Замогильные записки Пикквикского клуба

Глава XXV

Торжество невинности и удивительное беспристрастие м‑ра Нупкинса, со включением других весьма важных обстоятельств.

Во всю дорогу м‑р Самуэль Уэллер неистово бесновался. М‑р Снодграс и м‑р Винкель с мрачным молчанием прислушивались к дивному красноречию своего неустрашимого вождя, не умолкавшего ни на одну минуту. Но гнев м‑ра Уэллера мгновенно сменился живейшим любопытством, когда процессия повернула к тому самому двору, где он встретился с забулдыгой Троттером. Еще минута, и любопытство уступило место чувству сильнейшего изумления, когда м‑р Груммер, остановив процессию, подошел к той самой калитке, откуда накануне выюркнул Иов Троттер. На звон колокольчика выбежала хорошенькая девушка лет семнадцати, с румяными и пухлыми щечками. Бросив быстрый взгляд на изумительную наружность пленников и на колымагу, откуда продолжал ораторствовать м‑р Пикквик, она испустила пронзительный крик, всплеснула руками и побежала назад. М‑р Моззель, явившийся на место сцены, отворил калитку, чтобы впустить арестантов с их стражей и тут же захлопнул ее под носом толпы. Три или четыре счастливых джентльмена, отыскав значительную трещину в заборе, откуда, впрочем, ничего нельзя было видеть, продолжали глазеть в нее с таким же упорным постоянством, с каким праздные зеваки оттачивают свои носы об уличные стекла полицейского врача, подвергающего в задней комнате хирургическому осмотру кости какого-нибудь пьяницы, раздавленного на улице колесами проезжавшего экипажа.

Перед крыльцом, у самого основания лестницы, ведущей во внутренность дома, колымага, наконец, остановилась, и м‑р Пикквик, сопровождаемый своими верными друзьями, введен был в корридор, откуда, после предварительного доклада, их представили перед очи городского мэра.

Сцена была торжественная в полном смысле слова. Подле большего книжного шкафа, в большом кресле, за большим столом заседал м‑р Нупкинс, представлявший из своей особы величавую фигуру огромного размера. Стол был украшен огромными кипами бумаг, из-за которых, на противоположном конце, выставлялись голова и плечи м‑ра Джинкса, употреблявшего деятельные усилия сообщить своему лицу деловой и озабоченный вид самого отчаянного свойства.

Вслед за входом арестованных пикквикистов, м‑р Моззель запер дверь и в почтительной позе стал за креслом своего начальника, ожидая дальнейших приказаний. М‑р Нупкинс, с поразительной торжественностью, бросил инквизиторский взгляд на лица арестантов.

– Ну, Груммер, что это за человек, – сказал м‑р Нупкинс, указывая на м‑ра Пикквика, который, как оратор и представитель своих друзей, стоял со шляпою в руке, отвешивая учтивые поклоны.

– Это Пикквик, буян, сэр, – сказал Груммер.

– Вон оно как, куда метнул, старый головач… погоди малую толику, – сказал м‑р Уэллер, выступая смелым шагом в передний ряд. – Прошу извинить, сэр, но этот старый господин в богатырских ботфортах не зашибет себе ни одного шиллинга на хлеб, если будет состоять церемониймейстером при вашей чести. Позвольте уж лучше мне рапортовать, – продолжал м‑р Уэллер, отстраняя левою рукою Груммера и обращаясь к судье с фамильярною учтивостью. – Это, сэр, м‑р Самуэль Пикквик, ученый основатель, президент и член столичного клуба; a это м‑р Топман; за ним, прошу заметить, м‑р Снодграс; a за ним, по другую сторону, м‑р Винкель. Все это, сэр, джентльмены первой руки, и мне будет очень приятно, если вы удостоитесь знакомства с ними. Поэтому, сэр, советую вам прежде всего сослать на ветряную мельницу этого ветреного старичишку, a там уж все, авось, пойдет у нас как по маслу. Дела прежде всего, a после удовольствия, как говорил король Ричард III, запирая другого короля в Тоуэр.

– Заключив эту сентенцию, м‑р Уэллер начал растирать тулью шляпы рукавом своей куртки и самодовольно бросил благосклонный кивок на м‑ра Джинкса, который, по-видимому, слушал его с несказанным удовольствием.

– Что это за человек? – спросил судья.

– Он мой камердинер, – с гордостью сказал м‑р Пикквик.

– Он ваш камердинер, говорите вы, то есть состоит при вас в качестве слуги: так ли? – спросил судья.

М‑р Пикквик отвечал утвердительно.

– Итак, принять к сведению, – продолжал м‑р Нупкинс, – Камердинер Пикквика. Запишите, м‑р Джинкс.

Письмоводитель записал.

– Как ваша фамилия? – грянул м‑р Нупкинс.

– Уэллер, – отвечал Самуэль.

– Итак, одним именем больше в списках ньюгетской тюрьмы, – сказал м‑р Нупкинс.

Это была шутка и, следовательно, господа Груммер, Джинкс, Доббли, Мозель и все остальные члены судейской канцелярии сочли своим непременным долгом захохотать из угождения господину мэру. Смех их продолжался пять минут.

– Запишите его имя, м‑р Джинкс, – сказал судья.

– Два «Л»; не забудьте, приятель, – шепнул Самуэль.

Здесь один из полисменов, составлявших стражу, имел несчастье захохотать и за то немедленно получил строгий выговор от городского мэра. Несчастный забыл, как опасно смеяться там, где этого не требует благопристойность.

– Где вы живете? – сказал судья.

– Везде и нигде, – отвечал Сам.

– М‑р Джинкс, запишите.

Письмоводитель медлил и машинально бросил вопрошающий взгляд на грозного судью. М‑р Нупкинс понял, что ответ слуги требовал некоторых пояснений.

– Где вы живете? – повторил опять м‑р Нупкинс.

– Там, где хорошо, a больше всего, где приведется, сэр, – отвечал Самуэль.

– Запишите, Джинкс, – сказал судья, начинавший выходить из себя.

– Поставьте всякое слово в строку, – сказал м‑р Уэллер.

– Оказывается, стало быть, что он бродяга, м‑р Джинкс, – сказал судья. – Следует из его показания, что он бродяга: так ли, м‑р Джинкс?

– Точно так, – отвечал письмоводитель.

– И как бродягу, я прикажу засадить его в тюрьму, – сказал м‑р Нупкинс.

– Теперь, м‑р Джинкс, отберите показания от Груммера и составьте протокол.

– Слушаю, сэр.

Приступили к отобранию показания; но так как м‑р Груммер выражался языком довольно медленным и вялым, a между тем обед судьи был почти готов, то м‑р Нупкинс предложил ему наугад потребное количество юридических вопросов, на которые м‑р Груммер, тоже наугад, сообщил потребное количество утвердительных ответов юридического свойства. Таким образом дело, к общему удовольствию, покатилось как по маслу. Перед составлением протокола, судья и м‑р Джинкс удалились к окну и начали шепотом производить таинственное совещание между собой.

После этой консультации, продолжавшейся минут десять, м‑р Джинкс занял свое место за большим столом. М‑р Нупкинс между тем, усаживаясь в кресло, кашлянул два раза, и уже приготовился говорить речь в назидание пикквикистов, как вдруг м‑р Пикквик перебил:

– Прошу извинить, сэр; но прежде, чем мы будем иметь удовольствие выслушать ваши мнения, основанные вами на отобранных показаниях, я бы желал воспользоваться правом подсудимого говорить в свою защиту. Надеюсь, сэр, вы не можете лишить меня этого права.

– Придержите свой язык, сэр, – сказал судья гневным тоном.

– Я бы очень рад вам повиноваться, но… – сказал м‑р Пикквик.

– Извольте молчать, сэр, – повторил судья, – или я принужден буду позвать констебля.

– Вы можете делать, что вам угодно, – возразил м‑р Пикквик, – и я не сомневаюсь, что констебли исполнят ваши приказания с точностью; но я принимаю на себя смелость говорить и стану говорить в свою защиту.

– Пикквик и палата ума – одно и то же! – воскликнул м‑р Уэллер.

– Замолчите, Сам.

– Слушаю.

М‑р Нупкинс, пораженный, очевидно, необычайною смелостью ученого мужа, собирался, по-видимому, вновь прогреметь свой грозный ответ; но в эту минуту м‑р Джинкс дернул его за рукав и шепнул ему на ухо несколько слов. Судья проговорил вполголоса какой-то ответ, и затем перешептыванье возобновилось опять. Джинкс делал, по-видимому, возражения.

Наконец, судья, проглотивший, вероятно, весьма неприятную пилюлю от своего письмоводителя, – обратился к м‑ру Пикквику и, подавляя внутреннюю досаду, проговорил:

– Что вы хотите сказать?

– Во-первых, – начал м‑р Пикквик; посылая через очки такой проницательный взгляд, который привел в трепет даже самого судью, – во-первых, я желаю знать, зачем и для чего я и мой друг приведены сюда?

– Можно ему сказать это? – шепнул м‑р Нупкинс своему письмоводителю.

– Можно и должно, – шепнул Джинкс.

Судья откашлянулся, вытер нос и, приняв торжественную осанку, начал таким образом:

– Дошло до моего сведения, что вы, Пикквик, вопреки существующим законам, замышляете «учинить» дуэль, и что в этом преступном деле помогает вам другой человек, по имени Топман. Следственно… ну, м‑р Джинкс?

– Так, сэр, продолжайте.

– Следственно я, как судья, обязываю вас… так, что ли, м‑р Джинкс?

– Так, сэр.

– Обязываю вас… к чему-же, м‑р Джинкс.

– Отыскать и представить поручителей, сэр.

– Да, да. Следственно – хотел я сказать, как перебил меня мой письмоводитель – следственно я обязываю вас отыскать и представить поручителей.

– Надежных поручителей, – подсказал м‑р Джинкс.

– И я требую надежных поручителей, – сказал судья.

– Из граждан этого города, – шепнул Джинкс.

– Они должны быть гражданами этого города, – сказал судья.

– У каждого должен быть свой дом и капитал в пятьдесят фунтов, – подсказал Джинкс.

– И эти два поручителя, сударь мой, должны быть домохозяевами с капиталом не менее пятидесяти фунтов, – проговорил судья с великим достоинством, поправляя свой галстух.

Легко представить изумление и крайнее негодование ученого мужа, вовсе не приготовленного к такой развязке.

– Что все это значит, сэр? – воскликнул м‑р Пикквик. – во-первых, мы совсем чужие в этом городе; во-вторых я не знаю здесь ни одного домовладельца, в-третьих, я никогда не думал о дуэли.

– Еще что? – спросил судья.

– Больше ничего, сэр. Кажется, и этого довольно?

– Но я должен предварительно разведать и учинить справку… так, что ли, Джинкс?

– Так, сэр.

– Отвечайте положительно и ясно: имеете ли вы еще что-нибудь сказать в свое оправдание?

Нет сомнения, м‑р Пикквик сказал бы очень много в оправдание себя и своих друзей и, конечно, удивил бы всю залу своим импровизированным витийством, если бы в эту самую минуту м‑р Уэллер не вступил с ним в таинственное совещание, поглотившее все внимание и силу рассудительности ученого мужа, так что он должен был пропустить мимо ушей вопрос судьи. М‑р Нупкинс не любил распространяться дважды о каком бы то ни было предмете. Приготовив себя предварительным кашлем, он бросил на собрание торжествующий взор и, среди полного молчания констеблей, приступил к произнесению приговора.

Слуга Уэллер, уличенный в буйных поступках, приговорен к штрафу в три фунта стерлингов. Граждане Винкель и Снодграс, уличенные в таком-же буйстве, штрафуются двумя фунтами. Сверх того, джентльмены и слуга обязуются дать подписку, что впредь они будут вести себя как прилично честным великобританским подданным и не будут питать личной вражды к констеблю Груммеру. Поручительство относительно Пикквика и Топмана должно состояться во всей силе.

Лишь только мэр кончил свою речь, м‑р Пикквик, выступая вперед с улыбкой, заигравшей опять на его добродушном лице, сказал:

– Прошу извинить, господин судья. Не можете ли вы уделить мне несколько минут для переговоров о деле чрезвычайно важном, и которое собственно касается вас самих?

– Что-о-о?

М‑р Пикквик повторил свой вопрос.

– Чрезвычайно экстраординарный случай! – воскликнул судья. – Частная аудиенция!

– Да, сэр, я прошу у вас частной аудиенции, – сказал твердо м‑р Пикквик, – только я желаю, чтобы на ней присутствовал и мой слуга, так как известия, о которых вы услышите, первоначально исходят от него.

Судья взглянул на м‑ра Джинкса, м‑р Джинкс взглянул на судью, констебли переглянулись друг с другом с величайшим изумлением. Вдруг м‑р Нупкинс побледнел. Не думает ли этот Уэллер, в припадке раскаяния и угрызения совести, сообщить какую-нибудь важную, быть может, убийственную тайну, имеющую отношение к его особе? Не скрывается ли здесь преступное посягательство на его личную безопасность? Страшная мысль! М‑р Нупкинс побледнел, как смерть.

Взглянув еще раз на ученого мужа, м‑р Нупкинс подозвал своего письмоводителя.

– Что вы думаете об этой просьбе, м‑р Джинкс? – пробормотал судья.

М‑р Джинкс, не понимавший хорошенько сущности этого казусного дела, – улыбнулся двусмысленной улыбкой и, завинтив углы своего рта, принялся медленно раскачивать свою голову с боку на бок.

– М‑р Джинкс, вы осел, сэр, – сказал судья.

При этом комплименте, м‑р Джинкс улыбнулся еще раз и постепенно отретировался в свой собственный угол.

Оставленный на произвол собственных соображений, м‑р Нуикинс погрузился в глубокую думу на несколько минут, и потом, вставая с места, пошел в боковую комнату, куда, по сделанному знаку, последовал и м‑р Пикквик с своим слугой. Чтобы предупредить всякое злонамеренное покушение на свою личность, м‑р Нупкинс указал подсудимым на отдаленный конец маленькой комнаты, a сам, на всякий случай, стал подле приотворенной двери, откуда, при возникающей опасности, можно было позвать констеблей. Приняв таким образом все эти необходимые меры, внушенные благоразумием и опытностью, м‑р Нупкинс выразил готовность выслушать известие, в чем бы оно ни заключалось.

– Вы позвольте мне, сэр, разом и прямо приступить к делу, которое некоторым образом касается вашей чести и вашего кредита в материальном смысле, – начал м‑р Пикквик. – Я имею весьма сильные и основательные причины думать, что вы, сэр, имели неосторожность дать приют в своем доме величайшему обманщику.

– Двум, – прервал Самуэль Уэллер, – тонконогой вешалке и серой ливрее с заплаканными буркалами.

– Самуэль, – сказал м‑р Пикквик, – когда я собираюсь рассуждать с этим джентльменом, вы постарайтесь контролировать ваши чувства.

– Виноват, сэр, да только кровь бурлит у меня кипятком и без всякого контроля, как скоро речь зайдет об этих забияках.

– Одним словом, сэр, – продолжал м‑р Пикквик, – позвольте спросить вас: прав ли мой слуга, обнаруживший подозрение, что в дом ваш весьма часто делает визиты некто, выдающий себя за капитана Фиц-Маршала? Потому что, видите ли, – продолжал м‑р Пикквик, заметив, что судья начал приходить в сильнейшее негодование, – если прав мой камердинер, то я объявляю, что этот Фиц-Маршал есть не что иное, как…

– Погодите, сэр, погодите, – сказал м‑р Нупкинс, затворяя дверь. – Так вы знаете этого человека?

– Очень хорошо знаю и объявляю вам, сэр, что это безнравственный негодяй, плут, все что хотите. Он легко втирается в доверенность честных людей и отплачивает им таким вероломством, такими низостями, что… что… – М‑р Пикквик задыхался от негодования.

– Боже мой! – воскликнул м‑р Нупкинс, раскрасневшись как жареный гусь, мгновенно переменив судейскую строгость на ласковое обращение порядочного джентльмена. – Сделайте одолжение, м‑р…

– Пикквик, – подсказал Самуэль.

– Сделайте одолжение, м‑р Пикквик… Боже мой!.. прошу покорнейше присесть. Кто бы мог подумать? Капитан Фиц-Маршал!

– Не называйте его ни капитаном, ни Фиц-Маршалом, – перебил Самуэль, – потому что, я вам скажу, он ни тот, ни другой. Он кочующий актер; зовут его Джинглем, и если вам нужен волк в овечьей шкуре, так это широко-мордый слуга его, Троттер, мошенник из мошенников первейшего сорта.

– Все это совершенно справедливо, сэр, – сказал м‑р Пикквик, отвечая на вопрошающий взор изумленного судьи, – я затем и приехал сюда, чтоб обличить этого негодяя.

И м‑р Пикквик вылил целиком в разгоряченное ухо городского мэра сокращенную повесть о похождениях м‑ра Джингля. Упомянув в сжатых и сильных выражениях о первой встрече с кочующим актером, ученый муж рассказал, как он похитил мисс Уардль, как весело он отказался от этой девы за денежное вознаграждение, как он заманил его самого в девичий пансион, и как, наконец, он, м‑р Пикквик, считал своим непременным долгом сорвать маску с этого обманщика.

При этом повествовании, вся горячая кровь в теле м‑ра Нупкинса прихлынула к самым верхушкам его ушей. Он в первый раз имел удовольствие познакомиться с капитаном на конских скачках, откуда и пригласил его в свой дом. Фиц-Маршал знаком был почти со всею аристократиею британской столицы, объехал чуть ли не весь свет, знал все, видел все, был сам аристократом с головы до ног: какая драгоценная находка для семейства провинциального мэра! Мистрис Нупкинс и мисс Нупкинс были в восторге от капитана Фиц-Маршала. они показывали его всюду – на семейных вечерах, на городских балах, на общественных гуляньях – гордились мнениями Фиц-Маршала, прославляли его аристократические манеры, жужжали без умолка о тесной дружбе с капитаном Фиц-Маршалом, и весь город завидовал счастливцам, завербовавшим в свой круг лондонского льва. Искренние приятели и приятельницы их, м‑с Поркенгем и девицы Поркенгем, и м‑р Сидни Поркенгем, готовы были с ума сойти от ревности и отчаяния.

И после всего этого вдруг услышать, что м‑р Фиц-Маршал есть ни больше, ни меньше как актер, кочующий актер, проныра, пройдоха и чуть ли не мошенник, готовый отважиться на всякую низость! Силы небесные! Что скажут Поркенгемы! Как станет торжествовать м‑р Сидни Поркенгем, когда услышит, что ему, вдруг, ни с того, ни с сего, предпочли такого грязного соперника! Какими глазами сам он, почтенный мэр города Ипсвича, будет смотреть на старика Поркенгема, когда встретится с ним на скачках или на выборах в Палату? A если – от чего Боже сохрани! – весть эта залетит в чужие края – что… что тогда!?

– Однакож, все это покамест голословное показание, – сказал м‑р Нупкинс, после продолжительной паузы, – М‑р Фиц-Маршал человек политический, смею сказать, и у него множество врагов: чем вы можете подтвердить и доказать истину таких ужасных обвинений?

– Поставьте меня с ним на очную ставку, и больше я ничего не требую, – сказал м‑р Пикквик, – сведите с ним меня и моих друзей: вы увидите, что больше не нужно будет никаких доказательств.

– Это, кажется, легко устроить, – сказал м‑р Нупкинс, – он придет сюда вечером, и тогда все это можно будет обделать без огласки… вы понимаете, что я принимаю в уважение ветренность и, конечно, раскаяние молодого человека. Впрочем, не мешает наперед посоветоваться с моей женой: ум хорош, два лучше. Во всяком случае, м‑р Пикквик, мы должны сперва покончить ваше дело, чтобы, понимаете, не было никаких задержек. Не угодно ли вам пожаловать в эту комнату?

И они опять вошли в судейскую.

– Груммер, – сказал судья страшнейшим голосом.

– Чего изволите, сэр? – отвечал Груммер, улыбаясь весьма некстати.

– Чему-ж вы смеетесь, сэр? – строго сказал судья. – Смотрите! вы забываете свои обязанности, сэр, и ведете себя, как бессмысленный мальчишка. Точно ли справедливы все те показания, которые вы дали, сэр? Берегитесь, Груммер!

– Сэр, – пробормотал несчастный Груммер, – я… я…

– Что? Вы путаетесь, сэр? М‑р Джинкс, – замечаете вы, как он путается?

– Замечаю, сэр.

– Повторите свое показание, Груммер; только предваряю вас, держите ухо востро. М‑р Джинкс, потрудитесь записывать его слова.

Несчастный Груммер, окончательно сбитый с толку инквизиторским взглядом судьи и насмешливой улыбкой Джинкса, запутался минуты в две или три в таком лабиринте противоречий, что м‑р Нупкинс объявил ему наотрез и раз навсегда, что он не верит ему ни в одном слове. Таким образом штраф был отменен, и поручительство за пикквикистов оказалось совершенно неуместным. М‑рь Груммер, как и следует, получил строжайший выговор, и пикквикисты, все до одного, признаны невинными в самом высшем юридическом смысле. Разительный пример непостоянства человеческого счастья.

М‑с Нупкинс была величественная дама в голубом газовом тюрбане и светло-сером парике. Мисс Нупкинс получила в наследство от своей маменьки всю её гордость, за исключениеи тюрбана, и все её капризы, кроме парика. Как скоро между матушкой и дочкой возникали жаркие споры относительно разных неудобств домашней жизни, вся тяжесть их размолвки обыкновенно падала на плечи господина мэра. На этом основании, когда м‑р Нупкинс отыскал свою супругу и сообщил ей интересные подробности, представленные президентом Пикквикского клуба, м‑с Нупкинс вдруг припомнила, что она всегда ожидала какого-нибудь пассажа в этом роде, что она никогда не сомневалась в злонамеренности Фиц-Маршала, что ее никто не хотел слушать, что она не понимает, чем ее считает м‑р Нупкинс, и так далее, до бесконечности, все в одном и том же роде.

– Подумать только, что из меня сделали такую дуру! – возопила прелестная мисс Нупкинс, выжимая по слезинке из каждого глаза.

– Ты можешь благодарить за это своего папеньку, моя милая, – сказала м‑с Нупкинс. – Сколько раз я просила, уговаривала, умоляла этого человека расспросить о фамильных связях капитана Фиц-Маршала! Сколько раз я заставляла его принять какие-нибудь решительные меры! О, Боже мой, да ведь этому никто и не поверит – никто!

– Однакож, послушай, моя милая, – начал м‑р Нупкинс.

– Не говори мне ничего, – сказала м‑с Нупкипс.

– Но ведь ты сама, душечка, признавалась открыто, что готова с ума сойти от любезностей капитана Фиц-Маршала. Ты беспрестанно приглашала его к себе, мой друг, и пользовалась всяким случаем, чтобы выставить на вид капитана Фиц-Маршала.

– Слышишь, Генриетта? – сказала м‑с Нупкинс, обращаясь к своей дочке с видом оскорбленной добродетели. – Чему тут удивляться? Ему не в первый раз сваливать с больной головы на здоровую. Я всегда это говорила.

И м‑с Нупкинс зарыдала горько и громко.

– Ах, папенька! – возгласила мисс Нупкинс. И слезы дочери смешались с рыданиями матери.

– Мало ему, что теперь, по его милости, мы делаемся посмешищем всего света! – восклицала м‑с Нупкинс. – Он меня же обвиняет, бессовестный!

– Как нам теперь показываться в обществах? – сказала мисс Нупкинс.

– Какими глазами будем мы смотреть на Поркенгемов? – сказала м‑с Нупкинс.

– И на Григгсов, – добавила мисс Нупкинс.

– И на Сломминтаукенсов, – дополнила м‑с Нупкинс. – Что-ж в этом толку, мой ангел? Отец твой знать ничего не хочет: для него хоть трава не рости.

Обе дамы зарыдали опять громко, сильно, дружно.

Слезы м‑с Нупкинс изливались обильным и быстрым потоком и, по-видимому, совсем затопили её мыслительные способности. Мало-помалу, однако ж, несчастная леди пришла в себя и, получив способность размышлять, представила на рассмотрение своему супругу проект относительно приглашения на обед м‑ра Пикквика с его друзьями: они останутся до вечера, и, следовательно, столкнутся с капитаном Фиц-Маршаломь. После продолжительных совещаний, на семейном совете состоялось решение такого рода: убедившись в справедливости показаний м‑ра Пикквика, прогнать немедленно капитана со двора, стараясь, однако ж, не делать никакого шума, и потом известить Поркенгемов, что м‑р Фиц-Маршаль, пользуясь огромным влиянием при дворе своей аристократической родни, получил место генерал – губернатора на Сьере-Леоне, на мысе Доброй Надежды, или на каком-нибудь из тех спасительных для здоровья островов, откуда европейцы, очарованные, конечно, туземным климатом, почти никогда не возвращаются назад в свою отчизну.

Сильно возрадовалось сердце почтенного мэра, когда, наконец, его дочь и супруга осушили свои слезы: он не противоречил ни в чем и безмолвно согласился на все пункты. М‑р Пикквик и его друзья, изгладив все следы своего странного приключения, оставшиеся на их лицах и костюме, были представлены дамам и получили приглашение обедать. M-р Самуэль Уэллер, удостоившийся весьма лестных отзывов проницательного судьи, был поручен радушной заботливости м‑ра Моззеля, который и отправился с ним в нижние апартаменты.

– Как ваше здоровье, сэр? – сказал м‑р Моззель, провожая м‑ра Уэллера на кухню.

– Здравствую, как видите, покорно вас благодарю, – отвечал Самуэль, – никаких особых перемен не произошло во мне с тех пор, как я имел честь видеть вас за стулом вашего командира.

– Прошу извинить, сэр, что я в ту пору не обратил на вас внимания, – сказал м‑р Моззель, – мы еще не были отрекомендованы друг другу. Господин мой, кажется, вас очень полюбил, м‑р Уэллер.

– Не мудрено. Он славный малый.

– Вы находите?

– Это всякий видит. Какой он весельчак!

– И мастер говорить, я вам скажу, – добавил м‑р Моззель, – слова у него, что называется, бьют ключом из горла.

– Фонтаном бьют и брызгами летят на воздух, так что не поймаешь в них ни одной мысли, – заметил м‑р Уэллер.

– В этом-то и штука – говорить так, чтобы никто ничего не понимал, – дополнил м‑р Моззель. – Последняя ступень, м‑р Уэллер, не оступитесь. Не угодно ли помыть руки, прежде чем я представлю вас нашим леди? Вот здесь за дверью рукомойник и чистое полотенце к вашим услугам.

– Всполоснуться не мешает, – отвечал м‑р Уэллер, натирая желтым мылом свое лицо. – A у вас много леди?

– На кухне только две, – сказал м‑р Моззель, – горничная и кухарка. Для черной работы мы держим судомойку да мальчишку: они обедают в прачешной.

– Так вы их не допускаете к своему столу?

– Нет, сэр. Сначала, правда, как они пришли, мы попытались пообедать с ними раза два или три, да только не было никакой возможности сидеть вместе с ними. У судомойки престрашные манеры и никакого воспитания, a мальчишка сопит, как надорванная лошадь.

– Скажите, какой неуч!

– Что прикажете делать. У нас в провинции много невоспитанных людей, м‑р Уэллер, и это по временам бывает очень неприятно. Сюда пожалуйте, сэр, сюда.

И м‑р Уэллер вошел в кухню.

– Мэри, – сказал м‑р Моззель, обращаясь к хорошенькой девушке, носившей это имя, – вот вам м‑р Уэллер, джентльмен из Лондона и друг нашего дома. Господин поручил нам угостить м‑ра Уэллера и всячески стараться, чтобы ему было весело в нашей компании.

– Господин ваш знаток своего дела и отлично понимает, где раки зимуют, – сказал м‑р Уэллер, бросая удивленный взгляд на мисс Мери, – на месте хозяина этого дома, я в жизнь не узнал бы скуки подле такой красотки.

– Ах, м‑р Уэллер! – воскликнула Мери, зардевшись ярким румянцем.

– Ах, какие пассажи! – воскликнула кухарка.

– Извините, сударыня, я совсем забыл вас, – сказал м‑р Моззель. – Позвольте вас представить, м‑р Уэллер.

– Здравствуйте, сударыня, – сказал м‑р Уэллер. – Очень рад вас видеть и надеюсь, что мы познакомимся надолго: прошу любить и жаловать вашего покорного слугу.

После этой церемонии представления горничная и кухарка удалились минут на десять за перегородку для взаимного сообщения друг другу впечатлений, произведенных на них визитом приятного гостя. Затем вся компания уселась за стол, уже давно накрытый для обеда.

Любезность м‑ра Уэллера, его свободное обращение и редкий дар слова произвели могущественное влияние на всю компанию, так что в половине обеда кавалеры и дамы стояли уже на самой короткой ноге, знали со всеми подробностями историю негодяя, выдававшего себя за Иова Троттера.

– Не даром я его терпеть не могла, – сказала мисс Мери.

– Вы и не должны были терпеть его, – заметил м‑р Уэллер.

– Отчего?

– Оттого, душечка моя, что красота и добродетель ничего не могут иметь общего с безобразием и мошенническими проделками какого-нибудь голяка бродяги. Согласны ли вы с этим, м‑р Моззель?

– Совершенно согласен, – отвечал этот джентльмен.

– Здесь Мери захохотала и сказала, что смешит ее кухарка. Кухарка тоже засмеялась и сказала, что мисс Мери – презабавная девчонка.

– Я еще не пила, – заметила мисс Мери.

– Не угодно ли со мной из одной рюмки? – сказал м‑р Уэллер. – Обмочите ваши губки, душенька, и я буду иметь право поцеловать вас в щечку.

– Стыдитесь, м‑р Уэллер, – сказала мисс Мери.

– Чего?

– Говорить такие глупости.

– Глупости? Вы ошибаетесь, мой розанчик. Натура не терпит глупостей, a я, как видите, истинный сын натуры. Так ли, госпожа кухарка?

– Не спрашивайте меня, негодный кавалер, – отвечала кухарка, утопавшая, по-видимому, в океане наслаждений.

Здесь горничная и кухарка залились беззаботным и нежным смехом, вследствии чего с прелестной мисс Мери, не успевшей проглотить куска говядины и запить его шотландским пивом, случился весьма неприятный припадок, из которого едва вывел ее м‑р Уэллер, поспевший дать ей три нежных тумака по спине и оказавший другие знаки обязательной внимательности, столь необходимой в таких случаях.

Среди таких забав и наслаждений, вдруг раздался громкий звонок у зеленой калитки, оставшейся теперь в полном распоряжении молодого джентльмена, обедавшего в прачешной за особенным столом. M-р Уэллер продолжал расточать свои комплименты и становился любезнее с минуты на минуту; м‑р Моззель разливал душистое вино в рюмки и стаканы; кухарка прохлаждалась за шотландским пивом и готовилась разрезать свою порцию бифштекса… вдруг, можете представить, дверь кухни отворилась, и в комнату вошел, можете вообразить, не кто другой, как м‑р Иов Троттер.

Вошел, сказали мы; но это слово в настоящем случае не удобно применить к самому факту. Дверь кухни отворилась, и м‑р Троттер появился. Он хотел идти, да и пошел бы без всякого сомнения, но, встретившись с глазами м‑ра Уэллера, невольно отпрянул назад шага на два и остановился, как вкопанный, глазея на неожиданную сцену с чувством невыразимого изумления и страха.

– Вот он, голубчик, – сказал м‑р Уэллер, быстро вставая с места. – A мы только что говорили о вас, сию минуту. Как поживаете, м‑р Троттер? Где погуливали? Просим покорнейше.

И, положив свою могучую руку на серый воротник беззащитного Иова, м‑р Уэллер потащил его на середину кухни. Затем он запер дверь и передал ключ м‑ру Моззелю, который с философским равнодушием положил его в свой боковой карман.

– Теперь у нас пойдет потеха, – сказал м‑р Уэллер, – вообразите, любезный друг, что ваш господин наверху встретился в эту минуту с моим, a вот здесь внизу мы имеем удовольствие смотреть на вашу прекрасную ливрею. Ну, соколик, как ваши дела? Скоро ли будете торговать пирожками в мелочной лавке? Ох, как я рад вас видеть, Иов Троттер! Теперь вы совершенно счастливы, любезный друг. Ведь он счастлив, м‑р Моззель?

– Совершенно. Это видно по его глазам.

– Смотрите, как он весел! – продолжал Самуэль Уэллер.

– Он просто в восторге, – сказал м‑р Моззель.

– Нечего и говорить: с ума сходит от радости. Садитесь, м‑р Троттер просим покорнейше: мы все очень рады вас видеть.

И его насильно усадили на стул подле печи. Несчастный Троттер немилосердно заморгал своими крошечными глазками, сперва на м‑ра Уэллера, потом на Моззеля; но не проговорил ни одного слова.

– Теперь, сударь мой, – начал Самуэль Уэллер, – мне хотелось бы, любопытства ради, спросить вас перед этими леди, точно ли вы считаете себя добродетельным и самым благовоспитанным молодым джентльменом, какой когда-либо употреблял серую ливрею и розовый платочек?