Прекрасные наполовину

Джо было досадно, что многие артисты и зрители не видели в Дороти совершенно добрую ничем не загубленную душу. Дороти искренно радовалась жизни, любила всех людей, каких только встречала. Отрешённость от общества хоть и сделала её совершенно беззащитной против других людей, но при этом уберегла её от вражды, лицемерия и фальши мира. Дороти являлась чем-то вроде цветка, выросшего в пустыне, которому совершенно было невдомёк, где он растёт, и который вместо того, чтобы придаваться унынию из-за тяжёлой судьбы, решил принести в этот мир радость и свет.

Каждый артист цирка Голдмена хоть один раз видел, как Дороти весело пляшет на траве, греясь в лучах солнца. Один раз во время одной из таких её прогулок, она подошла к старому угрюмому акробату Джорджу. В руках у неё были какие-то старые бусы, которые кто-то ей подарил. Дороти минуту смотрела на Джорджа, а потом протянула ему эти самые бусы. Кто знает, что заставило Дороти подойти именно к акробату, и зачем она отдавала ему своё украшение, может быть, хотела подарить его.

– Гу… Гу… – пролепетала она, стараясь привлечь внимание Джорджа.

Джордж посмотрел на Дороти и усмехнулся. Она всё так же продолжала протягивать ему бусы.

– Го… Га… – пыталась что-то сказать Дороти.

Это уже начало злить акробата, его могли запросто увидеть, а потом наверняка бы начали над ним смеяться. Он отошёл, но Дороти устремилась за ним. Она смотрела ему прямо в глаза, вокруг которых находились многочисленные морщины. От этого взгляда Джорджу стало не по себе, он попытался отогнать Дороти, но его попытки не венчались успехом. Тогда он слегка толкнул её. Вернее он думал, что сделал это слегка. Дороти отшатнулась и упала прямо на песок.

– Гы… Га… – вырвалось у неё.

Джордж поспешил удалиться, а Дороти ещё несколько минут сидела на песке, не понимая, что произошло.

Через несколько месяцев Джордж уволился и поговаривали, что он заживо сгорел в своей небольшой квартире, которую снимал. А Дороти всё так же продолжала резвиться на солнце. Её саму можно было бы сравнить с солнцем: как великое светило, подчиняясь вечным законом, в определённый час показывается над землёй, а потом снова исчезает, так и Дороти, совершенно не обращая внимания на оскорбления, не имея понятия, что такое обида, продолжала каждый день прыгать по траве, радуясь новому дню. В жизни Дороти постоянно появлялись новые люди, готовые унизить её, но со временем они все пропадали бесследно. Она внимательно смотрела на то, как посетители цирка приходили, тыкали в неё пальцем и уходили, так же великое светило наблюдает, как исчезают одни цивилизации и появляются другие. «Как Иисус», – сказала однажды Элла, наблюдая за Дороти. Да, она как Иисус Христос любила каждого человека и никому не желала зла.

Дороти находила поддержку только у остальных фриков и была благодарна им за это. Она часто бывала в фургоне Джо, и в последнее время Джо всё чаще относилась к ней, как к своему ребёнку…

– Бедная Дороти… Бедная Дороти… Бедная… Бедная… – послышался голос Стивена. Иногда бывало, что он забывался и повторял одно и то же чуть ли не по десять раз.

Никто не знал, что творилось в его навечно поникнувшей голове. Он был уже, мягко сказать, немолодой, в таком возрасте люди часто заговариваются.

Жизнь Стивена, следует заметить, была, так же как и у Эллы, несладкой. Он запомнил очень хорошо один случай, произошедший с ним, когда ему было тридцать лет. Его позвоночник принял ту форму, какая у него была теперь. Тогда он задумчиво шёл по улице и смотрел себе под ноги, никуда больше смотреть он не мог. И тут как бум… ударяется головой прямо о какую-то перекладину, возможно, турника. Ото всех сторон послышался смех, звонкий и долгий, смеялись идущие рядом прохожие. Стивен хотел посмотреть, кто это смеётся, разглядеть их лица, но головы он поднять не мог, поэтому ему пришлось стоять и слушать этот продолжительный смех. Стивен не знал, почему он так хорошо запомнил именно этот случай, примеров подобных происшествий можно было привести ещё много, потому что над ним довольно часто смеялись.

Женился Стивен рано, в девятнадцать лет, и его брак продлился недолго, даже трёх лет не прошло, как он развёлся. Его горб как раз начал увеличиваться, и жене это не нравилось. Настали проблемы с деньгами, пошли ссоры, скандалы, и вскоре их семья распалась. За полгода до развода жена подарила Стивену сына. Правда, он почти не знал своего ребёнка, жена не разрешала ему с ним видеться, оттого что Стивен мог напугать мальчика.

Стивен не часто вспоминал про жену, но когда всё же делал это, то называл её гулящей женщиной. После их развода до него дошли слухи, что она вновь вышла замуж за какого-то богатого бизнесмена, хотя кто знает, может, и не бизнесмен он вовсе, а какой-нибудь уборщик. Только одного этого факта, что жена вновь вышла замуж, хватило для Стивена, чтобы так грубо отзываться о ней.

– Бедная Дороти… – снова сказал Стивен.

– Стив, может быть, хватит? – нервно спросил Лари.

– Что? А, простите, просто начинаю забываться, – виновато произнёс он.

– Ох… Как жарко! Дайте что ли воды, – сказала Элла, но не став дожидаться пока кто-нибудь подаст ей кружку, сама подошла к кувшину воды.

Стивен осмотрел комнату. Он увидел пять фриков, пять людей, которые ему были очень дороги: Дороти, Джо, Лари, Элла, Шелдон. Он понял, что это его семья, идеальная семья, какую они не смогли создать с его бывшей женой. Здесь, в этой большой семье один всегда готов заступиться за другого. Уродство всех этих людей, как их общее большое горе, сплотило их. Стивен испытывал счастье, находясь в этой семье.

– А кстати, куда пропал Мартин? – осведомился Шелдон.

– Понятно, где он, у дрессировщицы Нэнси, – сказал Лари, – он давно уже к нам не заходил. Как же он там, интересно?

– Да, точно, точно, – вспомнил Шелдон. – А который час?

Лари подошёл к часам, и, прищурившись, посмотрел на них.

– Бог мой, уже двенадцать часов!

– Двенадцать? – удивилась Элла. – Надо быстрей возвращаться.

Она вздохнула, предвкушая обратную дорогу, встала и сняла с крючка куртку.

– Стивен, пошли, уже полночь, Дороти, иди ко мне, – собирала всех Элла.

Стивен нехотя поднялся со стула и направился к стене со словами:

– Кто-нибудь подайте мне мою куртку.

– Да вот же она, вот же!.. Дороти, хватит уже плясать по всей комнате!

– Гы… Го… – пролепетала Дороти.

– Да, «гы… го…», пошли уже.

Когда Стивен натянул свою куртку, и на Дороти оказалась верхняя одежда, Элла сказала на прощание:

– Ну ладно мы пойдём, а то, действительно, поздно очень.

– Пока, – сказала Джо.

Снова дверь на несколько секунд отворилась, и в комнату опять залетел ночной ветер. Шелдон затрясся, как осиновый лист.

Глава 3. Клоун

На следующий день в цирк пришло гораздо меньше людей, но сегодняшние гости, так же как и вчерашние, улыбались и с нетерпением ждали начала представления.

Пока зрители занимали свои места, за кулисами уже стояли артисты, которым выпала честь выступать первыми. К выходу готовился фокусник, в кулисах, которые отделялись от главной сцены лишь занавесками, уже было приготовлено всё необходимое для его выступления.

Вдруг погас свет, заиграла музыка, и из зала послышались овации. Фокусник, широко улыбаясь, вышел из кулис. На его место, рядом с узкой щёлкой между занавесками, встал клоун.

Фокусник тем временем начал показывать всякие мелкие фокусы, после каждого из них зрители громко аплодировали ему. Клоун же, внимательно наблюдавший за ним, что-то прошептал, после чего зачем-то на секунду открыл рот, будто от удивления, но причина была, скорее всего, не в этом.

Фокусник между тем вынул из своего цилиндра белого кролика и положил его на стоящий рядом столик, специально приготовленный ещё перед выступлением, потом он поклонился зрителям и вымолвил:

– Дамы и господа, сейчас я бы хотел показать вам смертельный номер, но для этого мне нужен доброволец. Я выберу его совершенно случайно, поверьте мне. Вот скажем, вы, девушка.

«Да уж „совершенно случайно“ он её выбрал!» – подумал клоун, не доверчиво наблюдая за фокусником.

Не обращая внимания на поднятые руки других зрителей, фокусник подошёл к первому ряду и протянул руку какой-то девушке. Она следом протянула ему руку и встала с места, дальше они вместе пошли в центр арены. Помощник выкатил большой ящик на колёсах. Он был чёрным с фиолетовыми звёздами по бокам, и у него присутствовало сразу восемь ножек. Сказав что-то чуть слышно девушке, фокусник начал помогать ей забираться в этот большой ящик.

– Дамы и господа, сейчас вы увидите нечто невероятное: я разрежу эту прекрасную девушку пополам! – сказал фокусник, кода девушка уже лежала в ящике.

Он взял со своего столика пилу, и, подойдя к ящику, начал медленно распиливать его. Зрители затаили дыхание. Осталось совсем чуть-чуть, и вот протяжный звук, издаваемый пилой, прекратился.

– Смотрите, дамы и господа, девушка абсолютно жива и здорова! – вымолвил фокусник, готовясь разъединить две половинки ящика.

Разъединив их всего на несколько секунд, он вновь представил их друг к другу. Завершая своё выступление, фокусник помог девушке выбраться из ящика, когда публика увидела, что она точно жива и невредима, вновь одарила фокусника овациями. Он низко поклонился и направился к кулисам.

Клоун отошёл немного в сторону, пропуская фокусника, и снова прильнул к щёлке между занавесками. «Такими фокусами разве только провинциальную публику развлекать», – подумал клоун.

– Эй, кыш с дороги! – раздался позади женский голос.

Клоун обернулся, поправляя красный взъерошенный парик, и увидел сидящую на лошади женщину.

– Не надо никуда меня прогонять! Я тебе не кошка какая-нибудь! – сказал он грубым тоном.

– Давай уже, отходи, Грэг. Тебе не кажется, что в последнее время, когда ты надеваешь этот костюм, то сразу становишься тупее? Наверное, на тебя и правда одежда клоуна так сильно влияет, – презрительно сказала она.

Выслушав её, клоун Грэг всё же отошёл в сторону. Когда эта женщина проехала, за ней последовала ещё какая-то. Грэг что-то прошептал и снова прильнул к щёлке между занавесками.

Под музыку наездницы скакали по арене, их лошади выполняли различные трюки, заслуживая громкие аплодисменты зрителей.

Грэг ненадолго отвлёкся от представления. Он достал маленькое зеркальце из кармана и проверил, не смазан ли его грим. Он ещё раз поправил парик, большой красный нос и удостоверился, каждая ли пуговица на его костюме была вдета в петлю. Грэг с облегчением вздохнул, когда убедился, что всё в полном в порядке, но у него всё равно было какое-то неспокойное чувство. Веко его начало подёргиваться, так иногда бывало, если он сильно нервничал. Грэг аккуратно потёр глаз, стараясь не стереть грим, и в очередной раз глубоко вздохнул.

– Ну что, старина, готов к представлению? – послышался голос его коллеги, Боба.

Боб положил свою руку ему на плечо.

– Тебе-то легко, – ответил Грэг, – ты не волнуешься перед каждым номером, как я.

– Да, ладно всё будет хорошо. Мы же клоуны, а клоунам не зачем быть серьёзными и волноваться ещё о чём-то.

Глядя на своего коллегу, Грэг понял, как же к его характеру подходит эта улыбка до ушей, нарисованная на его лице. Но слова Боба, его оптимизм не очень-то помогли Грэгу собраться.

– Ладно, приготовься, сейчас музыка заиграет, – сказал Боб.

Через несколько секунд действительно заиграл старый добрый «Выход гладиаторов», музыка, под которую в цирках обычно выходят клоуны.

– Ну, пошли, – кинул на ходу Боб и выбежал на арену. Зрители зааплодировали.

Грэг побежал ему вслед. Он грозил Бобу то кулаком, то пальцем, делая вид, что тот ему насолил. Некоторые зрители уже смеялись. Боб закрыл лицо руками, показывая, что он плачет и остановился. Грэг тоже остановился и стал наблюдать за своим другом, он жалел его. Потом Грэг, чтобы его успокоить достал из нагрудного кармана платочек, только этот платок был какой-то неестественно длинный, так что его конец так и остался в кармане. Он протянул платок Бобу, показывая, «мол, вытри слёзы». Боб стал вытягивать платок из кармана Грэга, но он был, словно, бесконечный. Грэг побежал вокруг Боба, и бесконечный платок, как верёвка, обмотал тело его друга. Поняв, что его надули, Боб быстро высвободился из «оков» и побежал за Грэгом. Платок в это время, наконец, весь вышел.

«Боже… Не уж-то это смешно?» – пронеслось в голове Грэга. Его мысли в это время витали где-то за пределами цирка. Может быть, к нему опять возвращались ужасные воспоминания?

Повторилось всё то же самое, только теперь плакал Грэг. Боб, жалея его, вынул из своего кармана цветочек и протянул Грэгу, но гибкий стебель цветка остался в кармане. Грэг радостно принял подарок, но как только он взял цветок в руки, из него прямо ему в лицо хлынула струя воды…

«Боже… Как же я всё это ненавижу!» – подумал Грэг. Он был словно во сне.

Тут Боб развёл в стороны руки, показывая, что он хочет обнять Грэга, и Грэг охотно принял эти объятья. Зрители начали аплодировать, кто-то даже свистнул. «Боже… Боже…» – ещё раз повторил про себя Грэг.

Грэг вернулся в свой фургон только поздним вечером. Он снял парик, клоунский нос, цветной костюм с забавными пуговицами, а затем умылся. Грэг хотел было пожарить себе яичницу на ужин, но чувство голода у него пропало, возможно, из-за сильной головной боли. Он зачем-то взял со стола ложку, оставленную им ещё утром. «Да пошло всё к чёрту!» – родилась в его голове мысль, и Грэг с непонятно откуда взявшейся агрессией кинул ложку прямо в стену. Раньше, лет пять назад, он не часто срывался, но сейчас приступы гнева преследовали его почти после каждого выступления, виной тому были неприятные воспоминания.

Сегодня, во время представления он опять вспомнил о своём отце, нет, вернее не об отце, а об отчиме. У них были не самые приятные отношения. Отчима своего Грэг никогда не называл папой, всегда по имени. Звали его Россом. Если бы Грэга попросили охарактеризовать Росса, то он, наверняка, бы первым делом сказал, что отчим его – человек странный. Характер его действительно был странным: он то был спокойным, то непонятно от чего злился, вернее, причина его злости, конечно, присутствовала, но она казалась такой незначительной, что ярость Росса становилась просто смешной. Грэга в детстве всегда бесила эта злость отчима, возможно, она как вирус передавалась и ему. В приступе гнева Росс часто кидался какими-нибудь вещами, что-то ломал, так теперь иногда поступал и Грэг. Память Грэга сохранила один случай из детства, он хорошо запомнил, как мама и отчим в буквальном смысле дрались, они тогда как раз спорили о деньгах, ну знаете, кто больше зарабатывает, кто больше тратит, и тому подобное…

– Сволочь! – вырвалось изо рта Грэга. – Самая настоящая сволочь!

Потом до Грэга дошло, какие причины были для всей этой непонятной ярости Росса. Во-первых, это, как было замечено, проблемы с деньгами, отчим зарабатывал меньше мамы, но в каком-то смысле, он ведь не был виноват в этом. Во-вторых, это вечный контроль со стороны родителей Росса, они люди пожилые, и постоянно нуждались в помощи, но при этом им нужно было непременно всё знать, всё, что творится в семье сына. Они начинали совать свой нос во всё подряд, казалось, им было интересно даже то, сколько времени Росс сегодня провёл в туалете. Ну как при таком диком контроле не сойти с ума? Контроль родителей, недовольство жены доводили Росса до дрожи, он ломал мебель, бил посуду.

Как-то раз Грэг привёл к себе в гости пару друзей, но как потом оказалось, он выбрал неудачный для этого день. Росса опять начало всё вокруг раздражать, и он прямо на глазах друзей Грэга сломал стул.

У Грэга началась дрожь. Он вспоминал события того злосчастного дня, думал о том, как же ему тогда было стыдно перед своими приятелями. Дрожь от тела перешла в руки, и Грэгу захотелось взять что-нибудь и сломать, неважно что, лишь бы только сломать. Он взглянул на маленький табурет, и, поняв, что с ним ему вполне возможно справится, схватил этот табурет и принялся яростно бить его об пол.

– Так тебе и надо! – кричал Грэг. – Это тебе за то, что ты меня позорил! По-зо-рил ме-ня! – он чеканил каждое слово, ударяя об пол табуретом.

Вскоре послышался треск, и Грэг заметил, что одна ножка у табурета почти отвалилась. Он оторвал её, откинул табурет в сторону и начал бить себя этой ножкой по голове. Но после трёх ударов, голова заболела.

– Боже, за что? За что? – заорал Грэг, но после его неожиданно настигло какое-то странное умиротворение, позлился и хватит.

Он присел на пол. В висках невероятно громко стучала кровь. Озираясь вокруг, смотря на табурет со сломанной ножкой, Грэг подумал: «Интересно слышал ли меня кто-нибудь?» Встав с пола, он присел на стул и обхватил руками больную голову.

В детстве Грэг прочёл как-то «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Стивенсона. Сейчас он понял, что он олицетворение доктора Джекила, тогда как Росс – мистер Хайд. В характере Грэга смешались два совершенно разных мира, две противоположные части.

Грэг почувствовал, что новый приступ гнева начинает овладевать им. Он вспомнил, каким его отчим был в старости. Старея, Росс постепенно превратился в расиста. Кстати, он был, как это говорится, чёрным, и, прознав как-то раз, что одного его соседа, который не отличался от него цветом кожи, убили, при чём довольно жестоко, Росс загорелся желанием извести всех белых с Земли. Иногда, когда Грэг вспоминал своего отчима недобрым словом, он всерьёз задумывался, а не податься ли ему в Ку-клукс-клан. Но нет, скорее всего, это нужно было делать раньше, когда он ещё жил с Россом.

«Интересно, что бы сказал Росс, если бы он сейчас увидел меня? – спросил сам себя Грэг. – Наверное, сказал бы: «Что за клоун передо мной!» Ему стало смешно от этой мысли. «Что за клоун передо мной!» – повторил Грэг.

Будто вспомнив что-то очень важное, он быстро поднялся и направился к маленькому комоду, стоящему у стены. Он принялся что-то отчаянно искать в одном из ящиков.

– Вот он! Вот он! – торжествующе произнёс Грэг, когда это что-то было найдено.

Он достал из ящика маленький серебристый медальон. Этот медальон – всё, что осталось от его отца, настоящего, биологического отца. Грэг не помнил его, но он почему-то представлялся ему намного лучше этого Росса. Его отец точно не такой псих, как отчим. Мать никогда ничего не говорила об отце, это немного озадачивало Грэга. Как он только не старался выпытать у мамы хоть что-нибудь, хоть какой-нибудь маленький факт из биографии отца, всё без толку. Его отец так и остался для него человеком, о котором он ничего не знал, человеком, вечно бродящим в тумане, ты видишь его, он близко, но постоянно куда-то уходит от тебя, ускользает, как мокрое мыло из рук. Его отец так и остался для него идеалом всех отцов Земли, но при этом, Грэг забывал, что была какая-то веская причина того, что он ушёл от них, покинул навсегда его и маму. Это как раз должно было бы опустить отца в глазах сына, но он всё равно продолжал думать, что его папа самый лучший.

Грэг перевернул медальон. На другой стороне медальона было выгравировано: «С. Б.» – инициалы его отца. Но беда в том, что людей с подобными инициалами разбросано по Земле, Бог знает сколько. Лет в восемь Грэгу пришла идея искать отца по этим самым инициалом, встретится с каждым человеком, у кого имя и фамилия начинаются на те же самые буквы. Но как же теперь всё это казалось абсурдным. Его отцу вечно предстояло бродить в густом тумане прошлого, никогда ему оттуда не выйти.

Глава 4. В уродстве – счастье

Фрики в цирке Голдмена жили одной большой семьёй, но один фрик всё же предпочёл не иметь такие тесные отношения с остальными. Звали его Мартин, известен он был под прозвищем «человек-волк». Он не часто ходил в гости к другим фрикам, мало с ними общался, возможно, причина этого была в том, что он хотел быть как можно ближе к обычным людям, и всё своё время он проводил со своей невестой Нэнси.

Тем же вечером, когда Грэг сорвался после очередного выступления, Мартин сидел в своём фургоне и любовался своими же рисунками, которыми были завешены все стены его комнатушки. Он очень хорошо рисовал и причём научился этому полностью самостоятельно. Почти все его рисунки были портретами, и на всех этих портретах было изображено одно и то же лицо, лицо его милой Нэнси. Если просмотреть сейчас его работы, то можно заметить, что Нэнси на каждом рисунке сильно менялась: она была нарисована то сидящей на пляже, то на скамейке в парке; на одних рисунках ей было около двадцати двух лет, на других, более старых, ей не дашь и шестнадцати.

Он любил Нэнси больше жизни, она была для него человеком, ради которого стоит жить. Только Нэнси не отвернулась от него, не испугалась его безобразной внешности. Сколько он себя помнил, она всегда была с ним рядом, старалась успокоить его в трудную минуту.

– Нэнси… Милая Нэнси, – прошептал он.

Мартин оглядел стены, сейчас на него смотрели десятки Нэнси, созданных им самим. Но ни одна нарисованная Нэнси, считал он, не сможет по своей красоте сравняться с оригиналом.

«Где она интересно?» – подумал Мартин, но через минут пять услышал чьи-то шаги, его невеста вошла в фургон. Ничего не говоря, она подошла к нему и поцеловала в заросшею густыми волосами щёку.

– Ну как прошёл день, Мартин? – поинтересовалась она.

– Нэнси… Милая Нэнси, – воздохнув, сказал он, – ты же прекрасно знаешь, как обычно проходят мои дни. Сегодня-то ещё ничего, слишком буйных посетителей не было. А вот во время вчерашнего шоу какая-то женщина, увидев меня, такая и говорит: «Фу-у-у-у»! Представляешь?! Я хотел высказать всё, что о ней думаю, да только меня остановили…

– Ну не огорчайся, Мартин, ты же знаешь, что я тебя люблю, – попыталась пожалеть его Нэнси. – На всех остальных нам плевать, главное что, ты любишь меня, а я люблю тебя, правда же?

– Да, Нэнси, ты, конечно, как всегда права. Просто эти люди, которые приходят на шоу… ну знаешь… такое чувство иногда появляется… хочется убить их всех. Разжечь бы большой-большой костёр, и каждого из них постепенно кидать прямо в пламя, или утопить их всех что ли. Понимаешь?

Он смотрел на неё отчаянными грустными глазами, полными надежды. Его обросшее лицо, грустный взгляд как будто превращали его ненадолго в какого-то раненного зверя, который нуждается в помощи и защите. Девушке стало невероятно жалко своего возлюбленного. Подобные разговоры были не редкостью, но они не пугали Нэнси, лишь давали ей понять, что Мартину постоянно нужна её поддержка, только она может ему помочь и никто больше.

– Мой бедненький Мартин! – вымолвил Нэнси и обняла его. – Не нужно так сильно расстраиваться, всё пройдёт, всё пройдёт.

Она нежно поглаживала его по голове.

– Никогда я не понимал людей, Нэнси, – не унимался Мартин. – Они странные какие-то… Любят ходить и смотреть на инвалидов. Но не лучше бы было разрабатывать какие-нибудь методы лечения этих самых инвалидов. Нам твердят, что мы живём в новом времени, что постоянно что-то новое изобретают. Но почему они не изобретают лекарства от всей этой дряни, которой больны фрики. Какое к чёрту новое время, у нас ещё взгляд на мир-то средневековый!

– Обязательно что-нибудь придумают, обязательно, просто нужно время для всего этого. Придумают, и ты обязательно избавишься от своей волосатости, обязательно, – продолжала успокаивать Мартина Нэнси.

– Да, конечно, придумают они. Они лучше себе какую-нибудь игрушку сделают, чем что-нибудь полезное изобретут. Недавно все галдели про эту новую штуку, телевиденье. Телевиденье они сделали, а то, что столько людей умирает от различных болезней, они не слышали, они балуются своим телевиденьем!

Мартин чуть ли не до крика повысил голос, Нэнси всё это терпеливо слушала.

– Но подожди, Мартин, не все же люди на Земле плохие, не все же ведут себя как маленькие дети, играют в игрушки, как ты говоришь…

– Все люди одинаковы, так же как и свиньи одинаковы. Посуди сама, как мне паршиво бывает, когда надо мной издеваются. Они смеются над такими как я, кидаются помидорами. Но знаешь, что я скажу? Кидая в меня помидором, они сильно рискуют получить в ответ что-то намного серьёзнее помидора. Я им уже не какой-то там овощ кину, я в них ножом запущу! Тогда они попляшут у меня, попляшут…

Нэнси начала всерьёз волноваться, ситуация постепенно выходила из под контроля. Но Мартин всегда был довольно вспыльчивый, и Нэнси давно привыкла к подобным его речам. Она продолжала гладить его голову, думая, что это успокоит его.

Тише, ради Бога, успокойся, – шептала Нэнси разбушевавшемуся другу. – Мартин, ну как же ты не понимаешь, что нельзя так говорить! – сказала она, после чего ненадолго отошла, а вернулась с листком и карандашом в руках. – Вот на. Порисуй, тебя ведь это успокаивает.

– Не хочу я рисовать: настроения нет! Выслушаешь ты меня, наконец, а? – кричал Мартин. – Но знаешь, я даже счастлив! Да, счастлив! Пусть они кидают в меня помидоры, пусть смеются, пусть! Они же за это деньги платят! Понимаешь, деньги! Бросают их практически на ветер, а я их ловлю на лету, и к себе в карман. Выгодно, а? Счастлив я! Чертовски счастлив! – Мартин выхватил из рук Нэнси лист и карандаш, и, проткнув этот листок карандашом, принялся беспощадно рвать его. – Счастлив я! Понимаешь, счастлив?!

– Перестань, пожалуйста! Не надо!

– Ты знаешь, что я хотел раньше стать актёром, и сейчас то же хочу. Но когда я переступил порог одной киностудии, меня все испугались, как будто привидение увидели. Я им сказал, что хотел бы сниматься в кино, а они немного помолчали и засмеялись. Я, по их мнению, мог бы только какого-нибудь оборотня сыграть, а я хотел настоящих ролей, понимаешь, мне роль оборотня и так-то по жизни надоела. Я сказал им всё это, а они и говорят: «Тогда мы ничем не можем помочь вам. Вам бы в цирке выступать». Представляешь, мне бы в цирке выступать. Чёрт! Как же всё это противно! Как же всё это надоело!

– Мартин, перестань, пожалуйста! Не надо! – ещё раз повторила Нэнси.

Наступила тишина. Странно, но эта фраза, кажется, успокоила Мартина, теперь он сидел неподвижно, глядя куда-то в пустоту. Он всегда остывал так же неожиданно, как и вспыхивал. Странным и немного смешным показалось Нэнси то, как ей удалось его успокоить: она просто сказала: «Не надо!», и Мартин тут же успокоился. Ей показалось это смешным, потому что это «Не надо» она произнесла как команду, словно говорила: «Фу» собаке. «Перестань, пожалуйста! Не надо! Фу!»

Это не показывало Нэнси с лучшей её стороны, просто она славилась в первую очередь двумя вещами: постоянным желанием пожалеть кого-нибудь и легкомысленностью. Бывало, у неё появлялось желание порхать и порхать, словно бабочка. И она часто не могла остановиться, спуститься с небес на землю.

– Милый мой Мартин, – ласково прошептала Нэнси, – всё хорошо ведь, правда? Всё в полном порядке.

Он прижался к ней и оказался в её нежных объятиях, его голова легла на её плечо.

– Всё хорошо… – до сих пор повторяла своё заклинание Нэнси, правда, ей немного уже наскучило сидеть так, с головой Мартина на плече, и повторять одно и то же.

С самых ранних лет своей жизни, когда Нэнси ещё только познакомилась с Мартином, она уже знала, что этому человеку, этому мальчику нужна помощь, нужно, чтобы его кто-нибудь пожалел. Никто из школы не хотел с ним дружить, ему совершенно не с кем было играть, и тогда Нэнси пригрела Мартина. Она начала с ним дружить лишь потому, что не было рядом людей, которые могли бы сделать это за неё. Дальше пошло, поехало, они становились старше, и у Мартина появились совершенно новые потребности, новые желания. Он полюбил Нэнси. Он был счастлив, и, глядя на него, она тоже была счастлива. Она была рада, что смогла подарить этому человеку счастье, но было ли ей самой нужно это самое счастье, была ли она в силах по-настоящему полюбить Мартина, волосатого Мартина, человека-волка, с таким сложным ранимым характером? В какой-то момент, она поняла, что просто не сможет сказать ему «нет» в ответ на его признание в любви. Не может Нэнси разбить сердце этого человека, за которым в детстве в буквальном смысле ухаживала, как за больной бездомной собачкой.

Но в последнее время Мартин всё чаще стал устраивать истерики по поводу своей внешности. Нэнси старалась помочь ему, но её попытки сделать это всё реже увенчивались успехом. С каждым днём её жених становился всё ревнивее и ревнивее, он и так требовал к себе повышенного внимания, теперь же Мартин чуть ли не по десять раз на дню спрашивал девушку, любит ли она его, даже не спрашивал, а просто заставлял клясться в любви к нему. Нэнси начинало всё это надоедать, и такая жизнь ей была не очень-то по вкусу. В характере Нэнси сочетались две несовместимые особенности: постоянное желание пожалеть кого-нибудь и легкомысленность. Иногда Нэнси задумывалась о том, а не расстаться ли ей с Мартином? Но если она уйдёт, кто тогда пожалеет его? Кто сможет помочь этому человеку, этой несчастной, загубленной обществом душе? После подобных рассуждений, Нэнси окончательно запутывалась, она не могла понять, то ли она всё-таки хочет оставаться с этим человеком, толи покинуть его, скинув со своих плеч, как ненужную обузу.

– Ты меня любишь, Нэнси, так ведь? – спросил Мартин.

«Тебе что нужны ещё какие-нибудь доказательства этого?» – промелькнула мысль в голове Нэнси. Ей показалось, что Мартин действительно ведёт себя как домашнее животное, которое постоянно нужно гладить, ласкать, а иначе оно будет думать, что его уже не любят.

– Конечно, люблю, – прошептала она.

Мартин склонился над своей возлюбленной и поцеловал её. Но для Нэнси этот поцелуй был неприятным, потому что волосы на лице Мартина лезли ей в рот. «Как же противно! – подумала она. – Когда же это закончится? Поскорей бы уйти».

– Ты меня точно любишь? – не унимался Мартин.

«Боже! Сколько можно спрашивать одно и то же!» – подумала Нэнси и сказала:

– Конечно, люблю. Как же такого волосатика не любить?..