Взращивание масс

Массовая политика и массовая война

Главной причиной того, что стремление к преобразованию общества все больше бралось на вооружение государственными деятелями, я считаю распространение массовой политики и массовой войны. В эпоху народовластия политические лидеры должны были соответствовать нуждам и интересам народа и постепенно начали воспринимать население как источник легитимности, которому надо служить. А в эпоху массовой войны государственная власть и национальная безопасность более отчетливо, нежели когда-либо прежде, зависели от трудового и военного потенциала населения. В годы Первой мировой войны лидеры всех сражавшихся государств стремились регулировать здоровье, благосостояние и воспроизводство своих народов, чтобы защитить «человеческий капитал» и «военные людские ресурсы» своих стран. Кроме того, они создали обширные сети наблюдения, позволявшие контролировать настроения среди населения, а также организовали концентрационные лагеря, позволявшие удалить из общества «граждан враждебных государств» и «ненадежные» этнические группы.

Первая мировая война стала водоразделом как в российской, так и в европейской истории. Вплоть до того момента самодержавие в большой степени избегало современных практик общественного вмешательства. Но мобилизация военного времени, тревога о национальной безопасности, эпидемии и масштабные общественные сдвиги требовали от российского правительства увеличения государственного контроля. Политика правительства включала в себя как позитивные, так и негативные меры – от заботы о здоровье и благосостоянии населения до надзора и депортаций. К примеру, в 1916 году, когда местные врачи оказались неспособны помочь миллионам раненных на войне и остановить распространение эпидемических заболеваний, царь наконец согласился на создание главного управления государственного здравоохранения, подобного министерствам здравоохранения, созданным в европейских государствах в начале Первой мировой войны. Кроме того, в ходе войны царское правительство депортировало из прифронтовых регионов почти миллион представителей этнических меньшинств, опять же подобно правительствам других воюющих стран, также проводившим депортации и создававшим концлагеря.

Когда в феврале 1917 года царский режим был свергнут, Временное правительство продолжило расширять ответственность государства за благополучие населения, во многом предвосхищая политику советского правительства. В частности, создало министерства здравоохранения, государственного призрения (социального обеспечения) и продовольствия и поместило многих интеллигентов на командные позиции, занять которые они так давно желали. Но в политической сфере Временное правительство так и не смогло завоевать широкую базу поддержки среди низших классов. Солдаты, крестьяне и рабочие имели собственные революционные планы: окончание войны, немедленное перераспределение земель и рабочий контроль на заводах – а Временное правительство не выполнило ни одного из этих чаяний. По мере того как солдаты дезертировали с фронта, крестьяне захватывали землю, а рабочие клялись в верности Советам, чиновники Временного правительства начали разочаровываться в массах, не пожелавших соответствовать либеральным идеям патриотизма и гражданской сознательности. Правительство начало все в большей степени прибегать к принудительным мерам управления, например к использованию военных отрядов для реквизиции зерна – предвосхищая будущую советскую политику^[17].

Когда в октябре большевики взяли власть, они приняли на вооружение множество военных мер. Последовавшее затем строительство советского государства продолжало тенденции, уже начавшиеся в годы мировой войны, – государственный контроль над экономикой, наблюдение за здоровьем и благополучием населения, надзор и использование государственного насилия против «чуждых элементов». Строительство советской системы началось не просто при отсутствии традиционных институционных ограничителей (парламентов, судов и прав собственности), но на фоне кровавой Гражданской войны, в ходе которой продолжалась тотальная мобилизация людей и ресурсов. Даже когда большевики (с 1918 года называвшиеся коммунистами) победили белые армии, их власть оставалась непрочной: они боролись с крестьянскими восстаниями, пытались установить контроль над окраинами страны и имели дело с «капиталистическим окружением» враждебных иностранных государств. Хотя в 1921 году Ленин продавил экономическую либерализацию, ни он, ни другие члены партии не шли ни на какие политические уступки. Напротив, они хранили бдительность и укрепляли господство коммунистической партии над чрезвычайно централизованным государственным аппаратом. Продолжали существовать такие государственные ведомства, как наркоматы здравоохранения, социального обеспечения и тайная полиция (госбезопасность), никуда не делись надзор военного времени и концентрационные лагеря, ставшие неотъемлемой частью советского государства. В то время как другие воевавшие державы по окончании боевых действий ушли от методов эпохи тотальной войны, советское правительство закрепило их организационно, положив в основу новой государственной системы.

Построение социализма

Оказавшись у власти, коммунисты закрепили марксизм-ленинизм в качестве официальной идеологии государства и начали строить социализм. Но в истории еще никогда не было социалистического государства, и никаких проектов такого рода марксизм-ленинизм не предлагал. Все члены ВКП(б) (Всесоюзной коммунистической партии большевиков) были согласны, что нужно ликвидировать капитализм и провести индустриализацию, однако спорили, как именно действовать и в каком темпе. Их задача была тем труднее, что подавляющее большинство населения России составляли крестьяне, а экономическая инфраструктура страны была недостаточно развитой. Различные партийные фракции выдвигали программы создания нового социалистического общества и управления им. Так называемая рабочая оппозиция выступала за рабочую демократию, при которой экономикой руководили бы выборные представители рабочих. Фракция Льва Троцкого отстаивала продвижение революции, основанное на иерархии, дисциплине и милитаризации труда. Ленин отказался от обеих моделей в пользу постепенного подхода – технократического правления в сочетании с ограниченным капитализмом новой экономической политики (нэпа)^[18].

Ряд лидеров партии и множество беспартийных специалистов, объединенные общей задачей модернизации и рационализации российского общества, выступали за технократию. Сильная государственная бюрократия, опирающаяся на знания инженеров и агрономов, могла бы направлять технократическое преобразование страны и создать производительный социально-экономический строй. Однако значительная часть коммунистов ненавидела идею постепенности и ограниченного капитализма нэпа, выступая за революционное продвижение к социализму. Кроме того, Сталин и другие испытывали глубочайшее недоверие к «буржуазным специалистам» и желали поставить во главу угла рабочий класс. В рамках ВКП(б) технократическому идеалу противостояло сильное прометеевское течение – вера в то, что освобождение творческой энергии рабочих подтолкнет страну вперед. Освобожденные от оков капиталистической эксплуатации, рабочие уже не были ограничены техническими соображениями и могли разорвать цепи даже самого времени^[19].

В ходе «Великого перелома», произошедшего в конце 1920-х годов, Сталин отверг поступательное движение нэпа и технократию, предпочтя революционный скачок. Сталин и его соратники отменили свободу торговли, внедрили плановую экономику, нацеленную на быструю индустриализацию, и начали жестокую кампанию коллективизации, включавшую в себя выселение нескольких миллионов крестьян, к которым был приклеен ярлык кулаков. «Великий перелом» привел также к широкому распространению антиинтеллектуализма: радикальные марксисты начали преследование беспартийных специалистов, а представители социальных наук были вынуждены более строго придерживаться линии партии. Начавшиеся в это же время показательные процессы инженеров и экономистов покончили с притязаниями некоторых беспартийных ученых, надеявшихся сыграть важную роль в выработке курса. Эти меры показали, что главенство коммунистической партии останется непоколебимым и никакие технократические ограничения не помешают революционному прогрессу^[20]. Советская система при Сталине не была технократией. Сталин и его соратники утверждали примат партийной истины над научной, и их приоритетом стало воспитание новой технической элиты пролетарского происхождения, которая пришла бы на смену «буржуазным специалистам»^[21].

В то же самое время сталинская индустриализация по-прежнему очень сильно зависела от беспартийных экономистов и инженеров^[22]. Либеральные ученые в целом поддерживали партию: они были рады применить свои знания в работе над крупномасштабными проектами, что было возможно благодаря централизованной государственной системе. Коммунисты и беспартийные ученые разделяли веру в рациональное управление населением, доверяли статистике как отражению общества и, описывая проблемы общества и варианты вмешательства в его жизнь, употребляли медицинские термины. Представители социальных наук были обязаны привести свои дисциплины в соответствие с марксизмом-ленинизмом, а их концепции, знания и собранная ими информация подлежали использованию партийными лидерами, стремившимися к преобразованию общества^[23]. В его рациональной перестройке охотно приняли участие многие статистики, снабдив партийных деятелей социально-экономическими данными, которые легли в основу политики партии^[24]. Социологи и криминологи представляли исследования, указывавшие на угрозу общественного заражения и предписывавшие насильственное удаление и исправление любых отклонений^[25]. С началом «Великого перелома» партийные деятели подчинили труд сексологов и специалистов по борьбе с алкоголизмом цели построения социализма, поскольку задачи достижения трезвости и контроля над сексуальностью были лишь частью этого большого проекта^[26]. Построение социализма в большой степени опиралось на интеллектуалов. Более того, оно во многом реализовало их мечты о преобразовании общественного порядка, пусть и в крайне жестокой форме.

Чтобы провести в жизнь свою программу социальных преобразований, партийные деятели использовали методы военного времени, уже закрепленные организационно в советской системе. Государственный контроль над экономикой, меры по здравоохранению, надзор за населением и насилие над целыми группами населения – все это ставило своей целью воплотить на деле образ производительного и здорового общества, каким его видели партийные деятели, с отсечением «вредных элементов» старого порядка. В самом деле, идеи переустройства общества и практика активного вмешательства государства подкрепляли друг друга. Планы социальной трансформации основывались на том, что общество вполне поддается переделке при помощи государственного вмешательства, а само это вмешательство оправдывалось именно попыткой создания нового общества.

Когда в конце 1920-х годов лидеры партии начали свое «социалистическое наступление», они не только опирались на методы военного времени, но и воспринимали индустриализацию и коллективизацию как военную кампанию, битву за уничтожение капитализма и крестьянской отсталости. Эта битва включала в себя создание полностью государственной экономики, подобной экономике военного времени: советское руководство контролировало все ресурсы и направляло их в тяжелую промышленность. «Бригады» по коллективизации депортировали «классовых врагов», а остальных крестьян вынуждали вступать в колхозы. На «фронте» индустриализации советские деятели призывали рабочих в рекордные сроки строить сталелитейные, автомобильные и оружейные заводы. В ответ на тяжелейший голод 1932–1933 годов партийные лидеры еще больше усилили контроль над обществом, введя систему внутренних паспортов, и слегка умерили темп индустриализации^[27].

К 1934 году партийное руководство считало, что выиграло битву, – и на XVII съезде партии, «съезде победителей», Сталин заявил, что социализм построен^[28]. Для Сталина и других руководителей ВКП(б) уничтожение капитализма означало новую эпоху мировой истории. Победа колхозов и государственной экономики вселяла в этих людей уверенность, что они перешли Рубикон и вступили на территорию социализма. Они выдержали кризис 1932–1933 годов – факт, который также убеждал их, что они миновали период интенсивной борьбы и вышли из нее победителями. Как я уже писал в другой своей работе, предполагаемое достижение социализма имело огромные последствия для советской идеологии и культуры^[29]. Оно повлияло и на социальную политику членов партии, приведя к дальнейшей эскалации насилия по отношению к отдельным группам населения, когда ставилась цель «раз и навсегда» уничтожить все «антисоветские элементы», продолжавшие противостоять Советскому государству.

В конце 1930-х годов, на фоне растущей международной напряженности, когда все больше казалось, что решающая схватка между фашизмом и социализмом не за горами, поиск врагов в СССР стал еще более интенсивным^[30]. Не только преступники и бывшие кулаки, но и члены национальных диаспор попали под прицел госбезопасности: сталинское руководство стремилось нейтрализовать потенциальную пятую колонну на случай войны. Кроме того, 1930-е годы характеризовались растущей милитаризацией советского общества, что не могло не повлиять на социальные программы. В частности, в сфере физической культуры все больший упор делался на военно-спортивные состязания. «Построение социализма» произошло в момент особой исторической конъюнктуры, в эпоху промышленной мобилизации и массовой войны, и характер этого «социализма» отражал не только привычное использование методов военного времени, но и растущую иностранную угрозу, а также подготовку СССР к войне.

Обзор глав

В этой книге пять глав. В первой из них я очерчиваю появление социальной политики, сначала в Западной Европе, затем в России. Особое внимание я уделяю новым формам социальных наук, которые привели реформаторов к убеждению, что население – социальная общность, которая должна управляться рационально. Также я рассматриваю связь между социальным обеспечением и войной и показываю, что феномен массовой войны вынудил государственных чиновников более активно вмешиваться в только что оформившуюся социальную сферу. В частности, огромные мобилизационные требования Первой мировой войны оказались сильнее любых попыток ограничить роль государства, а потребность в здоровых людях для продолжения войны увеличила заботу властей о благополучии населения. Советское правительство было создано в то время, когда роль государства оставалась повышенной, а советские лидеры заявляли, что правят от лица низших классов. Соответственно, размах социальной политики все возрастал, следуя тенденции, возникшей в ходе Первой мировой войны, и к 1930-м годам государство взяло на себя практически все экономические и социальные функции.

Во второй главе я изучаю программы общественного здравоохранения. Развитие эпидемиологии привело к тому, что в конце XIX столетия врачи по всему миру пересмотрели свой взгляд на здоровье. Если раньше оно было индивидуальной проблемой, то теперь превратилось в общественное дело. Соответственно, здравоохранение должно было стать централизованным, а поведение и гигиенические привычки людей – регламентированными. В ходе Первой мировой войны и сразу после нее самые разные европейские страны создали министерства здравоохранения, кардинальным образом расширив роль государства в вопросах здоровья и гигиены. С этой точки зрения советская система общественного здравоохранения, высокоцентрализованная, воспринимавшая болезнь как социальный, а не индивидуальный феномен, была не столько продуктом социалистической идеологии, сколько кульминацией идей и технологий социальной медицины, необходимость внедрения которых все яснее ощущалась в ходе Первой мировой и Гражданской войн. В самые ранние годы существования советского государства здоровье граждан находилось в тяжелейшем состоянии: страну опустошали эпидемии. Имея на своей стороне неограниченную государственную власть, Наркомат здравоохранения взял на вооружение самые интервенционистские меры по отслеживанию и улучшению здоровья населения.

В третьей главе я анализирую попытки государства контролировать воспроизводство населения. В 1930-е годы в СССР запретили аборты и предложили финансовую помощь женщинам, рожавшим по семь детей и больше. Эта политика, часто представляемая коммунистической, в период между двумя мировыми войнами была широко распространена во многих странах. Таким образом, в советской политике поощрения рождаемости, возможно, следует видеть новое проявление той политики в отношении граждан, которая основывалась на демографических исследованиях и желании политических лидеров управлять своим населением. В то же время я подчеркиваю отличительные черты советской репродуктивной политики. В других странах упор на материнскую роль женщин означал исключение их из состава рабочей силы. Советское гендерное строительство было совершенно иным: оно подчеркивало роль женщины и как матери, и как работницы.

В четвертой главе я рассматриваю еще одно измерение государственного вмешательства – надзор и пропаганду. Советское государство обладало огромным аппаратом, задачей которого было изучение «политических настроений» населения и воздействие на них. Конкретные методы надзора, такие как перлюстрация писем, были распространены по всей Европе в годы Первой мировой войны. Кроме того, главы всех воюющих стран вели масштабные пропагандистские кампании, чтобы добиться от своих граждан верности и привести их в боевое настроение. Советское руководство продолжило и усилило надзор и пропаганду, сделав их постоянными элементами управления. Эти инструменты применялись не только для наблюдения за политической оппозицией, но и с целью изменить сознание людей и создать нового советского человека.

В пятой главе я анализирую насилие по отношению к отдельным группам населения – попытки советского государства избавиться от тех частей населения, которые считались вредными для общества в целом. Впервые системы разделения людей на категории были пущены в ход европейскими чиновниками в колониях – вместе с насилием, вплоть до концентрационных лагерей. В самой Европе физическое удаление групп населения начало практиковаться в условиях Первой мировой войны. К примеру, Англия интернировала граждан неприятельских государств, а Австро-Венгрия – некоторые национальные меньшинства. Царское правительство интернировало около 600 тысяч граждан стран-противников, а в 1915 году депортировало до миллиона своих собственных граждан (этнических поляков, немцев, евреев и мусульман) из приграничных регионов. В Гражданскую войну обе противоборствующие стороны использовали концентрационные лагеря для удаления из населения «враждебных» групп, и советское руководство продолжало прибегать к этому методу в 1920–1930-е годы, особенно в ходе коллективизации и Большого террора. Мы видим, что насилие по отношению к отдельным группам населения и концентрационные лагеря не были изобретением советских лидеров. Но те иначе использовали государственное насилие. В других странах заключение людей в лагерь оставалось мерой безопасности, употребляемой только в военное время. Советское же руководство использовало подобные методы и в мирное время – в целях преобразования общества. Несмотря на сходство технологий государственного насилия, в СССР его размах был гораздо больше, чем в Западной Европе, а цели – куда масштабнее.

Государственное насилие в СССР было бы невозможно без советской науки, стремления преобразовать общество и военных технологий социального вмешательства. Государственное устройство этой страны и решения партийных лидеров актуализировали насилие по отношению к отдельным группам населения. Советский Союз был диктатурой с высокоцентрализованным бюрократическим аппаратом, постоянно использовавшим различные методы военного времени. Партийные лидеры, с их утопическими целями и стремлением творить историю, не видели пределов своей власти и были свободны от конституционных и каких-либо юридических ограничений. Когда для осуществления своих замыслов они использовали бесконтрольную власть государства, следствием было беспрецедентное по масштабам вмешательство в жизнь граждан.