Она снова явилась – женщина в белом халате. Зачем я ей нужен? Каждый день меня спрашивают о том, как я позавтракал, как пообедал, хорош ли ужин; грустно мне или весело. Она все время сжимает исписанный блокнот в бледных ладонях… К чему это все? Во снах я вижу, как вырываю блокнот из ее пальцев и читаю строки, написанные тонким почерком – все обо мне. Но в каждом сновидении смысл записей ускользает прочь. Женщину зовут Алиса; фамилию мне никто никогда не говорил, да и имя тоже – я просто прочел его на карточке, что крепилась к халату. Этот каждодневный спектакль хорошенько действовал мне на нервы… Но я находил в нем какое-то извращенное удовольствие – все время улыбаться и вести беседу, уверять, что все прекрасно. Сегодняшнее утро началось точно так же. Слова с трудом сходили с языка – будто лениво, неохотно. Этот язык оказалось чрезвычайно тяжело освоить, в нем так много согласных…

– Добрый день. Завтрак великолепен, как всегда. Настроение… приподнятое! Думаю, вечер будет интересным.

– Да? Отлично, Грегор! А почему ты так считаешь?

– Сегодня день математики. Я люблю числа – они меня успокаивают. Кто придет читать мне учебник?

– Профессор Алексеев. Он будет рассказывать тебе об иррациональных числах.

– Безумно интересно. Жду – не дождусь, – произнес я со скукой в голосе.

На самом деле, день математики – это совсем не весело. Меня посвящали в науку слишком медленно, словно преподавали азы какому-то недоразвитому… Иррациональные числа я освоил уже несколько дней назад: во время вечерних размышлений сам их заново открыл. Это же так логично! Они необходимы, и существование подобных множеств легко было предугадать.

– Что ты сегодня ел на завтрак?

– Яичницу с зеленым луком и жареный хлеб. А когда обед? Я проголодался.

– Как обычно, Грегор, ровно в два часа дня.

– А сколько сейчас уже?

– Двенадцать двадцать, – произнесла Алиса, бросив взгляд на наручные часы; ее карандаш со скоростью иглы в швейной машинке выводил надписи на листках блокнота.

– Когда мне дадут такие часы? Мне нужно знать время – это очень важно. Я же просил столько раз… И профессор Янсонс обещал, что мне их подарят на день рождения. День рождения был три дня назад, а я получил пятнашки. Вы что… боитесь, что я что-то сделаю? Что-то придумаю и сбегу?

– Спасибо за беседу, Грегор, – улыбнулась Алиса, – завтра после завтрака я снова тебя навещу. Было приятно поболтать, не скучай!

Цокая каблуками по плитам пола, она пошла прочь. Вот так всегда… Я вцепился руками в железные прутья.

– Пожалуйста! Мне очень нужны часы! Ну я же просил, ну что вам стоит?

Но она уже не слушала. Эхо моего голоса гуляло по пустому залу, перебегая из угла в угол. Вскоре и стук шагов затих где-то в темноте далекого коридора. Надо мной повисли яркие лампы; они только и ждут шанса ослепить, стоит только поднять взгляд. Ненавистный свет, как в… как в… Я пытался вспомнить слово. Как в больнице! Такая большая комната, а в ней только одна клетка. Я посмотрел в угол своей темницы, где лежала кучка игрушек и всяческих безделушек. Подобные вещи надоедали мне чрезвычайно быстро. Кубики, конструктор, калейдоскоп, теперь вот еще и пятнашки – горка едва держалась, одно лишь касание – и она рухнет, рассыплется по полу. Только книги, которые мне приносили всяческие профессора, я заботливо складывал в противоположном углу; там уже образовалась внушительная ровная стопка. Там жили энциклопедии, учебники, художественные тома и сборники рассказов – все зачитанные до дыр. При хорошем настроении мне удавалось за час вдумчиво прочесть около семисот страниц. Я схватил самую верхнюю книгу из стопки, учебник по психологии человека. Открыл его и, тяжело вздыхая, принялся перечитывать, чтобы хоть как-то скоротать время до обеда.

Вскоре, по всей видимости, пробило два часа. Рабочий в зеркальной маске прикатил на металлической тележке блюдо, укрытое белоснежной тканью. Понять, почему все вокруг было кипенно-белым, для меня оказалось тяжелее всех математических проблем разом. В книгах жило такое разнообразие цветов – а здесь они пожалели для меня не только часов, но и красок. Я знал, что «кормильцам» запрещено со мной разговаривать: уже не раз пытался завести беседу. Если повезет – только, может, время подскажут. Этот «кормилец» оказался высок для человека; наверное, метр девяносто или девяносто пять. Наученный опытом, я терпеливо ждал, сложив руки, и просто смотрел на него сверху вниз, ожидая, когда он уберет ткань. Но в нос уже вползал запах супа-пюре из каких-то овощей, а к супу полагался хлеб – впрочем, не самый свежий. Так и оказалось: под тканью притаились большая тарелка супа и громадная ложка.

Спорить с «кормильцами» было бессмысленно, и протестовать – тоже. Первая ложка, полная густой овощной массы, отправилась мне в рот. Я не мог пожаловаться на вкус, ведь суп был не так уж и плох, просто давали мне его несколько раз в неделю с завидным постоянством. Как-то раз в какой-то из книжек я прочитал про сладости, и безумно захотел попробовать. Но стоило спросить, как я сразу получил отказ. Оставалось только мечтать и гадать, какой же у этого «мармелада» был вкус.

Вечером он явился. Профессор Алексеев всегда пытался казаться очень умным человеком, но получалось у него плохо. Я вяло поздоровался и сел на пол камеры, приняв из рук щуплого старика потрепанный учебник математики. До чего же скучно!

– Профессор…

– Да, Грегор?

– Я уже и так все знаю про иррациональные числа. Может, почитаете мне что-то другое? Я сформулировал несколько теорем, вот, поглядите…

Профессор с нескрываемым удивлением принялся разглядывать формулы и доказательства, которые я нацарапал на полу маленьким мелком.

– Как ты… Ты сам это придумал? Нигде не вычитал?

– Это элементарно. Простые рассуждения.

Профессор Алексеев посмотрел мне в глаза. Я еще не до конца научился различать эмоции, но, кажется, он испугался. Чего?

– Ты очень сообразительный, Грегор.

– А вы все очень жадные.

В глазах старика зажглось любопытство.

– В самом деле? Почему ты так думаешь? Ты что-то просил, но не получил?

Я взмахнул руками:

– Я хотел на день рождения часы. Как видите, на мне нет часов! А это так… так… – я с силой хлопнул ладонями по полу; эхо понеслось к потолку и запрыгало от стены к стене, – так важно!

Старик пригладил седую шевелюру.

– Зачем же тебе часы? Ты ешь по расписанию, всегда в одно и то же время.

– Как это – зачем? Очень важно знать, в какой точке на линии времени мы находимся в данный момент. А что, если мы попадем в нестабильную зону? Случайно? Спровоцируем временной резонанс… я еще не пришел к выводу, что тогда произойдет! Мне нужны часы, чтобы следить за зонами.

– Ты только что это придумал? – улыбнулся профессор.

Мне следовало сразу подумать о том, что для профессора мои теории будут слишком сложны. Я просто махнул рукой и отвернулся.

– Ну-ну, Грегор, не обижайся на старого ученого. Хватит дуться! Будут тебе часы – обещаю!

– Профессор Янсонс тоже обещал. И не принес. Делает вид, что я ничего не просил… Вы поступите так же.

Старик вздохнул и обернулся, бросив короткий взгляд куда-то наверх. Туда, где мигал красный огонек камеры наблюдения.

– Мне жаль, Грегор. Нас тщательно обыскивают, прежде чем мы проходим сюда. Просто так ничего не пронесешь… Все посторонние предметы запрещены.

– Вы меня боитесь?

– Я – нет. А вот они, – старик кивнул куда-то в сторону входа, – думаю, да. Впрочем, я уже и так сказал лишнего. Мне нечему тебя научить сегодня, раз ты уже все знаешь про иррациональные числа – все наши уроки тоже заранее спланированы. Вот, возьми лучше эту книжку. Может, пригодится в твоих «исследованиях».

Я поглядел через плечо. Профессор Алексеев через прутья решетки протягивал мне книгу. Я осторожно взял ее; глаза пробежали по названию – Ж. Лагранж, «Аналитическая механика».

– Что-то новое. Спасибо.

Дверь отворилась, как пасть морского чудовища, обнажив страшный, темный и длинный коридор. Обычно это происходило в конце всех уроков, но в этот раз профессору даже не дали довести все до конца. Из коридора вынырнули двое, в таких же зеркальных масках, как и «кормильцы». Я быстро приметил, что один чуть прихрамывал, а второй то и дело, судя по звукам, облизывал губы. С моим слухом это было не так уж и сложно.

– Профессор, на выход.

Старика Алексеева зачем-то взяли под руки. Тот и не думал сопротивляться. Я прижал лицо к решетке.

– Пожалуйста, хоть вы не забудьте про часы!

Профессор Алексеев обернулся и посмотрел на меня, кивнув и слегка улыбнувшись. Но за улыбкой спряталось нечто совсем иное – грусть. Что это блестит у него в глазах? Слезы? Куда его уводят? Двери захлопнулись. А я снова остался наедине с книгами, глупыми игрушками и самим собой.

Следующие несколько дней прошли точно так же, как и вся моя жизнь до этого. Почти вся. Я еще хранил в воспоминаниях обрывки детства; водоворот красок и цветов, чувство свободы. В голове всплывали зыбкие, далекие образы леса, реки, вкусных фруктов и моей родни. С тех пор утекло много лет, я повзрослел, и манящие, соблазнительные образы природы остались только в моих снах. Только там, во сне, я мог быть по-настоящему счастлив и снова бродить по берегу реки, наблюдая за игрой водяных брызг и плавными движениями рыб… а после приходило горькое пробуждение, оставляя меня совершенно разбитым. Я, спеша, хватался за калейдоскоп, чтобы хоть где-то увидеть яркие, насыщенные краски – лишь бы только не смотреть на белоснежные стены.

Опостылевшее лицо Алисы снова швырнуло в меня противную наглую улыбку.

– Добрый день, Грегор. Как настроение?

– Я не хочу с вами разговаривать.

– Почему? Тебя кто-то обидел?

– Вы держите меня взаперти, засыпаете дурацкими игрушками и не даете то, что действительно необходимо. Ваши профессора часто глупы, уроки скучны, а книги устарели. Я до всего додумываюсь сам куда быстрее, чем вы можете мне преподать. И еда невкусная.

– Что-то ты раскапризничался последнее время… – пробормотала Алиса, тщательно записывая каждое мое слово в блокнот.

Я медленно приблизился к решетке. Она даже не заметила, погрузившись в записи. В мгновение ока я выбросил руку сквозь прутья и схватил записную книжку – Алиса даже не успела вскрикнуть, только глаза ее расширились от удивления. Карандаш смотрительницы прочертил по бумаге, оставив недописанным последнее предложение. Я же, торжествующе ухнув, прыгнул в самый дальний угол клетки, сжимая мятый блокнот в руке. Теперь, наконец, посмотрим, что они там про меня пишут!

– Грегор, немедленно отдай!

– И не подумаю… – пробурчал я.

Самая первая страница. «Настроение в норме, аппетит хороший. Проявляет необычную двигательную активность, отказывается разговаривать; часто смотрит в калейдоскоп. Наблюдаются поразительные всплески мыслительной активности. Мистер В. считает, что Грегор потенциально гениален.»

Дальше и так плохой почерк Алисы превратился в мешанину завитков и точек, которую совершенно невозможно было расшифровать. Следующая страница тоже осталась загадкой. На пятой я кое-что сумел разобрать; там говорилось о том, что мне принесли мою первую книгу. Блокнот оказался ничуть не тоньше некоторых художественных книг – Алиса записывала про меня каждую мелочь, вплоть до того, сколько раз за день я ходил в туалет или чесался. И зачем им это вообще было нужно? Бережно хватая листочки, я переворачивал их один за другим, а тем временем в комнате поднимался невообразимый шум и гвалт. Поворачивая блокнот и так и эдак, я разглядел рисунок меня в клетке, пробежал глазами по спискам еды, что давали мне люди в масках, провел пальцем по расписанию занятий и именам профессоров. Ниже расположилось кое-что поинтереснее – выжимки из их резюме и собеседований. Значит, они проходили специальный отбор, прежде чем им позволяли со мной работать. Любопытно…

С каждым новым днем, с каждой записью отточенного карандаша Алиса фиксировала повышение моего интеллекта. С этим спорить мне не хотелось – утро за утром я и впрямь чувствовал себя умнее, сообразительнее, гибче мыслями. Уроков и книг мне быстро перестало хватать. Я сам выводил все формулы и составлял теоремы с аксиомами еще до того, как очередной ученый приходил преподавать мне очередной предмет. Я перевернул блокнот и решил начать с конца. Заметки смотрительницы так и сочились подозрением и недовольством – постоянно просит часы, избирательно стал относиться к еде, требует одежду. Капризничает; что-то задумал. Алиса отмечала, что охранникам неплохо бы усилить бдительность, а профессорам – наводящими вопросами выяснить, что я на самом деле затеваю. «С каждым днем его состояние все больше дестабилизируется и выходит за границы нормы. Нужно немедленно что-то предпринять, чтобы процесс не вышел из-под контроля». Будто я читал не описание моей жизни в клетке, а отчет о работе какого-то прибора!

Алиса все не унималась. Ее терпение, к моему удовольствию, дало широкую трещину – она кричала и топала ногами, требуя вернуть ей драгоценные записи. Я оглянулся на нее с нескрываемым отвращением; стоило мне всего лишь отобрать блокнот, как ее маска человека соскользнула, и она превратилась в жалкое существо, прикрывающее свой страх громкими криками.

– Боишься, да? Кричишь, злишься, значит боишься… Я насквозь тебя вижу.

– Охрана! Охрана! – Алиса сунула руку в карман белого халата и вытащила небольшой пульт; с яростью она принялась нажимать большую красную кнопку.

В комнату ворвались несколько крупных мужчин с длинными электрожезлами. Я успел их как следует рассмотреть: одеты они были как военные из книжек – за исключением все тех же масок, чтобы я никого не запомнил и не увидел лица.

– Он украл мои наблюдения!

Головы охранников повернулись ко мне. Я чувствовал, как они буравят взглядами блокнот в моей руке.

– Верни записи. Сейчас же, – на конце жезла заплясала молния.

Я наблюдал за ее танцем и усмехался.

– А иначе что? Ударите меня током? Вы, я смотрю, храбрецы каких поискать – все на меня одного, да еще и в клетке…

– Захлопни пасть. Отдавай блокнот или получишь разряд.

– Я не собираюсь отдавать ей этот никчемный…

Стражник сделал внезапный выпад, и жезл уперся мне в грудь; молния тут же сползла с него и ужалила, словно оса. Ток жестоко меня тряс, а я не мог ничего поделать с собственным телом. Все мышцы свело судорогой, и, в конце концов, мои руки выпустили записную книжку. Охнув, я грудой свалился на пол.

– В следующий раз будешь послушнее! – я почувствовал, как охранник снова ткнул меня жезлом, и мышцы судорожно задергались.

Сквозь туман, застилавший глаза, я видел, как уходила Алиса, грязно ругаясь на каждом шагу.

– Все, хватит с меня! Не могу больше так работать!

Охранники убрались прочь и заперли за собой дверь, оставив меня наедине с болью.

Глава 2
Грегор.

На следующий день все вели себя так, будто ничего не произошло. Я с подозрением принимал пищу от лживых людей в масках, а свободное время проводил, медленно вращая калейдоскоп. Какие же он показывал яркие узоры! Казалось бы, такая простая вещь, ничего в ней особенного нет; но если вокруг одна лишь белизна да прутья клетки, то осколки разноцветного стекла превращались в драгоценные камни. Рацион, к моему удивлению, ни капли не поменялся; я думал, что за бунтарское поведение мне сократят порции или придумают какой-то еще способ наказать. Но все оказалось по-старому. Мне даже пожелал приятного аппетита «кормилец», чего никогда не случалось раньше.

После обеда пришел профессор Бернштейн. На лице его блуждала нервная улыбка, глаза его то и дело бегали, иногда выстреливая в меня опасливыми взглядами. Похоже, он слышал об инциденте и не очень-то желал ничему меня учить.

– Привет, Грегор! Как поживаешь? С новыми силами за новые книги? – профессор наигранно рассмеялся.

– Можете не стараться, я же вижу, что вам на самом деле не весело.

Улыбку с лица ученого будто стерли ластиком. Он скривил губы и поправил воротник халата.

– Что ж… в таком случае… давай лучше сразу перейдем к занятию.

Я с интересом повернулся:

– А какая сегодня тема?

Заметив мое любопытство, Бернштейн приободрился и стал вести себя чуть смелее.

– Сегодня я хотел рассказать тебе об основах оптики, преломлении света…

– Скукотища, – я снова отвернулся, уперев взгляд в груду игрушек, – я все это уже знаю. Я сам сформулировал нужные теоремы и вывел основные законы, которые, между прочим, куда точнее ваших. В современную теорию закралась непоправимая ошибка!

– Что? О чем ты говоришь?! Какая ошибка?

– Оптика не учитывает зон временного сдвига. Вы не знаете, как эти области преломляют свет!

– Но позволь, Грегор, что такое эти «зоны сдвига», о которых ты толкуешь? Я преподаю в крупнейшем университете страны вот уже тридцать лет, а никогда о них не слышал…

– Потому что вы узко мыслите. Это мои собственные соображения и исследования! Но их я не хочу обсуждать с вами. Ни с кем из вас.

– Ну, хм… – Бернштейн откашлялся, – тогда чем бы ты хотел заняться? Что тебе было бы интересно? Может, я все-таки могу тебе рассказать что-то новое?

Я призадумался.

– Можете. Расскажите поподробнее о теории относительности. Только очень подробно.

Глаза профессора загорелись.

– Частной или общей?

– Начнем с частной. У меня есть несколько вопросов, я их записал…

Только сейчас Бернштейн додумался опустить взгляд и посмотреть на пол моей клетки. Он весь был покрыт вопросами, которые я аккуратно записывал мелом. Профессор ушел ближе к ужину – мы много времени провели в спорах, таких жарких, что лицо Бернштейна из бледного стало красным, как один из осколков в калейдоскопе. Меня так увлекла дискуссия, что я совершенно позабыл и про то, что меня всего день назад били электрожезлами, и про режущий слух визг Алисы. Судя по всему, профессор тоже остался доволен – перед уходом он пообещал в следующий раз подготовиться более основательно и протянул мне руку через прутья решетки. Я неуверенно пожал его маленькую ладонь.

– Ты умнее всех, кого я когда-либо в жизни встречал. Не я должен к тебе приходить с учебниками, а тебя бы отправить в наш университет, провести пару уроков для профессоров.

– Спасибо. В следующий раз я все-таки расскажу вам о своей теории временных зон.

– Тогда принесу побольше тетрадей и ручек, – улыбнулся Бернштейн.

Следующий день стал особенным. Утром, раньше обычного, я услышал знакомый стук каблуков. Уже заготовив самые обидные слова, какие только знал, я подошел к решетке и увидел… не Алису. Женщина с темными волосами, с новеньким блокнотом и полной чернил ручкой, словно саму ночь закупорили в пластмассовом корпусе. Алису, похоже, уволили после инцидента со мной, или же она решила все бросить сама.

– Привет, Грегор! Я – твоя новая смотрительница. Как настроение?

– А где Алиса?

– Алиса? Какая Алиса?

– Та женщина, что была до вас.

– Она… перетрудилась, и ее отправили на отдых.

– Вот, значит, как… – с сомнением в голосе произнес я.

– Ну что, – улыбнулась новенькая, – как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хорошо. Настроение нормальное.

Во мне зашевелилось странное чувство; обычно открытый для общения, я совершенно не желал говорить с новой смотрительницей. Мне ни с кем не хотелось разговаривать, кроме разве что профессоров, да и то не всех. Ведь теперь я знал – стоит мне сказать что-то, что выведет смотрительницу из себя, как тут же прибегут охранники с электрожезлами. Но та, внимательно разглядывая мое лицо, игриво погрозила пальцем, а рот ее расплылся в широкой теплой улыбке.

– Грегор, не замыкайся в себе! У меня для тебя есть небольшой подарок.

Меня кольнуло любопытство.

– Подарок? Какой подарок? Игрушка?

– Протяни руку.

Я сунул руку между прутьев решетки, раскрыл ладонь; смотрительница опустила в нее что-то маленькое и холодное, и я почувствовал касание металла. Я поднес ладонь к глазам на ней лежали новенькие электронные часы. От удивления и радости мне перехватило дыхание.

– Часы! – выдохнул я. – Наконец-то часы! Спасибо!

Не в силах сдержать эмоций, я помчался по клетке, пробегая круг за кругом. На каждом кругу я встречался взглядом со смотрительницей; она посмеивалась, черкая что-то в блокноте. «Снова обо мне», – мельком подумал я. Через несколько минут беспрерывного бега, я с размаху сел, запыхавшись, и стукнул ладонями по полу. Часы тут же оказались у меня на запястье, и я начал наблюдать за сменой маленьких цифр – девять часов и тридцать минут. А теперь – девять часов, тридцать минут и пара секунд… а теперь… голос женщины вывел меня из транса.

– Но и это еще не все, Грегор.

– У меня же вроде не сегодня день рождения…

– Ничего, придумай себе какой-нибудь другой праздник, – улыбнулась женщина, – это от нас всех.

Она просунула через прутья решетки какой-то сверток. Я поспешил разорвать шуршащую коричневую бумагу, и под ее складками оказалась одежда – как раз мне по размеру. Шорты и желтая майка с пальмами. Такая яркая!

– Не знаю, как вас благодарить! Оба моих желания – и сразу в один день! – не теряя больше ни секунды, я напялил на себя одежду, став похож на лохматого пляжника.

– Не скучай, Грегор. Увидимся завтра!

Я помахал ей рукой на прощание, а все время до еды провел за разглядыванием пальм на новой майке. День из обычного неожиданно превратился в праздничный, хоть я и прекрасно осознавал, что все эти обновки получил только потому, что меня хотели задобрить. Впрочем, меня это не волновало: главное, что часы теперь крепко сидели на моем запястье. После обеда люди в масках принесли кипу новых книг, в основном по различным наукам – как раз тем, каких мне очень не хватало. Теперь-то у меня в руках было все необходимое, чтобы начать собственные исследования! Профессора могли подождать со своими лекциями; у меня в голове прятались крайне интересные теории, которые требовали немедленной проверки. И, окажись проверка успешной, у меня мог появиться шанс… на освобождение.

Опасаясь на мой счет, пачкая бумагу подозрениями и наблюдениями, мои тюремщики были совершенно правы – разумеется, я не собирался проводить всю жизнь в клетке. Раз природа наделила меня разумом, который они звали «гениальным», то я не заслуживал такой участи. Художественные книги только сильнее убедили меня в этом. Бесконечными ночами, когда я не мог уснуть и только ворочался в клетке, перекатываясь с боку на бок и обдумывая все на свете, представляя себе, что может принести будущее, я представлял себя и самого профессором, который посвящает все свое время борьбе с невежеством и незнанием. И темой, которая интересовала и занимала меня больше всего остального, были исследования природы времени. Начать я планировал в этот самый момент. Между мной и свободой не хватало только одного простого звена – часов, и маленький «бунт» помог решить проблему. Теперь у меня были новенькие электронные наручные часы; но точны ли они? Не было на свете вопроса важнее. Я еще не мог сформулировать свои мысли конкретно, потому что до сих пор никуда их не записывал, а пишущих инструментов, кроме мела, мне не полагалось. Оставлять такие важные выкладки на полу тоже не стоило – как знать, что могло взбрести в голову людям в масках, заметь они их? Но теперь мне как никогда нужны были чернила.

В одном из углов клеток я специально не убирался, заваливая его вместо этого игрушками для прикрытия. Подвинув их в сторону, я наклонился, рассматривая внушительный слой пыли. Я собрал густую слюну во рту и сплюнул в угол, смешивая ее с пылью. Затем аккуратно вырвал страницу с черной картинкой из книги, которую прочел уже множество раз, и старательно перетер рисунок в порошок. Добавил в грязную жижу; еще один плевок – и получилось склизкое подобие чернил. Оставалось дело за инструментом… Из горки игрушек я двумя пальцами выудил бесполезные пятнашки и отщепил от пластмассовой коробочки тонкую полоску. Вполне сойдет за перо. Я специально делал это все, сгорбившись и повернувшись так, чтобы на камерах было очень тяжело разобрать, чем я на самом деле занимаюсь. Настала очередь следующей книги. Я обмакнул «перо» в «чернила»; прямо поверх строк художественного произведения легли формулы, расчеты, формулировки и теоремы.

Аксиома Грегора. Пространство и время сохраняют свои взаимосвязи только в стабильных областях материального мира. Теорема Грегора. При наличии инородного тела в нестабильной области материального мира, оно также обрывает свои связи с осью времени, пропадая для стороннего наблюдателя, находящегося в стабильной области. Вывод? Если наблюдатель находится в нестабильной зоне, он может видеть другие объекты, но не является частью их области существования.

И снова цифры и переменные побежали по бело-желтым страницам. Я просидел так до самого ужина. Из размышлений меня грубо выдернул звук открывающейся двери – человек в маске катил еду. Я украдкой спрятал книгу под кучу игрушек и, как обычно, подошел забрать блюда и чашки. «Кормилец» сложил на поднос грязные тарелки, оставшиеся с обеда, и уже было собрался уходить, как вдруг я решил задать вопрос.

– А сколько сейчас времени? Только поточнее, пожалуйста.

«Кормилец» несколько секунд молча на меня смотрел, а потом поднес запястье к маске. Из-за нее раздался глухой и хриплый голос.

– Семь часов двадцать минут. Ровно.

Как только он начал говорить, я стал отсчитывать про себя секунды, чтобы не упустить ни одной.

– Спасибо, – рассеянно ответил я, стараясь не сбиться со счета, и удалился в свой угол, прихватив еду.

Я посмотрел на часы. Мои предательски отставали. Хорошо, что решил спросить… Я все равно рисковал, доверяя точное время случайному «кормильцу», но больше положиться было решительно не на кого и не на что. Медленно и аккуратно, чтобы точно не совершить роковой ошибки, я выставил правильное время. Первое препятствие осталось за плечами. Теперь на дороге у меня стояли только расчеты – а уж в этом-то я точно не мог сам себя подвести. Ночь прошла без сна; я слишком разнервничался, чтобы ложиться спать. К тому же, мне хотелось закончить со всем пораньше, еще до того, как придет новая смотрительница. Проверку теории я назначил после завтрака. Вся книга покрылась записями, словно леопард – пятнами, а пол клетки я изрисовал мелом так, что он стал практически белым, прямо как стены вокруг. Чертежи, графики, цифры; в безумном карнавале они плясали вокруг меня, рассказывая свои невероятные истории. Пространство комнаты вокруг меня словно превратилось в одно большое объемное сплетение графиков, и все расчеты указывали на одну и ту же точку, сколько бы проверочных вычислений я ни делал. Повезло, что она все-таки оказалась внутри моей широкой клетки. Графики сходились именно в ней – у самой решетки, там, где мне передавали еду. Оставалось только не обнаружить себя заранее.

После целой вечности ожидания пришло время завтрака. Раздался скрип тележки, побежали по стенам блики зеркальной маски. Все было как всегда; ах, если бы они только знали, что творилось у меня в голове! Такой бы поднялся переполох! Всю свою жизнь я не знал, кто держал меня взаперти, какой компании я был «обязан» за свою счастливую жизнь в заточении, не знал имен, лиц, целей и мотивов. Оставалось подождать лишь немного, и я навсегда сбегу от ненавистных тюремщиков… в теории. Свой завтрак – овощи, булочку и апельсин – я разделил на три равных части.

«Кормилец» укатил тележку, а я тяжело вздохнул. Нервное напряжение нарастало – сердце в груди будто стянули обручем. Получится или нет? Что, если нет? Что тогда?.. Ну уж нет – я не мог ошибиться. Теорема была верна, а доказательство ее – истинно, и расчеты это подтвердили не один раз за ночь. Это был мой единственный шанс вырваться, и не использовать его было бы глупо. Место, где сходились графики – нестабильная область материального мира. Мизерная точка пространства, где совершаются чудеса. Согласно моим рассуждениям, для того, чтобы вывести всю систему из равновесия, необходим был легкий толчок, позыв к действию – короткий сигнал. Будильник на часах подошел бы, если бы ему хватило громкости. Я выставил его на половину одиннадцатого. Сейчас же часы показывали девять. У меня было еще много времени на подготовку.

Теперь уже не имело значения, заметят ли меня камеры, заподозрят ли что-то охранники или просто махнут рукой. Я стянул с себя новую майку и скрутил ее в подобие мешка. На мне остались только шорты – по карманам я распихал вырванные листки с самыми ценными выводами и расчетами. Еда, каждую порцию которой я завернул в такие же книжные листы, отправилась в мешок. Я уже успокоился и решил, что все собрал, как вдруг мой взгляд упал на калейдоскоп. Его я решил прихватить с собой. Я протянул руку, чтобы подобрать старую игрушку, как вдруг мое внимание привлекли чертежи и расчеты на полу. В спешке и волнении мне совершенно не пришло в голову их стереть; вряд ли даже самые сообразительные профессора что-то поняли бы, а с расстояния камер записи бы просто показались кучкой закорючек, но давать тюремщикам шанса все же не стоило. Проведя ступней, я превратил стройные записи в белые туманные разводы. Отойдя к решетке, я опустился в нужном месте и стал ждать. Будильник можно было поставить и на пораньше, но мне хотелось спокойно поразмышлять. Спустя какое-то время, я бросил взгляд на часы. Десять часов и двадцать семь минут. Внезапно дверь отворилась, и из страшного темного коридора в комнату зашла та самая новенькая смотрительница. Она натянуто улыбалась мне, нетерпеливо теребя в руках блокнот. Рано, она пришла слишком рано! Десять часов, двадцать семь минут и сорок секунд.

– Привет, Грегор! Что это ты устроил у себя? Перестановку?

Цоканье ее каблуков приближалось, я же решил промолчать, нервно сморщив нос. Смотрительница обошла клетку кругом, разглядывая меловые разводы и потревоженные кучки книг и игрушек. Она остановилась напротив меня и открыла было рот, чтобы сказать что-то еще, но тут мой будильник неистово запищал. Я улыбнулся – так широко, как только мог. Как я и ожидал, как мои расчеты и подсказывали, звук стал внезапно замедляться и густеть, как древесный сок. Его переливы затихли и застыли в воздухе невидимыми волнами. Пыль зависла над полом, смотрительница с каждым мгновением двигалась все медленнее. Последнее, что отразилась на ее лице, прежде чем она застыла окончательно – недоумение. Глаза широко распахнуты, рот приоткрыт; я видел тонкую нить слюны, протянувшуюся между губ. Блокнот собрался выпасть из рук, но не успел – повис в воздухе.