма» и на их «исторических духовных ценностях, но при этом свободно от влияния галута (изгнания)» [Landau 1935: 27]^[3]. Один из ведущих духовных наставников движения сравнивал галут с «могилой для трупа нашей нации» [Kook Zwi 1983: 80]. Р. Элиезер Беркович, видный религиозный сионист и мыслитель, служивший раввином в Сиднее и Бостоне, отмечал, что галут считается ненормальным состоянием, несмотря на то что в изгнании евреи живут дольше, чем в Эрец-Исраэль [Berkovits 1973: 120]. Для мыслителя, придерживающегося взглядов религиозного сионизма, галут был эпизодом аномального характера, по сути – отрицанием подлинной национальной идентичности, а возвращение национального очага и языка должно было стать «возвращением к себе, к корням нашей индивидуальности» [Bernstein 1956: 87]. Галут предполагал безземельность, а национальное возрождение – «жизнь на лоне природы» [Aminoah 1931а: 105]. Галут возвел преграду между сакральным и профанным, между Торой и мудростью, а национальное возрождение предполагает возвращение к единству и всей полноте святости^[4].

Некоторые мыслители-сионисты, в особенности религиозные, придавали особую важность возрождению еврейского народа как единой нации, противопоставляя себя тем самым большинству характерных для еврейского социума периода эмансипации движений^[5]. Необходимость достижения национального статуса превратилась в догму, в базовый принцип, лежащий в основе иудаизма: «Тот, кто не верит в будущее еврейского народа на его исторической родине, лишает Тору ее смысла» [Glasner 1961: 67]^[6]. Отказ от «галута с его негативностью»^[7] сделался магистральной целью.

Само по себе создание «Мизрахи» как независимой фракции внутри Сионистской организации ознаменовало собой кардинальный сдвиг: от участия и членства религиозных евреев в организациях и движениях (например, в «Хибат Цион») к институализированному участию в политике. Это переломный момент в истории политической мысли традиционного иудаизма. Многие представители религиозно-сионистского лагеря стояли на позициях марксизма, полагая, что сам факт вступления в организацию является проявлением революционной сознательности. Многие молодые евреи, включая коллегу и ученика Рава Кука – Давида Коэна (известного как Ха-Назир), на рубеже веков участвовали в революционном движении в России. Притесняемые и эксплуатируемые евреи воспринимались как аналог пролетариата, их путь к избавлению виделся в создании организации, которая подчеркивала бы их особый статус. Еще один аспект политических изменений, который религиозный сионизм привнес в мир традиционного иудаизма на достаточно ранней стадии существования «Мизрахи», – это само использование современной политической терминологии, несущей в себе зачатки будущих форм государственного управления.

Итак, решительное отрицание религиозными сионистами галута и их стремление изменить самоопределение нации стали явственными проявлениями бунтарского, революционного духа. Этот революционный дух, подразумеваемый самим фактом создания политической организации, особенно очевиден в свете известного изречения Нахума Гольдмана: единственным еврейским государственным деятелем за тысячи лет изгнания был Мессия. Примечательная имплицитная мысль о том, что политические организации существовали до прихода Мессии, часто прослеживается и в рассуждениях по поводу мессианского статуса современного Государства Израиль^[8].

Мессианско-теологическое значение

Религиозный сионизм придавал легитимность человеческим попыткам повлиять на события божественного и космологического характера, такие как избавление и возрождение еврейской нации. Действительно, события космологического характера предполагали как минимум толчок со стороны человека. Чисто божественные действия перестали быть единственным фактором, определяющим судьбы человечества и мира. Революционным здесь было представление о том, что смертный человек в принципе способен занять место Бога и проложить путь к избавлению. Даже мыслители с наиболее апокалиптическим складом ума, такие как рав Рук, его ученики и «праученики», считавшие грядущее избавление безусловным чудом – особенно в части неминуемого воскресения мертвых, – вынуждены были признать, что начало этому процессу положено людьми и ход его доверен им же.

Религиозные сионисты прекрасно сознавали факт теологической революции, заключавшийся хотя бы в том, что они видели себя активными со-участниками избавления, – это прослеживается уже в трудах отца-основателя религиозного сионизма рабби Ицхака Яакова Рейнеса. Рейнес открыто связывал движение «Хибат Цион» с грядущим избавлением, очень часто прибегая к типично апокалиптическим формулировкам^[9]. Считалось, что Бог ждет, когда процесс избавления будет запущен смертными, а сам вмешается только после этого: «Неожиданные плоды человеческих начинаний воплотятся в форме таинственных проявлений божественного вмешательства» [Berkovitz 1973: 156]. Воздействие этого подхода на представления о божественности и божественном провидении представляется фундаментальным, но обсуждать его здесь нет смысла.

В то же время Эрец-Исраэль была как бы перенесена с небес на землю: из божественно-духовной горней обители она превратилась в конкретную территорию, имеющую темпоральную привязку. Хотя ее божественное измерение как Святой земли было не только сохранено, но даже еще и усилено и расширено, однако теперь оказалось обнажено и ее ранее скрытое темпоральное измерение. Связь народа с его родиной, некогда существовавшая в форме абстрактного пассивного устремления, теперь могла сосредоточиться на конкретной стране: «Исконное право еврейского народа на свою землю не является абстракцией, и смысл его не ограничен областью его особых духовных свойств» [Goren 1996а: 643]. К этому «спуску» Святой земли с метафизических высот в практический мир сформировалось два подхода. Некоторые видели в этом явлении переход от внутреннего божественного к внешнему божественному, другие же считали, что земля, так сказать, сама «затянет» в себя Бога – имелось в виду божественное присутствие в самой местной почве^[10][11]. В любом случае, абстрактное божество получило привязку к конкретной земной территории – и этот теологический шаг стал революционным в контексте традиционного мышления.

Антропологическое значение

Религиозный сионизм, по сути, стремился к созданию новой антропологической модели: мессианского мира религиозного типа¹¹. Самые первые сторонники религиозного сионизма проводили строгое различие между человеком из галута – эгоистичным, самоуглубленным – и новым человеком, действия которого определяются нуждами общины^[12]; между инстинктивной религиозностью и религиозностью, основанной на осознанном целеполагании^[13]; между депрессивным психологическим состоянием страха и трепета и душевным здоровьем^[14]; между отмежеванием от общей культуры и вовлеченностью в нее.

Религиозные сионисты часто отмечали практические, внешние достижения сионизма: преображение всего народа, волны иммиграции в Эрец-Исраэль, ее застройку и восстановление сельского хозяйства, дух первопроходчества, возрождение иврита как разговорного языка, создание современного еврейского образования – все эти достижения, будучи прочно укорененными в почве истории, представляли собой развивающийся процесс. При этом, как отмечал Авиад, существовало одно сугубо внутреннее явление: создание нового человека, освобожденного еврея – воскрешение личности в лоне освобожденной нации [Avi’ad 1962: 30]. Рабби Иосеф Соловейчик утверждал:

Ныне провидение требует от нас – возможно, впервые за всю историю евреев – посмотреть внешнему миру в лицо с гордостью и отвагой, с кипой на голове и трактатом «Йе-вамот» в руках – и придать ему святость через завоевание. <…> Куда бы ни ступила наша нога – в лабораторию, деловую контору, в кампус университета или на фабрику – всему должна нами быть придана святость: чтобы входящие туда молодые люди подчиняли все эти места себе и не позволяли светскому поглотить священное [Soloveitchik 2002: 154].

Невозможно создать нового человека, не избавившись от самого состояния галута и не увидев новую реальность. И по сей день национальное возрождение в Эрец-Исраэль трактуется как выздоровление от «болезни галута» [Dushinsky 1982: 152]^[15]. Действительно, если посмотреть формально, цель состояла в том, чтобы вернуть себе древнее прошлое – те времена, когда народ Израиля жил автономной жизнью на своей земле. При этом мыслители религиозно-сионистского направления прекрасно понимали, что воссоздание нации потребует новых культурных ориентиров; отсюда и речь о необходимости образовательной подготовки, с помощью которой можно сформировать и закрепить этот новый тип человека^[16].

Бунт против авторитета раввинов

Взяв на себя мессианскую роль, сторонники религиозного сионизма волей-неволей вступили в конфликт с ведущими раввинами. За вычетом нескольких чисто индивидуальных случаев, представляется, что целенаправленно и по собственной воле религиозные сионисты не восставали против авторитета раввинов. Бунт рождался из существовавшей ситуации, в рамках которой большинство ведущих знатоков Торы находилось в оппозиции к движению сионизма и решительно его отвергало. Руководители «Мизрахи» признавали, что хорошо понимают: их усилия по возрождению национального очага приведут к разрыву с религиозными наставниками^[17]. Они знали, что сионизм требует деятельности первопроходческой и в своем роде политической, которая существующему миру Торы совершенно чужда: деятельности, для которой традиционные студенты иешивы подходят плохо^[18]. В этом заключалось важное проявление революционного духа религиозного сионизма. После массы конфликтов и споров вроде разногласий по поводу избирательного права для женщин, которые возникли к концу 1910-х годов, представители «Мизрахи» как в Палестине, так и в диаспоре постепенно выработали позицию, ограничивающую авторитет раввинов. Вопросы подобного рода, заявляли они, лежат в области культуры, а не религии [Kressel 1969: 174]^[19]; или, как без экивоков сформулировал один из вождей «Мизрахи»: «В вопросах иссур ве-хеттер (“чисто” религиозных вопросах)… мы консультируемся с раввинами, однако в вопросах о том, как устроена жизнь на рынке, они должны идти за ответами к нам»^[20]. В качестве примера можно также назвать разногласия по поводу «раздела» (1937): некоторые раввины настаивали на том, что политические вопросы вроде раздела Палестины не являются галахическими^[21]. Этот взгляд резко отличается от ныне существующей концепции «Даат Тора» (мнение Торы), которая широко распространена среди ультраортодоксов.

В рамках этого бунта вызов был брошен даже лидерам хасидов: под сомнение был поставлен авторитет адморим (духовных вождей хасидов). На территориях, ранее полностью подконтрольных хасидизму, появились религиозные сионисты и выступили с призывом:

Освободите тех, кто чтит и изучает Тору, из цепей и из-под ярма адморут; адморут ныне лишился как своего изначального содержания, так и своей изначальной сути, согласно которым, в дерзости своей, наложил запрет на землю Израиля и древнееврейский язык; адморут столь далек от мирской жизни, от жизни и чаяний народа, что является лишь инструментом гнева, выкованным горсткой невежественных и безответственных людей^[22].

Иуда-Лейб Авида (Злотник) возмущался тем, что «обряд адморут» по-прежнему существует в кругах последователей «Мизрахи»; его тревожило, что некоторые

…завозят этот обряд и в Эрец-Исраэль <…> безусловно, никто не решится заподозрить этих адморим в том, что они бессердечны, жестоки, но мы видим здесь людей, далеких от жизни, которым дела человеческие кажутся чуждыми и странными, которые не ведают о скорбях нашего народа. Настало время объяснить всем харедим, что эти люди, при всем их знании Торы и набожности, не могут указывать жизненный путь всему народу, не могут вести его к возрождению^[23].

Даже противники этой точки зрения, считавшие, что можно оставаться приверженцами хасидских лидеров, опираясь при этом в политике на взгляды Нахума Соколова, Хаима Вейцмана и прочих, охотно признавали, что адморим в политике ничего не понимают^[24].

Многие выдающиеся мыслители из числа религиозных сионистов приложили немало усилий к тому, чтобы завуалировать бунт против авторитета раввинов. С другой стороны, многие лидеры «Мизрахи», особенно разных фракций внутри движения «Тора ва-авода», решительно отвергали авторитет раввинов в целом и отказывались признавать, что раввинам надлежит слепо повиноваться [Admanit 1977: 352]^[25].

Случались долгие периоды, когда равнодушие к духовному руководству раввинов действительно становилось фактом. Менахем Цви Кадари, глава в 1943–1946 годах венгерской «Бней – Акивы» и последний ректор Университета Бар-Илана, писал о современном ему положении дел: «Никто не думал, что во главе политического движения должны вставать раввины. Нет ничего плохого в том, что кто-то из его участников достиг вершин в изучении Талмуда: он может и дальше занимать руководящие посты. Но привлекать раввинов извне на ключевые роли в движении нецелесообразно» [Kadari 2003: 351]. Многие и правда утратили надежду на то, что Главный раввинат станет предвестником возрождения Синедриона.

Несмотря на столь неоднородные реакции в различных организациях и местах, революционный аспект представляется практическим следствием трех других. В последние годы положение религиозного сионизма в его противостоянии авторитету раввинов ослабло, многие его лидеры подчинились религиозной дисциплине и ратуют за то, чтобы прислушиваться к мнению раввинов. Однако нельзя игнорировать решение Центрального комитета Национальной религиозной партии от 1998 года не выходить из состава правительства, после того как правительство постановило претворить в жизнь Меморандум Уай-Ривер, хотя их и призывали к этому некоторые раввины, считавшиеся духовными лидерами партии. Что примечательно, раввины тоже взяли на себя роль политических лидеров. Этот процесс, явившийся результатом взаимодействия самых разных факторов, нуждается в междисциплинарном исследовании.