Не предать время своё

– Ну ладно, я поехал, – Костя вскочил и направился к Старику.

Первый же светофор на ближайшем перекрёстке встретил его красным светом. Пока ждал зелёный, кто-то громко постучал в двери автобуса.

Оказалось, что это запыхавшийся от бега смуглолицый любитель пива:

– Погоди, брат! Разговор есть.

Но тут загорелся жёлтый, и Костя захлопнул дверь. Едва разогнавшись, пазик снова упёрся в красное око следующего светофора.

– Да что же это такое! Дадут мне сегодня уехать или нет?! – воскликнул в сердцах Костя и нажал на газ.

Старый автобус, словно человек, которого трудно вывести из себя, недовольно взревел и, скрипя всеми суставами, резко рванул вперёд. Встречные машины едва успели отскочить в разные стороны.

…На последний паром Костя успел.

На реке было прохладно. Город постепенно начал таять в вечерней дымке, а прибрежные огоньки растянулись, словно разноцветные бусинки. Они напоминали Косте нескончаемую вереницу светофоров с красными «глазами».

Вскоре исчезли и они.

К восходу солнца Костя и Старик выбрались на свою дорогу. Вскоре перед их взором предстал небольшой алаас с глубоким круглым озерцом посередине и симпатичной берёзовой рощицей. Сочная трава уже была скошена, просушена и смётана в аккуратные стога. Милая сердцу картинка прикрыта лёгким флёром утренней дымки, вьющейся сизой лентой от края до края алааса. Салон чуть притормозившего автобуса тут же наполнился свежим воздухом и головокружительными запахами разнотравья.

«Прямо как прохладное молоко», – подумал Костя и, вдохнув полной грудью, ускорил ход. Белый автобус вспугнул дремавший посреди дороги косяк кобыл, они встали и рысью побежали прямо по дороге.

Костя пронзительно посигналил, озорно засмеялся и бодро помчался вслед за белыми лошадьми.

День истребления собак

Байбал, выпрыгнув из постели, внимательно посмотрел на будильник на столе, поёжился и, торопливо одевшись, вышел в прихожую.

На улице взвизгнули тормоза подъехавшей машины, хлопнула её дверь. Как только Байбал откинул крючок, в дом ввалился шофёр Бёккя и махом оказался в середине комнаты.

– Товарища командира! К истреблению врагов народа… – гаркнул было он во всю мощь глотки, но Байбал прижал указательный палец к губам и, сердито зыркнув на него, прошипел:

– Тсс! Все же спят. Опять орёшь… Охламон!

Бёккя затих с приставленной к виску ладонью и испуганно поглядел по сторонам.

Зайдя в комнату, Байбал вынес двустволку 16-го калибра и патронташ, наполненный патронами до отказа. Хлебнув из чашки холодного чаю, скомандовал:

– Пошли!

Первым убили Нялбика. Бедолага Нялбик, переночевав на чьём-то крыльце, деловито бежал по пустынной утренней улице, быстро перебирая короткими мохнатыми лапками, легко перепрыгивая через небольшие лужицы.

– Нялбик! Нялбик! Поди сюда! – позвал его Бёккя.

Пёс живо оглянулся, замер, затем посеменил к машине, откуда его окликнули.

– Нялбик! Нялбик! Нялбик!

Подбегая к людям, приветливо позвавшим его, Нялбик, счастливый человеческим вниманием, виляя задом, со всей мочи замолотил хвостом.

– Нялбик! Нялбик!..

Байбал в это время, прицеливаясь, пошёл навстречу. Грохнул выстрел. От чудовищного удара Нялбика швырнуло далеко в сторону. Он даже не пискнул. Подойдя поближе, парни увидели, что голова собачонки превратилась в кровавое месиво. Вид глаз, выскочивших из орбит и повисших на тонких ниточках нервов, был неописуем.

Взяв собаку за лапы с двух сторон, ребята закинули в кузов грузовика.

– Пала первая жертва революции, – проговорил Бёккя, забираясь в кабину. – Давай, поехали дальше.

Но Байбал не спешил. Он достал из кармана папиросу и пытался её прикурить. Но каждый раз, когда чиркал спичкой по коробку, та почему-то ломалась. Отбросив её, он шуршал коробком, пытаясь грубыми пальцами подцепить другую палочку. Наконец он всё же прикурил и выдохнул изо рта сизый дым.

Несчастный Нялбик! Он был само добродушие. Поэтому все в деревне охотно потчевали его: кто обглоданной костью, кто прокисшим супом. Так что он, как нищий былых времён, кочевал из двора во двор, ночуя там, где кормили.

В благодарность за еду пёс приволакивал одинокий старый сапог или найденный на помойке коровий хвост, отчего не раз схлопотал ругань хозяев. Особенно любили его малыши: когда мальчишки пяти-шести лет теребили его шерсть или пытались сесть на него верхом, он безропотно замирал, прижав уши и зажмурив глаза.

В ограду Титовых, что была изнутри обложена ровной, без единой щели поленницей колотых дров, они вошли, отворив решётчатую калитку, укреплённую стальной пружиной. Глава семейства в майке, туго натянутой на крепкий торс, чинил сети. Тоненькая молодая девушка в светлом платье, стоя перед террасой, покрытой свежей голубой краской, занималась стиркой, взбивая в тазу клубы мыльной пены и поправляя мокрым запястьем растрёпанные волосы.

– Ого, Байбал собственной персоной! – воскликнул Уйбан Титов, удивлённый вооружёнными гостями. – С кем это вы с утра пораньше воевать собрались?

Услыхав эти слова, Байбал растерялся и затоптался на месте. Порывшись в кармане, достал измятую бумагу.

– Уйбан, вот постановление сельсовета. В городе началось бешенство собак… так что депутаты решили ликвидировать в деревне всех собак и кошек.

– А-а, слышал, – спокойно ответил Уйбан. – Что поделать, убивайте… Шкуру-то хоть оставите?

– Нет, велено сжечь.

– Прекрасная шкура, я думал, получилась бы справная шапка.

Титовская собака и в самом деле оказалась редкостной масти. Шерсть была иссиня-чёрной и блестящей, словно кожа лакированного сапога. Когда хозяин привёл пса из-за коровника, крупный кобель-полукровка, хрипло лая на незнакомцев, начал рваться вперёд. Его большие клыки клацали, стуча друг об друга. Байбал взял на мушку голову привязанного к столбу пса и спустил курок.

Двор внезапно огласился отчаянным визгом и воем. Раненый пёс сперва упал, потом из последних сил дёрнулся к ним, но, будучи на привязи, не достал и забегал вокруг столба. Байбал щёлкнул вторым курком. В этот раз дробь попала жертве в круп. Пёс осел и, волоча задние ноги, визжа от боли, все равно тянулся вперёд. Сцена стала душераздирающей. Байбал в ужасе переломил ствол, достал из патронташа новые патроны и сделал третий выстрел. И только тогда собака умолкла.

– Эх ты, стрелять путём не умеешь!.. – Уйбан презрительно сплюнул.

Идя к калитке с подхваченной за лапы убитой собакой, они увидели дочку Уйбана: красивое лицо её было искажено судорогой отвращения, а с мокрого белья, зажатого в её руке, на землю лилась мыльная вода.

Затем настал черед сторожевых псов Аянитовых и Сидоровых, а также кота бабки Марыйи.

После обеда парни добрались до центра деревни. Когда пришли в дом дальнобойщика Игната, его семья, похоже, уже знала, зачем явились эти люди. Пухлощёкий мальчик лет семи-восьми, трёх-четырёхлетняя девочка, непричёсанная и неумытая с самого утра, сидели за столом и ложками ели из большой миски взбитые сливки. Их мать, ловкая и говорливая молодуха со светлыми волосами, гремела посудой в шкафу.

Когда Байбал перешагнул порог, дети перестали есть и впились в него чёрными глазёнками. Мальчик смотрел упрямо, а девочка – со страхом.

– Сынок, ну-ка отдай дяде Мохсогола, – сказала мать, заглядывая в комнаты. – Спрятали щенка, ищу-ищу, не могу найти, – продолжила она, подходя к гостю.

Байбал взял стул и уселся.

– Детки, отдайте Мохсогола. Не то он заразится болезнью и покусает всех… Р-рр…

– Уйди отсюда! Пахой дядя! – выкрикнула девочка и сердито взмахнула ложкой.

В тот же миг из спальни раздался звонкий лай щенка, услышавшего голос маленькой хозяйки. Мальчуган спрыгнул со стула и ринулся в комнату. Но мать опередила. Она вбежала туда, быстро вытянула из-под кровати чёрно-белого пёсика и привела на кухню. Мальчик вцепился в ошейник, пытаясь отнять друга у мамы, и громко заревел. Мать подняла щенка и бросила Байбалу:

– Хватай и беги отсюда!

Под дружный детский крик, плач и визг Байбал захлопнул дверь дома Игната.

Когда пришли к старухе Джебдей, та встретила их на крыльце крохотной избушки, глядя из-под приставленной ко лбу ладони.

Байбал выпрыгнул из кабины и направился к ней.

– Джебдей, есть разговор. Зайдём… – миновав бабку, потянул дверь, обитую пятнистой коровьей шкурой.

Внутри дома он взял тальниковый табурет, используемый обычно при доении коров, и уселся перед печью. Старушка зашла следом и, растопырив пальцы, оперлась ими о край обмазанной глиной плиты, как будто ей было холодно.

– Джебдей, потолковать надо… – повторил Байбал, не зная с чего начать. – Говорят, в городе началась эпидемия бешенства собак. Собаки от этого с ума сходят. Пришёл приказ о ликвидации собак.

– Ну и… – протянула бабушка недоуменно.

– Мы должны пристрелить твою дворнягу…

– Деточку мою? – она сощурила поблёкшие глаза.

– Твою собаку, бабка, собаку.

– Мою деточку? – переспросила та.

В это время, неслышно ступая тонкими ногами, к ней подошла жёлтая собака и ткнулась носом в подол её старенького ситцевого платья.

Несчастная Джебдей… Ведь во всей деревне не сыскать человека, который бы так страдал в жизни. Она и её супруг Лёгентей, умерший лет пять назад, остались бездетными, ибо все их ребятишки, как нарочно, один за другим умирали в раннем детстве. Потом они усыновили мальчика, но он вырос и – надо же такому случиться! – стал выпивохой да и сгинул без вести где-то в городе. Единственная живая душа подле неё – эта псина. О собаке она заботилась, будто это был человек. Варила ей отдельно суп, угощала жареным мясом и даже грела в тазу воду, чтобы искупать.

– Вот такие дела, Джебдей. Что тут поделаешь. Ради здоровья людей надо…

Старуха молча стояла, теребя кончик платка. Нависла тягостная тишина. А потом послышалось тихое всхлипывание.

– Ох, не могу я так! – Байбал смял папиросу, вынутую из кармана и, кинув её перед печкой, выскочил вон.

Бёккя, сунув руки в карманы синих «треников» с белыми лампасами, со свистом пинал колесо грузовика.

– Враги народа оказывают сопротивление? – хохотнул он, завидев дружка.

– Какой ты всё-таки пустобрёх! Разве можно смеяться над бабкой? Иди, сам попробуй уговори её… – заорал на него Байбал.

– Слушаюсь, господин генерал! – Бёккя принял стойку «смирно», козырнул и строевым шагом двинулся к избушке.

Немного погодя он вышел, ведя собаку на поводке. Увидев, что напарник привязывает пса к столбику с бельевой верёвкой, Байбал рявкнул:

– В лес! В лес отведи!

…После убийства питомца Джебдей, садясь в кабину, Байбал оглянулся на жилище старухи. Дом сиротливо, с укором глядел на него тёмными окнами. И как балабол смог убедить бабку? Потом подумал: наверно, она уже смирилась, ведь подлая смерть без всякого спроса, как и они, постоянно отнимала у неё близких.

К старику Дарыбэну, жившему на самой окраине села, они прибыли к вечеру.

Дед был у себя. Сидел перед амбаром, задумчиво опершись руками о колени. Рядом лежал верный Сындыс. Некогда прославленная охотничья лайка, помогавшая хозяину добывать пушнину и крупного таёжного зверя, теперь состарилась и доживала последние дни, как никчёмная дворовая собака. Единственным её занятием было дремать весь день, выбирая пригретые солнцем уголки двора. Когда старик звал поесть, пёс лениво подходил к кормушке и нехотя ел. А потом снова ложился спать, свернувшись калачиком.

– Сындыс, слышишь, по твою душу пришли, – сказала Анна, жена Дарыбэна, узнав у парней о цели их приезда.

Тот приподнял голову и, с презрением посмотрев на Байбала и Бёкку, опять опустил её на передние лапы. Дарыбэн промолчал. Встав, он отряхнул штаны. Потом вынес из дома большую связку ключей, отпер амбар и вытащил оттуда одностволку. Вопросительно взглянув на Байбала, дед направился к лесу.

Сындыс – и как он про это узнал, ведь лежал с закрытыми глазами? – тоже поднялся и, опустив хвост, медленно поплёлся за хозяином.

«Кажись, старик сам решил прикончить пса…» – подумал Байбал, провожая старого охотника и его мохнатого напарника долгим взглядом.

Дарыбэн и Сындыс по знакомой тропе, исхоженной ими сотни, тысячи раз, дошли до опушки леса и исчезли в тёмной чаще разлапистых лиственниц.

Ноша

Нэс Чахов неслышно отворил дверь кабинета психолога с надписью «Уйулга»^[13] и вошёл внутрь. На левой стене висел дэйбир^[14] из волоса белого коня. На правой стене из красивой рамы по-хозяйски взирал на комнату портрет Ил Дархана^[15].

Перед окном сидела хрупкая молодая женщина с длинными волосами, бледным лицом и большими чёрными глазами. Она что-то писала.

Нэс подошёл к ней и только открыл было рот, чтобы пожаловаться, как та быстро махнула рукой и сказала: «Знаю, знаю». Встав, она открыла дверцу шкафа и вынула оттуда старинную деревянную понягу.

Нэс с детства знал, что это за штука. Это был дедовский «рюкзак», сделанный из изогнутых палок. Его дед, охотник Бэдэр Уйбан, навьючив на такую раму все снасти, оружие и припасы, крепко привязывал и, взвалив ношу на плечи, надолго уходил к далёкому горному хребту за добычей. Возвращался усталый, грязный, весь обросший щетиной, принося на спине пушнину, мёрзлых зайцев и сохатиное мясо…

– Нэс Петрович, вспомните самую большую ошибку, совершённую вами в последнее время, – сказала девушка.

Нэс, вспоминая, напряг мозги, и перед его глазами – как из тумана – всплыла сцена, когда он пьяным пришёл домой…

Он прямо наяву увидел разгневанное лицо супруги, а в ушах раздался звон посуды, бьющейся о кирпичную стену. Тотчас что-то очень тяжёлое, словно большой камень, со страшной силой навалилось на него. Нэс охнул, будто кто-то ударил его под дых, зашатался, хватаясь пальцами за край стола… И, промахнувшись, позорно шмякнулся перед хозяйкой кабинета навзничь.

– Уф, что такое? Что со мной? – поднявшись с пола, Чахов очумевшим от испуга взглядом оглядел комнату.

– Просто я немного отрегулировала и подтянула вам совесть. «Карма» называется, – будничным голосом спокойно отозвалась девушка. – Да-аа, грехов у вас поднакопилось достаточно. Как же так, убай?^[16] – её светлый распахнутый взгляд озарил мужчину.

Ослеплённый её чистыми глазами, Нэс зажмурился и опустил голову.

– Как мне быть теперь?..

– Всё зависит от вас, Нэс Петрович. Надо работать над собой, постепенно избавляться от жизненных ошибок – тогда груз на вашей совести станет легче.

Выйдя от психолога, он медленно поплёлся по улице. Перед ним будто пронеслась вся его жизнь. Слыл он человеком вроде неплохим. Жену любил, детей воспитал, начальство уважал… По праздникам даже грамоты получал…

На полпути домой на краю улицы гордо стоял винный магазин, привлекая прохожих огромной, яркой вывеской. Наверное, от сильных переживаний Нэс Петрович не заметил, как ноги сами понесли его туда.

Но как только он вошёл и кинул взгляд на желанные бутылки, выстроенные на полках, неожиданно колени подогнулись, будто кто-то всей тяжестью навалился на него, отчего мужчина еле успел схватиться за железную дверную ручку и повиснуть на ней.

К нему подбежал парень-охранник:

– Что, батя, плохо тебе?! Я щас «скорую» вызову…

– Нет-нет, пожалуйста, выведи меня на улицу, на воздух… – выдохнул Нэс взволнованно.

Охранник кое-как отцепил его пальцы от дверной ручки и, поддерживая за спину, бережно вывел наружу.

– Уф! – Нэсу Петровичу стало полегче.

Парень проводил его до остановки автобуса.

Когда он отпер дачную калитку, сторожевой пёс Князь взвизгнул и принялся радостно скакать, гремя цепью. Оказывается, он давно не кормил его.

Нэс подошёл к нему. Вытащив из пакета колбасу, отломил половину и дал псу. Тот разом проглотил. Пришлось отдать и вторую половину.

– Князь, как нам дальше быть?.. Когда мы заживём как люди? – спросил хозяин.

Пёс привычно подал ему переднюю лапу и посмотрел на него круглыми жёлтыми, почти человеческими глазами, словно говоря: «Что делать? Нет у нас больше выбора. Надо нам обоим превращаться в людей…»

Войдя в дом, мужчина долго сидел в полумраке, не зажигая света. За стеной осенний сильный ветер сильно громыхнул жестяной крышей, – как удар шаманского бубна. Нэс вздрогнул. Сорванные жёлтые берёзовые листья, приплясывая и кружась, пролетели за оконным стеклом.

Что ж, пришло время оглянуться назад. С чего всё началось-то?..

…Нэс защитил диссертацию. Это был итог многолетних и сложных научных исследований. Назывался труд солидно: «Роль травы осоки в повышении продуктивности быка-производителя якутской породы».

После защиты он прибежал в рабочий кабинет, развалился в кресле, переводя дух и вытирая пот с лица, как вдруг ворвался Ылахов.

– Отлично, брат! Прекрасная защита! Поздравляю! – он энергично схватил его руку и потряс. За ним пришли, сияя от радости, лаборант Сергей и вечный кандидат наук Ким Ильич. Девушки с первого этажа принесли торт с надписью: «Талантливому учёному».

То было только начало.

К концу рабочего дня все отправились в ближайшее кафе. А потом он опомнился тут, на даче. Из тумана воспоминаний выплывало, как компания гудела несколько дней, восторженно чествуя виновника торжества. Каждый вечер появлялись всё новые весёлые лица, звучали застольные песни, сумбурные речи. Нэс даже боялся посмотреть на календарь. Каждый перелистанный день означает прогул!

И вот в одно похмельное утро Нэс обнаружил на столе исписанный листок, прислонённый к пустой бутылке, – с заголовком «Последний шанс».

Текст гласил: «Нэс Петрович, опомнись! Приди в себя! Я поговорил с директором. Если ты с понедельника выйдешь на работу, он простит тебя и зачтёт прогулы как отгульные дни. – И номер телефона. – Обязательно позвони. Тебе помогут».

Значит, приходил Серафим, лучший друг из числа коллег.

Чтобы поймать последний шанс за хвост, Чахов и сходил сегодня в офис «Уйулга».

Последний шанс…

Он вообразил себе свет чистых глаз давешней девушки, они, словно фонарь, высветились из полумрака деревянного дома, как будто спрашивая: «Как же так, Нэс Петрович?»

Нэс внезапно встревожился. Уже был вечер. Рабочий день закончился. Скоро с шумом-гамом ворвутся к нему голосистые «друзья-товарищи». Надо прикинуться спящим.

И точно: только он запер дверь изнутри, как брякнула калитка двора. Князь лениво гавкнул на старых знакомых, затем раздались хохот и возбуждённые голоса.

В дверь постучали.

– Петрович, гроза науки, богатырь мысли! Уруй Айхал!^[17] Открой! Мы тут поесть-попить принесли…

«Ох, надо выдержать!..» – Нэс натянул одеяло на голову.

Стучали довольно долго. Потом послышались слова дружков:

– Однако, болеет после вчерашнего. Оставим ему на опохмел… Завтра сам спасибо скажет…

Проснувшись утром, Чахов почувствовал, что здоровье его окончательно пошатнулось. Голова ощущалась чугунной. Сердце было готово вырваться из груди. Руки тряслись.

Он открыл дверь, вышел на крыльцо и обомлел. Прямо против него на табуретке стояла наполовину пустая бутылка водки, вся блестя и сияя в лучах яркого утреннего солнца.

– О-оо! – Нэс сглотнул слюну, и… тотчас тяжёлый груз со страшной силой припечатал его к земле.

Нэс оказался на четвереньках. Попытался подняться. Бесполезно. Пробовал поползти – никак. Видимо, судьба ему весь день стоять, как четвероногое животное, перед этой сверкающей бутылкой, пока кто-нибудь не придёт и не спасёт его…

Долго стоял. Кажется, час прошёл. Наконец он догадался кинуть в бутылку сапогом, который нащупал около себя.

Первый не долетел. Бросил второй сапог. Промахнулся. Оглядевшись, увидел почти на расстоянии протянутой руки камень. Достать бы его! Промучившись изрядно, он подцепил камень пальцем. Пока барахтался, от усилий вспотел.

Хоть бы не ошибиться! Это последний шанс. Собрав остатки сил и сосредоточившись, Нэс Петрович швырнул камень… Раздался звон разбитой бутылки. Водка вылилась на табурет.

– Уф! – со спины его тут же свалился тяжёлый груз.

Дождавшись автобуса, он поехал в город. Так, сначала сходит в баню. Потом отправится на работу, дабы разведать ситуацию, и лишь затем – домой…

Проехав пять-шесть остановок, Нэс приблизился к городу и вдруг на остановке увидел Тараса, своего студенческого товарища, с которым судьба развела лет двадцать назад.

В кожаной шляпе, с портфелем на коленях, тот сидел на скамейке в ожидании автобуса. И сейчас же на плечи Чахова опять стал давить прямо-таки непосильный груз…

– О горе мне! Как же так?! Выходит, каждое моё телодвижение чревато грехом! Так и жизни человеческой не будет… – разозлился Нэс.

Он попытался вспомнить вину перед Тарасом…

И вспомнил. На пятом курсе, в конце апреля было дело. Они не стерпели азарта и по последнему рыхлому льду перешли Лену, чтобы поохотиться на первых уток. А был как раз разгар зачётов. Увлечённые охотой, они опоздали и не смогли вовремя переправиться на тот берег. Начался ледоход.

Это был конец. Их ожидало отчисление.

Дело приняло нешуточный оборот. Тараса выгнали, а Нэс остался. У него был дядя, высокопоставленный чиновник. Он вызвал его и жёстко сказал: «Пойдёшь со мной. Мать твоя покою не даёт…»

Держа подстреленного селезня за голову, он понуро стоял перед деканом.

Увидев приношение, декан страшно разгневался. Но у него была красавица-жена лет на двадцать моложе его. Выплыв из комнаты, она нежным голосом воскликнула: «О, уточка! Как я хочу утиного супа», – и суровый муж сразу обмяк. Встреча завершилась мирным договором и рукопожатием, после чего радостно выпили по рюмке коньяка.

…Чахов еле-еле выполз из автобуса, бочком подобрался к скамье и сел рядом с Тарасом.

– Друг, не узнал, что ли? Я же Нэс, мы вместе учились.

Тарас весь просиял от радости и раскинул руки для объятий.

– Погоди, Тарас… Я очень виноват перед тобой. И мне нужно покаяться…

– О чём ты, друг?

– Помнишь, как мы на пятом курсе отправились на утиную охоту?

– Ха-ха, отличная была охота… Если бы мы тогда не опоздали… – Тарас ударил кулаком по ладони.

– Слушай, а ведь я тогда не был отчислен… – Чахов потупился.

– Как?.. Ты окончил учёбу?

– Да… и теперь прошу у тебя прощения за это…

– О, ну ты даёшь! – захохотал Тарас. – Я про это позабыл давным-давно… Ну что ты за человек!

– Так ты прощаешь меня?..

– Конечно! Как мне не простить товарища, с которым провёл лучшие студенческие годы?..

И как только он это сказал, с плеч Нэса рухнула тяжесть весом с гору. Ему сразу стало легко.

Они ударились в воспоминания о молодости, рассказали друг другу о житье-бытье. Не заметили, как мимо них проехало три-четыре автобуса.

Вот как бывает! Жизнь ведь прекрасна. Жизнь – удивительная вещь. И всякое случается на её протяжении.

Я потом несколько раз видел Чахова по телевизору. Он выглядел совсем другим человеком. Помолодел. Постройнел. Слыхал, что он стал видным активистом по экологическим вопросам и ярым защитником природы. Как-то даже слышал его выступление на митинге.

«У человека есть неоплатный долг перед матерью-природой и отечеством. Потому он обязан жить по совести, быть щедрым и справедливым, как всё живое вокруг…» – произнёс тогда Нэс Петрович.

И я подумал, что у каждого из нас есть своя невидимая ноша. Глаза, следящие изнутри.

И это никогда не покидает человека.