Натуральные обязательства в российском гражданском праве. Монография

[битая ссылка] ebooks@prospekt.org

Моей жене Ольге

ВВЕДЕНИЕ

Возможность реализации хозяйствующими субъектами принадлежащих им прав и их защиты – в случае нарушения – представляет собой необходимый атрибут любого развитого общества. Лишение же права на защиту является весьма серьезной мерой, применение которой должно быть осторожным и обоснованным, носить исключительный характер. В данной связи изучение конструкции натуральных обязательств представляется, безусловно, полезным: эффективное функционирование экономической системы невозможно без адекватного ее содержанию правового регулирования, наличия понятных и принимаемых участниками оборота правил поведения, а также без предсказуемости вариантов их применения и толкования уполномоченными государственными органами.

Выбор конкретных моделей правового регулирования общественных отношений непосредственно связан с определением их правовой природы. Законодательное закрепление правил, сформулированных без учета данного обстоятельства, чревато серьезными проблемами в процессе их реализации.

При этом уже в ближайшее время конструкция натуральных обязательств может быть закреплена законодательно. Концепцией развития гражданского законодательства, одобренной решением Совета по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства при Президенте РФ от 07.10.2009^[1], а также проектом Федерального закона о внесении изменений в Гражданский кодекс Российской Федерации (далее – ГК РФ), отдельные положения которого уже стали законами^[2], предусматривается, в числе прочего, и дополнение ГК РФ общими положениями о натуральных обязательствах.

Как отмечает В. В. Витрянский, необходимость хотя бы минимального законодательного урегулирования натуральных обязательств обусловлена имеющимися в настоящее время практическими трудностями, начиная с вопроса об основаниях их возникновения и заканчивая способами обеспечения натуральных обязательств^[3].

Фрагментарное правовое регулирование при отсутствии в доктрине разработанной концепции натуральных обязательств создает неизбежные проблемы и в правоприменительной практике. Высшие суды неоднократно обращались к вопросам, касающимся применения норм, посвященных обязательствам, не подлежащим судебной защите (совместные постановления Пленумов Верховного и Высшего Арбитражного Судов «О некоторых вопросах, связанных с применением норм Гражданского кодекса Российской Федерации об исковой давности», «О некоторых вопросах, связанных с применением части первой Гражданского кодекса Российской Федерации», обзор Президиума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации по вопросам практики применения норм о зачете требований, акты Высшего Арбитражного Суда РФ и Конституционного Суда РФ, касающиеся правовой природы расчетных форвардных контрактов, соглашений о выплате «гонораров успеха» и др.). Однако очевидно, что все существующие проблемы не были разрешены принятыми актами. Дальнейшее формирование единообразной практики должно положительно сказаться на стабильности оборота, а принятые разъяснения до внесения соответствующих изменений в гражданское законодательство способны компенсировать отсутствие необходимого правового регулирования натуральных обязательств.

С политико-правовых позиций соответствующие ориентиры для законодателя и правоприменительных органов призвана предоставить юридическая наука. Однако, как это ни парадоксально, приходится констатировать, что институт натуральных обязательств, несмотря на солидную историю, является одним из наименее изученных в российском обязательственном праве.

В дореволюционной литературе натуральные обязательства рассматривались, главным образом, с исторической точки зрения, как категория римского частного права^[4]. В советский период они практически не упоминались, о натуральных обязательствах если и говорилось, то преимущественно в связи с проблемой существования субъективного права по истечении срока исковой давности^[5].

Современные исследователи при упоминании о неисковых обязательствах в контексте исследуемой ими специальной проблемы в основном ограничиваются кратким экскурсом в историю римского частного права, основываясь, главным образом, на материале, содержащемся в классических советских учебниках по римскому праву^[6], либо изложением позиции М. М. Агаркова по вопросу санкции в обязательстве^[7]. Комментаторы говорят о натуральных обязательствах как об обычном явлении, при этом не уделяя внимания ни объему, ни содержанию данного понятия^[8].

Следует отметить, что в отечественной науке в последнее время наблюдается повышение интереса к натуральным обязательствам, о чем свидетельствует появление работ, в том числе диссертационных, посвященных данной проблематике, однако их количество крайне невелико, комплексные исследования практически отсутствуют^[9].

При этом по-прежнему дискуссионными остаются вопросы о понятии, видах, правовом режиме натуральных обязательств – вопросы, имеющие принципиальное значение для установления признаков и юридических свойств данных отношений, определяющих их правовой режим и место в системе обязательств, ответы на которые необходимы для построения целостной концепции натуральных обязательств.

Необходимо отметить, что в современной цивилистической литературе достаточно распространено представление о натуральном обязательстве как конструкции не догматической, а исторической, нашедшей свое проявление в законодательстве лишь в немногочисленных институтах, развивающихся относительно самостоятельно, – исковой давности, алеаторных сделках.

В связи с этим вопрос о возможности формулирования общих положений о натуральных обязательствах зачастую даже не ставится. Признавая возможность существования обязательств, лишенных исковой силы, доктрина не объясняет причин утраты ими свойства принудительности.

В связи с актуализацией задачи выделения общих норм, регулирующих натуральные обязательства (вызванной осуществляемой реформой гражданского законодательства), внутренне согласованных, логически непротиворечивых, а также приемлемых с точки зрения юридической техники (кратких и емких), требует разрешения вопрос о построении «целостной» концепции, не ограничивающейся перечислением отдельных признаков различных случаев натуральных обязательств.

В предлагаемой работе предпринята попытка рассмотрения обозначенных вопросов. Хочется надеяться, что проведенное исследование послужит толчком к дальнейшей научной дискуссии, а сделанные выводы будут способствовать не только приведению в систему отдельных случаев натуральных обязательств, выделению общих положений, которые могут быть положены в основу концепции натурального обязательства, но и дальнейшему развитию общей теории обязательства.

Хотелось бы искренне поблагодарить Бронислава Мичиславовича Гонгало, Аркадия Викторовича Майфата, Михаила Федоровича Казанцева, Наталью Георгиевну Валееву, Аллу Юрьевну Якушеву, Наталью Александровну Новикову, Светлану Николаевну Веретенникову, Людмилу Анатольевну Бирюкову, Евгения Юрьевича Петрова, Виктора Александровича Запорощенко, Рустэма Маратовича Жемалетдинова за помощь в работе над обозначенной темой, поддержку, ценные советы и замечания, а также выразить признательность Ольге Сергеевне Гончаровой за помощь в публикации этой книги.

Глава I
ПОНЯТИЕ НАТУРАЛЬНЫХ
ОБЯЗАТЕЛЬСТВ, ИХ МЕСТО В СИСТЕМЕ
ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВЫХ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ

РАЗДЕЛ 1
Понятие и правовая природа натуральных
обязательств

§ 1. Этимология понятия «натуральное обязательство».

Натуральные обязательства в римском частном праве

Термин «натуральное обязательство» является исключительно доктринальным – в российском гражданском законодательстве он никогда не использовался^[10].

Натуральными (от лат. obligatio naturalis – «естественное (природное) обязательство») традиционно называют обязательства, лишенные судебной защиты.

Обращаясь к вопросу этимологии термина «obligatio naturalis», необходимо оговориться, что его рассмотрение при помощи категорий современного права представляется не вполне корректным, хотя, пожалуй, и единственно возможным: предположить иное было бы трудно, учитывая, что система юридических понятий, современное юридическое мышление в целом основываются главным образом на конструкциях римского частного права. Абстрактные категориальные единицы аналитической юриспруденции, выведенные из казусов римского частного права средневековыми схоластами, потеряли для европейского юриста свою историчность. Поэтому использование при изучении категорий римского права конкретно-исторического метода представляется весьма проблематичным, так как для этого пришлось бы менять сам познавательный инструментарий. Кроме того, следует учитывать, что считающееся традиционным в настоящее время представление о натуральных обязательствах, основано не на оригинальных текстах, а на их значительно более поздних комментариях (каждый из которых был создан в конкретный исторический период, в рамках того или иного философского дискурса).

Термин «натуральное обязательство» этимологически связан с существовавшим в римском частном праве понятием права народов – jus naturale (jus gentium).

В зависимости от круга субъектов, на которых распространяло свое действие объективное право, римскими юристами классического периода выделялось jus civile (цивильное право или право римских граждан – cives) и jus gentium (право народов, общее для всех людей). Вместе с тем jus civile понималось так же и как позитивное, писаное право и противопоставлялось в этом смысле jus gentium – продукту естественного разума (ratio naturalis), «произведению философской мысли»^[11]. Общенародное право формировалось параллельно и во многом вопреки цивильному праву на основании практики разрешения преторами гражданских споров, а также идей Сократа, Платона и Аристотеля (в форме, приданной им стоиками), которыми руководствовались юристы-комментаторы при освещении той или иной проблемы^[12]. Таким образом, в данном значении термины «jus gentium» и «jus naturale» обозначали одно и то же понятие^[13]. Лишь впоследствии в результате сближения систем цивильного права и права народов^[14] jus naturale стало рассматриваться как право, общее для всех живых существ, – категория, однопорядковая с jus civile и jus gentium^[15].

Попытки объяснить природу натуральных обязательств путем простого отнесения их к той или иной системе права вряд ли перспективны, поскольку они не объясняют причин лишения этих обязательств исковой защиты. Однако связь вышеприведенной классификации и существовавшего в римском праве деления обязательств на цивильные, установленные претором, и натуральные более чем очевидна.

Лишь снабженные иском, т. е. защищенные государством (civitas), обязательства (obligationes civiles) считались в римском частном праве обязательствами в полном смысле этого слова^[16]. Только судебная защита субъективного права давала ему настоящую ценность и завершение.

С. А. Муромцев по этому поводу писал: «Воззрение римских юристов на этот предмет отличалось относительной грубостью. Они сводили всю сущность права, как такового, на судебный иск, которым оно защищалось… Они смотрели на право исключительно с практической… ремесленной точки зрения»^[17].

Считалось, что если обладателю права не принадлежит иск, то «это не есть право полное, совершенное, а или зачатки права или, наоборот, право замирающее»^[18]. Вместе с тем в римском праве возникло такое уникальное и парадоксальное (противоречащее самой сути римского права – права исков) явление, как натуральные обязательства.

Obligationes naturales появились как обязательства рабов и подвластных лиц, которые не были правосубъектны по jus civile^[19]. Взыскание с лица чужого права (даже в случае его последующего освобождения от власти домовладыки) в исковом порядке было невозможно, поэтому в республиканский период сделки с рабами признавались ничтожными. Однако недействительность соглашений с участием подвластных не соответствовала интересам домашних хозяйств^[20], и уже в период империи указанные соглашения приобрели юридическую силу, хотя и не были приравнены к цивильным или преторским договорам^[21].

По jus gentium рабы были субъектами прав, таким образом в качестве своеобразного оправдания участия подвластных лиц в хозяйственном обороте и была создана конструкция натурального обязательства – обязательства по естественному праву (согласно которому статус живого существа не играет никакой роли), действительного, но не имеющего такой же силы, как обязательство между римскими гражданами^[22].

Таким образом, справедливым представляется утверждение, что термин «naturalis» применялся в римском праве для обозначения «несовершенного права, в отрицательном и умаляющем смысле»^[23]. Следовательно, соответствующее значение придавалось и натуральным обязательствам.

Впоследствии конструкция натурального обязательства была использована римскими юристами применительно к отношениям иного свойства, в том числе и к цивильным обязательствам, по которым истек срок давности. Б. Боуффалл писал: «Obligationes serviles составляют первоначальные, настоящие так сказать obligationes naturales в римском праве, сила действия которых была распространена по аналогии на все другие подобные им по своему внутреннему строению и характеру отношения»^[24]. В связи с этим был актуализирован вопрос о правильности тезиса, согласно которому натуральные обязательства проистекают из естественного права.

При его рассмотрении представители немецкой исторической школы права, отмечая неразрывную связь и взаимное влияние систем римского права, указывали, что употребление термина «obligationes naturales» для обозначения правового основания правоотношения (т. е. как обязательств juris gentium) лишено практического смысла, поскольку натуральные обязательства в развитом римском праве есть не что иное, как все неисковые обязательства^[25].

Именно в таком виде понятие натуральных обязательств было воспринято европейским континентальным правом, так они определяются и отечественной цивилистической доктриной.

§ 2. «Негативистские» концепции натуральных обязательств

Obligationes naturales представляют собой гражданско-правовые обязательства. При этом указание на отраслевую принадлежность вовсе не является тавтологией, поскольку цивилистический по природе термин «обязательство» употребляется и для определения категорий иной отраслевой принадлежности (например, в налоговом праве)^[26].

Необходимо отметить, что в юридической литературе вплоть до XIX в. натуральные обязательства рассматривались «обособленно» от категории обязательства. Б. Боуффалл писал: «Исходный пункт всех теорий в этом периоде – не самостоятельное понятие обязательства вообще, а внешний признак obligatio naturalis: отсутствие иска»^[27].

Затем преобладающим стало мнение, согласно которому основанием для определения натурального обязательства может быть лишь понятие обязательства как такового – неполного, несовершенного, но обязательства. Именно такое определение встречается у немецких пандектистов Савиньи, Вебера, Пухты, Келлера, Бринца, Беккера, Дернбург, Кунце и др.^[28]

A priori восприняло данную концепцию большинство отечественных цивилистов как дореволюционного периода (К. Анненков, Н. Л. Дювернуа, В. И. Синайский и др.), так и советского времени (Б. Б. Черепахин, Ю. К. Толстой, И. Б. Новицкий и др.).

Вместе с тем утверждение, что родовым для натурального обязательства является понятие «обязательство», вовсе не очевидно. Взятое в качестве исходного положение, согласно которому обязательством может быть названо лишь такое относительное правоотношение, требование из которого подлежит принудительному осуществлению, не предполагает возможности существования неисковых обязательств «по определению».

Впервые вопрос о том, что натуральные обязательства не входят в предмет гражданского права (и вообще не являются правоотношениями), был поднят во второй половине XIX в. Христианценом, Шейрлем, Ласковичем и Аккариа. Сформулированное ими учение не получило какого-либо специального названия в литературе, однако, учитывая его содержание, позволим себе назвать его «негативистским».

Противопоставление натуральных и цивильных обязательств в римском праве было совершенно очевидным и до этого, но оно оставалось без внимания. Причиной этому отчасти явилась полисистемность римского права, а отчасти – разночтения в толковании отдельных фрагментов Дигест (в некоторых местах натуральные обязательства были названы не obligatio – обязательство, а debitum – долг). Сторонники данной концепции полагали, что obligationes naturales не относятся к юридическим отношениям, они лишь по форме напоминают обязательства, но на самом деле таковыми не являются^[29].

Данная точка зрения спустя более полвека была поддержана М. М. Агарковым, хотя методологическая основа его теории была другая. Кратко ее можно охарактеризовать встречающейся практически во всех работах советских авторов, посвященных вопросу санкции в обязательстве, фразой В. И. Ленина: «… право есть ничто без аппарата, способного принуждать (курсив мой. – А. М.) к соблюдению норм права»^[30]. Придерживаясь мнения о неюридическом свойстве обязательств, лишенных исковой защиты, М. М. Агарков говорил о них как о так называемых натуральных обязательствах, подчеркивая условность использования для определения данной конструкции термина «обязательство»^[31].

В несколько измененной, менее радикальной форме эта теория была изложена в работах Шванерта, Арндтса, Рика, Влассака, Перница. Они называли натуральные обязательства фактами, имеющими юридическое значение («полуюридическими отношениями»), состоящее в том, что они могут являться достаточным основанием для самостоятельных юридических сделок, требующих для своего существования наличия обязательственного отношения (например, новация, зачет), особенность содержания которых состоит в том, что в них право требования не корреспондирует юридической обязанности^[32].

По всей видимости, аналогичной точки зрения придерживается Циммерманн, указывая, что натуральные обязательства не являются обязательствами, но влекут определенные юридические последствия^[33].

Во французской цивилистике была высказана точка зрения, согласно которой натуральное обязательство, не являясь по природе своей гражданско-правовым отношением, может стать таковым в силу произведенного по нему платежа^[34]. В. Голевинский, анализируя положения Code Civil, был еще более категоричен. Он называл естественными недействительные обязательства, подтвержденные или исполненные должником: «…таким образом, сглаживается различие между обязательствами, подлежащими уничтожению, и обязательствами вполне действительными»^[35].

Сходную позицию занимал О. С. Иоффе. Он полагал, что обязательство, в котором субъективное право лишается возможности принудительного осуществления, превращается в фактическое отношение^[36], которое при добровольном исполнении приобретает юридическую силу. Однако напрямую о возникновении обязательства ученый не говорил, называя фактическое отношение юридическим фактом, который наряду с исполнением парализует другой юридический факт – истечение давности^[37].

Имеет место и иное сочетание «крайних» точек зрения о природе натуральных обязательств.

Л. Ж. Морандьер указывал, что французская судебная практика в отличие от доктринального представления о натуральном обязательстве как о «подлинном обязательстве, лишенном по особым основаниям принудительной силы»^[38], признает в ряде случаев наличие натурального обязательства, «когда одно лицо обязывается перед другим или вносит ему денежную сумму не с дарственными намерениями, а с целью исполнения непреложного долга совести и чести»^[39]. В данном случае под натуральными понимаются не только юридические, но и моральные обязательства, а понятия «правоотношение» и «обязательство» находятся не в родовидовой связи, а лишь пересекаются.

Говоря о природе натуральных обязательств, необходимо упомянуть также о позиции А. Евецкого относительно области применения конструкции «естественных прав». Определяя их как права, существующие вопреки формализму позитивного права (в которых фактический, материальный титул не подкреплен формальным элементом), как права, происхождение которых не может быть доказано и осуществлено (что, в свою очередь, сближает его концепцию с мнением о «полуюридическом» характере натуральных обязательств)^[40], автор приходит к выводу о том, что естественные права «не есть специальный институт обязательственного права, но их применение более широкое, – они распространяются на всю обширную область гражданских правоотношений. Семейные, вещные и обязательственные отношения одинаково открыты для существования естественных правообязанностей». В качестве примера он приводил натуральный брак – сожительство^[41].

§ 3. Натуральные обязательства как гражданско-правовые отношения: обязательство и право на судебную защиту

Отстаивая точку зрения, согласно которой натуральные обязательства являются гражданско-правовыми отношениями, апеллировать, как это иногда делается^[42], к тому, что натуральные обязательства есть обязательства ipso jure, – в силу закона (коль скоро в положительном законодательстве говорится об исполнении обязательства, по которому истек срок исковой давности, значит, нет оснований полагать, что натуральное обязательство не является обязательством) вряд ли корректно.

Сам по себе данный аргумент не может быть принят в качестве решающего довода. Как справедливо указывал М. М. Агарков, использование термина в специальном значении вполне допускается вне зависимости от того, обусловлено ли оно историческими, методологическими или какими-либо иными причинами^[43].

Для установления соотношения понятий «обязательство» и «натуральное обязательство» необходим анализ их содержания. Решение вопроса о том, относятся ли obligationes naturales к обязательствам, зависит от того, что понимать под последними. В данном случае принципиально важно, является ли право (правомочие) на судебную защиту конститутивным, определяющим признаком обязательственного правоотношения. Если оно является таковым, то позиция, согласно которой натуральное обязательство представляет собой обязательство, представляется весьма неубедительной с логической точки зрения.

Кроме того, признание обязательством правоотношения, в котором право требования не может быть принудительно осуществлено, казалось бы, ставит под сомнение один из главных признаков, отличающий право от иных социальных регуляторов, а именно: возможность защиты субъективного права при помощи уполномоченных органов государственной власти в случае его нарушения.

В отличие от субъекта вещных прав кредитор в обязательственном правоотношении не может опираться на владение («господства над вещью» у него нет), поэтому «главным орудием против неисправного должника служит иск»^[44]. Не случайно в римском праве термины actio и obligatio употреблялись как синонимы^[45], а право требования и в современной цивилистике нередко характеризуется как право принуждения^[46].

Однако римское частное право, породившее конструкцию натуральных обязательств, вполне допускало существование субъективного права, не обеспеченного судебной защитой, «голого» права (но права!) – nudum jus. Многие же современные правопорядки, априорно воспринявшие римские правовые институты, в том числе и институт obligationes naturales, такой возможности не предполагают. Б. Боуффалл писал: «Современное обязательство есть право кредитора против должника: в самом признании этого отношения правом лежит возможность принуждения: притязание и иск покрывают друг друга»^[47].

В связи с этим в цивилистической науке была актуализирована проблема сосуществования категорий, находящихся в состоянии противоречия: обязательств как правоотношений, в которых право требования может быть принудительно осуществлено, и натуральных обязательств, которые этим качеством не обладают.

Следовательно, для обоснования права натуральных обязательств на существование потребовались уже совершенно иные аргументы, например, соображения нравственности и справедливости.

Тем более показательно, что в российском праве проблема натуральных обязательств изначально была поставлена совершенно по-другому. В дореволюционной литературе о них говорилось, в основном, в связи с вопросом о судьбе субъективного права после истечения срока исковой давности. При этом отсутствие идущей из римского права законодательной традиции (в отличие, например, от французского права, в котором натуральные обязательства воспринимались как неотъемлемая часть правовой системы) привело к оживленной дискуссии, но не о природе натуральных обязательств, как в зарубежной цивилистике, а собственно об их наличии в отечественном праве. Так, И. Е. Энгельман, критикуя современные европейские законодательства и писателей, разграничивающих существование права и существование иска, указывает, что их позиция не обязательна и не может быть принята во внимание при толковании статей русского права, выросших под другим влиянием^[48].

Ряд ученых придерживался позиции, согласно которой по истечении срока давности прекращается не только право на иск, но и само субъективное право.

Так Д. И. Мейер писал о том, что российскому праву понятие натуральных обязательств неизвестно, что для него являлось дополнительным аргументом в пользу тезиса о прекращении с истечением исковой давности самого субъективного права^[49].

Аналогичную точку зрения занимали К. А. Неволин^[50], Г. Ф. Шершеневич^[51], В. И. Синайский^[52], И. Е. Энгельман^[53].

Сюда же следует, по всей видимости, отнести и И. М. Тютрюмова. Указывая, что с истечением давности погашается право на иск, он отождествлял его с правом требования: «Нельзя, действительно, представить себе существования права, не охраняемого иском, как являющимся в материальном смысле составною частью самого права, заключающейся в присущей всякому праву возможности принудительного осуществления при посредстве суда»^[54]. Однако при этом он признавал существование натуральных обязательств, которые возможны и по истечении давностного срока, но лишь в качестве исключения из общего правила о погашении права^[55].

Другие, напротив, полагали, что погашение иска не означает прекращения права. Подобной точки зрения придерживались М. М. Винавер^[56], А. М. Гуляев^[57], Е. В. Васьковский^[58], И. А. Покровский^[59], Н. Л. Дювернуа^[60]. К данной группе следует отнести также К. П. Победоносцева. Отмечая, что российское законодательство не знает деления обязательств на гражданские и натуральные, он вместе с тем указывал, что уплата по неисковому обязательству не подлежит возврату, поскольку уплативший «сознал свое обязательство»^[61]. В проекте Гражданского уложения также было указано, что с истечением срока давности прекращается только право на иск.

По существу, речь шла о соотношении субъективного права и права на защиту. В качестве обоснования возможности существования неисковых обязательств право на судебную защиту определялось как самостоятельное охранительное гражданское право, утрата которого не влияет на содержание обязательства и как итог – на его (обязательства) принадлежность к гражданским правоотношениям.

Однако под влиянием сформулированного Виндшейдом учения о конкретном праве на иск как о праве на благоприятное судебное решение^[62] и в связи с провозглашением состязательности гражданского процесса и соответственно принципа формальной (а не объективной) истины^[63] цивилистическая теория отошла от взглядов, согласно которым принудительность рассматривалась как существенный признак, необходимое правомочие субъективного материального права. Дело в том, что, согласно данным воззрениям, наличие субъективного гражданского права само по себе не гарантировало его защиту в случае обращения в компетентные юрисдикционные органы^[64].

Таким образом, к началу XX в. точка зрения, согласно которой право на иск не является неотъемлемым атрибутом обязательства, начала преобладать в правовой доктрине стран континентальной Европы^[65], а натуральные обязательства стали рассматриваться не только как конструкция римского частного права, но и как явление правовой действительности.

Для советской правовой науки подобная постановка вопроса была совершенно неприемлема в силу господствовавших представлений о роли государства в механизме правового регулирования. Право на иск было особым свойством, элементом, правомочием, входящим в состав субъективного права, его сущностью или даже самим правом – в его особом состоянии^[66].

Впервые в советском праве данная теория была сформулирована М. А. Гурвичем. Он писал: «… отношения, лишенные исковой силы, не являются правоотношениями; право, не способное перейти в состояние права на иск, не есть право»^[67].

При этом, хотя им самим и отрицалась существующая преемственность, по сути, он присоединился к точке зрения Унгера. Последний считал, что право на иск представляет собой само субъективное право, пришедшее в состояние «боевой готовности»^[68].

Признание права на иск конститутивным признаком обязательства неизбежно приводило авторов к выводу, что с истечением срока давности и прекращением права на иск прекращается и само обязательство. Из этого неизбежно следовало, что так называемые натуральные обязательства гражданско-правовыми обязательствами не являются.

Проблема заключалась в том, что, согласно советскому законодательству (ст. 47 ГК РСФСР 1922 г., а затем ст. 89 ГК РСФСР 1964 г.), исполненное за пределами сроков давности не подлежало возврату. Существовавшая при этом необходимость обоснования нормы закона (опирающейся на соответствующее положение ст. 117 проекта Гражданского уложения, создатели которого исходили из различия между правом на иск и субъективным правом)^[69] послужила причиной возникновения концепций достаточного основания^[70], «ослабленной» санкции в обязательстве^[71], права на получение исполнения вследствие совершения бывшим должником не запрещенного законом действия^[72], погашения срока давности добровольным исполнением^[73] и др.^[74], которые, при всей оригинальности, были весьма уязвимы в силу лежащего в их основе противоречия между методологическими и нормативными установками.

В. П. Грибанов справедливо отмечал, что сторонники точки зрения, согласно которой с истечением срока давности прекращается и само субъективное право, основываясь на той посылке, что санкция представляет собой неотъемлемый элемент субъективного права, испытывают трудности при объяснении тех оснований, по которым субъективное право вновь возникает у бывшего управомоченного лица при исполнении обязательства после истечения срока исковой давности^[75].