Переводъ г. Тимофеева вообще очень удовлетворителенъ; жалъ только, что онъ не посовѣтовался съ кѣмъ нибудь изъ знающихъ англiйскiй языкъ. Тогда бы у него Робинъ Добрый-Малый такъ и назывался, а не Робиномъ Гудфеллоу, и ткачь Основа (Botom) не носилъ бы нѣмецкаго прозвища Цеттеля. Но еще не простительнѣе, не зная подлинника, переводить цѣлую сцену изъ "Сна въ лѣтнюю ночь", тѣмъ болѣе, что эту сцену можно было бы взять изъ оригинальнаго по прiему, но вѣрнаго по духу (и даже буквально вѣрнаго) перевода г. Ап. Григорьева. Или г. Тимофеевъ испугался подобно одному критику, что переводъ г. Григорьева сдѣланъ слишкомъ порусски, но вѣдь чисто порусски и хорошими стихами (а стиховъ г. Тимофеева нельзя читать вслухъ) и надо переводить Шекспира. «Любовь въ бездѣйствiи» порусски ничего не значитъ. «Love-inidleness» можно и должно перевести въ нѣкоторыхъ мѣстахъ «приворотной травой», а въ другихъ назвать этотъ цвѣтокъ «любовью отъ бездѣлья» или «отъ нечего дѣлать». Предлогъ «in» очевидно смутилъ г. Тимофеева. Цѣна чудовищная: выпускъ въ 5 листовъ 50 коп. Положимъ, что изданiе довольно опрятно, но вѣдь это переводъ, а не оригинальное сочиненiе.

Вообще, намъ не слѣдуетъ забывать того, что говорили русскiе люди о Шекспирѣ, и искать "правды у нѣмцевъ". Предисловiя Дружинина къ королю Лиру и Ричарду III, и Ап. Григорьева къ "Сну въ лѣтнюю ночь" гораздо поглубже разборовъ этихъ пiесъ г. Гервинуса. Замѣчу мимоходомъ, что "Троила и Крессиду" лучше можно объяснить пользуясь прiемомъ Ап. Григорьева при объясненiи "Сна въ лѣтнюю ночь", чѣмъ назвавъ ее пародiей Гомера. Точно также и "Тимонъ Аѳинскiй" весьма понятенъ, какъ анекдотическая личность, изображенная англiйскимъ поэтомъ.

Для уразумѣнiя что за человѣкъ былъ Шекспиръ, человѣкъ, посланный для того, чтобы сказать, какъ жили и дѣйствовали люди въ среднiе вѣка, небольшая статья Карляйля, превосходно переведенная г. Боткинымъ (Современникъ, 1856 г.) лучше, чѣмъ многотомный трудъ г. Гервинуса.

Въ заключенiе этой главы, считаемъ не лишнимъ хотя нѣсколько познакомить читателей съ трагедiей о Генрихѣ VI. Вотъ одна сцена въ нашемъ посильномъ переводѣ. Она понятна безъ всякихъ предварительныхъ объясненiй.

ЧАСТЬ III. АКТЪ I. СЦЕНА IV.

Равнина близь замка Сэндэль.

Тревога. Входитъ Iоркъ.

Iоркъ.

За королевою^[8] осталось поле;
Меня спасая, оба дяди пали;
И всѣ мои предъ пылкими врагами,
Тылъ показали и бѣгутъ,
Бѣгутъ, какъ передъ вѣтромъ корабли,
Бѣгутъ, какъ отъ волковъ голодныхъ стадо!
А сыновья! – что съ ними – знаетъ Богъ,
Яжъ знаю только, что они рубились,
Какъ тѣ, которыхъ жизнь, иль смерть прославитъ.
Мой Ричардъ – трижды прорубалъ ко мнѣ
Онъ улицу, и трижды онъ кричалъ:
«Смѣлѣй, отецъ! пусть мечъ рѣшаетъ дѣло!»
И всякiй разъ, какъ подходилъ ко мнѣ
Мой Эдуардъ – былъ красенъ мечъ его.
Покрытъ до рукояти кровью тѣхъ,
Кто съ нимъ встрѣчался. И когда шатались
Ряды сильнѣйшихъ, Ричардъ мой кричалъ:
«Ломи! не уступай врагу ни пяди!»
Кричалъ: "Корона, или славный гробъ!
Держава, или миръ въ сырой землѣ!"
И мы ломились вновь, и вновь – увы!
Насъ отбивали. Такъ видѣлъ я однажды,
Какъ лебедь съ безполезною отвагой
Противъ прилива плылъ, и тратилъ силу
Въ борьбѣ съ сильнѣйшими, чѣмъ онъ, волнами.
(Тревога).
А, вотъ она, погоня роковая!
А я такъ слабъ, и не могу бѣжать
Отъ ярости враговъ, – но будь я и силенъ,
Ихъ ярости мнѣ все не избѣжать!
Умножились пески – и жизнь засыпятъ.
Останусь здѣсь, и здѣсь же я умру.

Входятъ: королева Маргарита, Клиффордъ, Нортумберлэндъ и солдаты.

Iоркъ.

Сюда, сюда, кровавый Клиффордъ! Грубый
Нортумберлэндъ, сюда! Я вашу ярость
Неутолимую – сильнѣе раскалю.
Я ваша цѣль, и жду ударовъ вашихъ.

Нортумберлэндъ.

Плантагенетъ! проси, гордецъ, пощады!

Клиффордъ.

Пощады – той, какую даровалъ
Онъ моему отцу, рукой жестокой
Ударивши на отмашь. – Фаэтонъ
Теперь свалился съ колесницы: для тебя
Сегодня ночь настанетъ въ самый полдень.

Iоркъ.

Изъ пепла моего возникнетъ фениксъ;
Онъ всѣмъ вамъ отомститъ. Въ такой надеждѣ
Я очи подымаю къ небу; чѣмъ-бы
Меня ни оскорбили вы – смѣюсь.
Ну, что-же вы? Васъ много, – и боитесь?

Клиффордъ.

Такъ трусы говорятъ, когда бѣжать
Нельзя; такъ когти голуби клюютъ
У сокола, и такъ, попавшись, воры,
Страшась за жизнь, ругаютъ полицейскихъ.

Iоркъ.

О, Клиффордъ! Вспомни жизнь мою и въ мысляхъ
Ты пробѣги мое былое время,
И если можешь безъ стыда, смотри
Въ лицо мнѣ прямо; искусай языкъ,
Который въ трусости того порочить,
Чей видъ одинъ донынѣ заставлялъ