Тетради. Стихи

«Люди, как мыши, скрылись по норам…»

 
Люди, как мыши, скрылись по норам.
Хлоп! Мышеловка захлопнется скоро.
 
 
Там, по углам, в темноте, в подземелье,
В каменных клетках, закроются двери.
 
 
Сыр обернется коварной приманкой.
После – опять выбегать спозаранку.
 
 
Звери, покорные участи рабской,
Вечер свой скрасят наивною сказкой.
 
 
Музыка. Свет. И лоснящийся глянец:
Вновь подменили мошенники танец.
 
 
Глупые мыши бегут без оглядки
В страхе без сыра на вечер остаться.
 

«Красное солнце, алабандин…»

 
Красное солнце, алабандин,
Мерцает под облачным кружевом
В алебастровом пухе перин
Ярким воланом воздушным.
 
 
И алар нарядился шитьем,
В золотую тонкую нить
Под небесным лазурным щитом.
Сквозь алань видно стрелы-лучи.
 
 
Ярко-желтый, шуршащий атолл
Средь широкого моря лесов,
Словно вышитый мастером шелк
И чудесный для бабочек кров.
 
 
Род изысканных, плоских вершин —
У подножья косого дождя.
Для родимой планеты Земли —
Чуть трепещущий гимн соловья.
 

«Клавесин и пышные платья…»

 
Клавесин и пышные платья,
Бриллиантовый дождь на стенах.
Вальсируют пары средь красок
На картинах, подлинных фресках.
 
 
Золотые прически и кольца
В свете ярком блистают, искрятся.
Мрамор тонкий в манере барокко.
На столах – и напитки, и яства
 
 
В день страды и жары ломовой —
Плуг и лошадь на поле бескрайнем,
Пот селянин со лба утирает.
Тяжело в барском поле, хоть вой.
 
 
Униженье, кабацкая пьянка.
Труд за грош, труд за хлеб.
В избах каши на семь человек
Приготовили бабы-крестьянки.
 

«Исповедник-дождь да молитвенник…»

 
Исповедник-дождь да молитвенник
По-над городом, по-над церковью
Окрапил воров, вечных грешников,
На себя принял полуистину.
 
 
Льет и плачет сын с Богородицей.
И весною он, и по осени
Провожает голь мимо вольницы.
Дождь – бездомный сын за околицей.
 
 
Хоровод вели предки гордые,
Вызывая дождь в поле солнечном,
Внуки Даждьбога, дети кроткие.
Простирали вверх руки стертые,
 
 
Простодушные до наивности,
Сизоокие, белокурые.
Не заметили пламень внутренний,
От земли сырой ждали милости.
 
 
Их вела судьба: не дождалися.
Пораскинули крылья соколы
Да упали вниз, где-то около,
Не испив до дна разудалости.
 

«Сажей вычерчен переулок…»

 
Сажей вычерчен переулок.
Неумелый художник – ночь,
И я, как палатный недоумок,
Которому спать невмочь,
 
 
Бреду без цели и воли
По асфальтовым рытвинам тьмы
После длительного застолья,
Не пытаясь выстроить мысль.
 
 
Колебание ветра и тени
Вопрошает у сердца приют.
Словно мертворожденный гений,
Тело вызвано им на суд.
 
 
И звук посредственной музыки
Останавливает перед авто,
И спина невольно сутулится,
Как написано на роду.
 
 
Шляпу – прочь. И ботинки намокли.
Я теряюсь, и улица – тоже.
Эха безответный окрик,
По спине пробежала дрожь.
 
 
Словно кошка из подворотни,
Силуэт мой крадется во двор.
И в кармане – не больше сотни
Честных денег: я ведь не вор.
 
 
В окнах гаснут ночные огни.
Я бродяга без роду и племени,
Без моей ненавистной родни.
Я недоучка в четвертой степени.
 
 
Друг мой, клен, срублен под корень.
Одиночество так и грызет нутро.
Вот она, поэта доля:
Черный свет карих глаз да вино.
 

«Печаль меня взрастить успела…»

 
Печаль меня взрастить успела
На почве бедной и сухой.
Я плохо танцевала, пела
И стала дочерью плохой.
 
 
Ревнивый гений самолюбья
Меня питал и вразумлял.
Я не такая, как все люди,
Войны потомок и менял.
 
 
Кривая лестница на небо
Едва меня не забрала.
Я стала верить, и молебен
Я совершала куполам.
 
 
Да только пусто было в сердце,
И крест меня не вдохновил,
Устала думать о запретах
И подросла по мере сил.
 
 
Живее мыслится на воле,
Где степь, и горы, и леса.
Я о такой мечтала доле,
Где места нет моим слезам.
 
 
И породнилась я с тобою,
И часть меня родилась вновь,
Забыты подлости и горе,
Проникновенен новый зов.
 

«Тебя сегодня нет. И мне не спится…»

 
Тебя сегодня нет. И мне не спится.
Молчание, как каменный удар.
Мне завтра будет ровно тридцать.
Шампанское на землю лью. Пожар.
 
 
Горят нерукописные шедевры
Писак, таких нескромных и пустых.
Вчера была последней. Буду первой.
Я претворю надежды в быль.
 
 
Кусают локти бывшие друзья,
Поклонники толпятся за стеною.
Цветы на празднике, наряд
Весь перепачкан моей кровью.
 
 
Но я смеюсь. Отрадна мишура,
Которой обмотали мои плечи.
Пора везде по-крупному играть,
И жить мне проще станет, легче.
 
 
Изломы судьбоносных дней
Торчат, как сломанные кости.
Я здесь. И каждый шаг длинней.
И выше, кажется, я ростом.
 
 
И свет, и музыка так ждут
Моих ошибок и тревоги.
Не будет их. И свой приют
Найдут на небе мои строки.
 

Жар-птица

 
Трепещет ветер под луной,
Боясь спугнуть жар-птицу,
Заговоренный, ледяной
В небесном темном ситце.
 
 
Дрожит. И тени обогнал,
И ловит праздных мотыльков,
Которых лунный свет на бал
Позвал, как звал любовь.
 
 
Под небом – и дворец, и зал
Для танцев, колдовства.
И гости – в масках, и вуаль.
Флиртует дама-вамп.
 
 
Жар-птица яблоки в саду
Ворует по ночам.
Вот перья, и огонь, и звук
Ее волшебных чар.
 
 
И небо вторит голосам
Шаманских дум, молитв.
И отверзаются уста
Участников всех битв.
 

Фарватер

 
В запах бензина выдохся тусклый город.
Мне в открытые двери стучится холод.
Я словно ветрами надомленный колос,
Приглушенный хрипами внутренний голос.
 
 
Мне бы вырваться, пятясь, в ранние годы,
Поменять свою жизнь, и город, и говор.
Молю, забываю и снова, и снова.
И слово, и время жестоки, как молот.
 
 
Заступает конвой на службу закона.
Я опять пригвожден, забыт, заколдован,
Многократно и глупо всеми обманут,
Замкнут в себе. Ужалил ядом тарантул.
 
 
Лета, как часы, – мимо жизни. И мысли —
В никуда, мимо бумаги. Будто гильзы,
Бесцельно в грязи забыты старания,
Обучение, нерв, подковерные драмы,
 
 
Упущенных множество пылких дерзаний.
Упавшая с яблони горькая завязь
Много больше пользы несет для природы,
Чем одни несостоявшиеся роды.
 
 
Стереотипы – это гнойные раны
И струпья на теле общественных саун,
Глумящийся шут над вящим сознанием.
И протест, и конвой таинственно замер.
 
 
И я склоняю голову от удара
Прямо в сердце стрелой арбалета. Мало
Испытано сил, средств, точащих характер.
Слишком узким пришелся этот фарватер,
 
 
Чтобы быть на плаву серьезных исканий,
Не терять при этом имя, сознание,
Задабривать грифов, коршунов до поры,
Не спешить, чтобы могилу себе не рыть.
 

Длинные тени…

 
Длинные тени и свет фонарей,
Быль легенд ожила в октябре.
В тишине мокрый, тающий снег
Рассказал мне секрет о тебе.
 
 
И сложилась правдивая песнь:
Ни хвала, ни хула и ни лесть.
Только сердце раскрыло печаль.
И печаль восторгалась в начале,
 
 
На пороге любви и страды,
Трепетала, искала следы
Доброты, и нечаянно злым
Оказался блистательный смысл.
 
 
Философским, циничным умом
Ты улыбку сокрыл под крылом,
Словно ангел, забывший добро.
От меня ты не скроешь нутро.
 
 
Я читаю твой дух по слогам,
Как дитя, повторяя слова.
Твоих чувств позабытый родник
Через устье случайно проник,
 
 
И нахлынул он в море страстей
Долгожданным крушителем стен,
Обнимая и камни, и лед,
И повержен мучительный гнет.