Камень в огород

Права Наташка, никакая я не личность…

– Фенечка может оказаться ложным следом. – Обвести Наташильду вокруг пальца мне ни разу не удавалось, но я не теряла надежду. – Если б мы знали имя владельца машины – тогда, конечно. Кстати, «жигуль» может быть в угоне.

– Я почему-то уверена, что фенечка окажется уликой. Могу спорить, что на ней жировые и потовые следы одного из похитителей. К тому же, – Наталья щелкнула пальцами, – мы можем описать преступников!

Вот тут-то и выяснилось, что парня с сигаретой мы с Наташкой запомнили по-разному. Я вспоминала пухлые, тугие щеки, Наташка утверждала, что щек не было в помине, а было широкое, скуластое лицо:

– Как у Бобби Ли.

– Еще чего!

– Это был среднего возраста и роста Бобби Ли,– настаивала старшая сестра.

– Нет, это был молодой, упитанный славянин с толстыми щеками! – твердила я, хотя Наташка своей воинственной уверенностью заронила во мне сомнение. Возможно, память подвела меня?

– Нет, у него широкое азиатское лицо, – яростно защищала своего парня Наташка.

Минут десять мы перекрикивали друг друга и стали уже обращать на себя внимание волейболистов, пока до нас не дошло, что мы не можем описать похитителей.

Я почувствовала облегчение. Ну теперь-то Наташка поймет, что никакие мы не свидетели.

– Вот видишь! Мы даже не сможем опознать грабителей. Только сбить с толку следствие можем и найти чирей на энное место.

Но в Наташкиной забубенной головушке уже родился план, и отступать от него она, как всегда, не собиралась. Этот идиотский план и перевернул мою жизнь.

Но обо всем по порядку…

… Наташке всегда удавалось меня убедить в том, что она разносторонне одаренная. Сейчас она внушила мне мысль, что от рождения обладает способностями «тупейного художника», как она выразилась. Без лишних слов скажу: я доверилась сестрице, и она взялась за дело.

– Я в шоке! – через короткое время возвестила Наташка.

После этого известия я получила разрешение посмотреться в зеркало и чуть не разревелась: было от чего впасть в шок!

В зеркале отразилась деревенская убогая дурочка в футболке и длинном сарафане (мелкие белые цветочки на синем поле). Но убило меня не это.

Мои шикарные волосы были гладко зачесаны и собраны в пучок на затылке. Завершали образ бабулины очки в оправе «прощай молодость» на кончике носа. Отражение в зеркале смазалось и поплыло.

– А ты в чем будешь? – сквозь ком в горле поинтересовалась я.

Наташильда отправлялась на встречу с Эдиком Птичкиным.

– В чем-нибудь, еще не придумала, – отмахнулась она.

– Так я тебе и поверила!

– Нюсь, я не понимаю, как ты можешь какие-то мелочные личные интересы ставить выше общественных?

– Общественными пусть занимается мэрия, а я не мэр! И вообще! Вдруг это мафия выполнила заказ крестного отца и стырила камень? – из последних сил сопротивлялась я, но Наташильда всегда слышала только то, что хотела.

– Кстати, интересная идея. Вырвать из цепких лап мафии наш городской символ – это круто! И это случится с твоей помощью. – Наташильда с жалостью погладила меня по гладкой голове, и я сразу почувствовала себя маленькой девочкой, готовой ради старшей сестры на все.

– Татусик, – в страхе за свою молодую жизнь взмолилась я, – а давай ты встретишься с Эдькой, все расскажешь ему, и вы вместе займетесь твоим камнем. А для полиции записку напишем, при каких обстоятельствах и где нашли фенечку, сунем все в конверт и оставим дежурному. И сами не засветимся, и следствию поможем.

– Нюсь, а хочешь, я дам тебе свой рюкзак? – не совсем по теме спросила Наташка.

– Рюкза-ак? – не поверила я. Это в корне меняло дело!

– Да, рюкзак.

Итальянская кожа, беж, большой декоративный узел на единственной лямке – элегантная вещица, даром, что рюкзак, и подходит к любому стилю, особенно к стилю лэнд-леди. Я влюбилась в это изделие кожгалантереи сразу, как только Наташка принесла его из бутика в Аахене, и безуспешно пыталась выменять у сестры на замшевые туфли-лодочки, на ремешок от Гуччи, на серьги с аметистами, – Наташильда ни в какую не соглашалась.

И вот сейчас Наташка царственным жестом протягивала мне сумку.

Слезы высохли, я дрожащими руками обняла предмет давнего открытого вожделения. Соборы Северной Рейн Вестфалии смазались в памяти.

– Мобильник взяла?

– Взяла, – я вздохнула.

– Значит, ты идешь в городской отдел прокуратуры, говоришь дежурному, что у тебя есть информация по делу о пропавшем камне и тебя пропускают к следователю Коршунову…

– Я не идиотка, – поморщилась я, – помню я все.

– Ну, на счет идиотки я не была бы так категорична,– неудачно съязвила Наташильда.

– Значит, я остаюсь?

– Я пошутила!

– Ты не боишься, что идиотка провалит тебе все дело?

– Ну, не до такой же степени ты идиотка, – утешила меня Наташильда. – Ладно, не злись, тебе это не идет.

О чем речь! Мне идет быть агнцем на заклании.

Через двадцать минут я стояла, уткнувшись лбом в перегородку из оргстекла, и проницательным взглядом поверх бабушкиных очков изучала дежурного – симпатичного молодого человека с девичьим румянцем.

Дежурный говорил по телефону с суровостью настоящего мужчины, занятого настоящим делом.

«Сержант, и не на много старше меня», – завершила я изучение розовощекого дежурного.

– Бытовуха на Коммунаров, дом 15, квартира 1. Передал, так точно, машину выслали. Девушка, у вас чего?

Наташильды на него нет! Сестрица провела бы краткий курс русского языка для особо одаренных, и сержант ускоренным курсом освоил бы склонение вопросительного местоимения «что».

– Я имею информацию, – в духе одесских рассказов Исаака Бабеля известила я румяного дежурного.

– Информацию, значит? – с насмешкой переспросил розовощекий.

– По делу о пропавшем камне с площади Космонавтов.

– Камне, значит? Паспорт у вас с собой? – вдруг озадачил меня сержант.

Паспорт! И как только я могла так купиться – за рюкзак стать свидетелем! Ни о каком инкогнито не могло быть речи!

– Я забыла паспорт. – Я просто чувствовала, как кровь поднимается по сосудам и затапливает лицо.

Я извинилась и стала мелкими шажками отступать к выходу.

– Девушка, – окликнул меня дежурный, – постойте!

Выдрессированная Наташильдой, я выполняла команды автоматически, сразу и точно.

– Да?

Парень покрутил диск, пыжась от важности момента, доложил в трубку о прибытии свидетеля по делу, кивнул и обратил на меня исполненный напускной суровости взгляд.

– Фамилия? – поинтересовался дежурный.

– Катя Маслова, – отрекомендовалась я.

Катя Маслова! Само собой, Наташка и тут выщелкнулась.

Она предлагала на выбор: Мышкина, Карамазова, Ростова, Каренина, Мармеладова, Маслова, Одинцова и еще кучу фамилий из русской литературы по школьной программе. Особенно настаивала на имени Екатерины Масловой, героини романа Л.Н.Толстого «Воскресение», соблазненной и брошенной князем Нехлюдовым. Намекала, что следователь наверняка не уловит издевки.

Выходя из дома, я твердо решила назваться Машей Мироновой, из «Капитанской дочки». Втайне я мечтала встретить своего Гринева, но уж никак не Нехлюдова.

В ответственный момент на радость сестрице Маша Миронова у меня из головы вылетела. И я воспроизвела то, что внушила мне дома Наташка…

– Вам в 12 кабинет, к следователю Коршунову. Прямо и направо, – ободряюще улыбнулся сержант.

Я двинулась по коридору, физически ощущая тяжесть креста младшей сестры Натальи Голубевой.

Дверь в кабинет следователя была приоткрыта.

Протискиваясь в кабинет, я зацепилась лямкой рюкзака за ручку с внешней стороны. Потянула рюкзак – дверь защемила меня. Мечта об эффектном появлении провалилась.

Я билась с рюкзаком, дверью и дверной ручкой, а следователь Коршунов со все возрастающим весельем наблюдал эту сцену.

– Здравствуйте. – Мне, наконец, удалось извернуться и отцепить лямку рюкзака от ручки.

– Здравствуйте, присаживайтесь. – Смеющиеся ярко-синие глаза быстро просканировали меня, а низкий голос с едва уловимой сексуальной хрипотцой спеленал, как куколку шелкопряд. – Это у вас есть информация по делу о пропавшем камне?

– Угу.

Нещадно труся, я выложила перед господином Коршуновым пакетик с браслетом:

– В новостях сказали, что опять пропал камень с памятной надписью. Я поехала на площадь и нашла это на клумбе, где камень раньше лежал. И подумала, вдруг это поможет вам в поиске преступников.

– А почему вы думаете, что их было несколько?

Я помертвела.

– Ну, – промямлила я, – камень же тяжелый…

– Так-так-так, – хищно забормотал господин Коршунов, – как вы сказали, вас зовут?

– Екатерина Маслова.

– Прямо как у Толстого?

Я вытаращилась на Коршунова.

– Что?

Караул! Ноги подкосились, я опустилась на стул сбоку от стола следователя. Меня раскололи на первой минуте разговора – легенда, которую состряпала мне сестрица, ни к черту не годилась!

– Э, да вы, барышня, Толстого не читали? Ну, и поколение растет! Классику не знают, голова забита всяким мусором, вампирами, дамским чтивом и статейками с «Леди.Ру.»

Не знаю, о ком это он рассказывал мне, студентке второго курса юридического института, интеллигентке в третьем поколении.

У нас дома неплохая библиотека, это открытие я сделала еще в первом классе. Так что насчет дамского чтива – это не ко мне, хотя… В общем, не без этого.

«Синеглазый брюнет, староват, не меньше тридцати, высокий лоб с залысинами, широко расставленные умные глаза, узкие губы и крупный эллинский нос, много курит», – обследуя Коршунова и его рабочий стол с пепельницей, полной окурков, составляла я словесное описание для отчета перед Наташильдой.

– Так что, говорите, вы делали на клумбе?

Вопрос был, что называется, на засыпку: что я могла делать на клумбе в центре городской площади, если я не работник городского предприятия по озеленению? Вот об этом мы с Наташкой не подумали…

– Ничего не делала.

– А как же вы нашли браслет?

Я стушевалась. Наташильда что-то говорила о побудительной причине, но что именно – вспомнить я не могла и чувствовала себя все неуютней под хитрым взглядом синих глаз младшего советника юстиции майора Коршунова. Этим своим взглядом майор напомнил мне сестрицу.

– Я цветочки хотела соврать.– Подсознание выдало меня с головой.

– Своровать, в смысле? – подсказал следователь Коршунов. Что еще мог подсказать следователь свидетелю?

– В смысле, сорвать, – промямлила я, лихорадочно пытаясь исправить фрейдовскую ошибку. – Знаете, там такие миленькие цветочки после дождя расцвели, голубенькие, маленькие, не помню, как называются. Я такие видела в журнале. Очень хорошо смотрятся в белой вазочке.

– Замечательно! И когда же вы нацелились на цветочки?

– Вчера.

– И вчера нашли браслет?

– Да.

Господин Коршунов достал из ящика стола лупу, в точности такую, как у нас дома – большую, прямоугольную, с ручкой, – вытряхнул браслет из пакета на стол и с пристрастием исследовать.

– Захватали все пальчиками, небось, придется отпечатки ваши снять. И ДНК заодно.

Я начала бояться по-настоящему.

– Какие отпечатки? Какая ДНК? – пролепетала я, бледнея.

Следователь вернул браслет в пакет и остановил на мне испытующий взгляд.

«Сейчас раскручивать и колоть будет»,– сообразила я и почувствовала приступ паники.

– Так ты говоришь, – что нашла этот браслет у памятника на площади Космонавтов?

Внезапно следователь стал мне «тыкать».

Наташка бы в такой момент обязательно ввернула пушкинское: «Пустое вы сердечным ты она, обмолвясь, заменила». В смысле, он заменил.

– Да, – проблеяла я, прислушиваясь к нарастающим признакам панической атаки.

– А живешь ты где?

– На …– начала я и захлопнула рот.

– Ну? – поторопил Коршунов.

– Не скажу, – заявила я.

– Чего вдруг?

– Я хочу остаться неизвестной. Вот.

Следователя точно током ударило: он резко выпрямился в кресле.

– Значит, Екатерина Маслова в глухой отказ ушла?

– Значит, – подтвердила я, хотя понятия не имела, что значит «уйти в отказ», да еще и глухой. Интересно, что бы сказала по этому поводу Наташка? Можно уйти в отказ с точки зрения норм русского языка?

– Сейчас посажу тебя в обезьянник на трое суток – поумнеешь, – пригрозил Коршунов.

– Не имеете права! – пискнула я и разревелась.

– Прекратить! – рявкнул Коршунов, и хлопнул по столу, так что все, в том числе и я, подпрыгнуло. – Что за детский сад? Ты пришла помочь следствию или цирк устраивать?

Слезы и сопли полились ручьем. Икая и всхлипывая, я сняла очки, пристроила их на стол Коршунова, вынула платок из рюкзака и принялась громко сморкаться.

– Это чье? – прогремел Коршунов.

Я оторвалась от платка и уставилась на обличающий указательный палец следователя. Палец был направлен на мой носовой платок – мамин подарок: батист с венским кружевом и вензелем «АГ», вышитым настоящим шелком в уголке.

– Что? – еще больше испугалась я.

– Чей это платок?

– Мой, – в полуобморочном состоянии прошептала я.

– Девушка, вы за кого меня принимаете? – окончательно вышел из себя следователь. – С чего это вы взяли, что здесь идиоты работают? Сначала называете себя Екатериной Масловой, потом объявляете, что хотите остаться неизвестной, теперь рыдаете в платок и утверждаете, что он ваш. Утверждаете?

– Нет, не утверждаю, – замотала я головой, – это не мой платок, подружки, он случайно ко мне попал.

– Как зовут вашу подружку?

– Анна Голубева, – ответила я. Почему бы нет? Могу я быть себе другом?

– Адрес?

– Чей?

– Анны Голубевой!

– Зачем? Она-то здесь при чем?

– Здесь я решаю, кто при чем, а кто нет! Адрес!

Совсем потеряв голову, я назвала наш домашний адрес – Садовая, 36.

– Я могу идти?

– И не мечтай! Сейчас сядешь и все напишешь: откуда браслет, при каких обстоятельствах ты его обнаружила, почему решила посмотреть выпуск чрезвычайных происшествий, почему решила помочь следствию – все, как на духу. Иначе будешь сидеть трое суток в одной компании с наркоманом и двумя проститутками. Кивни, если поняла.

Я кивнула и опять заревела.

– И слезами ты меня не проймешь, я тебе не папа и не школьный учитель физкультуры, освобождение от урока не получишь, – следователь явно принял меня за школьницу.

«Ничего я писать не буду, пусть посадит в «клетку», так даже лучше, наконец-то Наташильда зауважает меня как личность!»– мстительно подумала я.

Коршунов сунул мне под хлюпающий нос два листа бумаги, ручку, и направился в угол кабинета, где на тумбочке стояли чайник, чашки, сахарница и сушки в пакете.

– Черт! – возвестил Коршунов, открыв сахарницу. – Все, как всегда.

За моей спиной хлопнула дверь кабинета, стало тихо…

Момент, о котором я мечтала последние пятнадцать минут, наступил.

Не задумываясь о последствиях, я подкралась к двери, высунулась наружу, оглядела коридор – путь был свободен!

Розовощекий с кем-то спорил по мобильному и на автомате открыл мне турникет.

Вылетев из здания, я кинулась на остановку и через двадцать минут входила в калитку родного дома, напрочь забыв о бабулиных очках, оставшихся на столе Коршунова.

…Мои представления о воровской «малине» были почерпнуты исключительно из фильма «Место встречи изменить нельзя». Так вот.

Берусь утверждать, что весь день я провела, как лабух на воровской «малине».

Трясясь и прислушиваясь к уличным шумам, стуку калитки и телефонным звонкам, я сидела за пианино.

Начала я с гамм и арпеджио, потом плавно перешла к Черни, потом последовало «Турецкое рондо» Моцарта, потом первая часть «Патетической» сонаты Бетховена, в завершение, воображая себя Шараповым-Конкиным, я сбацала «Мурку».

Пока я музицировала, бабуля бродила по дому, как неприкаянная – искала очки.

Пальцы бегали по клавишам, а я обдумывала ситуацию, от чего, конечно, сильно страдало исполнение.

Наташка все еще встречалась с Птичкиным, и я в муках придумывала, как деликатно сообщить сестрице, что я оставила следователю Коршунову наш домашний адрес…

Можно без труда представить, какую реакцию эта новость вызовет, и какие прилагательные сестра употребит в мой адрес. С ее-то словарным запасом…

А тут еще очки.

В общем, когда бабуля, проведя в тщетных поисках минут тридцать, дождалась последнего аккорда и спросила, не видела ли я где-нибудь ее очки, это меня окончательно подкосило, и я не нашла ничего лучше, как разреветься.

Я сидела за инструментом, хлюпала носом и собиралась с духом рассказать бабуле все-все, начиная с той ночи.

– Ба, это я брала твои очки, – уже начала я, но тут вернулась Наташка.

За три года работы в школе в Наташке до крайности развился синдром учителя, сестра улавливала подвох всем набором известных чувств (осязанием, обонянием…и пр.), еще шестым чувством и еще пятой точкой.

– Что за манера брать чужие вещи? Где мой рюкзак? – завопила Наташка с порога дурным голосом – к этой уловке сестрица обычно прибегала, когда хотела сбить всех с толку.

Выглядела Наташка фантастически: красное платье в обтяжку, цыганские серьги запутались в густых темных локонах – Кармен, только синеглазая.

Я опустила крышку пианино и с обидой захлопала глазами:

– Сама, значит…

Договорить мне Наташка не дала:

– Сколько раз говорить – не смей брать чужое! – вопила сестрица, бросая на меня красноречивые взгляды.

– Отстань от Нюси, – вмешалась бабуля, увидев мое состояние. Состояние было критическим.

– Вечно ты ее защищаешь, – это был еще один излюбленный прием Наташильды: старшая внучка манипулировала бабулей, подлавливая на слабости к младшей внучке.

– Яйца курицу учить вздумали, – оскорбилась бабушка, – совсем от рук отбилась чумовая девка. Вот ведь характер, а ну, кыш отсюда!

Наташильда подалась в свою комнату, по пути сделав мне знак следовать за ней.

– Меня, значит, в рубище вырядила, а сама вон в чем, – войдя следом за сестрой в ее комнату, затянула я.

Наташка меня не слышала. Сестрица покрутилась перед зеркалом, осталась довольна отражением, сняла серьги, ухватилась за подол платья и потянула вверх. Платье вывернулось и накрыло Наташку с головой. Сестрица извивалась, приседала в немыслимом танце, напоминая змею, меняющую кожу. Все складывалось так, что я могла особенно не утруждать себя и не ломать голову над тем, как сообщить Наташке, что я прокололась с вышивкой на платке, и теперь Коршунов знает адрес Анны Голубевой, то есть наш.

– У меня вообще из-за тебя одни неприятности! – радуясь возможности испортить настроение сестрице, сообщила я, – пришлось назвать адрес наш домашний!

– Какой адрес? – сестрица сдернула, наконец, с головы платье, из него высунулась красная, злобная физиономия фурии-русички.

– Наш!

– Это еще зачем?

– Так получилось. Следователь по фамилии Коршунов орал на меня, грозил закрыть в обезьяннике, ну, я разревелась, достала платок, а на платке – вензель с моими инициалами. Он прицепился, чей платок, если я – Катя Маслова, я и сказала, что А.Г – это Анна Голубева, моя подруга. Тогда он потребовал, чтоб я назвала адрес, ну, я и назвала – наш. И очки бабулины у него на столе оставила.

Наташка перед зеркалом надевала коротенький халатик. Услышав про очки, она оторвалась от созерцания себя любимой и посмотрела на меня, как на малахольную.

– Замечательно! Теперь сиди и жди в гости следователя.

Мне Наташкино пророчество по понятной причине не понравилось.

– Почему это я должна сидеть и ждать Коршунова? Это ты должна его ждать.

– С каких это пряников?

Наташильда в этот момент, наклонив голову, расчесывала волосы щеткой.

– А с таких: ты меня отправила давать показания? Ты. Ты сочинила дурацкую легенду и придумала мне имя? Ты!

– А сколько ему лет? – неожиданно заинтересовалась Наташка, продолжая висеть головой вниз.

– Старый. Лет тридцать.

Наташильда резко распрямилась, взметнув блестящие пряди волос, не отрывая глаз от своего отражения, повертела головой, подвигала бровями и бросила щетку на столик.

– И как он вообще?

Я ждала этого вопроса, поэтому быстро забралась на кровать, скрестила ноги и подробно описала следователя Коршунова.

Наташка устроилась напротив, обняла подушку и, расширив глаза, слушала, не перебивала (чего я не припомню за всю свою жизнь), а когда я закончила, спросила, есть ли у Коршунова кольцо на безымянном пальце правой руки. Или левой.

– Не помню, – отмахнулась, подозревая, что Наташка умышленно уводит разговор в сторону.

– Я в шоке! – недовольно буркнула Наташильда, – ничего толком не можешь сделать.

– А для чего мне его кольцо? Я замуж за него не собираюсь. А если тебе так хочется, сама иди и смотри на кольцо. Вы с ним что, знакомы? – закралось подозрение в мою душу.

– Учится у меня одна Коршунова в пятом классе. Настя. Придушила бы, да боюсь сесть надолго. Родители у нее недавно развелись.

– Чем у тебя голова забита? Мы так никогда ничего не узнаем.

– А я практически все уже знаю!

Я с подозрением уставилась на сестру. Вот так всегда. Я шарахаюсь по городу, солнцем палимая, ветром гонимая, как говорится, а Наташка только пальцем шевельнула, и уже разжилась информацией…

– Что – все?

– Номер машины – раз! – с победным видом начала загибать пальцы сестрица, – имя владельца – два! Адрес – три!

– Эдусина работа?

– Да.

– И что ты ему наплела?

– Сказала, что этот «жигуленок» участвует в стритресинге, что ночами под домом стоит рев двигателей и дышать нечем от выхлопов.

– И он поверил?

– У него не было выхода. Теперь нужно побывать у этого вора в доме и найти наш камень!

– Вообще-то камень не наш.

Наташка сурово сдвинула брови и тут же перевела разговор:

– Забыла у следователя очки?

– Забыла, – подтвердила я и почувствовала, как съеживается сердце.

– Вызвала подозрение у него? Ну? – давила Наташка.

– Вызвала, – буркнула я.

– Назвала адрес?

Я совсем сникла.

– В твоем положении я бы проявляла больше уважения к старшей сестре, – подвела к генеральной мысли Наташка.

– Если б не ты со своим ландшафтным дизайном, – я едва не плакала, – со мной было бы все в порядке.

– Тебе не надоело ныть?

– Я бы посмотрела на тебя на своем месте.

– На твоем месте я бы землю носом рыла, чтобы найти камень и реабилитироваться перед следователем, – плавно завершила сестрица.

– Ну и кто владелец «жигуленка»? – наступив на гордость, спросила я.

– Некто Трифонов Игнат.

– А где живет этот Трифонов?

– Гаражная, 80. Частный сектор.

Гаражная улица мне была известна. Ничем не выдающийся старый район. И зачем таким людям декоративный валун?

– Может, владелец «жигуля» не имеет никакого отношения к камню? – высказала я здравую мысль.

– Вот и проверь. Начни с работы.

– А где он работает?

– Менеджером в одном из магазинов «Мегафон».

– О, тогда конечно! Втюхал клиенту какой-нибудь тариф «семейный» или «новогодний», вот он и отнял у него машину…

– Ты, я вижу, в теме. Вот и побеседуй с коллегами Трифонова.

– И не подумаю!

– Почему это?

– Потому что я не успею рот открыть, как меня обнаружит похититель камня или загребет полиция.

– Хорошо, ты останешься дома и откроешь дверь следователю Коршунову, – поставила меня перед выбором сестрица.

– Что, ему делать нечего – тащиться к нам домой? – неуверенно возразила я.

На самом деле я только об этом и думала – о том, как Коршунов явится с визитом к Анне Голубевой, чтобы расспросить ее о Кате Масловой. Катю придется умертвить каким-нибудь гуманным способом (утопление, удар током, укол зонтиком, отравленным ядом кураре), похоронить, установить памятник на могилке и предъявить следователю как вещественное доказательство. Когда только все успеть?

– И вообще, если ему поручили такое дохлое дело, то могу представить, какой он следователь.

– Не скажи, – не согласилась, как обычно, Наташка. – Дело городского уровня. Наверняка Коршунов распутывал самые сложные дела, если ему поручили найти камень и восстановить пошатнувшееся доверие к правоохранительным органам.

– Татусик, давай, я уеду в Аахен, к родителям, – предложила я, рассчитывая выжать из сестры жалость.

– И оставишь меня одну разгребать это дерьмо? – Легче было выжать слезу из Статуи Свободы, чем у Наташки.

– А зачем его разгребать?

– Нюсь! Преступник на свободе, – пустилась в пространное объяснение Наташка, – понимаешь? Это дает ему ощущение безнаказанности. А это, в свою очередь, означает, что нашу многострадальную достопримечательность крали, крадут и будут красть.

– Какая-то достопримечательность у нас в городе нерепрезентативная, – вяло заметила я. – А преступники… они же подрастают, одно поколение сменяет другое. Или ты до самой смерти будешь теперь охранять нашу достопримечательность?

Наташка не стала делиться со мной своими долгосрочными планами.

– Вполне возможно, что пока ты будешь прохлаждаться в Аахене, я найду воров. А ты окажешься не при деле. Как совершенно посторонний мне человек.

– Ладно, так и быть, съезжу я домой к Трифонову, – сдалась я, подавленная не столько безупречной логикой и аргументацией, сколько хитростью и вероломством своей сестры – настоящей Наташильды.

…«Кому только в голову пришло поменять обычное «ку-ку» на эту мелодию? Это же надругательство над слухом!» – думала я, с унылым видом стоя под синей металлической калиткой с кое как прибитой ручкой.

Наверняка утверждать не стану, но отдаленно мелодия напоминала серенаду Моцарта. У меня с собственной тенью больше сходства, чем между сочинениями маэстро и этими электронными звуками.

Звонок отыграл музыкальный фрагмент, за забором послышались глухие постукивания костыля – Наташка сказала, что Трифонов живет с дедом-инвалидом.

Калитка приоткрылась, из щели на меня уставился колючий глаз из-под насупленных кустистых бровей:

– Здравствуйте, – чирикнула я, силясь не грохнуться в обморок под этим взглядом.

– Здравствуй.

– А Игнат дома?

– А ты кто?

– Я Анна. На работе Игната нет, и на звонки он не отвечает, вот я и подумала, что, может, болеет?

– Я тебя никогда не видел, – изучив мои джинсы, майку и кудряшки, сообщил старикан.

– Мы недавно подружились, – призналась я, – а вас как зовут?

– Федор Иванович. – Калитка протяжно взвизгнула, щель увеличилась. – Шляется где-то Игнат.

Я уловила запах перегара, что показалось мне вполне естественным. Что еще остается калеке?

– Когда вы его видели в последний раз? – я шагнула вперед, заставляя хозяина отступить.

Глаза мои так и шныряли по двору. Камню здесь упасть было негде – в прямом смысле слова.

Весь двор был завален хламом. Старый-престарый телевизор, проржавленная стиральная доска, алюминиевый таз необъятных размеров, гора колес от машины… Собачья будка, из которой выглядывал плюшевый пес с пуговицами вместо глаз… О садовом дизайне здесь никогда не слышали.

– Так вчера вечером и видел.

– А машина у вас есть?

– Какая машина?

– Какая-нибудь.

– Да в гараже «Нива» стоит. Давно не на ходу.

Чтобы убедиться в наличии «Нивы», требовалась разгрести вес тот хлам, что я перечислила. Об этом уговора с Наташкой не было.

Я уже собралась восвояси, но вдруг отчетливо представила, как проводит одинокий пожилой человек вечера: прислушиваясь к звукам на улице, ожидая возвращения внука…

– Я могу в магазин сходить, если надо, – неожиданно для себя предложила я. Вид заброшенного несчастного старика толкал на подвиги.

– Не откажусь, не откажусь, – встрепенулся Федор Иванович, – а тебе сколько лет?

– Двадцать, – удивилась я.

– Купи водки, дочка. Выпью, чтобы внучок быстрей вернулся домой, – ответил Федор Иванович, протягивая мне тысячную купюру.

– Не надо ничего, потом отдадите, – застеснялась я и подалась за калитку.

Выскочив на улицу, я побежала в сторону магазина, который заметила рядом с остановкой, и едва не налетела на парня в бейсболке и очках. Шарахнулась от него, успев отметить увесистую золотую цепь на груди и серьгу в ухе, уловить резкий запах пота и табака.

Назад я шла не торопливо, но опять столкнулась с парнем в бейсболке и очках – теперь он налетел на меня и чуть не сбил с ног.

– Придурок, – бросила я вслед парню.

Поход в магазин отнял от силы двадцать минут, но, вернувшись, попасть во двор Трифоновых я не смогла: Федор Иванович не открыл калитку, сколько я ни стучала, сколько ни звонила в дурацкий звонок.

В полном недоумении я потащила пакет с продуктами и бутылкой водки домой.

Куда мог подеваться инвалид?

Так или иначе, ниточка оборвалась. Как я и подозревала, памятного камня во дворе дома не было. Мое расследование никуда не привело. Имеет какое-то отношение Трифонов к краже или не имеет, мы так и не узнали.

…Увидев бутылку водки, пакет с пельменями, кефир, сметану, сахар и хлеб, бабушка потрогала мой лоб:

– Нюся, ты часом не заболела?

– Не-а, ба, это я купила человеку одному, инвалиду. Принесла, а его дома не оказалось.

– Куда ж мог деться инвалид?

– Сама удивляюсь, – пожала я плечами. – Стучала, звонила – не открыл.

– Это не дед Матвей?

– Не-а, это Федор Иванович, ты его не знаешь. У него внук есть, Игнат.

– А ты его откуда знаешь?

Иногда от бабушкиной проницательности у меня появлялось неприятное ощущение в области солнечного сплетения – вот, как сейчас.

– Я его подружку знаю.

Врать бабуле было совестно, но я поспешила успокоить себя: зачем пожилому человеку лишние волнения?

– Может, вспомнил, что к врачу записался?

– Ну, оставил бы записку, а то как-то нехорошо получилось, – испытывая потребность пожаловаться, ворчала я. – Сам попросил купить ему водки, я вернулась с продуктами, стою под забором, как дурочка. Хорошо, что денег не взяла у него.

Бабуля обняла меня, я положила голову на круглое плечо, от которого исходил запах белья, высушенного на солнце. Ласковая рука легла на голову:

– Птичка моя, никакая ты не дурочка, а умница и помощница. Придется тебе, Нюся, еще раз в магазин сбегать, я затеялась с пирогами, нужно муки купить. – Со мной бабушка использовала обходные маневры, никогда не шла в лобовую атаку, как, например, с Наташкой.

– У-у, ба, – заныла я, – зачем пироги? От них же толстеют! Я на диете!

Плечо подо мной подпрыгнуло от возмущения:

– Я вот тебе покажу диету! На себя посмотри – кожа да кости. Критический вес.

– А критический – это сколько? – с надеждой спросила я, отрывая голову от вкусного плеча.

– А то ты не знаешь! Сорок пять килограммов. А дальше начинаются изменения на гормональном уровне, неспособность рожать. Чтоб я больше не слышала о диете.

– Ба, толстый – не значит, здоровый, – выказала я осведомленность.

– Иди уже, болтушка.

Бабуля сунула мне деньги и занялась делами, будто мой поход в магазин был делом решенным, и обсуждению не подлежал.

Я вздохнула: никогда это не кончится. Все помыкают мной, как будто я все еще какая-нибудь малявка, а не студентка юридического института. Была бы у нас младшая сестра, все было бы по-другому. Я бы командовала ею, как сейчас командуют мной. Она бы у меня мусор выносила, в магазин бегала, чай подавала, посуду и полы мыла, картошку чистила, унитазы бритвой драила, подворотнички пришивала…

…Следователь Коршунов не торопился меня арестовывать, бабуля нашла запасные очки, и я стала надеяться, что все утрясется.